Покориться, чтобы завоевать?

Как женщина вроде Джейн Сеймур стала королевой Англии – загадка. В семью Тюдоров она пришла ниоткуда и была никем.

Шапуи приподнимал завесу над тайной в своем послании от 18 мая 1536 г., адресованном, скорее, премьер-министру императора Карла V Антуану Перрено, чем самому императору. Свободный от условностей этикета, принятых в письмах к суверену, посол выражался напрямую: «Она сестра Эдварда Сеймура, который служит Его Величеству, в то время как сама она прежде служила истинной королеве (Екатерине). Что касается ее внешности, она в прямом смысле этого слова бесцветна. Она среднего роста, и никто не считает ее красивой. Цвет ее лица настолько светлый, что ее можно назвать скорее бледной».

Это лаконичный словесный портрет женщины, чьи мышиные, острые черты лица представлены Гольбейном с характерной, беспощадной честностью.

Так много видел Шапуи. Но когда он в мыслях обратился к ее моральному облику, он дал своему воображению полную свободу. «Вообразите себе, - писал он Перрено, как мужчина мужчине, - что, будучи англичанкой и долгое время находясь при дворе, она не считает за грех быть нетронутой девственницей (virgo intactа)». «Она женщина небольшого ума, - продолжает Шапуи, - но у нее может быть (и здесь он становится откровенно вульгарным) превосходная enigm». Это французское слово означает «загадка», «тайна» или «секрет», в смысле «секретное место», т.е., женский половой орган. «Говорят, - заканчивает Шапуи, - она питает большую доброжелательность и уважение к Марии».

Как это могло быть – что женщина неродовитая, некрасивая, не обладающая никакими талантами и, возможно, с невысокой репутацией (хотя нет нужды принимать на веру все злословие Шапуи) смогла привлечь мужчину, женатого до этого на двух таких экстраординарных женщинах, как Екатерина и Анна?

Но, возможно, в заурядности Джейн и была суть. Анна была возбуждающей как любовница. Но она была слишком требовательной, живой и темпераментной для того, чтобы быть хорошей женой. Словно Евангелие, которому она покровительствовала, она, казалось, «пришла не с миром, а с мечом, и создала «врагов мужчины в его собственном доме» (Матфей, 10.34–6). Генрих устал от сцен и ссор, от разрывов с его близкими, а также самыми старыми и самыми близкими друзьями. Он хотел вернуть семью и друзей назад. Он хотел мира в душе и спокойной жизни. Так же он требовал подчинения. С возрастом и усилением Супрематии он сделался еще нетерпимее к противоречиям и разногласию. Только повиновение, быстрое, абсолютное и безоговорочное – вот чего ему не хватало.

И ничего этого у него не было с Анной.

С другой стороны, Джейн воплощала в себе все, чего не было у Анны. Она была само спокойствие, тихая, с мягким голосом (когда вообще говорила) и глубоко покорная, по крайней мере, Генриху. Короче говоря, после скандального вызова Анны, Джейн была идеалом женщины 16 века (или по крайней мере она была таковой для мужчины 16 века).

И разницу замечал не только Генрих. Сэр Джон Рассел был одним из многих, кто почувствовал на себе остроту языка Анны. Теперь он радовался ее преемнице: действительно, его радость, кажется, застила ему глаза. «Я действительно уверяю вас, милорд, - писал он своему другу лорду Лайлу, - она самая милая леди, какую я когда-либо знал, и столь же прекрасна, как и другие королевы христианского мира». «Король, - воодушевленно продолжал он, - попал из ада в рай, для блаженства в этом браке, из мерзости и несчастий прошлого».

Он советовал Лайду написать Генриху поздравления

В общем, все – Генрих, Джейн и весь двор – были счастливы.

Во время своей первой аудиенции с Джейн Шапуи играл на этой идее счастья с галантной любезностью, которая так резко контрастировала с его частным суждением (в письме к премьер министру). Он поцеловал и поздравил ее. Затем он продолжил лепить одну лесть на другую. Я уверен, сказал он, что император будет несоизмеримо рад, что король нашел настолько хорошую и добродетельную жену, тем более, что ее брат когда-то был на службе у императора. В конце этой ссылки на имперские связи Сеймура Шапуи плавно перешел к политике. «Удовлетворение народа было невероятно, - сказал он, - особенно при восстановлении Марии в королевский фавор». И люди радовались бы еще больше, намекает он, если бы Мария опять стала наследницей. Тогда Джейн действительно заслужила бы звание «миролюбивой» или «миротворицы» за рубежом и у себя на родине.

В этот момент прибыл Генрих, который наслаждался компанией дам королевы без порицающих взглядов, кои портили ему удовольствие при Анне, навострил уши, вошел и прервал разговор. Джейн, сказал он, поражена. Ведь Шапуи был первым послом, который разговаривал с нею, и она не привыкла к такому вниманию. Однако он уверен, что она стремится к званию «миротворицы». «Ибо ее натура была такой нежной и склонной к миру, что она не была бы спокойна, пока он (король) будет занят войной, потому что она не захотела бы расстаться с ним».

Маленькая женщина Генриха была спасена. Но от чего? Шапуи обращался к ней по-французски. Она, в отличие от Анны, просто не способна была ответить ему на том же языке? Или просто оробела? Или Генрих испугался, что она могла выразить слишком много собственных взглядов в своем ответе? Иными словами, была ли Джейн такой «половой тряпкой», каковой казалась изначально? Или ее покорность была стратегией? Выбрала ли она экстравагантную смиренность своего девиза «Готовая подчиняться и служить» потому, что это отражало ее собственную точку зрения на положение? Иди потому, что это ублажило бы патриархальные представления Генриха?

Еще более интересен вопрос ее личного знака или эмблемы. Ее отец, сэр Джон Сеймур, носил «лазурную голову и шею павлина между двумя вертикальными крыльями». Но павлин тогда, как и сейчас, символизировал гордость. Это едва ли подходило для Джейн. Таким образом, она или кто-то от ее имени произвел изобретательную замену. Из дочерней лояльности она сохранила птицу, как свой знак. Но несколько ловких штрихов изменили ее из павлина в феникса. Он был противоположностью павлина. Вместо пустой гордости он представлял собой воскрешение через самопожертвование. Согласно легенде, феникс жил тысячу лет. Затем, чувствуя близость кончины, он соорудил гнездо-кострище. Оно вспыхнуло и сожгло его дотла, а из пепла возник новый феникс.

