LXXXVII

На следующий день они пили кофе в своей столовой, где уже был подан завтрак. Молчаливый, сосредоточенно сдвинувший брови, он погрузился в строительство флотилии. Воткнув в апельсиновую корку дымящуюся сигарету и две спички, изображающие мачты, он расположил три ялика на взбитых сливках.

Суда в полярных льдах, объяснил он, молча взглянув на нее.

Она попыталась улыбнуться, сказала, что это очень мило. На что он подозрительно поглядел на нее. Нет, она говорила совершенно искренне, она правда восхищалась им. О, непобедимая любовь женщинах, странная власть сексуальности. Если в один прекрасный день ему придет в голову сделать пирожок из песка или закукарекать, она заставит себя прийти от этого в восторг и увидеть в этом волнующее присутствие гения.

– Это правда так мило, – повторила она. – Будто они затерты во льдах. – (Он поднес ладонь ко лбу и мрачно отсалютовал в знак благодарности. Она, довольная, приподняла полы пеньюара и встала в подобие реверанса.) – Я думаю, пора мне идти собираться. Вы правда не против прогулки на лошадях?

– Я не против.

– Тогда я позвоню на ипподром в Канны. Вы тоже идете собираться?

– Я тоже иду собираться.

– Тогда до встречи, я постараюсь побыстрее.

Оставшись в одиночестве, он вздохнул. Каждую ночь он видел ее нагой, но она считала своим долгом называть его на «вы». Бедняжка, она хотела быть идеальной любовницей, старалась изо всех сил, чтобы сохранить атмосферу бурной страсти.

Наконец-то она пошла одеваться, дело хорошее. Десять минут безответственности. Всегда полезно. Но, вернувшись, она задаст мучительный вопрос, дамоклов меч, спросит у него, какие планы на вечер, после катания. Какие новые удовольствия бы придумать, чтобы замаскировать их одиночество? Никаких новых идей. Все те же суррогаты общественной жизни, доступные изгнанникам, – театры, кино, рулетка, прогулки верхом, стрельба по голубям, чай с танцами, покупки платьев и прочих подарков.

И вечно эти экспедиции в Канны, Ниццу или Монте-Карло завершал нудный изысканный ужин, и нужно было беседовать, находить новые темы для разговора – а у него уже не было новых тем. Все Ариаднины истории он уже слышал, знал наизусть про тонкую душу кошечки Муссон и чудесный характер совы Магали, и все эти жуткие детские воспоминания, песенка, которую она выдумала, и музыка водосточных труб, и стук капель дождя по оранжевому тенту, и поездки в Аннмасс, чтобы посмотреть на католиков, и декламации вместе с сестрой на чердаке, и все остальное, и всегда одними и теми же словами. Сколько можно переливать из пустого в порожнее. И что же тогда делать? Придется обсуждать посетителей ресторана.

Да, они больше ни с кем не общаются и лишены возможности обсуждать друзей, приятного занятия принятых обществом, они не могут обсуждать никакую деятельность, поскольку он был с позором изгнан, как сказала рыжая Форбс, но необходимо при этом хоть как-то поддерживать разговор, поскольку они были влюбленными млекопитающими, наделенными членораздельной речью. Вот они и обсуждали незнакомых людей в ресторане, пытаясь угадать их профессию, характер, взаимоотношения. Унылое занятие одиночек, ставших поневоле шпионами и психологами.

Покончив с комментариями по поводу этих незнакомцев, таких неприятных и презренных, таких необходимых, приходилось придумывать еще что-то. Тогда они обсуждали новое платье или персонажей романа, который она читала ему на ночь. Догадывалась ли она о их трагедии? Нет, она была честно и стойко убеждена в непогрешимости их любви.

Но сегодня нет сил пичкать ее суррогатами. Значит, никакого Канна, он изобразит приступ мигрени и до ужина будет валяться у себя. Нет, невозможно вот так бросить ее, чтобы она томилась от скуки в своей комнате, в своей камере. Но что сказать ей тогда, если она придет, благородная, любящая, благоуханная, преисполненная благими намерениями? Нечего ей сказать. Ах, был бы он почтальоном, тогда он смог бы рассказать ей, как ездит по городу на велосипеде. Ах, был бы он жандармом, тогда он смог бы рассказать ей про избиение. Все это – живое, прочное, вещественное. И он бы видел, как она расцветает, поскольку их пригласил на ужин младший сержант и заместитель начальника почты. Ох, если бы нежность могла удовлетворить женщину! Но нет, он был обречен на страсть. Сделать ей детей, чтобы у нее появилась какая-то цель в жизни помимо его? Нет, дети подразумевают женитьбу, а женитьба – вступление в общественную жизнь. А он изгой, пария. И вообще, они не могут пожениться, потому что она замужем. И вообще, она все бросила ради чудесной жизни, а не ради деторождения. Ему остается только служить героем ее романа.

– Войдите.

Это был красный, как рак, Паоло, в странном белом пиджачке и с черным гастуком; споткнувшись, он спросил, можно ли убирать со стола. Спасибо, месье. Нет, месье, он больше не лифтер. На его место взяли господина негра. Да, его повысили, слава богу. Какие у него планы на жизнь? Да хорошо бы накопить немного денег и вернуться в Сан – Бернардо дела Акве, это его деревня, купить немного земли и потом жениться, если будет на то Божья воля. Он еще поблагодарил и собрался уходить. Но Солаль снял со своего пальца кольцо с большим брильянтом, сверкающим белым и голубым, протянул его ошалевшему парнишке, обнял его на прощание и вытолкнул в коридор.

– Быть Паоло.

Ну вот, он завидует маленькому дурачку, которого не выгнали, который сумел продвинуться по службе, у которого было гражданство, который вскоре женится. Паоло будет счастлив в Сан-Бернардо, его будут уважать его сограждане, может быть, он станет мэром Сан – Бернардо. Он в самом деле похитрее Солаля, он со всеми ладит, поднимается по служебной лестнице, верит в Бога.

– Войдите.

