Син Син Тойцу сайт 2 страница

Когда наступил момент отправки гонцов, наш двор пришел в полное смятение. Слуги охрипли от криков, лошади ржали, огромные черные доги лаяли. Выпив по последнему глотку пива, всадники шумно опустили кружки. В это время открылись со скрипом главные ворота, через которые вся кавалькада с дикими воплями устремилась вперед.

У наших гонцов, имеющих при себе письменное послание, есть еще и вариант устного, причем содержание второго сильно отличается от содержания первого. В давние времена бандиты, устраивавшие засады на гонца, могли перехватить послание и, воспользовавшись им, совершить нападение на плохо защищенный дом или процессию. Поэтому укоренился обычай писать заведомо ложные послания, чтобы в свою очередь завлечь в западню разбойников. Этот обычай двойного послания сохранился до наших дней. Поэтому и сегодня письменное послание должно обязательно иметь устный вариант, который и будет единственно верным.

Какое оживление в доме! Какая беготня! Стены вымыты и покрашены заново. Потолки вычищены. Паркетные полы так натерты воском, что ходить по ним становится небезопасно. Алтари главных комнат отлакированы. Появилось большое количество новых масляных ламп — одни из золота, другие из серебра, но все надраены так, что не отличишь, из какого металла они сделаны. Мать и эконом, не ведая покоя, носятся по дому как угорелые, указывая и ругая направо и налево всех, кто им попадается под руку. Слуги растерянно бегают, вид их жалок и удручающ. У нас своих слуг больше пятидесяти, да еще наняли других по случаю приема. Никто не бездельничает, все работают с усердием. Даже двор начищен, плиты так и сверкают, будто их только что доставили из каменоломни. Чтобы придать им праздничный вид, межплиточные стыки заполняют разноцветным материалом. Когда все было готово, мать собрала несчастных домочадцев и приказала им нарядиться в безупречно чистые одежды.

На кухнях тоже царило оживление — предстояло наготовить еды в огромном количестве! Тибет представляет собой гигантский холодильник — пища, заготовленная впрок, долго не портится из-за сухого и холодного климата. Даже при повышенных температурах съестные запасы не портятся из-за сухости воздуха. Поэтому мясо сохраняет свежесть в течение года, а зерно может храниться несколько веков.

Буддисты не убивают животных. Они употребляют в пищу мясо лишь тех из них, которые гибнут в результате либо падения с горы, либо другого несчастного случая. Наши житницы и кладовые были полны продуктов.

В Тибете есть и профессия мясника, но ортодоксальные семьи держатся на расстоянии от мясников, относя их к касте “неприкасаемых”.

Мать решила принять гостей насколько оригинально, настолько и изысканно. В частности, она задумала угостить их вареньем из цветков рододендрона. За несколько недель до приема часть слуг верхом на лошадях отправилась к подножию Гималаев, где росли самые прекрасные цветы. У нас растут рододендроны-гиганты, отличающиеся необычной гаммой оттенков и запахов. Для сбора выбирают бутоны, которые затем осторожно промывают. Достаточно поцарапать один лепесток, и варенье будут испорчено. Потом каждый цветок вымачивают в большом стеклянном бокале, наполненном водой и медом. Мед надежно герметизирует цветок, не позволяя воздуху попасть внутрь бокала. Ежедневно в течение последующих нескольких недель сосуд выставляют на солнце и регулярно поворачивают, чтобы все части цветка получили необходимую порцию солнечного света. Цветок медленно растет, впитывая сок медового раствора. Некоторые перед употреблением в пищу предпочитают выдержать цветок еще несколько дней на воздухе, чтобы он покрылся хрустящей корочкой, но при этом не потерял вида и аромата. Лепестки посыпают сахарной пудрой, похожей на снег. Отец недовольно ворчал:

— Вместо этих красивых цветков могла бы купить тесть ящиков со всеми потрохами. Но мать отвечала с чисто женской логикой: — Не будь глупым, наш прием должен быть удачным во всех отношениях, а что касается расходов, то они должны беспокоить только меня.

