Глава двадцать девятая «эгей, натурал, ты в натуре то 2 страница

— И как ты можешь без конца смотреть это дерьмо, Майк? Охренеть ведь можно!

— Нет, это не вопрос, — возразил Майк. — Вопрос в том, как ты не охренеешь, сидя за столом и читая… что за хреновину ты там читаешь?

— Дурак ты, Майк… Мне заниматься нужно. У меня скоро экзамен по этому… — тут Джоджо сделал паузу, чтобы невзначай не произнести имя Сократа, — по этому курсу истории философии, на который я записался.

— Ва-ау-у-у! — Майк вскинул руки и изобразил на лице выражение шутливого изумления. — Совсем забыл! Со мной ведь в комнате живет сам…

— Если ты, чувак, хоть раз произнесешь слово «Сократ», я тебе яйца, на хрен, отрежу.

— Нет, только не это, глубокоуважаемый Сок… то есть я хотел сказать, мой глубокоуважаемый сосед по комнате. Не хотелось бы лишиться такой важной части тела, особенно сейчас, перед отбоем, после которого нас ждут приятные маленькие неожиданности.

Джоджо с философским видом вздохнул и сказал:

— Знаешь, когда мы входили в отель, я вдруг подумал: а зачем этим девчонкам-группи все это нужно? Зачем они так стараются подобраться поближе к кучке баскетболистов и перепихнуться с кем-нибудь из них, все равно с кем, при том, что они никого даже не знают и, скорее всего, никогда больше не увидят? Убей, я этого не понимаю. Они ведь вроде трезвые и не под кайфом. И некоторые из них очень даже симпатичные. И совсем не похожи на шлюх. То есть выглядят они часто как шлюхи и ведут себя так же, но на самом деле они не такие. Нет, не понимаю.

— Если честно, я об этом никогда не задумывался и даже не собираюсь. По-моему, им это нравится. И мне тоже. Ну, а чего дареному коню в зубы-то смотреть?

Слова Майка чем-то зацепили Джоджо. Он никак не мог понять, что же такого странного или необычного сказал его приятель. Имейся у Джоджо расшифрованная стенограмма их с Майком разговора, он бы, наверное, сумел вычислить и понять эту странность. Рано или поздно его бы осенило: ни хрена себе, оказывается, мир не рухнул оттого, что старина Майк произнес не то три, не то даже четыре фразы, ни разу не вставив в них ни «хрена», ни «дерьма» и никаких их производных.

Вечерняя проверка присутствия личного состава проводилась обычно ближе к полуночи. Как и следовало ожидать, без пяти двенадцать в номере зазвонил телефон, и Джоджо поднял трубку стоявшего на письменном столе аппарата. Обычно функцию надсмотрщика брали на себя ассистенты тренера — Длинный Крюк Фрай и Марти Смоллс.

— Да, ты правильно попал, Крюк, — сказал Джо. — Это я.

— Завтра у нас тяжелая игра, Джоджо, — послышался голос Длинного Крюка. — Так что вы, ребята, мне мозги не трахайте. О’кей? Где там Майк? Надеюсь, что он никуда, на хрен, не свалил. И что его собственный хрен тоже отдыхает.

Джоджо протянул телефонную трубку Майку.

Слушая Длинного Крюка, Майк то и дело закатывал глаза и строил Джоджо рожи, всем своим видом давая понять, как его достал этот «мудозвон занудный».

— Я? — переспросил Майк. — Да я уже в постели. Ты меня разбудил… Ну брось, Крюк, разве я буду тебе дерьмо на уши вешать?.. Все, молчу.

Положив трубку, Майк вздохнул и спросил:

— Ну что, придется… подождать… минут пятнадцать? На всякий случай?

— Я не пойду. Заниматься нужно.

— Нет, ты серьезно? Ты что, охренел?

— Да, я серьезно! Мне сейчас не до походов по бабам и вообще не до всякой такой хрени. У меня скоро экзамен по… по «Веку Сократа».