Увидев ее в брючках для верховой езды и высоких сапогах, он был охвачен жалостью. Она, должно быть, всю себя осмотрела, проследила, чтобы брючки хорошо сидели, обтягивали ее там, где надо. Ладно, хорошо, поедем кататься на лошадях. Потомок Аарона, брата Моисея, он будет изображать дурацкого англичанина верхом на животном, пускающем ветры похлеще, чем Проглот, будет подскакивать вверх-вниз, пока эта несчастная станет расписывать перед ним прелесть цветочков – этих несъедобных овощей, которые кажутся ей необыкновенно интересными, или же показывать ему совершенно никому не нужный цвет неба. «Проклят тот, кто остановится полюбоваться красивым деревом», – говорится в Талмуде, и он готов в это верить. А потом опять чай, казино, опять ломать голову, что бы ей подарить, а дальше ужин в ресторане и комментарии вполголоса по поводу посетителей, после чего он будет искать слова, чтоб сказать ей, как она прекрасна и элегантна, как он ее любит, но обязательно новые слова, потому что те, что были в Женеве, уже себя исчерпали. А в это время в Германии евреи боятся за свою жизнь.

– Мы не поедем в Канны, – сказал он. – Мне очень жаль.

– Это не страшно, – улыбнулась она. – Пойдем ко мне, будет так приятно спокойно посидеть дома. Сядем поудобнее. – (И станем болтать, подумал он.) – А потом выпьем чаю. – (Блестящая перспектива, подумал он. Несчастная пытается как-то разрядить обстановку с помощью этого жалкого чая, сделать из этого пустого занятия, маскирующего полную беспомощность, некую цель, к которой следует стремиться ближайшие два часа. Что сталось с Изольдой?)

В своей комнате, заботливо украшенной, она уселась поудобнее, и он уселся поудобнее, со смертной тоской в душе. Потом она ему улыбнулась. Ну, и он ей улыбнулся. Закончив улыбаться, она встала и сказала, что у нее для него сюрприз. Сегодня утром она рано поднялась и поехала в Сан-Рафаэль пополнить запас дисков. Она нашла просто отличные, в том числе «Страсти по Иоанну» Баха. Она говорила об этом с энтузиазмом. Ах, эти первые ноты, тоника соль, повторенная три раза, которая придает хоралу характер истинного страдания и мучительной задумчивости, и это фа-диез, на котором задерживается голос, как будто задающий томительный вопрос, и тому подобное, и ему стало жалко бедняжку, пытавшуюся придать смысл их существованию в стоячей воде.

– Хотите послушать этот хорал?

– Да, конечно, дорогая.

Когда диск закончил свою жуткую круговерть, он отважно потребовал «Voi che sapete». Она поблагодарила его улыбкой, обрадовавшись, что он сам попросил принадлежащую им двоим мелодию, своего рода знак их любви. Пока в который раз неистовствовала венская певица, он думал о том, что мог бы сейчас быть министром или хотя бы послом, вместо того чтобы слушать этот диск, терзаясь вопросом, какое бы еще занятие придумать, дабы вдохнуть жизнь в эту бедняжечку, которая могла быть счастлива в качестве жены посла и пользовалась бы всеобщим дурацким уважением. Конечно же, жалкая должность – посол, и вовсе незначительная, просто один из многочисленных ненужных чиновников, но, чтобы так думать, надо им быть. Посол – важная фигура для того, кто не посол. Когда ария закончилась, он сказал, что обожает эту музыку, такую нежную, буквально пропитанную счастьем. Он не особенно-то понимал, что говорит, но это было и неважно. В разговоре с ней важней всего была интонация.

– Поставь еще раз «Voi che sapete», – сказал он для пущего эффекта и едва сдержал горький нервный смешок, когда она устремилась выполнять его волю.

Она завела граммофон, легла на кровать и посмотрела на него. Он подчинился. От тоски и усталости заметней стали его носатость и круги под глазами; он устроился рядом, с новой силой ощущая убогость их жизни, а в это время мелодия Моцарта, их национальный гимн, наполнял Ариадну светлыми чувствами и уверенностью в любви к своему ненаглядному. Певица вдруг утробным баритоном сообщила, что это любовь, потом начала рычать, будто ее тошнило, Ариадна извинилась, что плохо завела пружину. Он, радуясь предоставившейся возможности, не пустил ее, сам выскочил из кровати, крутанул ручку с такой яростью, что пружинка сломалась. Он извинился, сказал, что нечаянно. Ну вот и спасение, зверь издох.

Вернувшись к ней, он не знал, что сказать. Пусть сама говорит? Но тогда последуют детские воспоминания или истории про зверей. Самый удобный выход – овладеть ею.