Другим деликатесом был суп из плавников акулы. Кто-то из гостей заметил, что суп — просто верх гастрономического искусства. Мне же суп страшно не понравился. Меня едва не вытошнило, когда пришлось его отведать. Акулу доставили из Китая в таком жалком состоянии, что по ее внешнему виду едва ли можно было догадаться, что это акула. Короче говоря, чтобы быть воспитанным, приходится воспитывать и вкус, а тогда и плохое блюдо сойдет за деликатес.

Что мне было по вкусу, так это молодые побеги бамбука, привезенные также из Китая. Существует несколько способов их приготовления, но я предпочитал есть их в сыром виде, посыпав слегка солью. Особенно мне нравились желто-зеленые молодые пучки со срезанными головками, которые повар готовил для засыпки в кастрюлю. Вот тебе раз! Повар был уверен, что это блюдо лучше всего идет в вареном виде, но у него не было тому доказательств, потому что он тоже предпочитал есть их сырыми.

В Тибете кухней заведует мужчина. Женщины ничего не смыслят в таких вещах, как приготовление тсампы и разных смесей. Они бросят горсть того, подмесят другого и думают, что все в порядке. Мужчины более вдумчивы, более кропотливы и поэтому, как правило, являются лучшими поварами. Поболтать и посудачить — здесь женщинам нет равных, как и кое в чем другом. Но только не в приготовлении пищи.

Тсампа составляет основу нашего питания. Некоторые тибетцы живут на тсампе и чае всю свою жизнь, от первого приема пищи до последнего. Готовится тсампа из ячменя, который поджаривают до тех пор, пока он не примет золотисто-коричневый цвет. Затем ячмень мелют на муку, муку в свою очередь снова поджаривают, ссыпают в чашу, заливают горячим чаем с растопленным маслом. Все содержимое круто замешивают и придают ему форму галеты. Соль, буру, масло яка добавляют по вкусу. Приготовленная тсампа закатывается, нарезается кусочками и подается в виде пончиков или печенья различной формы. Если к тсампе нечего добавить, то она сама по себе, не придавая большого разнообразия обеденному столу, все же служит достаточным средством пропитания в любых географических условиях.

Но вернемся к нашему торжественному приему. Одни готовили тсампу, другие делали масло, пользуясь методами, которые никак нельзя рекомендовать с точки зрения гигиены. Большие мешки из козьих шкур мехом вовнутрь служили бурдюками для пахтанья масла. Их наполняли молоком яков или коз. Для того чтобы молоко не вытекало, горловина мешка зашивалась и накрепко затягивалась. Затем мешки яростно колотили и встряхивали до тех пор, пока не получалось масло. Для этого были оборудованы специальные маслобойни из булыжников, выступающих из земли на 30 сантиметров.

Наполненные молоком мешки бросали на булыжники — это и называлось пахтаньем масла! Довольно забавно было наблюдать, как человек двенадцать слуг часами занимались этим делом. Тяжело дыша, со вздохами — ох, ох! — они поднимали и бросали, поднимали и бросали мешки на камни. Иногда мешки то ли от неловкости обращения, то ли от ветхости лопались. Вспоминается мне один человек, который трудился с каким-то яростным усердием, как бы любуясь силой своих мышц. Он работал вдвое быстрее других, от напряжения у него на шее вздувались вены. Однажды кто-то ему заметил:

— Стареешь ты, Тимон, медленнее стал работать. Проворчав в ответ что-то нелестное, Тимон яростно схватил мешок и бросил на камни со всей силой. Но на сей раз сила сослужила ему плохую службу — мешок порвался, одна половина его осталась в руках у Тимона, другая упала на камни. Взметнулся столб полужидкого масла и ударил растерявшемуся Тимону прямо в лицо, залепив глаза, рот, уши и волосы. 50 — 60 литров масла золотистой мелассой растеклись по телу с головы до ног.

