Мундо-ново Баия парнас

Рибейриньо вконец смутился, поднялся со стула и произнес, запинаясь:

– Ну что ж, очень приятно, сеньор... К вашим услугам...

Через плечо фазендейро Насиб прочел текст визитной карточки, и на него тоже он произвел впечатление. Он покачал головой:

– Вот это да!

Поэт не любил терять времени даром, он выложил на стол большой кожаный портфель и принялся его открывать. Среди провинциальных городов Бразилии Ильеус был одним из крупнейших, и Аржилеу еще предстояло нанести много визитов. Он вытащил пачку билетов на свой литературный вечер.

Выдающийся обитатель Парнаса, к сожалению, зависел от материальных случайностей этого мелкого и гнусного мира, где желудок берет верх над душой.

Поэтому избранник муз приобрел довольно ярко выраженные практические наклонности, и когда выезжал в турне с чтением своих стихов, то из каждого города, где выступал, старался извлечь максимум выгоды!

Особенно когда прибывал в богатый город, вроде Йльеуса, где у жителей много денег. Здесь ему приходилось проявлять незаурядную изворотливость, чтобы создать некоторый запас и тем самым компенсировать скудные доходы в более отсталых городах, где пренебрежение к поэзии и отвращение к литературным вечерам выливалось в грубые выходки и хлопанье дверями. Но, обладая поразительной наглостью, поэт не сдавался и в таких исключительных обстоятельствах. Он настаивал и почти всегда добивался удачи: хоть один билет, но продавал.

Прокурорских доходов едва хватало на нужды многочисленной семьи и на ораву подрастающих детишек.

Семья была большая, - впрочем, не семья, а семьи, так как их было по меньшей мере три. Известный поэт с трудом подчинялся писаным законам, которые, возможно, хороши для простых смертных, но никак не устраивали выдающихся личностей вроде бакалавра Аржилеу Палмейры. Например, закон о браке и закон, карающий многоженцев. Как мог истинный поэт подчиняться таким ограничениям? Он вовсе не хотел жениться, хотя и жил уже около двадцати лет с некогда жизнерадостной, а сейчас постаревшей Аугустой в своем, так сказать, главном доме. Для нее он написал свои первые книги: "Изумруды" и "Брильянты" (все книги Аржилеу носили названия драгоценных или полудрагоценных камней), а она подарила ему пятерых крепких детишек.

Не может специалист по музам специализироваться на одной-единственной музе, он должен обновлять источники своего вдохновения. И он их обновлял. Женщина, повстречавшаяся на его пути, тут же в постели вдохновляла его на сонет. С двумя другими музами-вдохновительницами он создал новые семьи, новые книги. Для Раймунды, цветущей молоденькой мулатки-официантки, ставшей матерью трех его детей, он написал "Бирюзу" и "Рубины". "Сапфиры" и "Топазы" появились на свет благодаря Клементине, вдове, недовольной своим положением, которая родила Геркулеса И Афродиту. Конечно, во всех этих томах, посвященных главным музам, имелись строфы, предназначавшиеся другим музам, рангом пониже. Возможно также, что существовали и другие дети, помимо десяти усыновленных, зарегистрированных и нареченных именами греческих богов и героев, что крайне шокировало священников. Десятерых прожорливых крепышей Палмейры различного возраста, - вернее, двенадцать, так как двое остались у Клементины от покойного мужа, - прокормить было нелегко, ибо они унаследовали легендарный аппетит отца. Именно это, а также любовь к смене впечатлений и стремление повидать новые края привели его к литературным паломничествам во время судебных каникул. Он отправился в путь с запасом книг и парой докладов, уложенных в огромный черный чемодан, под тяжестью которого сгибались плечи самого сильного носильщика.

– Только один? Нет, нет... Обязательно возьмите с собой супругу. А сколько лет вашим детям? В пятнадцать они так чувствительны к поэзии и к идеям, содержащимся в моем докладе. К тому же эти идеи в высшей степени назидательны и полезны для формирования духовного мира молодежи.

