Часть девятая Наши дни 4 страница

«Я старался избегать серьезных отношений, – тихо сказал Джонатан, – до недавних пор».

Дебора лежала в его объятиях и смотрела на извивающийся огонь, впервые чувствуя себя спокойно и расслабленно наедине с мужчиной. Она слушала Джонатана, который впервые за год их отношений решился поведать ей о своих тайнах.

«Почему ты не женился на ней? – спросила она, имея в виду женщину, разбившую ему сердце много лет назад. – Что произошло?»

Ему было нелегко говорить на эту тему; Дебора уловила неловкость, сомнение, напряженность в голосе человека, решившегося рассказать, возможно, впервые о живущей в его сердце боли. Она видела, как тщательно он подбирал слова. Она понимала, что он чувствовал. Ее собственное прошлое было спрятано за семью замками. Даже этот человек, в которого она влюбилась, не знал ни о совершенном в хижине Кристофера преступлении, ни о текущей по ее жилам африканской крови. Ни к чему было, как она считала, выставлять свои прегрешения напоказ. Дебора делала все, чтобы похоронить свое прошлое; она даже придумала «легенды», чтобы объяснять некоторые ситуации и предотвращать дальнейшие расспросы. Одной из таких ситуаций был так называемый детский вопрос. Она не может иметь детей из-за наследственных проблем. Ей становилось страшно от одной только мысли о том, какой «сюрприз» могли преподнести ей ее же собственные гены. Что, если бы она родила ребенка, цвет кожи которого не был бы таким белым, как у его отца? Что, если бы так тщательно скрываемая ею африканская часть ее существа возобладала над ее европейской частью и проявилась в ее чаде? Поэтому Дебора решила сфабриковать себе историю болезни: «Я не могу иметь детей. Эндометриоз…» Она столько раз рассказывала эту байку – и Джонатану в том числе, – что сама начала верить в нее.

Теперь, после месяцев работы бок о бок в операционной, улыбок через хирургические маски, обмена шутками, понятными только им двоим, битв за человеческие жизни, обсуждения взаимовыгоды от совместной работы, после пропущенного балета и двух часов, проведенных перед его камином, они с Джонатаном сделали еще один важный шаг навстречу друг к другу.

После того как они стали близки друг другу физически, Джонатан захотел пойти на духовное сближение – он решил открыть ей свои тайны и рассказать о прошлом.

«Почему ты не женился на ней? – спросила его Дебора в ту дождливую ночь в Сан-Франциско. – Вы были так близки. До свадьбы оставалась всего неделя. Что между вами произошло?»

И он ответил. В его голосе чувствовалось напряжение, было заметно, что, несмотря на прошедшие годы, ему по-прежнему больно об этом говорить. «Потому что я узнал, что она совершила непростительную вещь. Она сделала то, чего я не смог простить женщине, которая, как предполагалось, любит мужчину. Она солгала мне».

Звонок телефона вывел ее из состояния задумчивости. Дебора повернулась и увидела, что в комнате кроме нее, больше никого нет. Служащий развел огонь и тихо ушел. Телефон продолжал звонить.

Джонатан!

Она схватила трубку, сгорая от желания услышать его голос, но вместо этого услышала голос оператора, который произнес:

– Мне жаль, мадам. Номер не отвечает. Мне попробовать позвонить позднее?

Она на секунду задумалась. В среду после обеда их кабинет не работал, но он мог быть в операционной. Она дала оператору номер больницы, попросив послать ему сообщение на пейджер, чтобы он позвонил ей.

Стоять возле телефона не было необходимости: чтобы связаться с Калифорнией, нужно было ждать как минимум полчаса. Она села на диван, поджала под себя ноги и уставилась на огонь.

В ту дождливую ночь, год назад, она смотрела на танцующий в камине Джонатана огонь, онемев от услышанного.