На шум прибежала мать. По-моему, это был единственный раз в жизни, когда она смолчала. Гневалась ли она, видя, сколько масла пропало? Думала ли о том, что этот беспутный черт может задохнуться?Наверное, ей хотелось взять разорванный мешок да стукнуть его как следует по голове. А тут еще несчастный Тимон поскользнулся и растянулся в масляной луже. Неловкие слуги, такие, как Тимон, могли испортить масло. Достаточно было одного небрежного движения, чтобы шерсть отделилась от шкуры и попала в молоко. Если все считали нормальным вытащить из масла дюжину-другую ворсинок, то целые куски шерсти вызывали неприятные чувства. Испорченное масло сжигалось в масляных лампах или раздавалось нищим, которые его перетапливали и отфильтровывали. Нищим перепадали также так называемые “огрехи” поваров. Когда в каком-нибудь доме задумывали показать соседям, что там едят, то нищим раздавались эти “огрехи”, то есть замечательно приготовленные на самом деле блюда. Потом “эти господа”, ублаготворенные и наевшиеся до отвала, ходили и рассказывали, как бы между прочим, как их хорошо угощали. В свою очередь соседи, не желая ударить в грязь лицом, закатывали нищей братии угощение по первому разряду. Можно много рассказывать, как живут у нас нищие. Они ни в чем не нуждаются. Более того, профессия нищего со всеми “отработанными трюками” позволяет жить просто припеваючи.

В большинстве восточных стран не считается позорным быть нищим. Много монахов ходят от монастыря к монастырю, прося милостыню. И эта практика не является зазорной, так же как и распространенный в других странах, скажем, обычай собирать деньги на благотворительные цели. Накормить страждущего монаха считается добрым делом. Нищие тоже живут по своим законам. Если им кто-то дал милостыню, то они на некоторое время исчезают, а потом снова появляются перед щедрым подателем.

Приставленные к нашему дому два монаха также принимали деятельное участие в приготовлениях к

приему. Они приходили в кладовые, где лежали туши животных, и возносили их душам молитвы. Наша религия учит, что если животное погибло из-за несчастного случая и люди хотят его съесть, то они становятся его должниками. Такого рода долги оплачиваются через духовника, который, стоя перед тушей, возносит молитвы его душе. В ламаистских монастырях и храмах были специальные монахи, которые только тем и занимались, что молились за животных. Перед долгой дорогой наши монахи просили у богов милости к лошадям, чтобы те не уставали на трудном пути. Лошадь, скажем, никогда не выводили из конюшни два дня подряд. Если на ней ездили вчера, то сегодня она отдыхала. Это правило распространялось и на тягловых животных. И животные прекрасно все понимали. Если, например, по ошибке седлали лошадь, которая работала накануне, то ее и с места нельзя было сдвинуть. Когда с нее снимали седло, она отходила в сторону, покачивая головой и как бы говоря: “Хотела бы я посмотреть на вас, когда с вами поступили бы так же несправедливо”. С ослами дело обстояло еще хуже. Они ждали, когда на них навьючат тюки, а потом падали и принимались перекатываться с боку на бок, давя и приминая поклажу.

У нас были три кошки, постоянно занимавшиеся своим делом. Одна жила в конюшне и навела там железный порядок среди мышей. С мышами только так и следовало поступать, иначе они могли бы так обнаглеть, что съели бы и саму кошку. Другая кошка жила на кухне. Вернее, это был старый кот, немного простоватый. Он появился на свет преждевременно и выжил один из окота — так перепугал в 1904 году Янгхасбанд своими пушками кошку-мать. Поэтому новорожденному совершенно по праву дали кличку Янгхасбанд. Третья кошка слыла весьма респектабельной матроной и жила с нами. Она была настоящим образцом материнской добродетели и ни в чем не отказывала своим шаловливым котятам. Когда у нее появлялись минуты, свободные от воспитательной деятельности и материнских обязанностей, она ходила за моей матерью из комнаты в комнату, черная, маленькая, гибкая — ходячий скелет, несмотря на прекрасный аппетит. В Тибете к животным относились очень правильно. С ними не сюсюкают, но и не рассматривают как крепостных. Животное — это прежде всего живое существо, выполняющее свою полезную миссию и имеющее все права наравне с человеком. Буддизм учит, что все животные, то есть все живые существа, имеют душу и достигают высших степеней в развитии с каждым перевоплощением.