Итак, знак Джейн говорил о том, что она возобновит династию Тюдоров. Как она и сделала в действительности ценой своей жизни.

По этой причине степень заурядности Джейн спорна. Кроме того, почему эта обычная женщина получила руку короля? Генрих сам нашел ее себе? Или ему ее выбрали? И почему? На эти вопросы нельзя ответить решительно, потому что мрак, которым покрыта вся ранняя жизнь Джейн, также маскирует происхождение ее романа с королем. Мы не знаем, когда это началось. Или где. Абсолютно точно, что она появляется в феврале 1536 года, как «молодая особа, которой служит Генрих». Так же начинались и его отношения с Анной Болейн. Это также был эпизод куртуазной любовной игры, которая вскоре стала чем-то серьезным. Но тогда сама Анна вызвала такие перемены. С другой стороны, в 1536 году стало ясно, что у Джейн было много рук помощи. Ее двумя основными покровителями были Гертруда, маркиза Экзетер и сэр Николас Кэрью, очень влиятельный королевский шталмейстер, который добился победы в борьбе за подвязку с лордом Рочфордом (Джорджем Болейном). Действия Гертруды поддержали ее друзья и связи с консервативными дворянами, такими, как Монтегю. В то время как Кэрью с энтузиазмом поддерживали его коллеги Тайной Палаты, такие как сэр Энтони Браун и сэр Джон Рассел. Даже шурин Кэрью, сэр Фрэнсис Брайан, однажды так близко отождествлявшийся с Анной, перешел во вражеский стан после яростной ссоры с Рочфордом в декабре 1534 г. Но было важным дать в этой схеме место и Джейн. Для маркизы, Кэрью и остальных она была не целью, а средством. Их непосредственная цель состояла в том, чтобы восстановить Марию в правах наследницы трона, и с Марией в качестве подставного лица вернуть католицизм. Или, по крайней мере, остановить реформы. Все это, они знали, произойдет только через труп Анны. И труп Анны – это было кое-что, что они рассматривали с хладнокровием, если не энтузиазмом.

Они терпеть не могли Анну и последствия ее брака с королем. И с самого начала искали средства, чтобы свергнуть ее. Очевидная тактика «политики спальни» обернулось оружием против нее. Она продемонстрировала, что любовница смогла стать королевой. Почему другая женщина не должна повторить эту уловку? И почему другая женщина не сожжет свергнуть Анну и все, что за ней стоит, как Анны в свое время свергла Екатерину?

Проблема, конечно же, состояла в том, чтобы найти правильную любовницу. Каждая молодая женщина, которая попадалась Генриху на глаза, была подкуплена соперниками Анны и с энтузиазмом выступала в поддержку ее заклятых врагов. Это достигло крайней степени в конце 1534 года. Генрих обзавелся новой «молодой леди», которая отказалась проявить почтение к Анне. И Генрих не стал поддерживать Анну, когда она обратилась к нему, чтобы выбросить наглую новоприбывшую. Вместо этого он злобно отмахнулся от жены и громко пожаловался на ее назойливость. Двор кипел слухами. Было ли это началом конца королевы Анны?

Шапуи, по крайней мере, сохранял чувство реальности. Он писал, что любовь короля к молодой особе может разгореться и продолжаться какое-то время. Но, предупреждал он, невозможно составить окончательное мнение, учитывая изменчивость Генриха. Посол был прав в своем скепсисе. «Молодая особа» вскоре исчезла, и мы даже не знаем ее имени.

Но, конечно же, ситуация 1536 года сильно отличалась. Екатерина умерла, и это означало, что Генрих мог аннулировать свой второй брак, не подтверждая истинность первого. Анна потеряла ребенка. Кромвель занял позицию против Анны. И прежде всего, любовь Генриха к Джейн «разгорелась и продолжалась некоторое время».

Возможно точно определить момент, когда природа чувств Генриха к Джейн более или менее изменилась - это середина марта 1536 года. 4 февраля открылась последняя сессия реформационного Парламента. Сначала Генрих метался между дворцами в Гринвиче и Йорк-плейс, проводя по несколько дней то в одном, то в другом. Но потом, когда принятие билля о роспуске монастырей застопорилось, он переехал в Йорк-плейс на весь март. Между тем Джейн осталась в Гринвиче. И Генрих, очевидно, боясь того, что его легкий флирт сойдет на нет по принципу «с глаз долой – из сердца вон», послал ей ценный подарок. Он состоял из кошелька, полного соверенов и сопроводительного письма.

Ответ Джейн, однако, был довольно неожиданным – она поцеловала письмо и возвратила его посыльному нераскрытым. Потом, встав перед ним на колени, она обратилась через него к королю, «прося принять во внимание, что она благородная дама из хорошей, честной семьи, которую не в чем упрекнуть, и что для нее нет во всем мире большего богатства, чем ее честь, которую она не подвергнет риску даже под угрозой тысячи смертей, и что если король хочет сделать ей ценный подарок – она просит его сделать это, если Богу будет угодно, когда она вступит в законный брак».

Другими словами, Джейн разыграла ту же карту, что и Анна Болейн, и разыграла успешно. Она не будет Генриху любовницей, а только женой.

Была ли это ее идея? Или ее научили? Мы знаем, конечно, что ей давали уроки. Согласно Шапуи, Кэрью постоянно «советовал ей (Джейн)». Более того, «ее как следует наставили служащие Тайной Палаты, чтобы она удовлетворила желания короля только через брак». И она хорошо усвоила эти уроки: «она довольно устойчива в этом вопросе» - докладывал Шапуи. Был ли у Джейн свой собственный сценарий для сцены в Гринвиче, или нет, но несомненно можно говорить об эффекте. «Любовь и желание Генриха удивительным образом усилились», - сообщила Шапуи восхищенная маркиза Экзетер. «Джейн повела себя в наивысшей степени достойно, - сказал Генрих. Чтобы показать, что он уважает ее достоинство, продолжил король, он намерен в дальнейшем разговаривать с нею только в присутствии членов ее семьи. Кромвель переместился из своих придворных покоев, которые были связаны с покоями короля внутренней галереей. И старший брат Джейн Эдвард с женой Анной Стэнхоуп заселились туда. С такими симпатизирующими компаньонами Генрих мог видеть Джейн когда душе угодно. С этого момента Джейн стала для Генриха «женой в ожидании». И благодаря жестокой оперативности Кромвеля и неудаче Анны, ей не пришлось ждать долго.