«Все дело во мне, – начал объяснять он. Его голос звучал уже ровнее: во-первых, он преодолел самый трудный этап этого неприятного для него разговора – начало, во-вторых, рядом с Деборой он чувствовал себя спокойно и хорошо. – Всю свою жизнь, по крайней мере сколько я себя помню, я ненавидел ложь. Возможно, из-за своего строгого католического воспитания. Я могу простить человеку все что угодно, но только не ложь. Но эта женщина обманула меня. Она говорила, что любит меня, но при этом заставляла верить в ложь, в которой, как она потом сказала, она и не думала сознаваться. Я был вне себя от ярости и боли».

«А как она тебя обманула?» – спросила Дебора.

«Это неважно. Важно то, что она, зная, что обманывает меня, собиралась идти со мной к алтарю. Она готова была начать нашу супружескую жизнь со лжи. Не имеет значения, Дебби, как она меня обманула, главное, – она меня обманула, и я узнал об этом от посторонних людей».

Дебора закрыла глаза и крепко прижалась к нему. «Да, очень важно, как она тебя обманула, – подумала она. – Я должна знать, была ли ее ложь такой же большой, как моя».

После этого разговора ее собственная ложь начала пугать ее. Дебора хотела рассказать Джонатану обо всем в тот же самый вечер. Но их отношения, которые из легких дружеских переросли в хрупкие любовные, были слишком новыми, слишком непрочными. «Я немного подожду, – сказала она себе. – Я расскажу ему, когда настанет более подходящий момент».

Но этот момент так и не настал. К своему ужасу, Дебора осознала, что чем крепче были их отношения, чем сильнее делалась их любовь, чем дороже становился ей этот человек, тем меньше шансов у нее оставалось на то, чтобы сказать ему правду. И когда в один прекрасный день они наметили дату свадьбы, она поняла, что ей придется идти к алтарю с грузом лжи на душе.

Снова зазвонил телефон, и Дебора посмотрела на часы. На соединение ушло всего пять минут.

– Это доктор Тривертон, – сказала она дежурному службы связи в больнице. – Отправьте, пожалуйста, сообщение доктору Хейзу.

– Мне очень жаль, доктор Тривертон. Доктор Хейз недоступен. Все его звонки переводятся на доктора Симпсона.

– А вы, случайно, не знаете, где доктор Хейз?

– Извините, не знаю. Если хотите, я могу сбросить сообщение доктору Симпсону.

Она на мгновение задумалась.

– Нет. Нет, спасибо.

Она повесила трубку, решив позвонить Джонатану утром, когда в Сан-Франциско будет ночь и он обязательно будет дома. Она попросила дежурную отеля разбудить ее рано утром и провалилась в беспокойный сон.

– Не знаю, помните ли вы меня, доктор Тривертон, – сказала Деборе настоятельница, когда они шли по тропинке к дому Грейс. – Меня тогда звали сестра Перпетуя. Думаю, я была последним человеком, кто видел вашу тетю живой.

– Я помню вас, – произнесла Дебора, предаваясь воспоминаниям, которые нахлынули на нее, стоило ей переступить через ворота. Миссия Грейс была для нее ее первым домом, единственным домом, который она знала в своем детстве. Ей казалось неправильным, что сейчас на этой столь знакомой ей веранде вместо седовласой женщины в белом халате с неизменным стетоскопом на шее стояла одетая в голубые одежды монахиня.

На стене возле входной двери висела бронзовая табличка: «Дом Грейс, основан в 1919 году». Дебора очень удивилась, увидев, что в доме никто не живет.

– У нас здесь административный офис, – сказала настоятельница, – и небольшой центр для посетителей. Вы бы удивились, если бы узнали, как много людей со всех концов света приезжают сюда, чтобы посмотреть на дом доктора Грейс Тривертон.

Гостиная была превращена в маленький музей: письма и фотографии на стенах были помещены в рамки, вещи закрыты стеклянными колпаками. Под таким колпаком лежала военная медаль Грейс; рядом с ней находился орден Британской империи, врученный Грейс королевой Елизаветой в 1960 году. Там даже был античный шкафчик со старыми медицинскими инструментами, бутылочками с лекарствами и выцветшими историями болезней.