Ответы на наши приглашения мы ждали недолго. Си всех сторон к нам галопом скакали всадники, размахивая палками с посланиями. Эконом каждый раз спускался вниз из своей комнаты, чтобы лично засвидетельствовать почтение посланию знатных господ. Сорвав с палки послание, всадник тут же без передышки вываливал устный вариант. Затем ноги у него подкашивались, и он падал на землю, разыгрывая сцену полного изнеможения. Пусть все видят — он сделал всевозможное, чтобы быстрее прибыть в дом семьи Рампа! Наши слуги, окружив посланника, разыгрывали свои; роль:

— Бедняга! Как он быстро скакал! Непостижимо! Да у него может разорваться сердце! Бедный и доблестный юноша!

Однажды я сильно опозорился, слегка подсолив разговор.

— Не бойтесь за его сердце, — сказал я. — Я видел. как он отдыхал поблизости, набираясь сил перед тем. как прискакать сюда!

Моя скромность заставляет меня умолчать о том, какая неловкая сцена за этим последовала.

Наконец наступил тот важный день, который, как я понимал, должен был решить мою судьбу, не спрашивая у меня совета. Едва первые лучи солнца выскользнули из-за гор, как в спальню ворвался слуга:

—Как? Еще не встал, Тьюзди Лобсанг Рампа? Какой же ты заспанный. Уже четыре часа, у нас масса дел. Вставай!

Я сбросил одеяло и встал с постели. Сегодня передо мной должна открыться дорога моей жизни.

В Тибете детям дают два имени. Первое имя — это день недели, когда рождается ребенок. Я родился во вторник, поэтому имя Вторник идет впереди имени, данного мне родителями, — Лобсанг. Но когда мальчик поступает в монастырь, ему дается другое имя. Будет ли так и со мной? Осталось ждать несколько часов, и я все узнаю. Мне исполнилось семь лет. Я мечтал стать лодочником, так хотелось испытать бортовую и килевую качку на реке Цанг-По, в шестидесяти километрах отсюда. Но минуточку, пожалуйста... Хотел ли я этого действительно? Все лодочники относились к низшей касте, поскольку их лодки были сделаны из шкур яков, натянутых на деревянный каркас. Я лодочник? Я принадлежу к низшей касте? Нет, ни за что. Мне хотелось стать профессионалом в таком деле, как полеты на змеях. Да, куда лучше быть свободным и легким, как воздух, куда лучше летать, чем деградировать в каком-то челноке из шкур яка посреди бурной реки. Я стану большим специалистом по полетам на змеях. Я сделаю огромных змеев с большими головами и сверкающими глазами. Сегодня астрологи скажут свое слово. А может быть, еще есть время выпрыгнуть из окна и убежать куда-нибудь да спрятаться? Отец сразу же пошлет за мной погоню, меня найдут и доставят обратно домой. В конце концов, я был одним из Рампа и обязан был следовать нашим традициям. Кто знает? Может быть, астрологи все-таки скажут, что я рожден для того, чтобы летать на змеях. Оставалось только ждать и надеяться.

ЛОМБСАНГ РАМПА

КОНЕЦ ДЕТСТВА

Глава 2

О, Юлджи, ты мне вырвешь все волосы! Постой, ты меня сделаешь плешивым, как монаха. — Успокойся, Тьюзди Лобсанг. Твоя коса должна быть прямой и хорошо умащенной, а то твоя благородная мать спустит с меня шкуру.