Ну вот она устала после соития и спит я могу побыть один рассказывать себе небольшое кино только для меня одного он подметает пол в маленькой таверне с помощью газонокосилки но уже пора завтракать он трезвонит в колокольчик и зовет себя к столу прибегает с радостным удивлением звонит по телефону своей корове которая тотчас же появляется он старается пощадить целомудрие Ночки он с ней весьма тактичен он кладет сахар в кофе с молоком кусочки сахара как бабочки мелькают в его пальцах его патрон хозяин таверны приходит с Библией в руке его так тронул 18 стих он пинает Шарло который украл бутерброд и тут же проглотил он надвинул на глаза котелок ходит с видом идальго а перчатки рваные он выходит на дорогу как хитрый утенок тамбурмажор в руках у которого шустрый топор нет в руках юркая дубинка он гонит коров Иеровоама^[21] останавливается он растроганно интересуется письмом которое читает незнакомец сидя на межевом столбе человек этот бранит Шарло тот делает ему ручкой и удаляется вприпрыжку удивленно пожимая плечами но где же коровы он ищет их за деревом за розами затем растроганный видом ясного цветущего утра танцует прекрасный принц с гвоздикой в зубах танцует тонкий и нервный король разжалованный в рядовые в грубых сапогах он налетает на юною деву с бутонами роз в руках он бежит он парит темный механический сильф летит со всех сил всей душой забыв про потерявшихся коров про злых людей ох мне скучно у Мари он проводит незабываемый час любви с безумными полетами весь в колечках и пряжечках как тенор на сцене напрягая мощную шею он поет серенаду а потом нежно флиртует стибрив при этом помимо воли брошку любимой но тут приходит Иеровоам и Шарло убегает на всех парах только пятки сверкают пока кипящий праведным гневом патрон хлещет хлыстом свою племянницу Мари она отбивается в борьбе юбка падает видны панталоны Иеровоам возмущен хлещет еще сильней вернувшись в таверну Шарло топит грусть в работе его повысили он ловит мух комаров ходит туда-сюда с ловушкой задача выполнена его окружает ореол скромного труженика честно исполняющего свой долг опустив глаза он помещает муху в клетку он уверен в себе щупает бицепсы и поздравляет себя вслух но вот приносят элегантного раненого Шарло пьянея от преданности берет часы молодого человека встряхивает их чтобы сбить столбик ртути между его красивыми зубами потом задумчиво щупает пульс бесчувственного молодого человека увы на следующий день Мари соблазнили гетры и тросточка богатого раненого который умеет вовремя вытащить большой шелковый платок из рукава о бедный Шарло он вляпался локтем в топленое сало он страдает он в агонии но Иеровоам не позволяет ему красиво страдать он дает ему буржуйского пинка и Шарло летит со страшной скоростью зигзагами безумно летит петляя по извилистому пути через безмолвные луга и вдруг отличная идея заставляет его улыбнуться он внезапно взлетает черно-белой бабочкой о как он красив как прекрасны его глаза обведенные черным на манер тунисских красавиц и его волосы подсвеченные неярким солнышком он теперь в жакете ему врезается в шею высокий воротничок он хочет своей элегантностью вновь завоевать сердце неверной возлюбленной коварная вяжет чулок носок петли распускаются нитка тянется по всему городу простак запутался в нитках высвобождает ногу бедный денди дилидон сны его населены ангелами-полисменами и боксерами с крылышками о благородное безумие заставляет его не замечать путы и упорно поднимать свой наивный и грубый сапог а теперь чтобы вконец поразить и покорить Мари он достает свой платок весь в дырках из рукава с потрепанным манжетом но несмотря на трогательную грошовую тросточку он не нравится Мари и внезапно он смотрит на нее и понимает это его усы вытягиваются в струнку боль и тонкая улыбка жидоинтеллигента срываются с его левой ноздри приподнимется край верхней губы с неврастеническим выражением всезнайки и он выходит маленькими шажками одинокий снимая с жакета блоху которую решает пощадить он гладит ее потом он видит что приходит полицейский который прогуливается с опасной уверенностью заложив руки за спину тогда чтобы продемонстрировать свою невиновность он подпиливает ногти но страж порядка неумолимо и грозно приближается к принцу-идиоту который приветствует его и отступает пытаясь изобразить подобие испанского реверанса донельзя довольной наездницы и удирает от полицейского история вроде кто раз споткнулся уже не утратит привычки бояться властей но на следующий день его маленькая собачка приносит в зубах бумажник с тысячей долларов и тогда Шарло с наполеоновским видом заходит в бар бывший свидетелем его собачьей жизни высокомерно сворачивает миллионерскими пальцами сигаретку и вид у него прямо ницшеанский он пьет изысканные португальские вина сменяющие друг друга внезапно как удары кулаком затем сверкая мощными крепкими зубами он очаровательно улыбается наивной молодой певичке и вот счастливец и его молодая жена отправляются в свадебное путешествие их сопровождают три маленьких брата певички и еще две вдовы и пять сирот усыновленных Шарло богатым как в сказке корабль то погружается то выныривает Шарло мучает морская болезнь но несмотря на это он пытается проникнуть в тайну шезлонга на палубе в эту трансатлантическую тайну он складывает его о с какой нежностью он складывает раскладывает поворачивает анализирует комбинирует мечтательно глядит на шезлонг слишком сложно сконструированный для таких простых душ понимает что никогда не поймет такие штуки и что назавтра его ждут усердие и труд он бросает орудие цивилизации за борт и на следующий день едет в деревню и в пастушьей шляпе сажает и сеет он проделывает пальцем дырочки в пашне берет зерно кладет в каждую дырочку прихлопывает сверху отходит чтобы как художник издали оценить свою работу но поборники традиций отрывают его от работы за воротник ноги болтаются в воздухе он предстает перед комитетом Армии спасения председательствует Иеровоам и справедливые судьи приговаривают бесполезного члена общества к смерти он благодарит двух лукавых академиков они везут его на телеге которую тянет старая кляча прямо на гильотину и тогда Шарло в изысканных выражениях прощает Иеровоама сопровождаемого маленьким сыном которого он привел посмотреть для назидания приговоренный поднимает прекрасные глаза к небу вздыхает для проформы посылает прощальный поцелуй кобыле проверяет показания карманного барометра знакомит палача с двумя своими попугайчиками целует его и с улыбкой юной девственницы шагает навстречу машине правосудия нож свистит в воздухе и отрубает прелестную голову которая катится в корзину с опилками и по дороге подмигивает белокурому сыну Иеровоама вот она зашевелилась открыла глаза она смотрит на меня она улыбается она приближается что делать я не знаю куда бежать дождь пойдет может быть нет внимание берегитесь детских воспоминаний да опять спасет только соитие.

После нескольких восклицаний – все время одних и тех же – последовали нежные слова – всегда одни и те же, – и она сонно прижалась к нему нагим влажным телом, а он в это время подводил итоги дня. Пробуждение, ванна, бритье, визит к ней по зову Моцарта, поцелуи, завтрак в роскошных халатах, поцелуи, беседа о литературе и искусстве, первое соитие, характерные звуки, перемежаемые признаниями в любви, нежные слова, отдых, вторая ванна, перемена халата, пластинки, музыка по радио, ее чтение вслух, пластинки, поцелуи, ужин в гостиной, кофе, полярная флотилия, затем соитие номер два – после того, как вся амуниция для верховой езды была брошена под кровать, затем соитие номер три после просмотра внутреннего кинофильма.

Глядя, как она спит, он мысленно спрягал «заниматься любовью» в прошедшем времени, в настоящем и, увы, в будущем. Он уже собирался перейти к сослагательному наклонению, когда она, внезапно проснувшись, поцеловала ему руку и посмотрела на него, поразительно доверчивая и требовательная.

– Что будем делать, любимый?

Почему же вечно одно и то же, завопил он в душе, любить друг друга! В Женеве она не задавала ему этот ужасный вопрос. В Женеве они просто были вместе, и это уже было счастье. В то время как сейчас она постоянно хотела знать, какую программу он для нее приготовил. Опять овладеть ею? Никакого желания. Да и ей не хочется, кстати.