— Ну ни хрена себе! Мне, значит, нельзя…

— Заткнись и следи за базаром! — перебил его Джоджо. — Еще раз повторяю: мне можно говорить слово «Сократ», а тебе — нельзя. Хватит того, что от тренера приходится всю эту хрень выслушивать! Задолбал меня уже!

— Что, даже на ту горячую штучку не купишься, — Майк мотнул головой в том направлении, где находился вестибюль, — которая тебя там дожидается?

— Какую еще горячую штучку?

— «Какую штучку?..» Да ту самую, у которой одни только ноги, а платья совсем нет. Ей эту юбочку, наверно, еще в первом классе купили. Когда мы из автобуса вышли, она разве что прямо там на землю не легла и ноги не расставила… Да кого ты паришь? Я что, не видел, как ты ее зацепил?.. «Какую штучку?..»

При воспоминании о той девушке Джоджо непроизвольно напрягся. Еще бы — попробуй забудь такую. Он представил, как она стоит перед ним… с этими неправдоподобно длинными ногами… в этом намеке на юбочку, едва прикрывающую тазобедренные суставы… а ведь под ней наверняка ничего нет… и все волоски на лобке наверняка сбриты… «По-шла-на-хрен! Изыди!» Ему не без труда удалось удалить этот соблазнительный образ из оперативной памяти своего мозгового компьютера.

— А, ты про ту девчонку! — сказал Джоджо с равнодушным видом, давая Майку понять, что, с его точки зрения, эта фанатка ничем не отличается от других. — Ну да, горячая, это ты правильно подметил. Но у меня сегодня в голове только этот гребаный экзамен. Схлопотать двойку у этого типа Марголиса — пара пустяков, а мне сейчас только двойки и не хватало.

Майк сделал еще несколько попыток вырвать друга из цепкой хватки ложных представлений о праведной жизни, заключающейся в воздержании от некоторых ночных удовольствий, но в итоге сдался: Джоджо был непреклонен.

— Ну и ладно, дело твое, — заявил наконец Майк. — Хочешь быть мудаком — кто же тебе запрещает… Учись, учись, будешь умным, как… не скажу кто… Только сделай одолжение — не выеживайся, если вдруг кто-нибудь из… верных болельщиц дьюпонтской команды… захочет присоединиться ко мне, когда я надумаю возвращаться в номер.

— Договорились, — сказал Джоджо и уткнулся носом в книги. Ясное дело — никто не собирается кидать друга и устраивать ему промывание мозгов, если тот вдруг посреди ночи явится в номер с девчонкой.

Едва Майк успел выйти за дверь, как Джоджо уже погрузился в благостное состояние — наслаждение добродетелью сознательного самоограничения. Так ему было легче отключиться от мысли о некоторых упускаемых удовольствиях и сосредоточиться на «Метафизике» Аристотеля. Время от времени он словно вживую видел перед собой Майка, Андре, Кёртиса, Трейшоуна, а возможно, и Чарльза где-нибудь в баре с восторженно хихикающими девчонками-подстилками. Они все вместе сидят сейчас за столиком и несут какую-то чушь. Все эти разговоры были абсолютно одинаковы: что в Чикаго, что в Далласе, что в Майами… это был своего рода ритуал, исполнив который можно было считать, что хотя бы видимость приличий соблюдена… Перед тем как идти трахаться, парни познакомились с девушками, поговорили с ними и вроде бы даже поухаживали… как же это убого, особенно когда со стороны смотришь… Вот Сократ, например, заметил по этому поводу: «Если человек предается невоздержанному веселью и плотским утехам в надежде обрести счастье, то он в силу своего невежества глубоко заблуждается и идет неверным путем, ибо неведомо ему, чтб есть истинное счастье».