— Нельзя ли поосторожнее, Юлджи? Ты мне свернешь шею. — Ничего, потерпи. Я спешу.

Я сидел на земле, а слуга, закончивший возиться с косой, схватился за нее, как за дверную ручку, и поднял меня с земли. Наконец эта ужасная штука затвердела и задубела, как смерзшаяся шкура яка, но блестела, как ясная луна в чистом озере.

Мать крутилась волчком. Она так быстро перемещалась по дому, что вполне могло сложиться впечатление, будто у меня несколько матерей. Она отдавала последние распоряжения, и все это делалось на повышенных тонах. Ясо, всего-то двумя годами старше меня, ходила взад и вперед с сосредоточенным видом женщины, которой стукнуло все сорок. Отец самоустранился от всей этой кутерьмы, запершись в кабинете. У меня было острое желание присоединиться к нему.

Мать решила свезти всех нас в главный храм Лхасы — Джоканг*. Несомненно, что это решение было принято с единственной целью — придать религиозный оттенок всему приему. К 10 часам утра трехголосый гонг возвестил о сборе. Мы сели на пони — отец, мать, Ясо и еще пятеро попутчиков, среди которых был и ваш покорный слуга, не испытывавший в тот момент ни капли энтузиазма. Наша группа пересекла дорогу Линкор и свернула влево, к подножию Потала, настоящей горе из зданий высотой 130 метров и длиной 400 метров. Миновав деревню Шо и прокачавшись в седлах еще с полчаса по долине Джичу**, мы подъехали к храму. Вокруг храма — маленькие домишки, магазины и конюшни, ожидавшие своих клиентов из числа паломников. Построенный тринадцать веков назад, Джоканг продолжал еще пополнять ряды своих богомольцев, почитателей становилось все больше и больше. Каменные плиты мостовой во дворе храма были испещрены глубокими, в несколько сантиметров, бороздами — следы ног тысяч и тысяч молящихся, прошедших по ним. С благоговением ходили паломники по внутренне-

В литературе встречается также написание Джокан, Дзоканг Чжу. (Прим. переводчика.)

Также Уйчу, Кичу. (Прим. переводчика.)

му кругу, повторяя сотни молитв и сопровождая их без передышки словами Мантры: “0м! Мани падме хум!”

Огромные колонны, почерневшие от времени, подпирали крышу. Тяжелые запахи ладана, курившегося беспрестанно, расползались по храму, как летние облака над вершинами гор. Вдоль стен стояли позолоченные статуи божеств нашей религии. Массивные решетчатые ограды из железа в крупную клетку предохраняли их, не скрывая от взора молящихся, чья алчность могла оказаться сильнее благочестия. Самые почитаемые божества были наполовину засыпаны драгоценными камнями и жемчугом, приношениями набожных душ, которые просили у них милости. В массивных подсвечниках постоянно горел воск, не затухая в течение тринадцати веков. Из некоторых затемненных уголков храма до нас доносился звон колоколов, гонг и приглушенный стон двустворчатых раковин. Мы прошли по всему внутреннему кругу, как требовала традиция, отдали все почести и поднялись на плоскую крышу храма. Сюда допускалось небольшое число привилегированных; отец ходил сюда всегда. Система нашего управления, возможно, заинтересует читателя.

Во главе нашего государства и церкви стоял Далай-лама — наш верховный судья. К его помощи мог прибегнуть каждый. Если подавалась какая-либо петиция или надо было исправить допущенную кем-то несправедливость, Далай-лама лично контролировал, чтобы прошение было удовлетворено и несправедливость устранена. Не будет преувеличением сказать, что его любили и уважали все без исключения. Это был неограниченный властелин. Он отправлял свою власть и авторитет на благо всей страны и никогда в угоду эгоистам. Задолго до событий он предвидел вторжение китайских коммунистов. Он также знал, что затмение свободы будет временным явлением. Поэтому немногие из нас проходили специальную подготовку, чтобы не поросли быльем те знания, которые были накоплены нашими ламами.