Сказать ей что-нибудь нежное? Вряд ли она будет прыгать до потолка от счастья. И все же надо попробовать.

– Я люблю тебя, – сказал он ей – который раз за сегодняшний день, за день любви, такой же, как и все остальные.

Чтобы отблагодарить его, она взяла его руку и запечатлела на ней поцелуй, до смешного короткий, но звучный. О, слова: те же самые слова, что в «Ритце» наполняли ее счастьем, сейчас повлекли за собой лишь карликовый поцелуй с утробным звуком.

На улице неотъемлемый и неутомимый дождь барабанил по их несчастью. Они были заперты в мышеловке любви, приговорены к пожизненной каторге любви, они лежали рядом, красивые, нежные, любящие и лишенные цели. Лишенные цели. Что же сделать, чтобы разогнать этот застой? Она прижалась к нему, свернулась в клубочек. Что же делать? Они давно опустошили вместилище своих воспоминаний, мыслей, общих интересов. И вместилище чувств тоже. Они вычерпаны до дна. Опять она прижалась покрепче к мужчине своей жизни, и его пронзила жалость. Он не ответил на ее вопрос, и бедняжка не решалась повторить его. Ах, сейчас бы те два часа адюльтера в «Ритце»! Она тайно пришла к нему в «Ритц» в четыре часа, пришла, с дрожью в сердце, трепеща ресницами, и горестно – но с тайной радостью подлинной жизни – сознавая, что непременно должна покинуть его в шесть. Ах, ей тогда не пришло бы в голову спрашивать, что мы собираемся делать!

– Любимый, дождь немного поутих. Если хотите, мы все же выйдем прогуляться? Вам это пойдет на пользу.

Если бы они остались в Женеве, она по-прежнему жила бы со своим Дэмом и, вынужденная возвращаться через два часа в Колоньи, разве стала бы она предлагать ему оздоровительную прогулку? Нет, она бы не отлипала от него до последней минуты, в живых глазах сиял бы интерес! И, возвращаясь в Колоньи, она была бы абсолютно невыносима с бедным Дэмом, целиком концентрировалась бы на любовнике, которого видела так редко, сосредоточивалась бы на будущей встрече. И какое наслаждение было бы думать, что в следующем месяце она воспользуется отсутствием мужа, чтобы провести три дня в Агае, три дня, о которых заранее грезила бы наяву, три дня, которые она бы ласкала, как птичек, гладила бы по вечерам их маленькие перышки во время тусклых вечеров с мужем. Но теперь он сам – муж, муж, которого звучно целуют в щеку, как ребенка. И иногда она даже разговаривала с ним, как с мужем. Не сказала ли она тут ему давеча, что ее прихватила «всегдашняя мигрень».

– Внизу танцуют.

– Да, танцуют.

– Какая же это вульгарная музыка.

– Действительно. – (Она жалеет, что сейчас не там, и пытается отомстить, как может, подумал он.)

– Они повесили в холле объявление, – сказала она, помолчав. – Отныне танцы будут каждый вечер.

– Очень хорошо.

Он ущипнул себя за кончик носа. Значит, она в курсе жизни отеля, она интересуется запрещенным внешним миром, ей присуще стадное чувство. А почему бы и нет, чем она виновата, бедняжка? Она ведь нормальный человек, эта несчастная. Он представил себе ее, как она стоит, полуоткрыв рот, перед объявлением в холле, словно нищенка, пускающая слюнку перед витриной со сластями. Он расцеловал ее в обе щеки. Спасибо, сказала она, и ему стало горько от этого детского «спасибо».

– Скажите, любимый, а что, если мы спустимся вниз? Я бы хотела потанцевать с вами.

Вот-вот! Она изголодалась по обществу! Если бы она просто хотела потанцевать с ним, почему не предложила ему покружиться здесь, в комнате, под звуки этого проклятого граммофона? Нет, ей нужны другие люди помимо него! Ей надо, чтобы ее видели другие, и самой нужно видеть других людей! А в Женеве она мечтательно закатила глаза, когда он спросил, согласилась бы она поехать с ним на необитаемый остров! Он едва удержался, чтобы не напомнить ей это. Нет, в ней развивалось сопротивление, и в конце концов она перестанет считать, что он – высшее существо, что он необходим и достаточен для счастья. Есть истины, которые лучше держать в себе.

Спуститься и танцевать? Для людей внизу танец – сексуальная игра на законных основаниях, небольшая поблажка в их социальных ограничениях. Но они, чего им ждать вдобавок к их бесчисленным соитиям? Полный абсурд. И к тому же это невозможно. Внизу Форбсы и прочее общество. Позавчера – вся эта история с Форбсами. За два дня рыжая уже оповестила кучу себе подобных. Теперь все в курсе событий. Конечно, они тупы и вульгарны, все эти люди внизу. Здесь только средняя буржуазия, он специально выбрал этот отель, чтобы не встречать старых знакомых. Раньше он бы даже не снизошел до общения с подобной шелупонью. Теперь, когда он изгой, эти заурядности стали важными, желанными, прямо-таки аристократией.

Он обернулся. Она ждала так покорно. Она ждала так требовательно. Я сделаю все, что ты скажешь, но я хочу быть счастливой. Так что, подари мне праздник, придумай что-нибудь, докажи мне, что я не погубила свою жизнь, бросившись очертя голову в эту любовь.

Что для нее изобрести, чтобы не видеть, как она чахнет? Целыми неделями на что растрачивает он мозг, предназначенный для более достойных задач? На то, чтобы она не заскучала или, вернее, чтобы не догадалась, что скучает. Какую программу придумать ей на сегодня? Опять Канны, и покупка платьев, и другие суррогаты? Ей уже, вероятно, надоело. И ничто из этого не стоит идиотской беседы с какой – нибудь миссис Форбс. Повторить давешний трюк и сказать, что ему скучно? Нет, у него нет сил смотреть, как она плачет.

– Любимый, о чем вы думаете?

– О Версальском договоре.

– Ох, простите.