Однако, арест Анны повлек за собой временную разлуку. Генриху было бы трудно делать заявление о дурном поведении Анны, если бы он был замечен в открытом оказании знаков внимания другой женщине. Так что, приличия ради, Джейн была удалена от двора. Выбор ее убежища имеет особое значение. Ее отослали в Бэддингтон, в роскошный дом Кэрью с садом под Кройдоном. И тот же Кэрью возвращал ее обратно поближе к столице 14 мая 1536 г., перед казнью Анны. Ее переселил в Челси, в бывший дом Томаса Мора, который стоял на реке, на небольшом расстоянии от Йорк-плейс.

Все это выглядело как формальное признание Кэрью в роли опекуна Джейн. Он был Пигмалионом. Он надеялся на вознаграждение, когда она станет королевой и будет проводить его политику.

Джейн теперь была королевой во всем, кроме имени. «Ее роскошно обслуживают королевский повар и другие служащие, - сообщал Шапуи. – Она также великолепно одета». Но последние часы жизни Анны все еще стояли между Джейн и королем. Они не чаяли избавиться от Анны. Утром 14 мая Генрих сообщил Джейн, что в три часа пополудни он пошлет ей весть о вынесенном Анне приговоре. В назначенный час Брайан прибыл с радостной вестью. Другие хорошие новости последовали скоро. 17 мая Кранмер, объявил брак Анны и Генриха не имеющим законной силы. 19 он выдал Генриху и Джейн разрешение на брак, не смотря на то, что они находились в родстве «в третьей степени близости» (четвероюродные кузены) – возможно, как предполагалось, через одну из бывших любовниц Генриха. Тот же самый день принес самую лучшую новость из всех: Анна была обезглавлена.

Согласно Шапуи, после сообщения о казни Анны Генрих немедленно сел в свою барку и отправился в Челси к Джейн. Мы не знаем, как та отреагировала. Но, по крайней мере, она не выказала раскаяния в том, что оказалась на троне через обезглавленный труп соперницы. Анна могла говорить об убийстве Екатерины Арагонской. Милая Джейн пошла дальше и стала пособником судебного убийства своей предшественницы.

На следующий день, 20 мая, Генрих и Джейн обручились: в 9 часов утра в Йорк-плейс, согласно Шапуи, и «тайно в Челси» - согласно хронисту Ризли, который, как герольд и кузен правой руки Кромвеля, Томаса Ризли, был очень хорошо информирован.

На этом моменте головокружительная скорость событий замедлилась – не потому, что Генрих охладел, а потому, что скоропостижность его нового союза «болью отдавалось в ушах народа». Джейн, вероятно, оставалась в уединении в Челси следующие 10 дней. Во вторник, 30 мая, ее доставили в Йорк-плейс, где она вышла замуж в «кабинете королевы». В пятницу, 20 мая, как Джон Рассел сообщил губернатору Кале лорду Лайлу, «королева сидела за обеденным столом как королева, и ее обслуживали ее собственные слуги».

Днем король и его третья жена сели в лодку, чтобы отправиться в Гринвич. Там на Троицын день – 4 июня – Джейн была формально объявлена королевой и пошла с Генрихом к мессе. «Она присоединилась к процессии, - сообщает Ризли, - после короля, с большой свитой дам, следующих за ней, а также возносила молитвы как королева». Потом она обедала в ее присутственных покоях, сидя на кресле, которое пятью неделями раньше занимала Анна. Два дня спустя брат Джейн Эдвард был произведен в пэры, после личной консультации Генриха с герольдмейстером, получив титул виконта Бичема.

Первый развод Генриха занял семь лет, второй – всего несколько недель. Это была работа Кромвеля, и 18 июня он получил за нее вознаграждение. Уилтшир, отец Анны, был лишен должности лорда хранителя печати, которую передали Кромвелю. Три недели спустя, 9 июля, сын кузнеца стал бароном Кромвелем Уимблдона (Cromwell of Wimbledon).

Осталось только определить природу нового режима. Реформаторы боялись худшего, 23 июня Шекстон добавил свой голос к довольно сдержанным мольбам Кранмера: «Я заклинаю вас, сэр, - писал он Кромвелю, - что вы теперь будете не менее прилежным в изложении почитания Бога и его святого слова, нежели когда покойная королева была жива, и часто побуждала вас к этому». «Ради Бога, не отступайтесь, - продолжал он, - хотя она своим неподобающим поведением сильно опорочила все вышеупомянутое».

Акцент на роли Анны поразителен – из-за того, что говорят о ней, а также, косвенно, что предполагают в отношении Джейн. Поскольку Шекстон слишком хорошо знал, что Джейн не будет побуждать Кромвеля к реформам. Действительно, у него были все основания полагать, что она поступит как раз наоборот.

И страхи Шекстона были дополнены надеждами на Кэрью, Экзетеров и остальную часть консервативного дворянства. Анна, реформатор, была мертва. Джейн, такая же набожная, как и миролюбивая, теперь была их королевой. Как часто бывало в 16 веке, церемониал рассказал свою собственную историю. Уже было решено, что последняя церемония – коронация Джейн – будет отложена до осени, когда, как надеялись, она забеременеет. Тем не менее, серия событий объединилась, положив начало новому правлению в блеске ярких зрелищ. Сперва открылся новый парламент, который был созван для того, чтобы отменить брак с Анной Болейн.

Церемониал начался с речной процессии от Гринвича до Йорк-плейс, в среду, 7 июня. Это было смоделировано, конечно же, по примеру театрализованного представления на реке перед коронацией Анны. Но это послание было противоположным. Тогда в качестве консультантов-постановщиков действовали французы. На сей раз на сцене царил Шапуи, передав благословение императора на новый брак.

Посол открыл церемониальный павильон в Роттерхейте, где у него был дом, удобно расположенный на полпути между Сити и Гринвичем. На верху шатра был герб императора, а по разные стороны от него висели флаги. Сам Шапуи был одет в богатую мантию из пурпурного атласа с джентльменским бархатным костюмом. Как только королевская процессия пересекла Лаймхаус и появилась в поле зрения, он послал две лодки с музыкантами, чтобы поприветствовать короля и королеву. Затем, уже на земле, было сделано сорок орудийных залпов.

Несколько моментов спустя раздался еще более мощный звук, когда в Тауэре дали четыреста пушечных выстрелов. Еще несколько недель тому назад это было место скорби, где на эшафоте пролилась кровь Анны Болейн и ее предполагаемых сообщников. Уайетт наблюдал эти сцены из своей камеры, и это оставило неизгладимое впечатление.