Дебора остановилась возле фотографии, сделанной в 1952 году, на которой тетя Грейс стояла с принцессой Елизаветой, и ее глаза наполнились слезами. Казалось, что Грейс не умерла, а продолжала жить.

– Все это по праву принадлежит вам, доктор Тривертон, – произнесла настоятельница. – После того как вы уехали в Америку, я нашла коробки, полные фотографий и прочих памятных вещей. Я думала, что вы вернетесь за ними, и даже написала вам в Калифорнию. Вы получали мои письма?

Дебора покачала головой. Она выбрасывала те письма – все, что имели на себе кенийскую марку, – даже не вскрывая их.

– А потом мы решили поделиться этими вещами с миром. Конечно, если вы захотите что-нибудь забрать, доктор Тривертон, это ваше право.

Пятнадцать лет назад Дебора уехала из Кении, взяв с собой лишь то, что посчитала нужным. Среди них была бирюзовая брошь ее тети. К сожалению, брошь украли у нее, когда она училась на первом курсе медицинского колледжа. Ее сокурснице, одной из немногих в группе девушек, очень несчастной особе, настолько понравилась эта брошь, что она даже попросила Дебору продать ее. Когда украшение пропало, Дебора поняла, кто это сделал, но у нее не было ни малейших доказательств. Спустя несколько недель эта девушка бросила учебу и вернулась домой, в Вашингтон. Тогда Дебору очень расстроила утрата украшения, но со временем, когда она стала относиться к жизни более философски и размышлять о временности всего сущего – вещей или взаимоотношений, – она решила, что брошь должна была «уйти» к другому человеку.

Дебора повернулась к монахине, чье черное лицо резко контрастировало с белым апостольником ее рясы, и сказала:

– Эти вещи, как вы говорите, принадлежат миру. Мне они не нужны. Я могу теперь увидеть Маму Вачеру?

Когда они пересекали лужайку, Дебора спросила:

– Вы не знаете, почему она хочет меня видеть?

Монахиня слегка нахмурилась.

– Должна сказать вам, доктор Тривертон, я не сразу решилась послать за вами. Дело в том, что я не совсем уверена, что она хочет видеть именно вас. Бедняжка не совсем в здравом уме. Знаете, она ведь сама пришла сюда. Однажды она появилась на пороге миссии, уставшая и больная, – по нашим подсчетам, ей более девяноста лет, – и сказала, что предки велели ей прийти умирать сюда. Иногда к ней возвращается рассудок, но это происходит крайне редко, большую часть времени она пребывает в бредовом состоянии, вспоминая разные периоды своей жизни. Иногда она даже просыпается и зовет Кабиру Матенге, своего мужа! Но имя Тривертон она произносит очень часто и в эти минуты так настойчива и взволнованна, что я решилась написать вам письмо. Я подумала, что, увидев вас, она успокоится.

В бунгало их встретила молоденькая медсестра в голубой монашеской униформе и голубом покрывале, которая провела их к кровати в конце залитой солнцем палаты.

Вачера спала, ее черная голова умиротворенно покоилась на белой подушке.

Дебора посмотрела на женщину, приготовившись испытать к ней гнев и бессердечие за все то зло, которое она причинила ей. Но – удивительно! – Дебора увидела перед собой лишь старую женщину, хилую и беспомощную. Она не помнила, чтобы Вачера была такой маленькой…

– Она проснется немного попозже, – сказала молодая африканка-медсестра.

– Мы можем вам куда-нибудь позвонить?

– Да, конечно. Я буду в отеле «Привал».

– Позвольте мне угостить вас чаем, доктор Тривертон, – попросила настоятельница.

– Для нас такая честь принимать вас.

Дебора немного поговорила с ней, попивая чай «Графиня Тривертон» и обсуждая Маму Вачеру.