Он закусил губу. С каким почтительным видом она это сказала! Дурочка, она решила, что он может думать об этом идиотизме, и при этом преклоняется перед ним за это? А с чего бы такое преклонение? Да потому, что этот договор, плод деятельности скудных умов, тем не менее имеет отношение к общественной жизни, потому что она по – прежнему считает его заместителем главного шута. Бедная честная протестанточка, она тут же поверила, что он ушел в отпуск на восемнадцать месяцев – это звучало убедительней, чем на год.

Музыка внизу, олицетворяющая братское единение, была просто невыносима. А в первый день в Агае она не обращала внимания на эту музыку! Конечно же своим бедным честным сознанием она обожала любимого, желала быть лишь с ним одним, но ее подсознание рвалось к тамтамам и ритуальным танцам праздника племени. Бедняжка, сама того не зная, угасала, чахла в тюрьме их любви. Наброситься на нее и страстно овладеть ею, будто насилуя? Может, ей понравится. О, жалкое, безнадежное предприятие, о, бесчестье! О, те чудесные времена в Женеве, ожидаемые с нетерпением встречи, радость быть вместе, вдали от всех! Как ужасен смех льнущих друг к другу людей внизу, он доносится сюда, и она слушает этот жуткий смех, напоминающий об их одиночестве. Живо, какую-нибудь замену!

– Дорогая, пойдем в кино.

– Ох, конечно! – вскрикнула она. – Но тогда закройте глаза, пожалуйста, я быстро оденусь.

Он закрыл глаза, потому что сейчас на повестке дня была стыдливость. Дорогая моя, такая покладистая, радуется всякому пустяку. Да, но тогда, в Женеве, она бы пришла в ужас, если бы он предложил ей сходить в кино, вместо того чтобы сидеть вдвоем, целоваться, не сводя глаз друг с друга, и бесконечно говорить, говорить обо всем в их маленькой гостиной. Солалю Агайскому наставил рога Солаль Женевский.

В такси, которое везло их в Сан-Рафаэль, она взяла его за руку, покрыла мелкими поцелуями шелковый манжет. Это потому, что мы катимся к некоему изменению, к другому состоянию, чем любовь, к общественно-подобному состоянию. И вот что еще более плачевно. Эта женщина, бессмысленно поклевывая манжет из тяжелого шелка, целовала элегантность, то есть богатство, то есть общественное положение, то есть силу. Но если бы он сказал ей об этом, она раскричалась бы в душе и никогда не смогла бы постичь и принять, что этот манжет из роскошного шелка для нее и есть кусочек души Солаля. Она слишком благородна и недостаточно умна, и слава богу, между прочим. Да, она бессознательно обожала в нем высокое общественное положение, то, что он преуспел и преуспеет еще, вот что нашептывало ей подсознание, исполненное снобизма, как любое подсознание, страстно мечтающее быть женой посла. Со временем плохо ему придется. Он рванул манжет, который она целовала, и порвал его, улыбнулся оторванному лоскутку ткани, поднес его к глазам.

– Почему, любимый? – в ужасе спросила она.

– Та моя яврей, – произнес он с акцентом, как говорят польские евреи. – Та моя ломать любит, бардзо ломать.

Но он поцеловал ее в губы, чтобы успокоить, еще раз поцеловал, который раз, про себя удивляясь этому странному обычаю, так неуклонно соблюдаемому мужчинами и женщинами. Такси остановилась у синематографа «Шик», он попросил шофера подождать их, таинственно улыбнулся, мысленно поздравил себя с умением играть на бирже, приобретенным за годы заместительства генерального шута. Он отыграется с помощью богатства. Бродяга, но высшего класса. Он пожелал небрежно бросить лоскуток манжета на мрамор билетной кассы.

Они вошли в маленький зальчик, пропахший потом и чесноком, уселись и стали ждать. Наконец старинные дуговые лампы задрожали, замигали, погасли.

В темноте публика дружно хрустела орешками; она взяла его за руку, спросила, доволен ли он. Он утвердительно мотнул головой, как лошадь, и она прижалась к нему, потому что начался второй фильм – про американскую тюрьму. Узники за решеткой. Он завидовал им – у них была своя иерархия, общественная жизнь, зона, как они говорили. Краем глаза он посмотрел на свое единственное общество, на чистый нежный профиль. Что делают они здесь, в этом ужасном кино, где пахнет носками плебеев? Они ищут счастье. И вот ради такого жалкого счастья, ради убогого сидения в этом вонючем зале они испортили свои жизни. Она пожала ему руку. Чтобы доказать самой себе, что любит меня. Безжизненное пожатие, дань вежливости. Чудо кончилось, больше не будет их торжественно сплетенных рук перед окном в маленькой гостиной в ту ночь, когда они приехали из «Ритца».

На протяжении всего фильма он так и сяк прокручивал свою неотвязную мысль. Они приговорены к вечной страсти. Другие, хитрецы эдакие, тайком совершают адюльтер. Это означает всяческие препоны, редкие встречи, наслаждения. А они, безумцы, заживо погребены под своей любовью. А те, что еще хитрее, делают все как подобает. Жена умудряется как-то развестись. А потом они женятся, и их славят все те, кто знает, однако, что их можно при случае упрекнуть прошлым. Жениться на ней? Это решение уже было отринуто раз и навсегда.

Антракт. Огни дуговых ламп задрожали, молочный яркий свет пролился на утомленных зрителей, которые болезненно щурились, пытаясь приспособиться к вернувшейся реальности, но тут же были разбужены масленым голосом кумушки в кудряшках, нараспев предлагавшей эскимо-карамель-ментоловые-леденцы. Любовники разняли руки и заговорили о фильме, чтобы сгладить неловкость наступившей тишины, и так они беседовали с искусственным оживлением, а Солаля, между тем, охватывало все большее отчаянье. Они сидели и комментировали вполголоса фильм, незаурядные, элегантные, так явно выделяющиеся из толпы весело гомонящего хвастливого плебса, неряшливо поглощающего эскимо. Он заметил, что говорит очень тихо, как бы стыдясь своего голоса, как еврей из гетто, который боится привлечь к себе внимание. Она тоже стала какой-то униженной, шептала так же, как и он, и он понял, что подсознательно эта несчастная понимала, что они – изгои.