– А в вашем докладе нет ничего неприличного? - спросил Рибейриньо, припомнив вечера Леонардо Мотты, который приезжал в Ильеус раз в год и, отнюдь не навязывая билетов, собирал на свои рассказы о сертане полный зал. - Вы не рассказываете непристойных анекдотов?

– За кого вы меня принимаете, мой дорогой? Мои доклады проникнуты самыми нравственными идеями, самыми благородными чувствами.

– Но я же не осуждаю, я даже люблю... По правде сказать, это единственные доклады, которые я посещаю... - Рибейриньо снова смутился, Вы не обижайтесь, но я хочу сказать, что они развлекают, не так ли? Я провинциал и не слишком образован, серьезные доклады нагоняют на меня сон... А спросил я из-за хозяйки и девочек... Могу я их взять или нет? Так сколько стоят четыре билета?

Насиб приобрел два билета, сапожник Фелипе - один. Вечер должен был состояться на следующий день в актовом зале префектуры; вступительное слово взялся произнести Эзекиел Прадо, коллега Аржилеу по университету.

Поэт перешел ко второй, более сложной стороне дела. От билетов почти никто не отказывался. Книги же брали неохотно, морщили нос при виде страниц, где выстроились набранные мелким шрифтом колонки стихов. Даже те, кто решался их купить из интереса или из любезности, окончательно терялись, когда на вопрос о цене автор отвечал:

– На ваше усмотрение... Ведь поэзия не продается. Если бы мне не нужно было оплачивать печать и бумагу, набор и брошюровку, я раздавал бы свои книги бесплатно, как завещал великий поэт. Но... кто может уйти от гнусного материализма жизни? Объемистая книга, содержащая мои последние и самые значительные стихотворения, посвященные жизни этого края и вызывавшие восторженные отзывы в Португалии, стоила мне очень больших денег. А я еще не расплатился за нее. В общем, на ваше усмотрение, мой дорогой друг...

Этот прием давал неплохой результат, если поэт обращался к экспортеру какао или к крупному фазендейро. Мундиньо Фалкан, например, дал за книгу сто мильрейсов и еще купил билет. Полковник Рамиро Бастос дал пятьдесят, но зато приобрел три билета и пригласил поэта отобедать через пару дней. Аржилеу всегда заранее справлялся об особенностях края, который собирался посетить. Таким образом он узнал о политической борьбе в Ильеусе и приехал снабженный рекомендательными письмами и к Мундиньо, и к Рамиро, и к другим влиятельным лицам обеих группировок.

Имея многолетний опыт распространения своих произведений и применяя этот опыт с терпением и настойчивостью, маститый поэт сразу понимал, способен ли покупатель сам заплатить большую сумму или же его нужно спровоцировать на это.

– Двадцать мильрейсов - и мой автограф в придачу.

Если покупатель все еще колебался, Аржилеу становился великодушным и предлагал крайнюю цену:

– Поскольку, как мне кажется, вы проявляете интерес к моей поэзии, вам я уступаю за десять, чтобы вы, сеньор, не остались без своей доли грез, иллюзий и красоты!

Рибейриньо, держа в руке книгу, почесывал затылок. Он взглядом спрашивал доктора, сколько заплатить. Это же просто вымогательство, бросаешь деньги на ветер... Рибейриньо сунул руку в карман и вынул еще двадцать мильрейсов. Он это сделал только для доктора. Насиб не купил книгу, ведь Габриэла едва умела читать, а сам он по горло сыт и теми стихами, которые декламируют в баре Жозуэ и Ари Сантос. Сапожник Фелипе тоже отказался, он был слегка навеселе:

– Простите меня, сеньор поэт, я читаю только проза, и определенный проза. - Он подчеркнул "определенный". - Новеллы, нет! Боевой проза, такой, что ворочает горы и преображает мир. Вы читали Кропоткина?

Маститый поэт заколебался. Он хотел было сказать, что читал, - имя было ему знакомо, - но нашел, что лучше выйти из затруднительного положения с помощью громкой фразы:

– Поэзия выше политики.

– А я плевать хотел на поэзию, дорогой мой! - Он поднял палец. Кропоткин самый большой поэт всех времен! - Фелипе всегда мешал португальский язык с испанским и, только когда был сильно возбужден или очень пьян, говорил на чистом испанском. - Сильнее Кропоткина только динамит. Да здравствует анархия!