– Ее внук довольно часто навещал ее, – сообщила Перпетуя. – Доктор Матенге хороший человек. Его жена умерла несколько лет назад. Вы знали об этом?

– Да. Правда, я не знаю, отчего она умерла.

– От малярии. Как только мы решили, что победили ее, появился новый тип малярии, который оказался очень устойчивым к хлорохину. Доктор Матенге продолжает ту работу, которую они делали вместе с женой. Мы молимся за него каждый день. Он лечит и несет Слово Божие людям Кении.

После этого Дебора посетила эвкалиптовую рощу, где и по сей день стоял Сакрарио де Дьюка д'Алессандро – алтарь герцога Александра, за которым ухаживал старик-смотритель и в котором до сих пор горел огонь. Деборе нравилось думать, что ее бабушка и герцог-итальянец соединились в вечности.

По дороге в отель она попала под сильный дождь и сразу направилась к своему домику, минуя столовую, где для нее был накрыт обед. Закрыв за собой дверь, она уже было начала стягивать с себя промокший свитер, как вдруг вздрогнула от неожиданности.

– Джонатан!

Он встал с дивана.

– Привет, Дебби. Надеюсь, ты не против того, что я вошел. Я сказал им, что я твой муж. Небольшая взятка – и ключ от твоего домика оказался у меня в кармане.

– Джонатан, – повторила она. – Что ты здесь делаешь?

– Во время нашего последнего разговора по телефону ты была такой странной, что я начал за тебя волноваться. Я решил приехать и выяснить, что здесь происходит.

Джонатан раскинул руки для объятия.

Однако Дебора продолжала стоять у двери. Она не рассчитывала, что ей придется рассказывать ему обо всем уже так скоро. Ей нужно было время, чтобы все хорошенько обдумать и подготовиться. Поэтому она подошла к телефону и набрала службу обслуживания номеров. Делая заказ – салат, фрукты, бутерброды и чай, – она не сводила взгляд с Джонатана. Он выглядел уставшим.

Дебора повесила трубку и стянула с себя свитер. Джонатан опустился на колени возле камина и начал разжигать огонь.

Эта сцена была привычной для них: часто в дождливую или туманную погоду, придя домой и сбросив с себя промокнувшую одежду, Джонатан начинал разжигать камин, а Дебора – готовить чай. Затем, уютно устроившись в тепле, они тихо разговаривали, обсуждая прожитый день: пациентов, операции, планы насчет нового офиса. Эти часы, проведенные вместе у горящего камина, делали их любовь еще сильнее, накрепко привязывали друг к другу.

Но сейчас огонь, в котором горели дрова из незнакомых деревьев, пах совершенно по-другому; на Джонатане был надет кожаный пиджак; чай принес стюард-африканец, который молча накрывал на стол, пока Дебора стояла, зажав в руке чаевые. Когда они остались снова наедине, она не подошла к нему, не села рядом с ним, не нырнула к нему под руку, поджав под себя ноги. Она стояла возле камина, глядя на него испуганными глазами.

– Что произошло, Дебби? – наконец спросил он.

Дебора собралась с духом.

– Джонатан, я обманула тебя.

Выражение его лица не изменилось.

– Ты спрашивал меня, какое отношение имеет ко мне умирающая старуха африканка. Я сказала, что не знаю. Я обманула тебя. Она моя бабушка.

Он смотрел на нее невозмутимым взглядом.

– По крайней мере, – добавила Дебора, – так я думала раньше.

В камине громко потрескивал огонь, посылая ярко-красные искорки в дымоход.

Снаружи хлестал сильный дождь, который одним махом превратил ясный день в темную ночь. Он барабанил по крыше веранды, пропитывал влагой стоявший в низовье покатой лужайки лес. Дебора подошла к столику перед диваном и налила две чашки чая, к которым никто из них не притронулся.

– Твоя бабушка? – удивился Джонатан. – Африканка?