Мне сердце разбили кровавые дни,

Страсть и юность навеки ушли…

В стремленье тщеславном слепа ты была,

Чем выше летаешь – тем дальше земля, и громче паденье –

Теперь ты мертва.

Но теперь могущественная крепость представляла собой совсем другое зрелище – все стены Тауэра со стороны реки были увешаны большими вымпелами и флагами. Шторм прошел, светило солнце, и все было прекрасно в этом мире.

Таким образом, король миновал Лондонский мост с его трубами, играющими в его честь, и другими инструментами, играющими в лодках, плывущих впереди. Могла ли подумать Джейн, когда миновала Тауэр, где тело ее предшественницы едва успело остыть в могиле, что погода снова могла измениться? Что весна королевского фавора могла обернуться горестной зимой безразличия и презрения? Или она, так или иначе, чувствовала себя пользующейся особыми привилегиями?

На следующий день Джейн стояла в новой сторожке Йорк-плейс, наблюдая, как муж выезжает во главе процессии, чтобы открыть парламент, который передаст право престолонаследия ее детям. Но сначала, как было заведено, король и лорды прослушали мессу во имя Святого Духа. Месса служилась в недавно построенной часовне Генриха VII. Генриха встречал аббат и монахи, одетые в ризы из золотой парчи. Аббат вручил ему скипетр святого Эдуарда, а четыре монаха держали над ним навес из золотой парчи. Это было похоже на вторую коронацию.

Затем Генрих открыл парламент. Одли произнес речь, которая, как отметил Ризли, продолжалась больше получаса. В конце концов, это было действительно слишком много для вступления. Во времена последнего парламента, сказал Одли, обнаружилась отвратительная измена Анны. Неохотно, и только по прошению дворянства, Генрих вступил в повторный брак с женой, которая была целомудренна, чиста и плодовита. Теперь, беспокоясь, как всегда, о благосостоянии его подданных, он желал бы обеспечить их безопасность восстановлением порядка престолонаследия. В конце Одли вознес молитву за короля: «Да будем молить Бога о том, чтобы послал потомков нашему превосходному государю, да возблагодарим Его за то, что Он сохранил его для нас от многих бед и опасностей, и таким образом, сохранил нас для его потомства».

Будет ли эта молитва услышана – это зависело в основном, конечно же, от Джейн.

Неделю спустя, в праздник Тела Христова, 15 июня, Генрих снова двинулся во главе процессии из Йорк-плейс к аббатству. Но на сей раз его сопровождала Джейн со своими фрейлинами. В аббатстве король и королева, вместе с парламентом и двором, участвовали в процессии, чтобы почтить реальное присутствие (Бога) в святом причастии.

На сей раз в центре внимания был не Генрих. Вместо этого четверо служащих Тайной Палаты короля держали навес из золотой парчи над дарохранительницей со священными облатками. Дарохранительницу нес Ричард Сэмпсон, епископ Чичестерский и декан королевской часовни, который был облачен в богатую ризу и митру. Его поддерживал заместитель. И еще четверо слуг шли вокруг, неся горящие факелы. Было бы трудно представить себе более яркий сигнал ограничения реформ. Другие вещи могли меняться. Но вера Генриха в чудо мессы осталась непоколебимой. И пусть те, кто отрицает его, трепещут. Джейн, своим присутствием и известным консервативным благочестием, оказала свою горячую поддержку.

Беспрепятственное продвижение Джейн вызвало воодушевление среди сторонников Марии. «Заметная радость… в надежде на восстановление Марии немыслима», - сообщил Шапуи. Ведущие приверженцы Марии были покровителями новой королевы и ее пропагандистами. И сама Джейн, вполне непритворно, была сторонницей Марии. «Она очень любит и почитает Марию», - информировал Шапуи Антуана Перрено. Даже перед арестом Анны, как слышал Шапуи, Джейн просила восстановить Марию (в правах престолонаследия). Она получила мало благодарности. «Глупая, - отрезал Генрих, - ты должна беспокоиться о детях, которые будут у нас, а не о каких-либо других». Но Джейн стояла на своем: «Прося восстановить Марию в правах принцессы, я думала, что пеклась о мире и спокойствии для короля, себя, их будущих детей и всего королевства». Потому что, смела продолжать она, без восстановления Марии ни император, ни народ не будут довольны.

Шапуи, естественно, вернулся к этой теме во время своей первой аудиенции у Джейн 6 июня в Гринвиче. «Вы не будете счастливы больше, чем тогда, - сказал он ей в своем изысканном стиле, - когда без мук рождения обретете такую дочь, как Мария». Он просил ее поддерживать интересы Марии, и она пообещала.

На этом щекотливом вопросе Генрих вмешался и прервал разговор. Но как только Шапуи ушел, Кромвель сообщил послу, что Джейн вернулась к осаде (короля): «Она говорила с королем со всей возможной теплотой в пользу Марии». Она также восхваляла власть и величие родственников Марии.

У Шапуи была другая важная беседа при дворе – с братом Джейн, Эдвардом Сеймуром. Удовлетворительное решение вопроса о статусе Марии было бы полезно и для Сеймуров, и для всего христианского мира, объяснил он. Сеймур казался убежденным, и Шапуи оставил его, будучи уверенным, что тот будет использовать для этого свое влияние.

До сих пор, не смотря на изначальную покорность Джейн Генриху, все, казалось, идет по плану. И, прежде всего, смела надеяться Мария. Мария и Елизавета сейчас пребывали в Хансдоне, красивом королевском доме несколькими милями северо-западнее епископства Стортфорд в Хартфордшире. И туда, в третью неделю мая леди Кингстон, только что проводившая на эшафот Анну Болейн, прибыла с хорошими новостями. Мария немедленно написала Кромвелю. Она попросила, чтобы он походатайствовал за нее перед Генрихом, прежде чем она сама напишет отцу. «Но я понимала, что никто не смел просить за меня, пока та женщина была жива». Но когда не стало Анны, «за милосердное прощение которой я молю Господа нашего», мир заиграл яркими красками. Почти легкомысленно Мария принесла извинения за свой «дурной слог», «поскольку я не делала этого так долго, два года или больше, или, возможно, не нашла способа сделать это потому, что здесь была леди Кингстон».