Джоджо открыл тетрадь. Раньше ему практически не приходилось записывать что-либо на лекциях или конспектировать прочитанные первоисточники; но попав к мистеру Марголису на курс «Век Сократа», он понял, что без этого просто не обойтись. «Концепции»… это о «концепциях» и «концептуальном мышлении»… Век Сократа отличался от предшествующих этапов развития человеческой мысли становлением системного взгляда на мир и формулированием самого понятия системного мышления. Да, похоже, греки действительно изменили мир, просто взглянув на него иначе и осмыслив его иначе — не так, как раньше. Вообще — интересное дело. Сократ — он ведь верил в Зевса. Верил ли он во всех остальных — ну, в эту Геру, в Аполлона, в Афродиту и… и… сколько их там, всех не упомнишь, — в общем, в том, что Сократ верил во всех этих богов, Джоджо не был уверен. Но Сократ верил в Зевса… Интересно, подумал Джоджо, а эти древние греки тоже вставали на колени и молились Зевсу перед его статуями? И было ли у них принято, сев за стол, всем браться за руки по кругу и возносить молитву Зевсу за то, что он «ниспослал хлеб наш насущный», как делала это тетя Дебби?.. Парень представил себе эту картину. Смех, да и только. Но ведь Сократ — он был настоящим фанатом логики, это же он придумал все эти «индуктивные умозаключения» и «этические силлогизмы»… Перед Джоджо лежала аристотелевская «Метафизика», и Аристотель по этому поводу говорил: «Сократ не допускал самостоятельного существования универсалий или дефиниций; Платон, напротив, считал, что они существуют сами по себе, вне зависимости от того, понимаем мы их или нет. Эти самостоятельно существующие концепции он и назвал термином Идеи»… Джоджо был уверен, что этот материал уж точно будет на экзамене, и на всякий случай решил перечитать раздел еще раз… «Сократ не допускал самостоятельного существования универсалий или…»

Джоджо мысленно представил себе Сократа и его учеников. Откуда у него в голове нарисовалась эта картинка, он не знал… Но тем не менее вот они — сидят вокруг учителя, все как один одетые в тоги… У Сократа длинные седые волосы, длинная седая борода, одет он в белую тогу, а у всех учеников на головах лавровые венки… и как они в них ходят?.. а в тогах?.. Джоджо просто не представлял, как можно ходить в тоге. На ней ведь даже нет карманов. Насколько он понимал, это была просто хитро скрученная и заколотая простыня. Хотя, может быть, им и не особенно нужны были карманы, потому что у них не было столько разного барахла… не приходилось им таскать с собой ни ключей от машины, ни мобильников, ни шариковых ручек, ни кредиток… Да, кстати, а как, интересно, насчет денег? Кредитки кредитками, но наличные-то у них были? Хотя бы монеты какие-нибудь… Нет, бумажных денег тогда еще точно не существовало. Может быть, им деньги были не нужны — ну, по крайней мере, не каждый день? И то правда: ну что, спрашивается, можно было купить за наличные в этой Древней Греции? Нет у тебя CD-плейера — значит, тебе и компакт-диски не нужны, нет машины — и заправляться не надо… ни тебе шоколадок, ни соков, ни энергетических напитков… Или другой вопрос: вот приспичило тебе по нужде — и как ты в этой тоге попрешься в уборную? Морока, наверное, та еще… А вдруг подол забрызгаешь или заляпаешь? И если уж на то пошло, то где, спрашивается, эти сократовские ученики брали свои лавровые венки? Их же менять нужно, пока не завяли? Хорошо, если не каждый день. Кто же им, интересно, плел эти веночки? Наверняка женщины, это понятно, но какие женщины? У Сократа вообще мало что сказано о женщинах… А кто им посуду мыл? Кто эти тоги дурацкие стирал? Может, у них рабы были — или это уже у римлян? Ну ладно, некогда задумываться над всякой ерундой. Это все второстепенные вопросы. Надо вернуться к «Метафизике»… Как же тяжело она все-таки читается, охренеть можно… Вот что, спрашивается, Аристотель имел в виду, когда писал: «Поскольку тело человека возникло в результате взаимодействия материй внешнего, материального мира, следовательно, человеческий разум представляет собой часть всеобщей материи и часть единого Мирового Разума»? На самом деле Джоджо очень нравилось продираться сквозь сложный текст и докапываться до его смысла. Жаль, что он не задумывался над такими вещами раньше, если не в детстве… то хотя бы в средней школе. «Сократ не придавал должного значения иррациональным составляющим человеческой души, — писал Аристотель, — и не уделял должного внимания свойственным человеку слабостям, которые заставляют его совершать заведомо неверные поступки». Джоджо задумался над этим постулатом. Вроде бы только что он уяснил мысль Сократа о том, что такое человеческий разум, и что истинное счастье состоит вовсе не в плотских утехах: это значит, что для полного счастья ему лучше сейчас посидеть с книгой, а не спускаться в бар и не тащить к себе в номер желающую потрахаться фанатку. Так нет же: вдруг появляется Аристотель, который заявляет, что человеческому разуму, даже самому совершенному, свойственны слабости — вроде желания потрахаться с фанатками, — являющиеся неотъемлемой его частью. Старик Аристотель, значит, против этого не стал бы возражать. А вот интересно, у самого Аристотеля, Платона или там Сократа имелись фанатки? И вообще были ли они в то время знаменитостями? Знал ли народ, что рядом с ним живут такие мудрецы, каждую мысль которых люди будут цитировать и изучать через несколько тысяч лет? Вот заканчиваются у Сократа занятия, ученики расходятся, он выходит из… ну, в общем, неважно, откуда он выходит, и тут к нему подваливают молодые девчонки, которым страсть как хочется приобщиться к его мудрости… вот куда он с ними подастся? У них ведь тогда и отелей-то не было…