Дебора избегала его взгляда. Ей было гораздо проще смотреть на огонь. Она села на дальний от Джонатана край дивана, чтобы сохранить между ними некоторое расстояние, и сказала:

– Я думала, что она моя бабушка. Она заставила меня поверить в это. Именно из-за этого я и уехала из Кении.

Тихий голос Деборы присоединился к потрескиванию огня и шелесту дождя. Она говорила тихо, без эмоций, не пропуская ни единой подробности. Джонатан слушал, не двигался. Он смотрел на ее профиль, на ее взъерошенные ветром черные волосы. Он слушал невероятную историю про борцов за свободу May May. про запретную любовь африканца и белой, про юношеские чувства, холостяцкую хижину, про похороны, найденные любовные письма и проклятье старой знахарки. Джонатан слушал как зачарованный.

– Все эти годы у меня был дневник моей тети, – Дебора заканчивала свой рассказ, – но я даже ни разу его не открыла. Я сделала это, будучи уже в Найроби, в номере гостиницы. Тогда-то я и узнала, что… – она наконец повернулась к Джонатану лицом, в ее необычно темных глазах отражался огонь, – что Кристофер мне вовсе не брат.

На долю секунды их взгляды встретились, затем он отвел глаза.

Во время ее рассказа из пламени камина выкатилось поленце и теперь медленно тлело в стороне. Джонатан встал, взял кочергу и перекатил полено в огонь. Затем выпрямился и взглянул на висевший над камином портрет немолодого седоусого мужчины в форме бойскаута. Это был лорд Баден-Пауэлл, который променял сытую и комфортную жизнь в Англии на жизнь в кенийской глубинке.

Джонатан был озадачен. Что было такого в этой стране, что она заставляла людей совершать подобные поступки? Какая магия заставляла людей отказываться от жизни в комфорте?

Он повернулся и посмотрел на Дебору. Она сидела на краю дивана, напряженная, словно готовая сорваться с места и бежать. Руки крепко сцеплены перед собой; лицо искажено от боли. Он знал это выражение: оно появлялось на ее лице каждый раз, когда она стояла перед пациентом отделения реанимации, следя за мониторами.

– Почему ты никогда не говорила мне об этом, Дебби?

Она посмотрела на него полным боли взглядом.

– Я не могла, Джонатан. Мне было стыдно. Я чувствовала себя такой… грязной и просто хотела забыть о прошлом и начать жизнь с чистого листа. К чему было ворошить былое? Я не думала, что когда-нибудь вернусь в Кению.

– В том, что ты сделала, нет ничего страшного, Дебби, – тихо сказал он. – Это даже не было обманом, ты просто скрыла от меня неприятные моменты своего прошлого.

– Но это еще не все. Я думала, что я наполовину африканка, Джонатан. Но я не говорила тебе об этом. Я сказала, что у меня не может быть детей. Это неправда. Просто я не хотела иметь детей. Я боялась, что черная кровь победит, и все узнают обо мне правду.

– Ты могла рассказать мне об этом, Дебби. Ты же знаешь, что мне плевать на то, какого цвета у человека кожа.

– Да, сейчас я об этом знаю. Но тогда, когда мы только начали встречаться, я не была в этом уверена. Поэтому и сказала тебе ту же ложь, что говорила всем остальным. Что якобы у меня эндометриоз.

– Но потом, Дебби? Когда мы поняли, что любим друг друга, когда решили пожениться. Ты могла сказать мне об этом тогда.

Она опустила голову.

– Я собиралась. Но потом ты рассказал мне о Шерон – женщине, на которой ты чуть было не женился. О том, что она обманула тебя.

Джонатан взорвался.

– Ты обвиняешь меня? Ты хочешь сказать, что это я заставил тебя пойти на обман?

– Нет, Джонатан!

– Боже, Дебби! – Он повернулся к камину спиной и подошел к окну. Постоял, засунув руки в карманы и смотря на хлещущий за окном дождь.