Кромвель, как обычно, действовал быстро. Четыре дня спустя, 30 мая, Мария благодарила его за то, что он получил для нее благословение от Генриха и разрешение написать ему. Это были наивысшие милости, которые она получила. В свою очередь, «она была бы так же послушна ему, как того можно обоснованно ожидать». В письме, не смотря на его формальную смиренность, сквозит легкая самоуверенность. «Та женщина», которая разрушила брак матери Марии с ее отцом, и отравила жизнь самой Марии, больше не стояла у нее на пути. Вместо нее у Генриха была теперь добрая королева, которая, как знала Мария, очень хотела приветствовать ее как дочь. А сам он был окружен придворными и советниками, которые были ее сторонниками и не скрывали этого. Скоро и без больших усилий все вошло бы в колею. И, как она считала, без Генриха и Кромвеля.

Продолжение перевода о Джейн под названием "Одна капризная девочка - много взрослых болящих голов и геморроидальных задниц, или Молчи, женщина, твой день 8 марта!"

К 8 июня согласие Марии с отцом, очевидно, было полным. Она поняла это и написала: «чтобы он простил все ее проступки и взял обратно свое недовольство». Но ее счастье не было бы полным до тех пор, пока бы ей не разрешили увидеть его. И что она надеется, что Бог будет хранить его и королеву, и пошлет им принца.

Но в следующие два дня что-то пошло не так. Может быть, от Марии потребовали большего, возможно, того же, чего требовалось при Анне. 10 июня она писала Кромвелю в состоянии беспокойства и отчаяния. «Я умоляю вас, ради Христа, - писала Мария, - найти такие средства для решения этого вопроса, чтобы мне не пришлось зайти дальше, чем я способна». «Поскольку, уверяю вас, - продолжает она, - я сделала самое большее, что смогла выдержать моя совесть».

Но этого оказалось недостаточно, и через несколько дней в Хансдон прибыла делегация советников, возглавляемая герцогом Норфолком, со списком требований. Признает ли она Генриха своим сувереном, и примет ли все законы и уставы королевства? Признает ли она его главой церкви, а юрисдикцию епископа Рима – недействительной? И признает ли она брак ее матери недействительным по законам Божьим и человеческим?

Анна в свое время требовала не больше, и Мария ответила так же, как и прежде (т.е., в основном отрицательно). В свою очередь, члены Совета сурово ей угрожали. Если бы она была их дочерью, говорили они, то они бы били ее головой об стену так яростно, и до тех пор, пока та не стала такой же мягкой, как печеное яблоко. Она была изменницей, и ее имели право наказать за это. Под конец, перед отъездом, они приказали леди Шелтон держать Марию отрезанной от внешнего мира.

Тем не менее, Мари удалось войти в контакт с Шапуи и спросить у него совета. Уступите перед лицом смерти, советовал он, но уступите как можно меньше.

На сей раз Кромвель написал Марии, требуя, чтобы она, именем короля, подписала требуемые статьи. Иначе она столкнется с последствиями. И он напомнил ей о ее вероятной судьбе, нанеся превентивный удар ее сторонникам. Леди Хасси, жену ее бывшего управляющего, отправили в Тауэр. Маркиз Экзетер и казначей Фитцуильям были временно отстранены от участия в Совете. Сэр Энтони Браун и сэр Фрэнсис Брайан были подвергнуты допросу 14 июня, а Браун повторно еще и 17-го. Их ответы неизбежно указали на Кэрью, как движущую силу в кампании по восстановлении Марии. И Кэрью ясно осознал, что игра закончилась. Он написал Марии, советуя ей подчиниться и последовать совету Кромвеля. Его жена Элизабет, которая была сестрой сэра Фрэнсиса Брайана, использовала свою мать, леди Брайан, чтобы передать Марии еще более безотлагательное сообщение: «Умоляю вас, ради Христа, постарайтесь во всем угодить королю, иначе окончательно погибнете».

И Мария была не единственной, кто мог бы погибнуть. Потому что новый билль о престолонаследии, который обещал Одли, все еще не был представлен в парламент. И пока дела обстояли так, предыдущий закон о престолонаследии все еще оставался в силе. Это делало сомнения в статусе Елизаветы государственной изменой. Действия Кэрью и остальных, несомненно, подпадали под эту статью: они были предателями, так же, как и Мария. И если она не уступит, то, вероятно, они пострадают вместе с ней.

На этом моменте Джейн попыталась вмешаться в кризис, на коленях прося Генриха простить дочь, но ее влияние не имело успеха, ей просто грубо отказали.

Только через день или два она смогла присоединиться к Генриху на празднике Тела Христова в аббатстве. Они составили великолепную пару. «Ибо его милость, - вспоминал Брайан, - превзошел всех представительных особ своими королевскими манерами и умением держать себя». Сэр Джон Рассел особенно восхищался внешним видом Джейн: «Королева была ему под стать, выглядела самой прекрасной из женщин». Они казались созданными друг для друга, предназначенными для долгой совместной жизни и множества детей. Но внезапно в ясном синем небе сгустились грозовые тучи. Когда ударит молния? И куда?

Столкнувшись с угрозой себе и сторонникам, Марии неизбежно пришлось уступить, и поздно вечером 22 июня она подписала формальное «признание», которого от нее требовали. Проще всего ей далось признание общих вопросов Реформации. Когда она подписала этот документ, она думала, что это все. Но это было не все. Поскольку она все еще не превозмогла себя, чтобы обратиться к более личным вопросам –недействительности брака ее матери и собственной незаконнорожденности. В конце концов, это было слишком мучительно для нее. «По собственной воле и открыто я признаю, что брак, который прежде существовал между Его Величеством и моей матерью, покойной вдовствующей принцессой, был, согласно законам Божьему и человеческому, кровосмесительным и незаконным». Каждое слово отравленной стелой вонзалось в сердце Марии, и с каждым она словно немного умирала. Затем она подписала.

Новость о ее подчинении при дворе приветствовали «невероятной радостью». Многие, конечно, благодарили Бога за свое спасение. Но Марию мучили сомнения. Шапуи был тут как тут с благовидными оправданиями. Но она искала облегчения у высших властей и попросила Шапуи, чтобы он получил секретное папское прощение, иначе ее совесть не могла бы быть спокойна.

Ничто теперь не было слишком хорошо для Марии. Члены совета становились перед ней на колени и искали ее прощения. Ей предложили выбор собственных слуг и новую роскошную одежду. Король послал ей лошадь. И, как заключительный знак расположения, он согласился встретиться с ней впервые за пять лет.