В дверь кто-то постучал. Джоджо от неожиданности даже вздрогнул. Удивило его и другое: на вид дверь была деревянная, но, судя по звуку, внутри нее был проложен, по крайней мере, один лист металла.

— Ну кто там еще? — не вставая из-за стола, проорал Джоджо.

— Го-орничная… — нараспев сказал женский голос, сделав акцент на первом слоге и слегка растянув гласную, как всегда говорят горничные в отелях. — Обслуживание номеров…

Джоджо понял, что отвлечься от книги все-таки придется. Он со вздохом встал из-за стола, подошел к двери и открыл ее.

— Джоджо? Я Мэрилин. — Красивое юное лицо, чуть более густо, чем надо, накрашенные глаза…

…Длинные ноги, неправдоподобно длинные, казавшиеся еще длиннее из-за того, что ступни фактически висели над полом под углом в сорок пять градусов, обутые в босоножки с тоненькими, почти незаметными ремешками и высоченными четырехдюймовыми шпильками. Эти ноги все тянулись, тянулись и тянулись, а сверху были… нет, не прикрыты, а слегка оторочены самой коротенькой в мире юбочкой. Да, это она. Не перепутаешь.

— Можно войти? — Ее голос прозвучал неожиданно скромно, даже робко.

— А… ну да, конечно, — сказал Джоджо, всегда отличавшийся вежливым обращением с девушками. Ему пришлось посторониться, чтобы пропустить ее. При этом мысль Джоджо лихорадочно работала: «Как бы этой Мэрлин сказать, что мне некогда, что не до нее мне сейчас? Черт, а как она вообще узнала, в каком я номере?»

Войдя, девушка сразу остановилась и развернулась, так что Джоджо чуть не налетел на нее. Дверь в номер, снабженная автоматическим доводчиком, мягко захлопнулась, и они остались стоять практически вплотную друг к другу.

— Bay! — сказала она, широко раскрыв глаза и с милой девчоночьей улыбкой на лице. — Нет, ты и по телевизору кажешься высоким, но вблизи… вот это да!

Джоджо смутился. Ну и как ее после таких слов выставишь? Есть такие люди, которые добиваются своего не хамством, а вежливостью и хорошими манерами.

— Откуда ты узнала, в каком я номере?

— Мне твои друзья сказали. Ну, товарищи по команде. — На губах девушки по-прежнему гуляла милая, солнечная улыбка. — Они сказали, что у тебя экзамены скоро, и ты тут так серьезно занимаешься, просто весь в учебе, и что тебе одиноко, и уже пора прерваться ненадолго… вот я и пришла.

Джоджо покачал головой.