– Я боялась, – сказала она. – Боялась, что если скажу тебе о том, что солгала, то потеряю тебя.

– Ты думала, что наши отношения такие хрупкие? – спросил он, глядя на ее отражение в окне. – Ты так плохо думала обо мне? Ты думала, что я такой легкомысленный?

– Но Шерон…

Он резко повернулся.

– Дебби, это было семнадцать лет назад! Мне тогда было двадцать лет! Я был молодым, нетерпимым, высокомерным сукиным сыном! Боже правый, хотелось бы думать, что я изменился с тех пор. По крайней мере, я так думал. Я думал, что стал разумным человеком и что ты считала меня таким.

– Но когда ты сказал мне о ней…

– Дебби, – произнес он, пересекая комнату и садясь рядом с ней. – Мы с Шерон были эгоистичными юнцами. Ее ложь была непростительной. Своей ложью она не просто обманула меня, она причинила мне боль. Ты же своей ложью, Дебби, хотела лишь защитить себя и защитить меня. Неужели ты не видишь разницы?

Она молча покачала головой.

– Боже, – тихо произнес он. – Дебби, я думал, ты знаешь меня гораздо лучше. Я люблю тебя, люблю так сильно, что мне наплевать на твое прошлое, каким бы оно ни было. Ты должна была знать это и рассказать мне об этом давным-давно. Я бы помог тебе разобраться с твоими проблемами.

– Именно это я сейчас и пытаюсь сделать, Джонатан. Я вернулась в Кению не столько ради того, чтобы встретиться с Мамой Вачерой, сколько ради того, чтобы выяснить, кто я есть. Дневник тети Грейс немного помог мне с этим. По крайней мере я узнала историю своей семьи. Но я по-прежнему ощущаю себя человеком без… корней. Я не знаю, где мой дом.

Он внимательно посмотрел на ее лицо, увидел честный взгляд ее глаз. Он взял ее руки в свои и сказал:

– Боже, Дебби, я люблю тебя. Я хочу помочь тебе. Ты должна была сказать мне об этом по телефону. Ты так странно говорила, что я заволновался. Поэтому я отменил все свои намеченные операции, самые неотложные из них попросил провести Симпсона. Всю дорогу сюда на этом чертовом самолете я думал о том, что же могло случиться. Бог свидетель, это несколько не то, чего я ожидал. Но по крайней мере это не так ужасно по сравнению с тем, что я себе нафантазировал. – Увидев, что Дебора молчит, он спросил: – Это еще не все?

Она кивнула.

– В чем еще дело?

– В Кении, Джонатан. Мне кажется, нет, я уверена в этом, что я должна остаться здесь и помогать людям. За эти несколько дней я увидела столько нищеты, столько больных людей, живущих в нечеловеческих условиях. За исключением нескольких небезразличных к бедам других людей, как те монахини в миссии. «И Кристофер», – подумала она, вспоминая, каким беспомощным он казался со своим медицинским саквояжем и толпой доведенных до отчаяния людей. – Никому и дела нет до того, сколько несчастья и страданий в этой стране. Я не могу объяснить тебе, что мной движет, я просто чувствую, что должна остаться здесь и использовать свои медицинские навыки, как это делала тетя Грейс.

– Людям во всем мире нужна наша помощь, Дебби. Не только в Кении. А как же наши пациенты в Сан-Франциско? Неужели они нуждаются в тебе меньше, только потому что они белые и живут в Америке?

– Да, – честно ответила она. – Потому что в Америке больше докторов и лучше развита медицина.

– А какое до этого дело Бобби Дилани?

Дебора отвела взгляд.