После Далай-ламы шли два Совета — вот почему можно говорить о двухкабинетном правительстве. Первый Совет — Совет по делам религии — состоял из четырех человек — монахов в ранге лам. Они отвечали перед Благочестивейшим за все дела, связанные с мужскими и женскими монастырями. Через них проходили все духовные дела.

Второй Совет — Совет Министров — состоял из четырех членов — трех представителей светской власти и одного — духовной. Они управляли делами страны и отвечали за единство государства и церкви.

Два официальных лица — их вполне можно назвать премьер-министрами—выполняли обязанности связующего звена между Далай-ламой и двумя Советами. Они играли важную роль в период редких сессий Национальной ассамблеи, куда входили 50 человек из светской знати и представителей ведущих ламаистских монастырей Лхасы. Этот законодательный орган также собирался в исключительных случаях, как, например, в 1904 году, когда Далай-лама уехал в Монголию в момент вторжения в Тибет англичан.

Тогда на Западе твердили, что Благочестивейший трусливо сбежал. Нет, он не сбежал. Тибетские войны можно сравнить с шахматными партиями: заматован король — партия проиграна. Далай-лама был нашим королем. Без него сопротивление становилось бесполезным, поэтому прилагались все силы, чтобы сберечь и укрыть Далай-ламу, чтобы сохранить единство страны. Обвинять его в трусости — значит просто-напросто не знать, о чем говоришь

Количество представителей Национальной ассамблеи могло доходить до 400 человек, если съезжались все знатные люди из провинций. Этих провинций было пять. Лхаса, столица, находилась в провинции У-Цанг, иначе Шигадзе. Вот названия и географическое положение остальных: Гарток на западе. Чанг на севере, Кам на востоке и Ло-Дзонг на юге.

С годами власть Далай-ламы возрастала все больше и больше, и он обходился без помощи Советов и Национальной ассамблеи. Никогда страна не управлялась лучше, чем при Далай-ламе.

С крыши храма открывался чудесный вид. К востоку простиралась равнина Лхасы, зеленая и роскошная, кое-где покрытая рощами. Между деревьями, как зеркало. сверкала вода — то бежали серебряные ручьи в Цанг-По. в 60 километрах от Лхасы. С севера и юга поднимались высокие цепи гор, окружавшие нашу долину и отделявшие нас от остального мира. На их отрогах были разбросаны многочисленные монастыри. Маленькие селения опасно ютились на краю головокружительных склонов. Вдали на западе вырисовывались зубцы стен Поталы и Шакпори*, более известного как “Храм Медицины”. Между ними четко просматривались Западные ворота. Дальние горы, покрытые чистым, радующим глаз снегом, еще ярче вырисовывались на фоне темноватого пурпура неба. Над нашими головами проплывали легкие облака. Ближе к нам была расположена городская гостиница, упиравшаяся задней стеной в северный выступ главного храма. Еще ближе — казначейство” ряды лавок и рынок, где можно было приобрести

* Также Чагбо-ри. (Прим. переводчика.)

все или почти все. Чуть поодаль раскинулся женский монастырь, закрывавший проход к владению “Распорядителей Мертвых”.

У всех ворот главного храма толпились посетители этого грандиозного святого места буддизма. До нас доносился их разговор. Некоторые пришли издалека, захватив с собой приношения в обмен на благословение. Некоторые привели с собой животных, спасенных от скотобойни. Спасти жизнь животного — значит совершить хороший поступок, все равно что спасти жизнь человека. Совершивший такой поступок испытывал огромное моральное удовлетворение.

Мы, словно загипнотизированные, стояли и наблюдали древние и в то же время всегда новые сцены, слушали как монахи распевали псалмы, как глубокий бас старых монахов смешивался с легким сопрано послушников. До нас доносились рокот барабанов и золотой голос труб, крики и приглушенные рыдания.