И тогда, внезапно перейдя от униженности к наглости, он заговорил очень громко, знаком подозвал лоточницу, купил сладкий рожок, протянул его Ариадне, которая радостно улыбнулась, взял ментоловую конфету, снял фантик и отправил ее в рот. И ради всего этого – потрясающий, безумный танец в «Ритце», ради этого – восторги их первой ночи, все ради того, чтобы обреченно сосать в тесном кинозале ментоловые леденцы, мертвея душой, чтобы уныло сосать ментоловые леденцы и слышать в душе голос той прекрасной летящей безумицы из прошлого, которая сейчас боязливо обсуждает плохой фильм, и чувствует себя так неловко, и так фальшиво ведет себя, дорогая девочка, и сама боится себе в этом признаться. Купить, что ли, два эскимо и вульгарно обоим лизать его, чтобы ощутить кошмарную сладость падения?

Когда вновь воцарилась темнота с пролетарским запахом апельсиновых корок, началась вторая часть. Она вновь нежно взяла его за руку, шли новости. Задумчивые верблюды надменно прогуливались по улицам Каира, исчезали за санитарным постом на Фридрихштрассе, и тут же – столб огня, крушащий калифорнийский завод, который был потушен парижским дождем, а под ним бежали спортсмены, и победитель, задыхаясь, улыбался без передышки, не зная, куда девать руки, пил шампанское, вовремя поданное репортером, но вот уже лаял с трибуны Гитлер, и в Рио-де-Жанейро нищие смешливые негры на коленях поднимались по ступеням барочной церкви, на смену им приходила замедленная съемка футбольного матча, нападающие били по мячу в странном нереальном мире, лишенном силы тяжести, где все томительно легко, били бесконечно, с неспешной и изящной уверенностью, и мисс Арканзас сходила с ума от мысли, что ей осталось всего шесть секунд, чтобы понравиться жюри и мучительно желала выглядеть соблазнительно, но тут ее раздавили два столкнувшихся канадских локомотива, а султан Марокко, задрав подол платья, поднимался по трапу корабля, чтобы приветствовать маршала Лиотэ, и Муссолини стоял, бросая вызов всему миру, уперев руки в боки и выпятив подбородок, и машины заносило на повороте, и шли вперед ребята в рабочих халатах, черных от шоколада «Менье», и команда Оксфорда побеждала команду Кембриджа, и маршал Пилсудский склонялся, мотая длинными усами а-ля Шарль де Голль перед долговязой королевой Румынии, и нервный французский министр пришпиливал орден на бархатную подушечку, а затем злобно и визгливо выкрикивал свою речь, стоя под зонтиком, и ведь он тоже, тоже был министром, а теперь он – сосатель ментоловых конфеток.

И вот начался первый большой фильм. Они вновь держались за руки – как двое утопающих, цепляющихся друг за друга, подумал он, и наблюдали за демонстрацией плоти некой молодой старлетки со зверскими губами, жутко толстыми, как у готтентотов, похожими на пасть гигантской пиявки или какого-нибудь морского чудовища. Талант ее заключался в огромных грудях, эти десять килограммов постоянно выставляемого напоказ жира принесли ей мировую славу. Прошло несколько минут, он встал, и они вышли, а тем временем на экране маленькая свиноматка оголяла мощный зад – свой второй талант.

– Потанцуем в отеле, – сказал он, едва лишь они сели в такси.

Она прижалась к нему. Как в «Ритце», как в тот первый вечер, подумала она, вновь взяла его руку и поднесла к губам, а он все мучительно переживал проклятие их обреченности – быть вечно вместе, всегда только любить друг друга, и ничего больше. Уехать, видеть ее только раз в неделю, чтобы она ощущала радость встречи? Да, но что они оба будут делать оставшиеся шесть дней?

В большом зале отеля «Роял» они танцевали среди других пар. Когда оркестр смолк, они вернулись за столик, благородные и молчаливые, пока общественные животные оживленно вели какие-то разговоры, все друг друга знали, и никто открыто не показывал, что он чей – то любовник. С каждым новым танцем эти господа из нотариальных контор, фабриканты шелка или военные с изрядным изяществом, невзирая на грыжу или варикоз, увлекали за собой дам из прокуратуры или муниципалитета. Некоторые из них, порой даже бородатые, целомудренно соглашались и грациозно вставали. Другие отказывали подобающим образом, улыбались с достоинством, изображая благопристойную грусть, мило благодарили – этакие прелестные недотроги. Всех приглашали, кроме прекрасной Ариадны Коризанды Кассандры, урожденной д'Обль.

– У меня немного болит голова, – сказала она после шестого танца. – Может быть, поднимемся к себе?

Они встали и вышли. Но когда они стояли у лифта, она спросила его, не хотел бы он посмотреть журналы в холле. Она видела здесь номер «Вог», который ей было бы интересно полистать. Она не знает, что на самом деле боится возвращаться в комнату, боится сидеть там со мной взаперти. Он кивнул, и они уселись перед столом, где были разложены журналы. Вполголоса она сказала ему, что он все для нее, все. Это правда, подумал он, и она тоже все для меня, это нас и губит.

На другом конце коридора мощно расселись десять толстых буржуазных дам, неподступные в своих креслах, безвкусно разряженные, величественные, и яростно, жадно вязали, при этом попарно столь же активно беседуя. Руки и рты этих старых, блюдущих благопристойность вязальщиц двигались без устали, безжалостно, с осознанием полного права на все вокруг. Иногда толстухи бросали взгляд на наших любовников, которые, склонившись над журналами, делали вид, что читают, а на самом деле вслушивались в обрывки старушечьих дуэтов, доносящихся до них волнующей музыкой, могущественной литанией.