Принимая во внимание все, что произошло, чувствовалось, что эта первая встреча должна быть тайной и приватной. В первые часы после полуночи, в четверг 6 июля, Марию перевезли из Хансдона в Хакни. А позже, днем, король и королева, «с небольшой тайной компанией», также выехали на рандеву. Теперь, когда Мария сама бросилась к его ногам. Генрих больше не скрывал своих чувств. Он постоянно разговаривал с ней, выказав большую привязанность, и дал много обещаний. Джейн подарила ей прекрасный бриллиант, а Генрих вручил тысячу крон «на разные маленькие радости». Они расстались в пятницу вечером со множеством выражений взаимной любви. Напоследок Генрих пообещал, что она будет представлена при дворе. Когда это произошло, она заняла свое место рядом с королевой. Но это произошло исключительно на условиях Генриха. Мария была трофеем. И трудно думать после всего этого, что Джейн была намного большим.

Ситуацию еще больше прояснил Акт о престолонаследии, поскольку в конечном итоге он все же был принят. Шапуи оправдал капитуляцию Марии на основании того, что это даст Генриху возможность сделать ее наследницей. Но ни она, ни ее сторонники не получили такого утешения. Закон был введен в палату лордов 30 июня, через восемь дней после капитуляции Марии. И его в полной мере использовали. Потому что закон, в угоду Генриху, одним выстрелом убивал двух зайцев сразу. С одной стороны – лишал Елизавету титула принцессы и наследницы, с другой – не давал их Марии. Вместо этого престолонаследие предоставлялось только детям Генриха от Джейн, или (чтобы та не слишком возгордилась) от любой последующей жены.

Это решение, поскольку никаких подобных детей не существовало, создавало опасный вакуум. Чтобы заполнить его, Генрих взял беспрецедентные полномочия назначать того преемника, какого он хотел. Генрих всегда ревностно охранял свою власть. Теперь он мог использовать свое завещание, чтобы управлять поведением его возможных наследников, в то время, пока он был еще жив.

Обработка Кэрью и прочих сторонников Марии также была примером политического управления. Кромвель использовал их для того, чтобы помочь убрать Анну. Но когда они потребовали свою долю останков, они находились под угрозой той же самой судьбы, что и Болейны. Это было экстраординарным успехом и подтвердило его абсолютное мастерство политической сцены. Даже Уолси не наслаждался такой властью.

Утомительный перечень несбывшихся грез и неисполненных обещаний протянулся через все лето. Идея великого путешествия на север, такого же, как поездка на запад страны в 1535 г., была оставлена еще даже до падения Анны и так и не возобновлялась. Роспуск монастырей набирал темп, несмотря на весьма трогательную попытку Джейн спасти женский монастырь в Гейтсби, графство Нортгемптоншир. Наконец, в конце сентября, Генрих решил пересмотреть планы относительно коронации Джейн. Она была назначена на воскресенье, 29 октября. Но, 27 сентября Ральф Сэдлер, новый агент Кромвеля, сообщил своему хозяину, что король имел новые размышления по этому поводу. Возможно, он высказал их Джейн после ужина с ней в ее покоях. «В Вестминстере и в самом Аббатстве чума», - сказал Генрих Сэдлеру. И это означает, продолжал он, что «лучше будет отложить коронацию на некоторое время». Кромвель должен был собрать Совет в Виндзоре, чтобы обсудить этот вопрос с королем.

Решение неизбежно состояло в том, чтобы отложить. Несомненно, что оправдание чумой было подлинным. Но существовало также подозрение, что это было наказание Джейн за отсутствие беременности. Кроме того, дурной глаз Генриха снова начал блуждать по сторонам. «Король не одаривает тех, кто не пресмыкается в браке», - сообщал Шапуи. Спустя неделю после объявления его брака с Джейн, Генрих повстречал двух привлекательных молодых женщин. Он вздохнул и сказал, что «он сожалеет, что не встретил их до того, как был женат». Медовый месяц Джейн оказался короче, чем она ожидала.

И пришло время платить за организованное Кромвелем крушение надежд консерваторов. В течение трех лет господства Анны корреспонденция Шапуи была полна предсказаний восстания. Теперь, спустя пять месяцев после ее смерти, они сбылись. Сперва восстал Линкольншир, а потом восстание охватило весь север. В Линкольншире лорд Хасси оказал слабое сопротивление мятежникам, упирая на то, чтобы выиграть время, в то время как его внушительная жена открыто симпатизировала им, снабжая пищей, напитками и деньгами.

Мятежники нашли харизматичного лидера Роберта Аска и выработали последовательную программу радикального противодействия (реформам). Монастыри должны быть восстановлены. Мария должна быть объявлена наследницей. Кромвель, Рич и Одли должны быть казнены или, по крайней мере, сосланы. А еретические епископы Анны – Кранмер, Латимер, Шекстон и Хилси – сожжены.

Столкнувшись с восстанием, королевская семья сомкнула ряды, Марию и Елизавету привезли ко двору и оказали почти королевские почести. «Леди Мария, - сообщил французский посол, - теперь первая после королевы и сидит за столом напротив нее». «Леди Елизаветы, - отметил он, - нет за этим столом, хотя король очень нежен с ней. Говорят, что он ее очень любит».

Но за фасадом единства скрывались глубокие политические разногласия. Джейн, несомненно, сочувствовала главной идее требований повстанцев. «В начале восстания, - продолжает французский посол, - королева бросилась перед королем на колени и просила его восстановить аббатства». Генрих снова дал ей отпор. «Встань! – сказал он. – Я часто говорил тебе – не лезь в мои дела». А потом добавил ужасное предупреждение: помни об Анне. «Этого было достаточно, - завершает француз, - чтобы напугать женщину, которая и без того не чувствовала себя в безопасности».

Однако, хотя Генрих мог железной рукой управлять своей женой и своим двором, провинции оказались весьма упорными. Норфолк, который в молодые годы сыграл важную роль в победе Екатерины Арагонской во Флоддене, был вызван, чтобы возглавить королевские войска. Но север слишком силен, говорил он, чтобы победить мятежников в сражении. Вместо этого король должен был вступить с ними в переговоры. С глубоким отвращением и, как всегда, недоверием, Генрих согласился. Наконец, во время напряженных переговоров в Донкастере в начале декабря, урегулирование было достигнуто. Каждая из сторон поняла его по-своему. Но они, по крайней мере, пришли к соглашению, что самые выдающиеся разногласия должны обсуждаться в парламенте. Армии повстанцев были расформированы, а 15 декабря Генрих послал личное сообщение Роберту Аску, приглашая его на рождественские празднества в Гринвиче.