Фелипе пришел в бар навеселе и в баре продолжал пить. Это с ним случалось только раз в год, и лишь немногие знали, что так он отмечает память брата, расстрелянного в Барселоне много лет назад. Брат был истинным воинствующим анархистом, с горячей, буйной головой и бесстрашным сердцем. Фелипе унаследовал его брошюры и книги, но не поднял его разорванного знамени. Он предпочел уехать из Испании, чтобы избежать осложнений, которые могли возникнуть из-за этого опасного родства. Однако и поныне, двадцать с лишним лет спустя, Фелипе в день годовщины расстрела закрывал свою мастерскую и напивался. При этом он клялся, что вернется в Испанию, будет бросать бомбы и отомстит за смерть брата.

Бико Фино и Насиб отвели испанца, поминавшего убитого брата, в комнату для игры в покер, где он мог пить вволю, никому не мешая. Фелипе с упреком говорил Насибу:

– Что ты сделал, неверный сарацин, с моим алым цветком, с моей грациозной Габриэлой? У нее были веселые глаза, она сама была как песня, как радость, как праздник. Зачем же ты украл ее? Ты один хочешь ею наслаждаться и поэтому засадил ее в тюрьму? Подлый буржуа...

Бико Фино принес бутылку кашасы и поставил ее перед сапожником.

Доктор объяснил поэту причину возбужденного состояния испанца и извинился за него: Фелипе человек воспитанный, уважаемый гражданин, и только раз в году...

– Я отлично понимаю. Изредка немного выпить - это любят даже люди из высшего общества. Я тоже не трезвенник и никогда не откажусь от глотка кашасы...

В чем, в чем, а в выпивке Рибейриньо знал толк. Он сел на своего конька и начал лекцию о различных сортах кашасы. В Ильеусе изготовляли замечательный сорт - "Кана де Ильеус"; эту кашасу почти всю продавали в Швейцарию, где ее пьют как виски. Мистер - "англичанин, директор железной дороги", - объяснил Рибейриньо Аржилеу, - -ничего другого в рот не берет.

А уж в этом деле он разбирается...

Речь полковника несколько раз прерывалась. Наступил час аперитива, приходили новые посетители, их представляли поэту. Ари Сантос крепко обнял Аржилеу и прижал его к груди. Многие знали поэта понаслышке, и лишь некоторые читали его стихи, но приезд его в Ильеус, утверждали все, войдет в анналы культурной жизни города. Поэт был в восторге и благодарил за горячий прием. Жоан Фулженсио, изучив визитную карточку Аржилеу, бережно убрал ее в карман.

Собрав мзду за проданные билеты и всучив одну книгу с посвящением Ари, другую - полковнику Мануэлу Ягуару, Аржилеу уселся за столик вместе с доктором, Жоаном Фулженсио, Рибейриньо и Ари, чтобы попробовать хваленую "Кану де Ильеус".

Потягивая кашасу в компании только что обретенных друзей и отбросив свою важность, поэт развеселил всю компанию. Громовым голосом он рассказал несколько забавных анекдотов. Громко смеясь, спрашивал об ильеусских делах, будто жил здесь давно, а не явился только этим утром. Лишь когда ему представляя и нового посетителя, он замолкал, чтобы вытащить из портфеля билеты и книги. В конце концов, по предложению Ньо Гало, изобрели своего рода код для облегчения трудов поэта. Когда жертва могла приобрести и билеты и книги, ее представлял доктор, когда приходилось рассчитывать лишь на продажу билетов, но не книги, знакомил Ари. Холостяка или человека, стесненного в средствах, представлял Ньо Гало. Таким образом экономилось время. Давая согласие, поэт немного поупрямился.

– Вид часто бывает обманчив... Уж я-то знаю. Иногда тот, на кого и не подумаешь, возьмет книжку... И потом, цена ведь не твердая...

В веселом кругу, к которому присоединились Жозуэ, капитан и Тонико Бастос, Аржилеу чувствовал себя свободно. Ньо Гало его заверил:

– В своем городе, мой дорогой, мы не можем ошибиться. Мы знаем и возможности, и вкусы, и уровень каждого...

