Медведица

— Так я и знала! Судак переварился, огонь погас, а ты лежишь, как по­мещик, и тебе горюшка мало!

Высокая, полная женщина вошла в до­мик лесника Антона Груздя и так хлопнула дверью, что стены сторожки, сложенные из соснового кругляка, задрожали, как от зем­летрясения. Голос Ирины, жены лесника, по праву был признан самым густым и громким во всем Полесье.

— А, белочка моя, ты уже вернулась! Сде­лай милость, не ругайся, сердце мое! — ска­зал лесник жене.

Он лежал с перевязанной головой, на по­вязке виднелись следы крови.

— Лесники и музыканты — самый неради­вый народ на свете! Теперь ни за что не рас­топить очаг! — раздраженно сказала Ири­на. — Скажи, Антон, о чем ты думал, пока я ходила по лесу? Я вижу, что с того дня, как воришка Данчук ударил тебя по голове, ты совсем поглупел!

— Это правда! — ответил Антон, перерачиваясь на спину. — Я думал о том, что если бы Данчук ударил меня чуть выше, ты бы се­годня встречала Рождество вдовой! Но, слава Богу, я еще жив! Я не виноват, что твоя рыба любит танцевать даже в кипятке. Она очень долго прыгала, вода от этого перелилась че­рез край и затушила огонь!

Ирина, терла своими огромными кулака­ми глаза, которые слезились от едкого дыма очага. При этом она морщилась, выставляя мелкие белые зубы, такие же несокруши­мые, как и ее кости. Кончик носа лесничихи был испачкан сажей. Она произнесла:

— Эх ты! Я уж и не знаю, что с тобой делать... Шел бы ты в пономари, как соби­рался когда-то! Куда тебе лес сторожить! А какую бы я подарила тебе ладанницу из бересты! Лучше, чем у старого пономаря Клюквы!

— Еще чего придумала!

— Рассуди сам! Данчук тебя побил, а я должна все делать: за лесом присматривать, корову, птицу кормить, дрова рубить, воду таскать! Ой! Завтра великий праздник, а у меня еще ничего не готово!

Антон ответил:

— Что тут поделаешь! Я удивляюсь, что вообще разговариваю с тобой... После тако­го удара другой бы на моем месте забыл, как его зовут! Ну, что слышно в лесу?

— Снег выше колен! Да, забыла совсем... Я встретила там сынишку Данчука.

Лесник недовольно крякнул и отвернулся к стене лицом. Ирина продолжала:

— Не злись, Антончик... Я ему дала кусок пирога. Маленький Георгий так похож на ангела!

— Выдумала! Такой же будет арестант, как и его отец, — сказал лесник.

— Неправда! Он совсем не похож на зло­дея Данчука! Если бы ты видел, как этот ма­лыш собирал озябшими ручонками хворост, ты бы прослезился!

— Ну да, как же! Наверное, отец подослал его пронюхать, нет ли меня поблизости, что­бы потом самому приехать на порубку. Зна­ем мы эти штуки!

— Пусть приедет, пусть... если ему жить на­доело! — с угрозой произнесла лесничиха. — Ведь от меня ему не улизнуть, как от тебя. А все же я люблю Георгия, он такой смышле­ный парнишка! Глазенки кажутся звездочка­ми, а волосы — как серебряный лен!

Ирина вздохнула и завозилась у кадушки с тестом, из которого к вечеру должны были получиться превкусные пироги. Опара под­нималась медленно. Лесничиха, пошлепав по ней ладонью, решила, что мало дрожжей.

Не имея своих детей, лесник втайне пи­тал те же симпатии к маленькому Георгию, что и Ирина, но ему неловко было призна­ваться в слабости к сыну своего заклятого врага.

Иногда Антон, поймав Георгия в лесу за сбором хвороста, угощал его заранее при­пасенным яблоком. Мальчик всегда брал угощение и сразу его съедал. Лесник тем временем гладил по голове своего любимца, говоря:

— Славное дитя! Хочешь, я угощу тебя пельменями? Хочешь? Тогда пойдем ко мне в хату!

Как ни заманчиво было это предложение, но Георгий, ни слова не говоря в ответ, под­хватывал свою вязаночку и быстро убегал.

— Ах ты, постреленок! — ворчал лесник по пути к сторожке.

Ему очень хотелось поиграть с шустрым мальчуганом, подбросить его под потолок хаты и представить, что этот белокурый ре­бенок — его родное дитя.

Но Георгий был недоверчивым, он летел со всех ног к отцу, которому сообщал о своем свидании с лесником. Данчук слушал и ре­шал, где ему лучше всего рубить лес, чтобы не натолкнуться на зоркого Антона.