— А, эти… — Все так же уставившись в пол перед собой, он еще раз отрицательно качнул головой. Подняв взгляд, он обнаружил, что девушка не пошевелилась и стоит, по-прежнему глядя на него в упор. Их лица разделяли всего каких-нибудь полтора фута, да и то бóльшую часть этого расстояния нужно было списать на разницу в росте. — Понимаешь, Мэрилин… ты ведь Мэрилин, да?

Она кивнула, все так же глядя на Джоджо влюбленными глазами.

— Это очень мило с твоей стороны — что ты пришла, чтобы развлечь меня, и все такое, но мне на самом деле надо заниматься. Ты лучше не слушай моих… — почему-то слово «гребаных» не слетело с языка Джоджо, а осталось произнесенным лишь мысленно, — товарищей по команде, особенно этого… Майка, ну того, который белый.

Выражение ее лица оставалось неизменным: легкая влюбленность, очарование собеседником и прямая, открытая улыбка.

— Ну… а можно я просто посмотрю?

— Посмотришь? В каком смысле? На что тут смотреть?

— Посмотрю, как ты занимаешься.

Джоджо пристально вгляделся ей в глаза Прикалывается, что ли? Да нет, не похоже. Чем-то она отличалась от большинства фанаток. По крайней мере, ее речь не пестрела бесконечными «супер-супер» и «серьезно?». Да и никаких заигрываний в ее взгляде он не увидел.

— Зачем тебе это? Какой прок тебе смотреть, как я буду читать книжку?

Девушка смотрела на него все тем же открытым, бесхитростным, спокойным взглядом. При этом она по-прежнему улыбалась, но на этот раз в ее улыбке Джоджо заметил что-то новое: эта улыбка словно говорила ему: «Ты что же, так ничего и не понял?»

— Я ненадолго, — сказала она.

Не успело слово «ненадолго» слететь с ее губ, как — вот так сюрприз! — рука скользнула к его ширинке. Мэрилин продолжала улыбаться и глядела в глаза Джоджо: «Ничего, сейчас все поймешь». Она расстегнула молнию на брюках-хаки и запустила руку внутрь.

Джоджо отрицательно покачал головой, но получилось это у него… не слишком убедительно. Теперь ее рука уже пробралась в разрез его спортивных трусов, и Джоджо непроизвольно закрыл глаза и, словно впав в транс, невнятно забормотал:

— О ч-ч-ч-черт… о ч-ч-ч-черт…

К тому времени, как они добрались до кровати, Мэрилин сумела расстегнуть ремень и верхнюю пуговицу на его брюках. Как и у большинства мужчин в подобной ситуации, мозг Джоджо съежился и без труда провалился куда-то в пах.

Как прошли следующие несколько часов, почему-то начисто стерлось из его памяти…

Ощущение было такое, словно его из глубокой шахты, где стоит кромешная тьма, мгновенно вытащили на слепящий свет… В первый момент Джоджо совершенно не представлял, где находится. Кроме того, его мозг, так и не сумевший перебраться обратно в черепную коробку, отказывался понимать, что, собственно говоря, происходит. Не успевшие привыкнуть к яркому свету после густой темноты глаза отказывались предоставлять ему информацию об окружающем мире, звуки были маловразумительны, оставалось лишь обоняние: в нос Джоджо ударил безошибочно узнаваемый запах выпитого и пролитого пива.

В следующую секунду до него донесся голос Майка:

— О черт, блин, извини, дружище, вот уж не думал… — Сделав паузу, он выразительно присвистнул посредством языка и верхних зубов. — Вот, значит, какой он, твой друг Сок… короче, твой древнегреческий дружок-философ. А что, неплохо. Очень даже покатит. Давай-давай, Джоджо. Если б я знал, что «Век Сок…», в общем, сам знаешь кого, включает такие замечательные практические занятия, я бы и сам непременно на этот курс записался.