Монахи суетились, каждый был занят своим делом. Одни были одеты в желтое, другие — в фиолетовое, но большинство было облачено в рыжеватое платье “рядовых монахов”. Золотой и вишневый цвет — цвет одежд лишь монахов Поталы. Послушники носили белое платье. Монахи-полицейские, одетые в каштановые платья, сновали туда и сюда.

Но почти у всех монахов была одна общая деталь: их платья, старые и новые, были залатаны, как у Будды. Иностранцев, видевших наших монахов вблизи или на фотографиях, всегда удивляла эта особенность. В действительности заплаты являются атрибутами одежды монаха. В монастыре Не-Сар, построенном двенадцать столетий назад, монахи поступали еще оригинальнее — они кроили заплаты из более светлых, чем само платье, тканей!

Красный цвет — это цвет монашеский. Он может отличаться различными оттенками в зависимости от приемов крашения льняного полотна. Монахи, служащие во дворце Потала, надевают поверх платьев золотистые безрукавки. В Тибете золотой цвет считается священным. Он не должен тускнеть, он должен быть всегда чистым. Это — официальный цвет Далай-ламы. Монахи или ламы высокого звания, находившиеся на службе у Далай-ламы, имели право поверх своих обычных одеяний надевать золотистые.

У Джоканга мы видели множество золотистых безрукавок, но мало представителей из Поталы. Развевались на ветру святые хоругви, купола храмов сверкали на солнце. Пурпурное небо было удивительно прекрасным с живыми лентами облаков, разбросанных по небесному своду.

Мать нарушила зачарованное молчание: — Идемте, не будем терять времени. Я не нахожу себе места от одной мысли, что там могут натворить без меня домашние. Скорее!

Мы сели на своих пони, которые терпеливо дожидались нашего возвращения. Лошадки зацокали копытами по дороге, с каждым шагом приближая меня к моему “испытанию”, а на языке матери — великому дню.

Вернувшись домой, мать провела генеральную инспекцию, после которой мы получили право на солидный обед, предусмотренный ритуалом. Мы знали, что в подобных случаях счастливые гости могут набивать себе желудок сколько угодно, но бедные хозяева все остальное время проводят натощак. Потом не могло быть и речи ни о какой еде.

Глухие фанфары дали знать о прибытии монахов-музыкантов, которых тут же препроводили в сады. Монахи были перегружены трубами, кларнетами, гонгами и барабанами, цимбалы свисали с их шей. Они вошли в сады, болтая как сороки, затем потребовали пива для настроя души. Потом с полчаса доносились душераздирающие звуки труб — монахи настраивали инструменты.

Появление первого гостя во главе кавалькады с сигнальными флажками, развевающимися на ветру, произвело в нашем дворе переполох. Ворота были распахнуты во всю ширь, слуги выстроились у входа рядами и поздравляли гостей с благополучным прибытием. Эконом с двумя помощниками находился тут же. Они держали в руках наборы шелковых шарфов, которыми у нас принято приветствовать гостей. Их восемь видов, и для подношения нужно выбрать тот, который положено, чтобы не попасть в неловкое положение. Далай-лама дарит и принимает в качестве подношения шарфы только первой категории. Эти шарфы называются “хадаками”, а весь церемониал заключается в следующем: если приносящий дар и принимающий его одного звания в табели о рангах, то они оба отступают назад, держа перед собой вытянутые руки. Затем дарящий приближается к гостю, приветствует его и возлагает шарф ему на кончики пальцев. Гость в свою очередь приветствует дарящего и начинает рассматривать шарф, сворачивая и разворачивая его, как бы оценивая подарок. Потом шарф передается одному из членов семьи.

Если дарящий по положению ниже одариваемого, то он встает перед ним на колени, высунув изо рта язык (тибетское приветствие, равнозначное европейскому приветствию приподнятой шляпой), и кладет шарф к его ногам, а тот кладет ему свой шарф на шею.

