Он выждал паузу.

- Ты пьёшь абсент?

- Не пробовала, - честно ответила Анджелика.

- Принимаешь наркотики?

- Нет.

- Куришь?

- Нет, какой кошмар! - Огромные синие глаза стали больше в два раза.

Генри ничего на этот счёт не сказал, он просто рассмеялся так, как люди смеются над шипящими на тапок котятами.

- Это ведь ты - Анджела, которая пахла ванилью и плела кружево?

Анджелика робко кивнула.

- А меня зовут Генри, ну, или Хвост. Знаешь, у нас с тобой одинаковая группа крови. Семул рассказывал мне об этом уже. И ещё мне нужно поговорить с твоим отцом...

- Я сирота, - Анджелика немного замялась, - Генрик Кафски, я хотела сказать, что люблю вас...

Мальчик не мог это воспринять до конца, потому сделал так, как всегда вёл себя в таких ситуациях - промолчал. Сняв с себя куртку, он повесил её на плечи Анджелы. Под курткой была фланелевая ветровка. Не сказав больше ни слова, малыш - Генрик ушёл с кладбища, в надежде больше никогда не встретить трогательное, замёрзшее существо, которое вот так, запросто может отдать тебе свою жизнь.

Реванш

Я с ужасом смотрел на пол, где быстро, толчками, разрасталась ярко-красная лужа. Сначала, я даже не связал её со своим рвотным рефлексом и жёстким металлическим привкусом. Когда я понял, что кровь идёт из моего рта, пачкая футболку и джинсы, стекая на пол, я пытался закричать, но получилось лишь какое-то бульканье. Голова начинала кружиться и, постепенно, я вернулся в уже знакомую мне бесконечную темноту. На этот раз я всёже чувствовал, что много рук подняли меня с кровати и положили в какую-то тележку, её то несли на весу, то везли, а потом её слегка потряхивало в машине. "Скорая", понял я и улыбнулся. Я представил себе тихую палату реанимации, где не будет никаких проблем, только белые стены, простенькие занавески и милая медсестричка, которая будет улыбаться, прокалывая тонкую кожу на сгибе вены катетером от системы, как польётся в вены кровеочищающий раствор...

Мои мечты оборвал разряд отвратительнейшего электрошока. Я с хрипом вдохнул воздух и открыл глаза. Рядом со мной, на боковых лавочках в машине сидело трое молодых врачей, и милых медсестёр там вовсе не было. Стоило мне открыть глаза, они стали соревноваться друг с другом в своём садизме - деласть уколы в шею, запихивать трубки в рот, нос, растягивать глаза, светить в них ярким фонарём.

Несмотря на весь этот кошмар, увидя свою койку в палате, я почувствовал облегчение. В тепле, тусклом свете пропитаном запахами медицинского спирта и стерильных бинтов, я улыбнулся и впал в сонный анабиоз. Я хотел спать вечно, никогда не возвращаться в пугающий мир.

За окном играла музыка - по улице шёл бродячий оркестр, что в городе было нонсансом. Оркестров в Алец-Гратли не было, люди из других городов не приезжали - только барыги и скрывающиеся преступники. Слышен был смех, незнакомый язык, плачущие, смеющиеся голоса, лай собак, иногда резкими выстрелами лопались воздушные шары. Я повернул голову вправо, чтобы осмотреть палату. На койке, к которой я до этого лежал спиной был человек. Он напоминал мумию, такую, каких рисуют в мультах: ноги исхудавшие, длинные, на которых колени кажутся огромными шарами для боулинга, были укрыты тонким одеялом, руки, по большей части целы, но кисти в пропитаных кровью бинтах. В самом плачевном состоянии было лицо и шея, хотя они и были замотаны очень толстым слоем бинта, возможно, даже с извёсткой. Когда человек слегка повернул голову, бинты слегка начали крошиться. В местах, где повязка была особенно тонкая, видно было, что лица фактически нет, кожа содрана, в некоторых местах можно было увидеть оголённую кость, шея была испещрена швами, ключицы были оголены до того, что казалось, будто в койке лежит не человек, а скрипящий иссохший скелет.