Джоджо не без труда приподнялся на локте и посмотрел в ту сторону, откуда раздавался голос и где, по его предположению, должен был находиться этот ублюдок Майк. И действительно, посреди комнаты, между входной дверью и кроватями стоял Майк, а рядом с ним какая-то блондиночка. Типичная блондиночка, а значит, скорее всего, полная дура. И она, и Майк в упор пялились на него… на них… на нее и… как ее зовут-то? Мэрилин, что ли? Как-ее-зовут-то лежала на кровати ничком, абсолютно голая; при этом одна нога Джоджо была просунута под ее бедро, а другая, согнутая, лежала… у нее пониже спины. Надо же было так отрубиться! Что сказать на это, как ответить на приколы Майка — ничего путного в голову Джоджо не приходило. Так до конца и не проснувшийся, он лежал в той же позе, в которой его застали непрошеные гости. При этом его мозг не лихорадочно, а напротив, расслабленно и лениво выбирал, какое из двух зол будет меньшим: так и лежать, как полному дураку, или же убрать ногу с задницы этой голой Мэрилин, предоставив Майковой фанатке возможность полюбоваться своими гениталиями.

— Джоджо, — обратился к нему Майк, — познакомься, это Саманта.

Джоджо перевел взгляд с Майка на его спутницу. Ее светлые волосы были подстрижены очень коротко, но все равно торчали в разные стороны, напоминая мешанину молодых побегов забытого садовником плюща. На девушке был коротенький кружевной топик — ни дать ни взять пеньюар, обрезанный почти под самой грудью. Эти кружева в сочетании с джинсами и почти подростковой фигурой придавали Саманте какую-то особую пикантность, что не могло не притягивать к ней заинтересованных взглядов.

— Саманта, поздоровайся с Джоджо.

— Привет, Джоджо, — послушно сказала девушка.

— И с Мэрилин, — напомнил Майк.

— Привет, Мэрилин, — сказала блондинка, хотя голая девушка на кровати, судя по всему, спала как убитая.

— Это ведь Мэрилин, я не ошибся? — уточнил Майк с ехидной улыбкой. — Здорово ты ее умотал.

Джоджо ничего не ответил. Он по-прежнему обалдело пялился на ввалившуюся в комнату вместе с Майком блондинку. Она улыбалась ему игриво — игриво! — и так широко, что на щеках возникли ямочки, а глаза сощурились. Накладные ресницы у нее были до того длинные и густо накрашенные тушью, что походили на обгорелые спички. Она что, с ним действительно заигрывает? Ничего себе! Совсем бабы стыд потеряли! Заигрывать с голым парнем, который лежит, закинув ногу на задницу голой девчонке!

Эта голая девчонка — Мэрилин — наконец стала подавать признаки жизни. Она повернулась на бок и оказалась еще ближе к Джоджо, так что теперь его нога просто обнимала нижнюю часть ее тела. Потом Мэрилин подняла голову, недоуменно осмотрелась, заметила Майка и его группи, после чего наклонилась к Джоджо, поцеловала его в губы и объявила:

— Мне пожурчать надо.

С этими словами она поднялась с кровати и неспешно — в чем была, то есть совершенно голая — направилась в ванную с таким видом, словно это была самая естественная ситуация в мире.

Проводив ее одобрительно-оценивающим взглядом, Майк спросил:

— Ты сейчас какой там параграф учишь, Джоджо, — про Елену Троянскую? Да, жаль, жаль, что я не записался на этот курс.

Джоджо сел на кровати, прекрасно сознавая, что тем самым выставляет… нет, точнее сказать, выкладывает на всеобщее обозрение недавно отработавший свое, но все еще набухший пенис, однако теперь ему было уже наплевать на все эти условности. Он подтянул к себе одеяло, сбитое в ноги кровати, и оглядел комнату, где по всему полу были раскиданы предметы его и Как-ее-зовут-то одежды, сорванные в первом порыве страсти.

— Какой он большой! — прошептала Майкова группи, кивая в сторону Джоджо.

— И не говори, у нашего Джоджо много чего большого, — сказал Майк в полный голос, явно адресуясь не столько к девчонке, сколько к самому Джоджо. — Но это не значит, что он большой спец во всех делах. Найдутся и побольше него.