Бобби Дилани был девятилетним мальчиком, который сражался за свою жизнь в ожоговом отделении больницы. Его мать, оказавшаяся душевнобольным человеком, намеренно подожгла его. Дебора была одним из лечащих его врачей. Получив ожоги третьей степени, когда площадь пораженных участков составляла более девяноста процентов его тела, Бобби жил в невероятных муках и страданиях, как душевных, так и физических, в стерильном отсеке, где все контакты с людьми осуществлялись через резиновые перчатки, а все лица, которые он видел, были спрятаны за белыми масками. По каким-то непонятным причинам Бобби выделил из команды врачей доктора Дебби и стал считать ее своим единственным другом. То, как загорались глаза на его несчастном, обезображенном лице каждый раз, когда она входила к нему…

– Ты же знаешь, что он не будет говорить ни с кем другим, кроме тебя, – сказал Джонатан. – Ты же знаешь, что он живет твоими визитами. Есть и другие пациенты. Все они заслуживают твоего внимания, Дебби.

– Я не знаю, – медленно произнесла она. – Я так странно себя чувствую, такой потерянной. Где мое место?

– Рядом со мной.

– Я понимаю, Джонатан. Но в то же время… Она посмотрела в окно. – Я родилась здесь. Разве я не должна сделать хоть что-нибудь для этой страны?

– Послушай, Дебби. У каждого из нас есть два дома: первый – тот, где ты родился, второй – тот, который ты нашел и сделал своим домом. Мне кажется, ты застряла между двумя этими домами. Ты должна выбрать, что тебе нужно больше.

– Как бы мне хотелось, чтобы тетя Грейс была со мной. Я бы могла поговорить с ней. Она бы мне помогла.

– Позволь мне помочь тебе, Дебби. Вместе мы сможем найти выход.

– Как?

– Для начала разреши мне прочитать этот дневник.

Они удобно устроились на диване: Джонатан на одной стороне, с дневником в руках, Дебби, свернувшись калачиком, на другой. Когда Джонатан раскрыл старую книгу на первой пожелтевшей от времени странице, она почувствовала, как ее накрыла волна спокойствия и удовлетворенности. Закрыв глаза, она стала слушать дождь.

Телефонный звонок вырвал ее из глубокого, без всяких сновидений, сна.

Джонатан встал и взял трубку.

– Это из миссии. Мама Вачера проснулась и хочет тебя видеть, Дебби, – сказал он.

Она потянулась и потерла занемевшую шею.

– Сколько времени?

– Поздно. Я уже прочел половину, – ответил Джонатан, поднимая дневник вверх: «Графа только что нашли мертвым в его машине». Ну и семейка у тебя, Дебби!

Она взяла свитер, сушившийся возле камина, и сказала:

– Мне так не хочется уходить от тебя, Джонатан.

– Не беспокойся. Иди и разберись с этой старой дамой. Когда вернешься, найдешь меня здесь.

– Я не знаю, как долго меня не будет.

Он улыбнулся и поднял вверх дневник.

– Не переживай, у меня хорошая компания. – Возле двери он обнял ее и тихо произнес: – Я хочу, чтобы ты вернулась домой вместе со мной, Дебби. Хочу, чтобы ты нашла то, что ищешь, примирилась с этим и оставила прошлое в прошлом. Нам надо думать о будущем, Дебби.

– Да, – прошептала она и поцеловала его.

Дебора почувствовала, что сильно нервничает. Войдя следом за ночной сиделкой в тускло освещенную палату, почувствовала, как участился ее пульс, как возросло беспокойство.

Вачера полусидела на кровати, облокотившись на подушки. Дебора видела, что ей было трудно дышать. Взгляд ее темно-карих глаз зафиксировался на ней и неотрывно следил за ней, пока она шла к кровати. Дебора обошла вокруг кровати и села на стул. Вачера не отрываясь смотрела на нее.

– Ты… – произнесла Вачера тоненьким голосом, – мемсааб. Ты пришла.

Дебора очень удивилась. Она не слышала этого слова уже многие годы: после объявления Кении независимой страной оно было запрещено. Но она заметила, что знахарка употребила его не как вежливое обращение. «Какая мемсааб? – думала Дебора. – Она что, принимает меня за мою мать?»

– Ты приехала, – продолжал вещать старческий голос, – так много урожаев назад, со своими фургонами и странными методами.