Видела маршала Франции в трех метрах от меня ох слезы наворачивались на глаза Вот опять разыгрался ревматизм Не так уж и холодно но очень сыро С этими англичанами никогда не поймешь Во всяком случае в помещении лучше чем на улице Повезло вам не каждый день увидишь маршала Франции В трех метрах от меня представляете Международные финансы в руках коммунистов это всем известно Теперь четыре изнаночных петли У маршала такой необыкновенный взгляд я просто была поражена это лучшая минута в моей жизни Что говорить иностранцы Когда я подумаю что в девятьсот четырнадцатом году виноград стоил двадцать сантимов кило Такой мудрый одухотворенный взгляд сразу видно выдающаяся личность А виноград вообще пропал Шесть лицевых с краю И притом видно что прирожденный вождь но чувствуется что золотое сердце А в ресторанах можно было прилично пообедать за три франка ну три с половиной и притом с вином А ваш муж был рядом когда вы видели маршала Интересно что сегодня на ужин К сожалению нет он так жалел В любом случае я надеюсь не подадут жесткую курицу умершую от старости как давеча Они такие милые люди О вы видели только что вышло солнце Погода просто сошла с ума честное слово Да перемешались все времена года Что вы хотите кухня в отеле это не более чем кухня в отеле Мы с ними часто видимся О вот где я ошиблась тут надо шесть изнаночных Да конечно но за такие деньги что мы здесь платим они могли бы подавать курицу получше Дни становятся все короче Они не принимают всех подряд Теперь можно сказать погода весенняя Их так все любят И еще у них связи они очень влиятельные люди Мы были бы рады их схоронить пардон сохранить в числе друзей В любом случае все надо перевязывать я взяла не те спицы Со мной иногда бывает оговариваюсь знаете ли Хрустящая куриная кожица это моя страсть Когда я вяжу детские вещи я всегда начинаю рукава сверху так я могу их довязать если что Великие изобретения все произошли у нас а иностранцы их внедряют у себя Я говорю вам у меня запор Тут виноваты евреи Я всегда начинаю летние свитера весной а зимние летом и тогда я точно могу быть уверена что успею к сроку Да всегда иностранцы ими пользуются Надо быть организованней Миром управляют финансисты И все они иностранцы Она перестала носить траур раньше чем через полгода Самое ужасное что крестьяне бегут из деревни в город Тут виноваты евреи И что же делал маршал Их видишь ли заводы привлекают Тут виноваты евреи Он улыбался он такой симпатичный сердечный человек И кино кстати Великий воин и добрый христианин часто сочетаются в одном человеке Эти современные танцы просто возмутительны Такие прекрасные голубые глаза воплощенная честность Государство должно их запретить Еврей остается евреем что ни говори Ох с тем правительством которое у нас А потом так было красиво когда он поцеловал маленькую девочку сама доброта великие люди всегда такие простые Эта раса меня просто выводит из себя Очень познавательная была эта конференция английского консула и потом такая осанка Мне так нравится Дуче он такой воинственный это великий человек И притом всегда обязательно как-нибудь пошутит Его дама тоже очень милая такая благородная Да они оба очень порядочные люди Не то что некоторые здесь Я знаю о ком вы говорите Мадемуазель хотела такой же десерт как у нас Он пал на поле брани и это должно быть утешением для его матери Когда я слышу военные марши ничего не могу с собой поделать вся хожу ходуном И вот как раз ее зять сделал памятник павшим он дипломированный скульптор На войне сразу видно что за человек Народ все же создан для того чтобы им повелевали я в этом не сомневаюсь Главное это чтобы вас уважали То что полковник Дрейфус предал это общеизвестный факт Кстати полковник Генри дал слово офицера Этим все сказано Полковник есть полковник чего уж там Это какая-то дегенеративная живопись как говорит мой сын Мы были слишком добры доктор Швейцер великий человек У меня его фотография висит над кроватью Как-то все-таки странно что он не член Академии Я дочитала «Возрождающаяся земля» я вам принесу сегодня Вам понравилось Я в восторге это так прекрасно Я дам вам другую тоже Рене Базена называется «Голубой чирок» Вы увидите это так тонко Социалист и еврей это практически одно и то же Я чтоб вы знали читаю только книги членов Академии Всегда так хорошо написано такой стиль Я еще люблю Альфонса Доде он так изящно пишет Доктор Швейцер Книга академика это все же гарантия качества Разведенка она всего лишь разведенка Эти книги заставляют задуматься Еще они возвышают душу А тут скорее английская резинка Вы увидите это будет лучше Просто очаровательные люди Высокое общественное положение Сохранить отношения Вы замачиваете их с вечера и утром принимаете натощак И прилегающие к имению участки Мне это в любом случае помогает лучше чем чернослив Для них закрыты все двери Я попробую может быть потому что утром было совсем худо Да нет она не его жена и потом маленькая прогулка после завтрака очень способствует расслаблению кишечника Ох обручальные кольца ничего не значат Ох когда надо сокращать петли я всегда ошибаюсь Международные финансы в их руках Метлой вымести Старинные слуги они были практически члены семьи Они умирали в семье Я всегда веду дневник приглашений У Муссолини такая славная улыбка А эти нынешние служанки Я всегда записываю меню ужина чтобы не подали то же самое тем же людям И говорят что Дуче прекрасно играет на скрипке Все как одна воровки Ах как это мило В глубине души он агнец И при этом такие требовательные Повезло же итальянцам Недвижимость это лучший вариант вложения денег Блюм сговорился со Сталиным Евреи они всегда договорятся Такое прекрасное владение Возвышенные чувства Безупречная репутация Я предпочитаю чернослив натощак Говорят пряники тоже очень освежают А я уверяю вас что нет ничего лучше промывания желудка Я действительно встревожена Они не принимают всех подряд О такая прекрасная душа Очень немалое состояние Он потерял должность по своей вине Мы тут же прервали все отношения Я бы сказала изрядное состояние Их родители дружат уже тридцать лет Бежать как от чумы сказала мне жена консула Генеральный консул дорогуша это очень высокий чин Надо быть милосердными что же вы хотите Это тоже неплохо помогает от запора Хоть и протестанты но повсюду приняты Да мы каждый год ездим в Швейцарию Просто не касаться религиозных тем вот и все Он мне сказал мама послушайте Мы же не можем не знаться с людьми у которых дядя генерал с тремя звездами Швейцарские банки обеспечивают тайну вклада Его мать просто очаровательна Кстати это мадемуазель Бомбуан С этими налогами по – другому нельзя это просто необходимая самооборона Доктор Швейцер Представьте себе он весит уже два фунта Столько народу было на свадьбе И вот еще что вызвало у меня подозрение Надо узнать из какой он семьи Мы полагаемся на вклады в швейцарских франках или в долларах Мы полагаемся на волю Божью Уведомление на бумаге с гравировкой Мой муж очень любит акции «Нестле» И подарили такие замечательные подарки Акции на вкладчика гораздо удобнее понятно почему Ну как хотите Отношения развиваются Столько народу было на похоронах приятно посмотреть Таким образом вы можете избежать этого ужасного права наследования Он сама честность Знаешь с кем имеешь дело прелестный семейный склеп И там еще есть система анонимных вкладов под номерами это очень приятно. Их бог это деньги все это знают И при этом все революционеры Я их узнаю с десяти метров И еще есть соединенные счета которые облегчают дело Я их по носу определяю Состоянием владеют одновременно отец и сын Протоколы сионских мудрецов А распоряжается им только отец пока он жив Когда тебя зовут мадемуазель Сфинктер ты не пойдешь замуж за первого встречного А когда отец умирает никаких проблем с юристами Они не нанесли нам ответный визит теперь кончено мы порвали с ними отношения Ох тогда молодой человек попадет в Государственный совет Мы не дадим наступать нам на пятки общество с ограниченной ответственностью Саамы важные люди в Ниме В любом случае это они должны сделать первый шаг к примирению мы и с места не сдвинемся У вас еще есть система сейфов в банке Надежды на будущее Вы раз в год приезжаете получать купоны У нее интенсивная духовная жизнь Очень помогает от насморка В зале с сейфами есть маленькие кабинки и там все что надо ножницы булавки В отношении светской жизни это не так важно И вот после смерти дети могут просто пойти в сейф потому что у них есть ключ и никакой тебе доверенности не надо Ну конечно предстоящая У бабушки было уже два приступа Путешествие в Швейцарию обходится дешевле чем эти дурацкие налоги С помощью поста и воздержания как полагается И восемь воздушных петель для бахромы Огромный стол в форме подковы Ох с дедушкиной поддержкой он быстро станет докладчиком в Государстенном совете Мне кажется маленькие столики выглядят более элегантно Саша Гитри так остроумен Немного смело но настоящий французский юмор В результате возникает запор Медовый месяц прекрасен но на место идеализму приходят серьезные отношения Эдмон Ростан это так тонко никакой грубости столько патриотических чувств Орленок ну вы знаете Он показал себя с лучшей стороны и вот он консул Ложечка парафинового масла перед сном Жизнь после смерти Очень помогает от запора Мой принцип всегда помогать людям Грек или что-то в этом духе Тем более что доброе дело всегда приносит свои плоды Да сын у нее дипломат дорогая Или армянин какой-нибудь И не важно что у дедушки была мясная лавка Но дорогая есть даже один кардинал армянин Это не одно и то же кардинал есть кардинал Она из простых но удачно вышла замуж Мой сын врач и живет при больнице Это было нечто как она ела персик руками моя дочь чуть не лопнула со смеху Вечера для молодых необходимы чтобы научиться заводить знакомства Яблочко от яблони недалеко падает Он сказал я езжу вторым классом и что я по-прежнему месье Бамбуин Ничто не сравнится с воспитанием полученным в детстве По одежке встречают по уму провожают К тому же добрая репугация помогает пробиться в жизни Отец захотел встретиться с нотариусами и таким образом раскрылась история про эти козыри то есть взятки Прочный высокий каменный дом вот гарантия Когда она узнала что он не верит в загробную жизнь она расторгла помолвку Камень есть камень Ох ей есть с кого брать пример Сейчас делают такую имитацию жемчуга что нет смысла покупать настоящий Религия это все же гарантия Вы можете говорить что угодно но бриллиант всегда бриллиант Я за гильотину Да но это ничего не приносит Он сказал я видел моего короля я могу умереть С со всей этой девальвацией брильянты очень даже кстати У него шурин адмирал И к тому же если произойдет революция их легко передать через границу Доктор Швейцер Но всегда теряешь при перепродаже Она даже не хотела кормить ребенка грудью При личной компенсации вы можете перевести за границу что угодно Гильотина это как-то более гуманно Были только префект его жена и мы И при всем при этом они существуют на деньги налогоплательщиков У рабочих все же не такие потребности как у нас У королевы Англии что-то в лице такое доброе Национальные костюмы это так мило И таких забот тоже нет как у нас И народные танцы Тетя налогового инспектора Нет ничего более грациозного Его матери надоело и она сказала кран закрыт Он генерал в Мансее как и его отец это так трогательно Они себе берут лучшие куски Только старинная фамильная мебель И эта штучка еще хочет свою личную машину Во всем виноваты евреи Те примеры что всю жизнь были у него перед глазами Эти визиты на Новый год невыносимы Этот закат просто как на открытке Но все же это необходимо чтобы сохранять отношения Квартира бабушки и дедушки десять окон в фасаде ну что ж я сказала она может танцевать с ним Представьте себе моя вообще захотела пользоваться нашей ванной Москва Москва на всех линиях Но это друг моего сына.

