Загадываю на любимой книге

Понедельник 4 апреля. Сегодня – день расправы надо мной. Приказ предстать за несколько часов до «гражданской казни» пред грозные, то бишь «кошкины», очи имел цель подвергнуть меня моральной пытке. Невеселое это занятие – сидеть несколько часов в прихожей и заниматься очень неблагодарным делом: разгадывать ребус своей (и, что гораздо хуже, маминой) судьбы. Глупо и унизительно! Сиди и рассматривай оба коридора, куда выходят двери кабинетов следователей, площадку и лестничную клетку! Провожай глазами снующих туда-сюда военных, полувоенных, штатских и прочих типов!

Нет, этого удовольствия я вам не доставлю!

Я предпочла провести эти часы иначе. Расстегнув свое кожаное пальто, я расположилась на диване поудобнее. Рядом положила свою полевую сумку, вынув из нее две плитки шоколада и книгу шведского писателя Акселя Мунте «Легенда о Сан-Микеле».

Аксель Мунте – большой души человек, и его книга всегда производит сильное и сложное впечатление: глубина взглядов и простота, ясность, правдивость, какая-то душевная чистота, немного фатализма, немного мистицизма и красота видны в каждой строчке этого врача-писателя, этого Человека с большой буквы!

Мне, старому шахтеру, свойственно, однако, по примеру сентиментальных девиц прошлого века загадывать на любимой книге, открывая ее наугад.

Я открыла и увлеклась чтением.

Автор чуть было не поддался соблазну. Светила полная луна... Ему было 26 лет... Молодая графиня, тоскующая в загородном замке... Прогулка вдвоем в лодке... Крик совы, нарушивший очарование этой ночи... Затем – диалог с собакой и, чтобы не рисковать еще одной подобной прогулкой по озеру, он предпочел прогулку в Лапландию. Цепь приключений и случайностей. Случайно из обрывка газеты он узнал об ужасной эпидемии холеры в Неаполе. Он врач. Его место – там. И вот он в Неаполе, в самом центре эпидемии.

Тут есть над чем подумать!

Что заставляет его бросить все, что приятно, красиво, что способствует успеху в обществе, карьере, богатству? Что же это такое, что превыше всего, что привело его в грязнейшие трущобы, наполненные умирающими, крысами и мертвецами? Какие побуждения заставляют преодолеть страх?

Если (как я в этом не раз убеждалась) страх делает человека подлецом, то не напрашивается ли вывод, что, преодолевая страх, человек поднимается на такую высоту, куда уже не долетают брызги грязи?

Страница за страницей; шоколад – квадратик за квадратиком, и душа обретает равновесие, – то равновесие, которое помогает человеку верующему встать на ноги после молитвы в храме Божием… Ой, да простит меня святой Никола, Мир Ликийских Чудотворец, «покровитель в пути сущих, в темницах пребывающих, всех неправедно гонимых»! Уж до чего же не похоже логово КГБ на храм Божий!

Вдруг «раздался глас», отнюдь не «свыше» (что вполне понятно: выше – чердак), а снизу (что тоже вполне естественно для подобных «ангелов»).

– Евфросиния Антоновна! Зайдите ко мне.

«Справедливости не просят, а требуют!»

И вот я опять в кабинете полковника. Самого полковника нет. Принимает меня майор. Со сдержанной и самодовольной улыбочкой, аккуратный и, я бы сказала, до какой-то степени привлекательный, он садится, предлагая сесть и мне.

– Ну, как настроеньице? – спрашивает он с елейной улыбочкой.

– Соответственное... – отвечаю я, пожимая плечами.

– А если сформулировать точнее?

– То, что является нормальным для человека, который ждет расправы.

– Так вы знаете?

– Знаю! А могла бы и не знать. Мало того, что меня не предупредили, но лишь после того как убедились, что я в шахте, куда всегда на работу иду первой, – вывесили порочащее меня объявление. И парторг туда же: сначала вызвал и обработал начальников, затем обошел раскомандировки и особо пригласил всех «явиться выразить свое негодование».

– И что же? Людям самим предоставляется делать выводы, но факты надо было сообщить и осветить.

– Но вряд ли естественным светом. Эти «факты» были сформулированы так: Керсновская вела переписку со всеми – вы понимаете? – всеми столицами Европы. И стали гадать: о чем?! О, она знает девять языков! Она умна! Это тоже, очевидно, преступление? Она – на все способна!

– Ну, чего нет, того никто не докажет.

– Положим, чаще бывает наоборот: легче доказать то, чего нет, чем опровергнуть ложь.

Аксель Мунте подействовал на меня значительно благотворнее, чем бром. Я даже беззаботно улыбнулась портрету Дзержинского. Затем взяла на себя инициативу в разговоре и повела речь о шахте, о работе, как будто нет у меня никаких забот и будто это не я двое суток не спала.

К щекотливому вопросу первым вернулся майор:

– Вы должны прийти пораньше, зайти в шахтком. Может, вам что-нибудь посоветуют… Кроме того, чтобы вас не искали...

– Меня? Искать? А что я, в прятки играю? И что они могут мне «посоветовать»? Это я могла бы им посоветовать не нападать из-за спины. Для того чтобы они поняли неблаговидность своего поведения, их следовало бы перевоспитать, но это не в моей компетенции. А в пять двадцать я буду там, где надо. И никому искать меня не придется.

На этом разговор закончился.

Уже на лестнице майор меня спросил, хотя в интонации чувствовался не вопрос, а, скорее, утверждение:

– Так завтра вы зайдете к нам?

– Зачем?

– Может быть, попросить о чем-либо…

– Сомневаюсь! Просить... Чего? Справедливости? Так справедливости не просят, а требуют… если есть, от кого ее ожидать. А просят лишь о милости и снисхождении.

– Все же вы, наверное, зайдете.

– Если вы прикажете. А по своей инициативе – нет.

«Гражданская казнь»

Яркий, солнечный апрельский день. Время – 17.15. Пять минут до открытия собрания. Обычно собрать людей нелегко. В ход пускаются приманки: буфет с пивом, даровое кино и прочее. И то люди тянутся, тянутся... И открывается собрание, если ему вообще суждено открыться, с большим опозданием.

Но на сей раз – нет. Время еще не вышло, а места уже все заняты.

Чувствую себя неважно: во рту сухо, и губы будто бумагой обклеены. Боюсь, кабы голос не изменил. Настроение, однако, приподнятое: предстоит борьба, а в борьбе я не сдаюсь. Плохо, что, кроме шоколада, я ничего не ела. Выпила только кружку горького черного кофе.

Вхожу в переполненный зал и останавливаюсь: сесть некуда!

Пока происходит процедура «избрания» президиума, оглядываю зал. Не людей (вижу пятна вместо лиц), а помещение.

Сколько здесь в новогоднюю ночь было развешено моих картин! С какой любовью я их рисовала – «на добрую память» моей шахте!

…Постепенно настраиваюсь на боевой лад. И наступает спокойствие.

Какой-то вихрастый паренек уступает мне место в первом ряду, прямо против трибуны, и сам садится на пол у моих ног. Рядом с ним – татарчонок (они вдвоем сидели на одном месте). Оба паренька не наши: не шахтеры, а рудари. Это видно по въевшейся в кожу каменной пыли.

Дата добавления: 2015-10-16