Это знаменовало собой великолепное начало.

Темза полностью замерзла, и передвижение по реке стало невозможным. Вместо этого двор путешествовал по суше. И, как и летнее театрализованное представление, посвященное Джейн, эта поездка была превращена в еще одно громкое подтверждение королевской ортодоксии. Во-первых, новый лорд-мэр Лондона был представлен королю и посвящен в рыцари в приемных покоях в Йорк-плейс. Сам дворец теперь был известен как Вестминстерский дворец. Однако более популярным становилось теперь название Уайтхол, отличающее его от старого средневекового Вестминстерского дворца, и, как обычно, популярное победило.

Предшествуя недавно посвященному в рыцари лорд-мэру, несущему булаву, король, королева и леди Мария проехали от Уайтхолла в центр города. Улицы недавно посыпали гравием, от Темпл-Бар до Саутворка и Лондонского моста, повсюду развесили золотую парчу и гобелены. Четыре монаха из ордена Францисканцев, одетые в парчовые ризы, стояли на Флит-стрит, «с крестами, подсвечниками и кадилами, чтобы окурить ладаном короля и королеву, когда они проедут мимо». У западных ворот собора Св. Павла, куда молодой Генрих вел Екатерину Арагонскую венчаться с Артуром, было еще больше фимиамов, т.к. Генриха и Джейн приветствовали епископ Лондона, два аббата и целый хор. Поэтому, сладкий дымок, шелест парчовых риз и яркий блеск крестов и подсвечников сопровождал процессию на пути к Лондонскому мосту.

Хронист Ризли, который был религиозным консерватором и любителем церемоний, был в восхищении. «Это было приятное зрелище», - заключает он. Ричард Ли в письме к такой же консервативной леди Лайл, был еще более красноречив. «Не видано было ничего подобного, - писал он, - с тех пор, как здесь был император». Он особенно отметил присутствие Шапуи, посла императора, с королевской стороны, и пришел к заключению, как и Ризли, что «это (церемония) изумительно всех порадовало».

Шапуи, во всяком случае, было виднее. Уже 5 ноября он сообщил о своих подозрениях, что Генрих намерен обмануть мятежников. И в течение нескольких месяцев он мог только наблюдать, как его мрачное пророчество было исполнено. Чувствовала ли Джейн в своей золотой клетке то же самое?

Если да, то она была достаточно умна, чтобы не показать этого. Согласно Хаси (Husey), она, как и Генрих, «никогда еще не была более веселой», как на Рождество, которое праздновалось «с великой радостью и триумфом, как и обычно». Аск прибыл ко двору между 25 и 31 декабря. Генрих подарил ему «камзол из темно-красного атласа», и расточал еще больше обещаний. Он был для Аска добрым правителем. Он вновь подтвердил либеральное прощение всему северу. Он намеревался собрать свой следующий парламент в Йорке и короновать там Джейн. Это была законченная игра, и Аск поверил. 5 января он спешно и в предельной тайне для севера покинул двор. Его миссия состояла в том, чтобы передать землякам прощение короля. Естественно, он сделал особый акцент на его двух самых драматических элементах: обещанный Парламент и коронация в Йорке. В последний раз парламент собирался там более двух веков назад – около 1322 г. И ни один король или королева не были коронованы там со времен норманнского завоевания.

Миссия Аска возымела желаемый эффект разделения и обезоруживания оппозиции. В феврале несколько недовольных элементов начали новый мятеж. У Генриха теперь была благоприятная возможность. Мятеж был легко подавлен, а король посчитал себя свободным от ранее данных обещаний. Лидеров повстанцев - Аска, Хасси и Дарси, который играл ту же самую неоднозначную роль в Йоркшире, как Хасси в Линкольншире, арестовали, судили и приговорили к смерти, наряду с десятками других. Среди них был Роберт Констебл, который уповал на свои семейные связи с Джейн, надеясь на прощение. Но надежда была напрасной. Последней просьбой Аска было избавить его от ужасов казни за государственную измену: «Позвольте мне умереть, прежде чем я буду расчленен». Генрих, которой, подобно Микадо, обладал эксцентричным вкусом по части казней, исполнил его желание. Вместо этого (квалифицированной казни), «Аск был повешен в городе Йорке в цепях, покуда не умер». Вероятно, когда он извивался там в агонии час за часом, он желал более быстрой смерти от ножа.

Для Джейн отвели заключительную часть игры в «умиротворение» севера лестью и обманом. 23 мая при дворе стало известно о ее беременности, а 27-го, как долгожданная перемена после казней, которые месяцами обезображивали центр города, прошла торжественная служба в соборе Св. Павла. Там присутствовали Одли и Кромвель, а проповедь читал Латимер. Недоуменный наблюдатель, должно быть, задавался вопросом: а что, собственно, изменилось со времен королевы Анны?

Генрих не замедлил воспользоваться таким удобным поводом, как беременность королевы, для того, чтобы в очередной раз отложить запланированную поездку на север. Это было единственное из множества его обещаний Аску, которое, казалось, он намерен был сдержать. Но теперь и оно было нарушено.

В своем оправдательном письме Норфолку, который все еще «проводил зачистку» на севере, Генрих довольно неблагородно возложил ответственность за отмену на женские страхи Джейн. Как обычно, король признал, что Джейн была хорошей и послушной женой, «со склонностями и подобающим соответствием, которые она проявляет во всем». Тем не менее, если бы он уехал далеко от нее, и в такие неспокойные времена, она в своем положении могла бы сильно тревожиться, что имело бы пагубные последствия. Так что, «никакого даже малого риска, в то время, пока она беременна».

Но, по крайней мере, в ограниченной сфере своего собственного круга придворных, Джейн главенствовала. Генрих отказался вмешиваться в назначение ее фрейлин. И Джейн была строга в своих требованиях к ним. В середине июля она, будучи беременной на шестом месяце, ела на обед перепелов. Их посылали леди Лайл и графини Рутленд и Сассекс, которые использовали факт беременности королевы в своих целях. Они напомнили ей о хлопотах леди Лайл за ее дочерей от первого брака, Анну и Кэтрин Бассет, которых та хотела пристроить на службу к королеве. Птица была восхитительна и расположила королеву к милости. Но не чрезмерно. Позволив послать к себе обеих девушек, она постановила, что выберет только одну из них.