Я кивнул ему. Он попытался ответить мне, но только невнятно промычал что-то. Конвульсивно дрожащая рука сжалась в кулак, оставляя распрямлённым только средний палец - "фак". Я смотрел с наивным непониманием. Мне не приходило в голову ни одной причины ненавидеть меня этому бедолаге, но через щёлку в повязке, оставленную для глаз горели два светлых огонька негодования, озлобленности и желания убить. Никто до него не смотрел на меня так, но мне понравилось. В глубине души поднимал чешуйчатую голову спящий до того демон злорадства, чувство превосходства. Я с удовольствием представлял себе, как зол перебинтованый человек, как мучается от собственной нереализованой ненависти, как наворачиваются слёзы от непоправимой пока беспомощности, желания встать и выдернуть спасающую моё переохлаждённое, полуобескровленное тело, медленный пульс, жилку.

Я рассмеялся. Добрым смехом я уничтожал соседа по палате, опуская его морально куда-то под землю. Протянуть руку и пощекотать ему живот смелости всё-же не хватило. Из почти полностью залепленного рта слышились резкие неразборчивые слова. Судя по импульсивности и кратости, я понял, что это жёсткий Ингалльский мат. "Не местный" - с ужасом прокрутилось у меня в голове, и я пытался сопоставить этот факт с уже вовсю играющей музыкой на улице. Переодически из открытой, сквозящей форточки долетал звук бьющегося стекла - первые этажи больницы, скорее всего, уже остались без окон. Диалект, на котором люди кричали на улице, напоминал язык поселения беженцев из Ингаллы, которое уже несколько лет безвредно существовало в пустыне, в каком-то огромном оазисе, орашаемом подземными водами. Дойти оттуда до Южного кратера было непосильной задачей даже для неплохо оснащённого батальона, что уже говорить о Малом Гратли, или о Алец - Гратли, что уже говорить о каких-то музыкантах - беспредельщиках, кочевниках с тягой как можно быстрее сдохнуть от голода, жары, песчанной бури, внезапного града.

Парень на соседней койке так завёлся, что из рваной дыры в гипсе (или чем он был перемотан), брызжела горячая слюна, мычание стало ещё громче и отрывестей. Я увидел, что на его тумбочке стояла небольшая коробка. Передвинув капельницу поближе, я протянул руку к коробке, наблюдая как нелепо дёргается её обладатель. Медленно, с явной издёвкой, я открыл верхнюю картонку и увидел пару превосходных сандвичей с ветчиной и сыром, несколько импортных конфет, пару колёс странного цвета и кактусовый сок. Я слишком любил сандвичи, чтобы вернуть всё в целости и сохранности, потому конфисковал оба. Надкусывая первый бутерброд, я вдруг осознал, что не ел уже несколько дней. Оглядев своё тело, я понял, что живот мой ввалился, а рёбра торчали ужасающими кольями, запястья непропорционально тонкие для довольно длинных пальцев. В отражении в стекле я увидел своё лицо - бледное как у мертвеца, осунувшееся, подчёркивая скулы и тонкую переносицу. Глаза стали большие и печальные, как у замёрзшей и промокшей Рэтли, они отражали скуку и недоверие.

- Мэттью Рангски? - услышал я с порога и от неожиданости вздрогнул.

в палату вошёл молодой врач, вероятнее всего - студент или нянька. На губах врача застыла штампованная улыбка, никак не вяжущаяся с чёрными демоническими кудрями и пронзительным, смелым зелёным взглядом, который, скорее всего, он пытался скрыть массивными очками. Выглядел он чуть старше меня, и был настолько же побитый жизнью. Иногда мне казалось, что я вижу реальные синяки на его теле, но это было не так. Всё это были стрессы: шишка на виске - ненависть к отцу, жутчайшая ссадина под левой ключицей - смерть матери, небольшая царапина на локте - агрессивная бабка в автобусе. Во взгляде, сверлящем то полы, то стены, в движениях раненого, умирающего животного, в манере постоянно теребить край белого, чуть мятого халата и поправлять очки, во всём этом читалась неприспособленность к жизни. Этакий вымирающий вид, невыносимая жестокость убивает таких просто фактом своего существования.

- Рангски это я, - представился я, попытавшись тоже сделать полуулыбку, но у меня так и не получилось, - госпитализирован с неустановленной болезнью.

- Очень приятно, - врач протянул мне свою холодную костлявую ладонь, - меня зовут Лем. Полное имя Лемьен Штальман, но его редко кто использует.

Дата добавления: 2015-10-16