Только не у нас Мы были слишком добры Любовь к ближнему Вы можете быть спокойны я два раза не повторяю Она сожительствует со своим фанфароном муж не дал развод Слава богу есть еще в нашей Франции люди с характером А вроде родственники такие приличные люди Это можно было предположить как она себя вела Опасайтесь поддельных сертификатов Представьте она не выдержала и трех месяцев траура по отцу уже ее видели в театре И прилегающие к имению участки И заметьте не на классической пьесе в «Комеди-Франсез» нет мадам пошла на одну из этих современных пьес без начала и конца Я всегда навожу справки по телефону у предыдущей хозяйки Она мне сказала мама я выйду замуж только за офицера Очевидно это более надежно мы же можем говорить открыто в своем кругу Бедные не отдают себе отчета в том как им повезло что они не платят эти ужасные налоги И во время траура она носила серое Какой кошмар Самый полезный сон до полуночи С тем наследством которое она получила от отца Я еще вдобавок требую сертификат о хорошем поведении И конечно же двери всех приличных домов перед ними закрыты Доктор Швейцер Когда я думаю о встречах отца с префектом и обо всем что подтолкнуло старика к могиле Необходимо стремиться к идеалу Это самое мощное средство от поноса Бежать как от чумы сказала мне жена консула.

Дата добавления: 2015-07-11