Джоджо не хотелось даже смотреть в их сторону. Он просто вытянулся на кровати, набросил на себя одеяло и повернулся на бок спиной к Майку и его группи.

Как-ее-зовут-то… Мэрилин очень скоро вернулась из ванной. Неизвестно по какой-то причине она решила на этот раз частично прикрыть свою наготу и обернула вокруг талии банное полотенце, которое доходило ей аж до колен. Но, подойдя к кровати лицом к Джоджо — плечи расправлены, грудь вперед, — девушка сдернула полотенце, которое эффектно упало на пол, а затем скользнула в постель. Он только сейчас заметил, что лобок у нее действительно гладко выбрит. Черт, и откуда они все всё знают?

Майк наконец-то соизволил выключить свет. Джоджо слышал, как он и его Как-ее-там… Саманта раздеваются и забираются в кровать под аккомпанемент хихиканья, шуточек и возгласов вроде «ой нет, не надо». В следующую секунду парень почувствовал, что рука Как-ее-зовут-то… Мэрилин уже там — у него между ног.

— М-м-м… — прошептала она ему на ухо, — ну-ка, ну-ка, похоже, что кое-кого тоже разбудили. — Ее дыхание, от которого вздрагивали волоски, росшие в ухе Джоджо, подействовало на него возбуждающе.

— О ч-ч-ч-черт… о ч-ч-ч-черт… — После того как Майк со своей девицей ввалился в номер, не попытавшись хотя бы для виду соблюсти какие-то нормы приличия, стесняться было уже нечего.

Последнее, что он запомнил перед тем, как уснуть, — это спина отодвинутой его коленом Мэрилин, морально «опущенной» его неблагодарностью и невниманием, — слово «морально» неприятно царапнуло какую-то часть его центральной нервной системы, — и раздававшиеся с соседней кровати «ух-ух-ух», «да-да-да-да», «нет-нет-нет-ещенетподожди» (женский голос) и «да-детка-да-детка-да-деткадамолодец». Темнота не была непроглядной, и он разглядел, что Майкова группи взгромоздилась на него верхом и скачет на его бедрах.

Это зрелище напомнило Джоджо родео. Девчонке только шляпы ковбойской не хватает, чтобы триумфально размахивать ею, давая понять зрителям, какая она крутая и как долго может усидеть на этом животном.

Позже — когда именно, он и сам не понял — Джоджо снова проснулся. Было темно, и он услышал, как Майк громко зовет его:

— Джоджо! Джоджо! Эй! Джоджо!

— Уф-ф-ф? — Этот нечленораздельный звук должен был означать: «Ну чего тебе?»

— Меняться будем?

— Нет.

— Ладно, но если передумаешь, скажи мне. Саманта тебе понравится. Не пожалеешь, я тебе серьезно говорю. Саманта, поздоровайся с Джоджо.

— Привет, Джоджо, — послушно отозвалась группи.

— Вот видишь? — сказал Майк. — Хорошая девочка.

Даже находясь в полубессознательном состоянии, Джоджо был шокирован. В узкой полоске света, пробивавшейся из-под двери, он увидел, что Майк со своей девчонкой отправились в ванную.

Джоджо перевернулся на другой бок, придвинулся к Мэрилин и обнял ее — на этот раз с ощущением жалости и вины перед ней… и с внезапным желанием защитить ее. Было в ней что-то, заставлявшее думать, что она действительно хорошая девочка.

Но Мэрилин неправильно поняла действия Джоджо. Ее рука вновь скользнула по его бедрам и залезла между ног.

На сей раз это его не возбудило. Он только обнял девушку покрепче и прошептал ей в ухо:

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты на самом деле хорошая. Зачем тебе это нужно?

— Нужно — что? — так же шепотом спросила она.

— Ну… — Он не знал, как получше сформулировать это в словах. — Зачем… зачем тебе нужно быть милой и сразу на все готовой с таким типом, как я? Быть… доступной и все такое? Ты же меня совсем не знаешь. А эта девчонка — она тоже совсем не знает Майка.