И однажды они встретились... Для лесни­ка это закончилось плачевно. Ирина нашла мужа у просеки с пробитой головой, а Дан­чук успел увезти в ближайший городок це­лый воз казенных дров.

Лесничиха возмутилась. Она поклялась не прощать порубщику нанесенной мужу оби­ды. Сначала она долго ругала Данчука, а за­тем решила найти подходящий случай для возмездия.

А Данчук каялся местному священнику отцу Иоанну:

— Бог сотворил лес для человека, для птицы, для зверя... А я хуже скотины живу! Есть нечего, одеться не во что! Ребятки — живые души, хлеба просят, тепла... Не специально зашиб я Антона! Он вышел на меня с ружьем, как на волка... Тогда я разо­злился!

Лучистые глаза батюшки ласково смотре­ли на него. Он сказал Данчуку:

— Смотри, вместо лесника сама Иринка ищет тебя в лесу! Ей не попадись — она здо­ровая, как медведица!

А Ирина и вправду была похожа на лес­

ную великаншу, местные ребятишки так и прозвали ее — Медведицей.

Шестилетний Георгий отцовский наказ выполнил в точности. Так что подозрения Антона подтвердились. Мальчуган, завидев в лесу Ирину, подбежал к ней. Получив от нее пирожок, мальчик помчался домой.

— Папка! Медведица уползла в берло­гу! — таинственно заявил он порубщику.

Уже сизое утро пробивалось в окно сто­рожки, когда лесничиха стала замешивать тесто для ватрушек. Ей еще предстояло много работы: нужно было раскатать те­сто, приготовить начинку для пирогов из лука и моркови, процедить клюквенный кисель...

Кудлатый волкодав Шулпа, с подпали­нами на черных боках, тоже не оставался без дела. Найдя пятнистого котенка под печуркой, он пытался вытащить его оттуда лапой. Тот шипел и царапнул морду пса. Шулпа неуклюже отскочил в сторону. Пры­гая, он задел противень с имбирными кор­жиками. Ароматные лепешки рассыпались по полу.

— Я тебе! — прикрикнула на пса лесни­чиха.

Пинок ногой отправил Шулпу за дверь. Коржики были водворены на прежнее место, очаг сыпал веселые искры. В комнате пахло приправами, за балками потолка были вот­кнуты пахучие ветки сосен. Передняя стена, где висели иконы, пестрела бумажными цве­тами, сделанными Ириной. Спинка деревян­ной кровати, на которой в полудреме поко­ился раненый Антон, табуреты и скамья вы­глядели новыми: так тщательно отскоблила и отмыла их Ирина.

— Мне кажется, — сонно начал Антон, — что я не доживу до Рождества, Ирина! В моей голове все гудит!

— Всем известно, что никто не умирает на Рождество! — возразила Ирина. — Хоро­шо бы это было: Христос родился, а какой- нибудь лесник стал умирать! Миленький, не думай о плохом!

Лесничиха обложила снегом голову мужа и, встав у стола, стала лепить пирожки. В се­нях Шулпа заворочался, потом хрипло тяв­кнул. Лесник насторожился. Волнуясь, он сказал:

— Слышишь, Ириша, это в лесу кто-то распоряжается... Вероятно, опять разбойник Данчук забрался!

Лесничиха ответила:

— И что только у тебя на уме! Ну кто пой­дет перед Рождеством в лес?

— Он! Готов присягнуть! Шулпа его учуял! Дай мне ружье... Я сам пойду и подстрелю этого негодяя!

Антон приподнялся на постели. В его гла­зах зажглось недоброе пламя.

— Лежи! — мрачно отмахнулась Ири­на. — Я сама управлюсь.

Она сняла со стены двустволку... Неболь­шой домик лесника словно вздрогнул, когда Ирина ступила за порог. Она пошла к лесу.

Мороз крепчал. Он потрескивал по ство­лам седых деревьев, сеял блестками в лицо. Под багряным светом утреннего солнца они искрились, как серебряные опилки. Лес за­стыл. Ресницы Ирины и края ее платка

мгновенно заиндевели. Она тихо наступала в оставленные кем-то глубокие следы на снегу. Звуки срубаемого дерева отчетливо донес­лись до нее. Неподалеку заржал жеребенок.

«Антон угадал, — подумала она, — это Данчук. Он всегда ездит на пегой кобыле с жеребенком. Совсем совести нет у человека. Он добьется, что моего мужа прогонят за по­рубки со службы, и мы сядем на паперти со­бирать милостыню! Еще, не дай Бог, Антон умрет от раны. Ну, если только это Данчук, я ему покажу!»