В Тибете каждый подарок сопровождается соответствующим хадаком, что равноценно поздравительному письму. Правительственные шарфы были золотистого цвета, все прочие — обычно белого. Если Далай-лама желает оказать кому-либо большую честь, он возлагает ему на шею шарф, перетянутый шелковой нитью, завязанной тройным узлом. И если при этом Далай-лама подносит к его глазам свои руки, обращенные ладонями в небо, такая почесть расценивается как самая высокая! Мы твердо убеждены, что прошлое и будущее написано линиями на наших ладонях. Показывая свои линии жизни. Далай-лама тем самым демонстрирует расположение к человеку. Позже такой чести я удостаивался дважды.

Но вернемся к нашему эконому, стоявшему у входа в дом между помощниками. Он приветствовал гостей, принимая от них хадаки и передавая их своему помощнику слева. В это же время помощник справа передавал ему шарфы для гостей, которые эконом возлагал либо на пальцы, либо на шею гостя — в соответствии с его рангом. Все эти шарфы постоянно были в ходу и использовались неоднократно.

А приглашенные все прибывали и прибывали. Соответственно дел у эконома и помощников прибавлялось. Поскольку гости съезжались со всех сторон, из всех уголков Лхасы и пригородов, их шумные компании сначала скакали по дороге Линкор, а затем сворачивали на нашу дорогу, под сень Поталы. Дамы, которым приходилось долго ехать в седле, пользовались кожаной маской для защиты лица от песчаного ветра. Зачастую на маске было нарисовано лицо хозяйки. Прибыв на место, дамы снимали маски, манто из шкуры яка. Меня всегда забавляли портреты на масках: чем страшнее и безобразнее были женщины, тем моложе и красивее они были представлены на масках!

В доме царило необычайное оживление. Слуги беспрестанно разносили подушки. В Тибете не пользуются стульями. Мы сидим на подушках. Спальное ложе также набирается из необходимого числа подушек. Нам это кажется более удобным, чем стулья, кресла и кровати.

По прибытии гостей потчевали чаем с маслом. Затем их вели в большую комнату, превращенную в столовую. Здесь был устроен буфет, чтобы гости не умерли от голода, — настоящее начало приема. Уже приехали сорок дам, принадлежавших к знатным домам, со своими служанками. Пока мать занималась одними, другие расхаживали по дому, осматривая утварь и вслух рассуждая о ее высокой стоимости.

Все это напоминало настоящее нашествие, настоящее вторжение. Здесь можно было встретить самых разных женщин, любого возраста. Они были всюду и порой оказывались в самых неподходящих местах, где трудно было даже предположить их встретить. Без тени смущения застигнутые врасплох, они тут же задавали нашим домашним вопросы — сколько стоит это, а сколько это. В общем, они вели себя так, как ведут себя все женщины мира. Сестра Ясо прохаживалась в своих новых широких нарядах. Прическа ее отвечала последнему крику моды. Она мне явно не нравилась, но ведь я никогда не отличался хорошим вкусом, особенно по части женщин.

Усугубляло сцену вторжения и то обстоятельство, что каждая знатная дама имела в своей свите так называемых “шунь-девушек”. В Тибете каждая знатная дама обязана иметь бесчисленные туалеты и большое количество драгоценных камней. И весь этот гардероб надо было выставить напоказ, с чем вряд ли могла справиться далее самая расторопная женщина (сколько же раз нужно переодеться?!). Поэтому у аристократок служили шунь-девушки — манекенщицы. Были такие девушки и у моей матери. Они щеголяли перед гостями в ее платьях и украшениях, выпивали несколько чашек чая с маслом и исчезали, чтобы вновь появиться в новых платьях и украшениях. Смешавшись с гостями, они помогали матери выполнять роль хозяйки. За день девушки могли сменить свой туалет до 5—6 раз.

Дата добавления: 2015-10-21