— Ты что — серьезно не понимаешь? — По ее тону Джоджо понял, что Мэрилин воспринимает его слова как прикол и ищет в них какой-то подвох.

— Ну… да. Зачем?

— На самом деле не понимаешь?

— Нет.

— Ты же звезда. — Эти слова прозвучали как нечто само собой разумеющееся.

— Ну и что с того?

— Каждая девчонка хочет переспать… потрахаться… со звездой. — Она произнесла это с той же искренней и милой интонацией, с которой говорила с ним все время. — А любая, кто говорит, что ей этого не хочется, просто врет. Любая.

Джоджо как ни пытался, так и не смог придумать, что на это ответить.

— Любая и каждая, — через пару секунд добавила она.

Утром Мэрилин исчезла. У Джоджо было чувство, что он противен сам себе.

Пара громкоговорителей разносила слова оратора во всю длину и ширину Главного двора.

— Подумайте… подумайте об этом!.. понимаете?.. Подумайте об этом хорошенько… Неужели свобода самовыражения распространяется только на общепринятые формы самовыражения? Уж не в этом ли состоит тайный смысл послания, которое университет адресует всем нам? Оно зашифровано лишь потому, что кое у кого не хватает духу выйти и сказать об этом прямо! Это был бы по крайней мере естественный поступок! Или я должен сказать — натуральный?

Этот перл остроумия даже вызвал в толпе несколько смешков. Оратор воодушевился.

— Почему писателям-натуралам позволено описывать гетеросексуальные контакты, прибегая при этом не только к прозрачным намекам, но и к прямолинейным образам? Почему им позволено описывать смазывающий секрет, выделяемый влагалищными протоками, и называть его «соком любви» — да, так они его называют: «сок любви», — а когда герой утыкается мордой в этот сочный фрукт, это называется романтической страстью?..

Смотри-ка, опять смеются. Рэнди имеет успех. Да, на хлипкой самодельной трибуне, держащейся на честном слове, установленной у главного входа в башню библиотеки, на том самом месте, с которого ректор, президенты, кандидаты в президенты и разные меценаты произносили свои речи при вручении дипломов или на церемонии посвящения в студенты, сегодня стоял Рэнди Гроссман — та-акой симпатичный и вовсе даже не пра-а-ативный. На митинг собралась толпа человек в четыреста — или даже в пятьсот? Все как один в голубых джинсах, они стояли на лужайке лицом к Рэнди. Организаторы Дня солидарности натуралов с геями попросили всю сочувствующую публику надеть в этот день голубые джинсы — в знак поддержки борьбы за права геев. Эдам тоже был в голубых джинсах. Более того, он стоял перед трибуной, футов на десять ниже, чем был установлен микрофон, и держал в руках закрепленный на свежей сосновой жерди самодельный плакат. Таких активистов, считая самого Эдама, набралось человек десять. На его плакате значилось: «СВОБОДА СЛОВА — ДЛЯ ВСЕХ, ВКЛЮЧАЯ ГОЛУБЫХ!» В общем, докатился: стал оруженосцем при Рэнди Гроссмане. Время от времени Эдам ловил себя на мысли, что пытается опустить плакат пониже, чтобы прикрыть лицо.

— Но что мы слышим, стоит кому-то из нас начертать мелом на одной из священных дорожек Дьюпонта короткое послание миру? В этом послании нет ничего оскорбительного для тех, кто желает выразить свои гетеросексуальные чувства! Да, мы пишем и рисуем, как мы играем в эскимо, как парень берет в рот кубик льда, а затем — просто берет в рот, и как он массирует вашу простату двумя пальцами — и какую бурю протеста вызывают эти невинные рисунки у невежественных, ограниченных окружающих! Чем же это хуже бесконечно тиражируемого в изобразительном искусстве и литературе образа натурала, уткнувшегося физиономией в этот самый сочный фрукт и лижущего выделяемые телом жидкости, получая при этом перорально все известные науке бактерии и вирусы, передающиеся половым путем, а также и струи мочи?

Дата добавления: 2015-10-16