Злоба и досада против врага не мешали ей, однако, вспомнить о его больной жене Дарье. Сколько раз Ирина украдкой от мужа посылала ей через того же Георгия продук­ты, случалось, что давала и деньги. Шестеро его ребят три раза в день открывали рты для того, чтобы произнести два слова: «Есть хо­тим!» Шестеро! Из них пять девочек, а Геор­гий считался кормильцем: он мог уже гонять деревенских свиней, ходить за гусями.

«Шестеро! — позавидовала Ирина. — Бед­няку и так тошно, и за это ему посылаются ребята, как галки зимой. И дурная же баба эта Дарья! Хоть кошки скребут на душе, а она все смеется, уж такой характер скоморо­ший...»

Взвешивая все мелочи своих негласных отношений с семьей Данчука, лесничиха не упустила небольшую подробность. Дело в том, что она, еще до своей свадьбы, наши­ла заранее много детских сорочек, просты­нок, кофточек. Терпеливо прождав два года, Ирина отдала этот запас Дарье, когда у той родился Георгий...

Ирина сокрушенно посетовала на люд­скую неблагодарность. Но чем дальше она углублялась в безрадостное положение по­рубщика, тем более смягчалось в ней острое чувство мести и вражды к нему.

Тем временем Данчук рассуждал: «Казен­ные деревья — не человеческие головы, и не­большая беда, если их немного подрубить. Бесполезно меня наказывать, все равно я вернулся бы на это место! Будь хоть тысяча плетей, что же из того? Мне нечем кормить ребят!»

Мороз крепчал, и маленький Георгий сильно озяб. Его дырявый полушубок и по­ношенные штаны плохо грели. Только шап­ка, вывернутая овчиной наружу и натянутая до самого носа, немного спасала от мороза.

— Холодно! — уныло сказал мальчик отцу.

— Правда! — согласился порубщик. — В лесу не ставят печей для таких оборван­цев, как мы с тобой. Помоги-ка мне уложить елки, и поедем в город. Ну, берись за макуш­ку, учись добывать деньги!

Георгий давно знал, что такое деньги. Это­му его научила лесничиха, когда посылала с ним пятачки его больной матери. Но как до­стать их, он не знал и предполагал, что день­ги выкапывают из земли, как картофель или репу. Еще ему предстояло увидеть город, о котором он слышал много рассказов. Для него весь безграничный мир пока заключал­ся в малолюдном поселке Пеньки. Он и не подозревал о существовании больших горо­дов, живущих там богатых господах и их де­тях.

Георгий представил себе, что он увидит в городе, и хлопнул в ладоши от восторга. Одна из рукавиц сползла с его ручонки и перелетела через плечо. Мальчуган с усер­дием ухватился за верхушку елки и стал тя­нуть ее к дровням. Данчук приподнял дере­во, делая вид, что ему тяжело. Он поощрял сына:

— Тащи, тащи!

Но эту одобрительную фразу заглушил лай Шулпы и бас лесничихи:

— Бог в помощь!

Из-за высокого сугроба выступила Ири­на и отбросила топор порубщика далеко в сторону. Положив обе руки на приклад ружья, перевешенного через ее плечо, она сказала:

— Ну!

Данчук опешил. Он не выпускал елового ствола из рук и смотрел так, как будто все де­ревья леса прогулялись по его спине. Геор­гий нерешительно поздоровался с ней. Ири­на посмотрела на мальчика и кивнула ему головой. Затем, сдвинув свои густые брови, она хмуро спросила Данчука:

— Какой сегодня день, безбожник?

Порубщик не ответил. Он косился на сруб­ленные елки, как голодный пес на запрет­ную кость. Он даже не помышлял бежать от Медведицы. Он стоял, точно истукан, и, как послушный баран, позволил ей связать себя ремнем. А мальчик вел себя, как скромный наблюдатель. Он захныкал.

— Глупенький, не бойся! — утешила его Ирина. — Я не ведьма, не съем твоего батьку. Мы повезем его к полицейскому Бодуле. Он

поговорит по-своему с твоим отцом, и все пойдет по-хорошему, дурачок!

Она весело улыбнулась ребенку и схвати­ла мужика за шиворот. Мальчик замолк. Он решил, что Медведица, вероятно, шутит, и тоже улыбнулся сквозь слезы.

— Мы отлично устроимся здесь! — под­водя к саням порубщика, заметила лесничи­ха. — Славные саночки!