«Моя бабушка!»

– Ты была единственной из вацунгу, кто понимал Детей Мамби. Ты привезла медицину.

Тут Дебора поняла: «Она принимает меня за тетю Грейс».

– Ты хотела видеть меня, Мама Вачера? – тихо спросила Дебора, наклоняясь к женщине. – Зачем?

– Предки…

Вачера говорила на кикую. Дебора удивилась, с какой легкостью она понимала этот язык и с какой непринужденностью сама говорила на нем.

– Что предки, Мама?

– Очень скоро я присоединюсь к ним. Я вернусь к Первой Матери – Матери-Прародительнице. Но я ухожу из этого мира с бременем лжи и таху на душе.

Дебора внутренне сжалась. Она смотрела на морщинистое черное лицо, на котором, несмотря на прошествие почти столетия, все еще сохранялось гордое выражение, но которое сейчас, без всех этих бус и больших колец-серег, которые Вачера никогда не снимала, выглядело странно обнаженным и беззащитным.

Теперь она лежала под белыми простынями в простой больничной рубашке, ее длинные жилистые руки сжимали бледно-голубое одеяло. «Интересно, – думала Дебора, – знала ли знахарка, какой она сейчас кажется слабой и бессильной».

– Была последняя девушка, – сказала Вачера, задыхаясь. – Я заставила ее поверить, что мой внук ее брат. Это была ложь.

– Я знаю это, – прошептала Дебора.

– Так много грехов… – произнесла пожилая женщина настолько задумчиво, что у Деборы возникло сомнение, что она знает о ее присутствии. – Дочь моего мужа убила бвана. Я заставила ее поклясться, что она будет об этом молчать, в то время как жена бваны стояла перед советом, который решал, жить ей или умереть.

Дебора сначала ничего не поняла; потом до нее дошло, что Вачера говорила об убийстве графа. Она вспомнила, что читала о нем в дневнике тети. Нджери. Личная служанка Роуз.

– Как? – спросила Дебора. – Мама Вачера, как Нджери убила бвану?

– Она слышала, как он ушел из большого дома. Она вышла из спальни мемсааб и пошла за ним. Он сел в зверя, который перекатывался на кругах, и направился в стеклянный дом, что стоял в лесу. Нджери увидела, что он сделал с тем незнакомцем. Она вцепилась в этого зверя и ехала на нем сквозь мрак ночи. Окно бваны было открыто. Она убила его. Это было справедливым наказанием, но она испугалась. Она застрелила его из его же собственного оружия.

Дебора живо представила себе эту картину: молодую африканку, вцепившуюся в машину Валентина, возможно, вжавшуюся в подножку автомобиля, ждущую удобного момента. Она решилась на убийство, чтобы защитить жизнь своей мемсааб.

– Для женщины очень плохо умирать с грузом грехов на душе, – сказала Вачера. – Ее дух не будет знать покоя: она не сможет заснуть безмятежным сном. Она будет обитать в дремучих лесах и жить с дикими зверьми. А я, Вачера, хочу мира.

Она надолго замолчала; ее дыхание становилось все тяжелее, пульс на шее – все менее заметным. Затем она сказала:

– Голоса предков слабеют. С приходом белого человека предки стали покидать землю кикую. Чтобы угодить им, я стала сражаться с белым человеком. Но сейчас, когда земля кикую возвратилась во владение Детей Мамби, предки вернутся сюда вновь.

Вачера сделала глубокий, прерывистый вдох. Когда она выдохнула, Дебора услышала в ее дыхании знакомый шепот смерти.

– Таху больше нет, – произнесла знахарка. – Как я обещала, земля снова принадлежит африканцам; белый человек ушел.

Вачера перевела взгляд на Дебору и впервые за все это время, как ей показалось, действительно увидела ее. Мудрые старческие глаза вдруг прояснились, губы на мгновение растянулись в триумфальной улыбке.

Дата добавления: 2015-10-16