Вошел мальчишка и раздал посетителям рекламные листки цирка, представления которого начинались на следующий день. Поэт возмутился:

– Нет, этого я не могу допустить! Завтра мой вечер. Я нарочно выбрал этот день, потому что в обоих кинотеатрах идут фильмы для молодежи, а взрослые редко на них ходят. И вот, пожалуйста, откуда ни возьмись этот цирк...

– Но, сеньор, разве билеты на вечер не продаются заранее? Разве они не оплачены наличными? Так что никакой опасности нет, - успокоил его Рибейриньо.

– Вы думаете, я стану говорить в пустом зале? Декламировать свои стихи для полдюжины слушателей? У меня есть имя, дорогой сеньор, о котором я должен заботиться, оно завоевало некоторую популярность и пользуется определенной известностью и в Бразилии, и в Португалии...

– Не беспокойтесь... - сказал Насиб, стоявший рядом со столиком, где сидел знаменитый гость. - Это паршивый бродячий цирк, приехавший из Итабуны. В нем нет животных, нет даже приличных артистов. На представление придут только дети.

Поэт был приглашен на завтрак Кловисом Костой - тотчас же по приезде он нанес визит в редакцию "Диарио де Ильеус". Аржилеу спросил доктора, сможет ли тот немного погодя проводить его к Кловису.

– Конечно, я с величайшим удовольствием провожу нашего уважаемого гостя.

– И позавтракаете вместе с нами.

– Я не приглашен...

– Но зато я приглашен и приглашаю вас. Такие завтраки, мой милый, нельзя упускать. Они лучше домашних, уж не говоря о завтраках в гостиницах - те всегда невкусные и такие скудные, чрезвычайно скудные!

Когда они вышли, Рибейриньо заметил:

– А этот толстяк не теряется... И билеты продал, и книги, и на завтрак отправился. А жрет, должно быть, не меньше жибойи^[63].

– Он один из самых выдающихся поэтов, - заверил Ари. Жоан Фулженсио вытащил из кармана визитную карточку Аржилеу:

– Во всяком случае, его визитная карточка говорит об этом. Никогда не видел ничего подобного. "Бакалавр"... Представляете? Живет на Парнасе... Простите, Ари, но даже не читая его стихов, я заранее скажу, что они не по мне. Не может быть, чтобы они были стоящими...

Жозуэ перелистывал экземпляр "Топазов", купленный полковником Рибейриньо, вполголоса читая некоторые стихи.

– В них нет жизни, это мертвые строки. И к тому же старомодные, будто поэзия не развивалась. А ведь настал век футуризма.

– Не говорите так... Это кощунство, - заволновался Ари. - Послушайте, Жоан, этот сонет. Божественно, - Ари продекламировал заглавие: - "Громкий рокот водопада".

Но больше ему ничего прочитать не удалось, так как в зале появился испанец Фелипе; едва держась на ногах и опрокидывая столики, он выкрикивал заплетавшимся языком по-испански:

– Сарацин, буржуа, мошенник, где Габриэла? Что ты сделал с моим алым цветком, с моей грациозной...

Судки с завтраком для Насиба теперь приносила молоденькая служанка-мулатка, ученица Габриэлы.

Фелипе, спотыкаясь о стулья, дознавался, где Насиб похоронил грацию и веселье Габриэлы. Бико Фино попытался отвести его обратно в комнату для игры в покер. Насиб неопределенно развел руками, как бы прося извинения не то за поведение Фелипе, не то за отсутствие грациозной, веселой и цветущей Габриэлы.

Остальные наблюдали эту сцену молча. Куда девалось былое оживление, которое воцарялось в баре, когда она приходила в полдень с неизменной розой в волосах?

Все почувствовали отсутствие Габриэлы, словно без нее бар потерял прежнее тепло и уют. Тонико прервал молчание:

– Знаете, как будет называться доклад поэта?

– Как?

– "Тоска и слезы".

– Вот увидите, умрем от скуки, - предсказал Рибейриньо.

Дата добавления: 2015-10-16