Она толкнула порубщика в спину. Тот по­валился на пол саней. Ирина сказала:

— Ты уж не взыщи, Данчук! Когда я прав­лю лошадью, так уж ничего не вижу, что де­лается сзади. Поэтому я сяду на твои ноги, чтобы ты не сбежал!

И она, взяв веревочные вожжи, опустилась всей своей тяжестью на ноги пленника.

— Ступай ко мне на колени, деточка! — ласково пригласила она мальчика. — Так мы быстро доедем куда следует!

Георгий смущенно занял предложенное место. Ирина, сидя в конце дровней, размахи­вала вожжами над лежащим Данчуком, по­хлестывая лошадку, за которой безмятежно следовали жеребенок и громадный Шулпа.

Лесничиха сказала:

— Видишь ли, Данчук, мне кажется, что тебе тяжело...

— Ох! Твоя правда, — подхватил он. — Пересядь, пожалуйста, а то мои ноги стали как деревяшки. Я все равно не убегу, потому что от тебя не уйти!

— Не о том речь! — сердито перебила Ирина. — Я говорю, что тебе тяжело жить... Мы с мужем всегда жалели твою бабу и де­тишек и не замышляли против тебя плохо­го, а ты чуть не убил Антона. Но теперь по­лицейский научит тебя, если ты не знал, чего стоит человеческая жизнь, а тюрьма покажет тебе, что свой хлеб надо зарабатывать чест­но. Видишь, я могла бы застрелить тебя, как дрозда, но я не хочу греха — их и так доста­точно у каждого из нас, и поэтому говорю с тобой по-доброму. Может быть, сейчас мой Антон умирает...

— Когда я вырасту, то буду всех кормить: и поросят, и мамку, и сестриц: Таньку, Лизу, Феню, Дашу, Катю, всех! А тебе с дядей Ан­тоном я дам много-много денег за то, что вы добрые, вы угощали меня пирогами, яблока­ми и мамке давали... Я сейчас очень хочу ку­шать, а у меня нет хлеба! — ребенок всплес­нул припухшими от мороза ручонками и печально заключил: — Господи, помилуй, как же тут быть?

Ирина бросила вожжи. Она стала цело­вать мальчика, прижимая его к себе, вдруг он вскрикнул:

— Ой, что это?

Георгий почувствовал на своих озябших щеках жгучие капли. Они были светлые, как хрусталь. Мальчик не мог понять, почему его отец развалился как пьяный в дровнях, а Медведица так его обнимает, словно хочет раздавить его маленькое, хрупкое тельце!

Едва лишь были брошены вожжи, кобыла встала как вкопанная. К ней подбежали же­ребенок и Шулпа, который завилял хвостом и облизал ручонку Георгия. Тот вспомнил, что в лесу осталась его рукавица.

— Вернемся назад, тетя Ирина, я забыл в лесу мою рукавицу, — заплакал мальчик.

Но лесничиха, вытерев глаза, произнесла:

— Данчук!

Порубщик не отозвался. Он сначала за­сопел, как загнанная лошадь, потом уткнул­ся лицом в сено, что лежало в санях. Глядя через оголенный кустарник лесной опушки куда-то вдаль, она повторила:

— Данчук!

Мужик вместо ответа только дернулся всем туловищем.

— Слушай, Данчук! — заговорила Ирина, сходя с саней.

Она помолчала в какой-то смутной нере­шительности и, дотронувшись рукой до по­рубщика, тихо добавила:

— Отдай мне Георгия!

Данчук перевернулся и посмотрел на нее. Не поднимая головы, он буркнул:

— Чего придумала!

Ирина быстро, без передышки, загово­рила:

— Я знаю, что должна везти тебя в поли­цию, где ты расскажешь все твои злодейства против моего Антона, потому что мне про­тивно вспоминать о них... Знаю также, что по­сле твоего признания тебя посадят в тюрьму. Все это совсем не праздничное веселье, не так ли? Но слушай еще, Данчук: у меня нет детей, а у тебя их шестеро! Мы с мужем любим твое­го мальчика... Отдай нам его! Отдай, Данчук, и тебе будет лучше! Я буду холить его, как барчука... О, я буду ему лучше всякой матери! Послушайся меня: отдай мальчонку мне, тебе же меньше ртов кормить придется...

Ирина любовно погладила мальчугана, который продрог от холода и чувствовал, что Медведица затевает что-то для него и отца. Лесничиха сняла с себя платок и укутала в него ребенка. Он принялся всхлипывать, сам не зная, отчего.

— Чего ты плачешь? Дурачок, я же о тебе хлопочу! — снова приласкала его Ири­на. — Увидите, какой он будет у меня при­гожий и сытый, станет круглый, как наш старшина!

— Так! — уронил Данчук.