Девушки прибыли, и Джейн выбрала Анну. Тут же возникла проблема с тем, что ей носить. Леди Лайл снабдила дочь нарядами по последней французской моде. Но они, ассоциируясь с предшественницей, были анафемой для Джейн. Однако, в качестве особой уступки, она согласилась, что «мистрис Анна может доносить свои французские уборы». Но два пункта не подлежали обсуждению. Капоры (шляпы) и чепцы должны были быть в английском стиле, как и корсаж платья. Хаси предоставил их ей, но остался недоволен результатом. «Английский капор идет ей не так хорошо, как шел французский чепец, - писал он ее матери. – Но королеве необходимо угодить». Спустя несколько недель даже остатки французского одеяния Анны Бассет были ликвидированы по особому настоянию королевы. До мелочей ее фрейлины должны были отличаться от «той женщины».

На следующий день Анна Бассет принесла королеве присягу и сопровождала свою новую хозяйку в ее покои в Хэмптон-корте в воскресенье, 16 сентября. Но, не смотря на недолгое пребывание Анны при дворе, остроглазый по части дам Генрих успел заметить, что она была красивее, чем ее не принятая во фрейлины сестра.

Затворничество Джейн (перед родами) продлилось около трех недель. Между тем, в окрестностях разыгралась чума, и заразились несколько придворных. Сам Генрих на четыре дня удалился в старый дом Уолси в Эшере, «чтобы было меньше сообщения с Хэмптон-кортом».

«Каждый день мы ожидаем рождения принца, - писал Томас Ризли своему другу сэру Томасу Уайетту, который в то время пребывал в качестве посла в Испании. – Бог пошлет того, кого ему будет угодно».

У Джейн начались затяжные роды. В четверг, 11 октября, в соборе Св. Павла прошел торжественный молебен «о королеве, которая пребывает в родовых муках». В пятницу, в 2 часа ночи, она благополучно разрешилась. Был канун праздника Св. Эдуарда, английского святого королевской крови. И ребенок оказался мальчиком.

Немедленно были разосланы предварительно написанные письма, в которых королева Джейн гордо объявила о рождении принца, «зачатого в законном браке между нашим господином, Его Величеством королем, и нами». Кромвель получил свою копию раньше всех и тотчас написал Уайетту. «Нет никаких новостей, - интригующе начал он, - кроме самых хороших, которые я с гарантией получил этим утром». «Это то, что сотворил Всемогущий Бог, - продолжал он, - своей милостью, даровав королеве разрешение прекрасным принцем к великой радости и утешению Его Величества короля и всех нас, его смиренных, любящих и послушных подданных». Было бы интересно узнать реакцию Уайетта.

Незамедлительно начались торжества. К 8 часам утра Te Deum (торжественный гимн «Тебя, Боже, хвалим») звучал во всех приходских церквях Лондона. Звонили колокола, на улицах пылали костры. В 9 часов Te Deum зазвучал в соборе Св. Павла, в присутствии Совета, судей, мэра и горожан. Когда королевские и городские музыканты объединили свои усилия, пронзительно задудев в гобои, пушки Тауэра дали залп.

Празднование возобновилось вечером, с большим количеством костров, музыки, бесплатной еды и вина. Пушки Тауэра сделали две тысячи выстрелов, а церковные колокола продолжали звонить до 10 вечера.

В понедельник, 15 октября, ребенка окрестили в придворной часовне Хэмптон-корта. Эту обязанность исполнял архиепископ Кранмер, крестной матерью была Мария (старшая сестра), а Елизавета несла крестильную рубашку. Мальчика окрестили Эдуардом, и герольдмейстер объявил его титулы: Эдуард, сын и наследник короля Англии, герцог Корнуольский и граф Честер. Затем принца перенесли в покои королевы, где гордые родители ждали, чтобы поприветствовать его.

Несмотря на длительные роды, Джейн, как казалось, хорошо восстанавливалась и планировала пройти очистительную молитву, которая отметит ее возвращение к обычной жизни после затворничества и разрешения от бремени. У Анны Бассет, как сообщили ее матери, должно быть по случаю новое атласное платье. Между тем, во время еще одной великолепной церемонии, брат Джейн Эдвард и казначей Фитцуильям получили графские титулы. Прошел слух, что и Кромвеля сделают графом тоже, но ему пришлось ждать.

Однако несколько дней спустя состояние Джейн ухудшилось. В пятницу, 19 октября, прошлое еще одно всеобщее богослужение в соборе Св. Павла «за здравие королевы». Ко вторнику, 23 октября, пошли слухи, что «Ее Милость скончалась». Но Джейн еще держалась. «Если усердные молитвы могут спасти ей жизнь, - информировали леди Лайл (мать фрейлины Анны Бассет), - она не должна умереть, ибо ни об одной женщине еще не сетовали так все вокруг, и богатые, и бедные».

Сначала казалось, что молитвы подействовали. Во вторник днем у королевы были «естественные выделения», после чего она, казалось бы, пошла на поправку. Но ночью ей стало очень плохо, так что врачи сообщили, что положение дел скорее ухудшилось, чем наоборот. Ее исповедник был с ней до рассвета, и в 8 часов приготовился произвести соборование.

Реакция Генриха была любопытной. «В этот день король был намерен вернуться в Эшер», - информировал Кромвеля Рассел в коротком письме от 24 октября. Но, поскольку королева была очень плоха, король остался. Тем не менее, он был полон решимости быть в Эшере 25-го. «Если ей станет лучше, то король поедет, - писал Рассел. – А если и не станет, то, как он сказал мне сегодня, он не смог бы найти в своем сердце причин задерживаться».

Что происходило с Генрихом? Он был убит горем и искал уединения? Или же он находил смерть Джейн, как и другие неприятные вещи, чем-то таким, чего нужно избегать?

В любом случае, ему не пришлось долго ждать. К 8 часам вечера 24 октября она уже была при смерти, и Норфолк вызвал из Лондона Кромвеля. «Умоляю вас, - писал он, - быть здесь с утра пораньше, чтобы успокоить нашего дорогого господина, поскольку, что касается нашей госпожи – нет никакой вероятности, что она выживет, к большому сожалению, и я боюсь, что ее уже не будет в живых в то время, когда вы прочтете это».

Джейн скончалась около полуночи. Не известно, присутствовал ли при этом Генрих.

Дата добавления: 2015-10-16