— Бот и все, что я хотела сказать. Ему незачем будет тогда таскаться за тобой в казенный лес, учиться воровству и голо­дать...

— Так! — повторил мужик.

— А ты будешь получать от меня каждый праздник воз дров и меру картошки. Теперь же, если ты согласен на это, можешь взять свои елки и ехать куда тебе вздумается... К этому я дам тебе еще денег, вместо того, чтобы везти тебя в полицию. Ведь это очень хорошо, не правда ли?

Данчук поднял голову. Лицо его было так бледно, что даже оспинки на нем как будто сгладились. Он спросил мальчика с робким, подавленным вздохом:

— Сынку, пойдешь от меня жить к тетке Ирине?

Малыш, оставленный лесничихой на дровнях, рванулся к отцу и приник к его груди. Топоча ногами, он разревелся на весь лес:

— Не-е-е-т!

Тряхнув головой, Данчук отвернулся в сто­рону и глухо сказал:

— Вези меня в полицию!

Вместо этого побледневшая Ирина раз­вязала ему руки. Он растерянно посмотрел на нее и покраснел. С минуту постояла она перед плачущим ребенком, пошарила в кар­мане. Вынув оттуда деньги, она сунула их в руку мальчику и, зажав ему кулачок, шеп­нула:

— Возьми, мой золотой, возьми! Господь с тобой!

Она вышла из саней и скрылась в лесу.

— Дай тебе Бог! — пробормотал Данчук, провожая ее влажными глазами.

Он постоял, задумчивый и растроганный, и, повернув лошадь, поехал за оставленны­ми елками.

Давно взошла луна, а лесник Антон только что проснулся. Он проспал весь день. Ирина положила сено на стол — в знак того, что ко­лыбелью Младенца Иисуса служили ясли, и расставила кутью.

— Ну что, моя дорогая, ты поймала Дан­чука? — спросил Антон.

Лесничиха сделала отрицательный жест.

— Стало быть, я зря гонял тебя в лес?

— Как знать, — рассеянно ответила Ири­на.

Антон был в замешательстве. Он прищу­рился на жену и произнес:

— Эге! У тебя лицо что-то не празднич­ное... Ты плакала?

Она промолчала.

— Эх, что же делать... Еще и пить хо­чется, зато теперь моя голова перестала болеть! И назло всем печалям я могу осу­шить рюмку наливки и поздравить тебя с праздником...

Склонившись над столом, Ирина посмотре­ла в оконце. Теплились голубыми светильника­ми далекие звезды. Над величавым лесом горел месяц. Его изумрудный свет трепетал и зыбки­ми пятнами расплывался по снежным ложби­нам все ярче... Казалось, мохнатый исполин- лес в молитвенном покое благоговейно и тор­жественно внимал тихому напеву незримых небесных певцов: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение!»

* * *

Прошло три года. Так же крепчал мороз, как и в тот день, когда Ирина связала поруб­щика, так же прыгал здоровенный судак в котелке, но только солнышко заглядывало теперь не в сторожку, а в домик пономаря Антона Груздя на окраине поселка Пеньки. Судак на этот раз был значительно больше того, который когда-то варился в сторожке лесника...

Теперь хлопотливую Ирину в ее непре­рывном хождении от очага к столу и обратно сопровождал пузанчик с пухлыми ножками. Его звали Фома Груздь.

— А, комаренок! — входя, подхватил сына Антон. — Ишь как полюбил мед, все щеки себе перемазал! Должно быть, будет волост­ным казначеем, а может, и самим старши­ной!

И пономарь стал подбрасывать ребенка под потолок, как подушку. Малютка взвизги­вал, захлебываясь от страха и удовольствия. Антон сказал жене:

— Чудо! Данчук перестал воровать лес, а семья у него растет да растет. Сейчас встре­тил меня и просил быть кумом на крестинах. Ты, конечно, согласна?

Ирина повернула к мужу свое лицо, кото­рое раскраснелось от жара очага. Она про­гудела:

— Данчук — добрый отец. Я ничего не имею против него и ты тоже. Теперь, ког­да он стал мельником, все ребята у него бу­дут сыты. Когда крестины? На третий день праздника? Я тебе приготовила подарок к

Рождеству, а маленький Фома поднесет его от себя. Если ты хочешь узнать, что это за по­дарок, я могу сказать: это ладанница, самая простая берестяная ладанница, какая была у покойного пономаря Клюквы. Мы решили с сынком, что без ладанницы пономарь ниче­го не стоит.

Она поцеловала своего первенца и задви­нула заслонку в печи.

Дата добавления: 2015-10-21