Глава XXXVII Взгляд на юг

«Лопата! Грабли и мотыга!

Кирка, топор, секач!

И серп, чтоб жать, коса — косить,

И цеп, чтоб зерна молотить.

И вот батрак готов

Работать долго и упорно,

Умеет все, пройдя урок

В тяжелой школе жизни».

Томас Худ «Песня работника»

Дверь у Хиггинсов была закрыта и на следующий день, когда Маргарет с отцом пришли навестить вдову Баучера. От одного из соседей они узнали, что Николаса сейчас нет дома. Он, тем не менее, зашел проведать миссис Баучер прежде, чем заняться своими делами.

У Маргарет и у мистера Хейла на душе остался неприятный осадок после посещения миссис Баучер. Она считала, что муж плохо с ней обошелся, покончив с собой. В ее словах была доля правды, оттого было трудно их опровергнуть. Все же, было неприятно видеть, что все мысли миссис Баучер заняты только собой и собственным положением, — даже несчастных детей она считала обузой и испытывала к ним какую-то животную неприязнь. Маргарет пыталась поговорить со старшими детьми, пока ее отец увещевал вдову, советуя ей обратиться с молитвой к богу, а не просто жаловаться на тяжкую судьбу. Маргарет заметила, что дети искреннее и сильнее оплакивали отца, нежели их мать. Заикаясь от нетерпения, они рассказывали, что папочка был добрым, что он был нежен с ними, что часто исполнял их прихоти.

− А тот, кто лежит наверху, правда папочка? Он не похож на него. Я боюсь его, а я никогда не боялся папы.

У Маргарет защемило сердце, когда она услышала, что мать, требуя к себе сочувствия, водила детей наверх посмотреть на их обезображенного отца. Теперь к глубокой печали в детских сердцах примешался страх перед покойником. Маргарет пыталась занять мысли детей тем, что они смогли бы сделать для матери, а вернее тем, что сам отец попросил бы их сделать. Она больше преуспела в своих попытках, чем ее отец. Дети начали понемногу убирать грязную комнату. Но мистер Хейл рассказывал слабой больной о слишком высоких и малопонятных для нее материях. Находясь в оцепенении, она не могла думать о том, как страдал ее муж перед тем, как решился на этот последний ужасный шаг. Она думала только о том, как гибель мужа повлияла на нее. Она не могла проникнуться мыслью о бесконечном милосердии Бога, который не вмешался, чтобы предотвратить гибель ее исстрадавшегося мужа. И хотя втайне миссис Баучер винила мужа за то, что он поддался отчаянию, и не признавала, что у него была причина совершить самоубийство, вслух она безжалостно ругала всех тех, кто мог тем или иным образом довести его до такого отчаяния: хозяев − в частности, мистера Торнтона, на фабрике которого вспыхнул бунт, и который после того, как вышел приказ о задержании бунтовщиков, забрал свое заявление назад, союз рабочих, представителем которого для бедной женщины был Хиггинс, детей − их было так много, они были вечно голодны и страшно шумели, − все объединились в огромную армию ее личных врагов, по вине которых она стала теперь беспомощной вдовой.

От этих бесконечных неразумных обвинений Маргарет пришла в уныние. И когда они вышли от Баучеров, она поняла, что ей не удастся развеселить отца.

− Это городская жизнь, − сказала она. − Их нервы расшатаны постоянной спешкой и борьбой за существование. Да к тому же эти дома-темницы сами по себе вызывают уныние и беспокойство в душе. В деревне люди больше времени проводят вне дома, — даже дети, и даже зимой.

− Но люди должны жить в городах. А в деревне некоторые приобретают такой закоснелый склад ума, что становятся почти фаталистами.

− Да, я знаю об этом. Я полагаю, и городской, и деревенский образ жизни готовят людям свои испытания и свои соблазны. Жителю города трудно быть терпеливым и спокойным, а деревенский житель редко бывает активным и готовым к необычным и непредвиденным случаям. И тем и другим трудно думать о будущем: горожанам − потому что настоящее полно беспокойства и суеты, селянам − потому что все располагает их к простому существованию, где нет места мечтам и чаяниям.

− Таким образом, и беспрестанная суета, и глупое довольство настоящим приведут к одному и тому же неутешительному итогу. Но эта бедная миссис Баучер! Как мало мы можем для нее сделать.

− И все же мы не смеем оставить ее и не попытаться что-то сделать, хотя наши попытки кажутся такими бесполезными. О, папа! В этом мире так тяжело жить!

− Так и есть, дитя мое. Во всяком случае, мы теперь ощущаем это в полной мере. Но мы были очень счастливы, даже в горе. Каким счастьем стал для нас визит Фредерика!

− Да, так и было, − радостно ответила Маргарет. − Все было так таинственно и запретно, и полно очарования.

Но внезапно она замолчала. Ее воспоминания о приезде Фредерика были отравлены мыслью о собственной трусости. Она всегда презирала в других отсутствие смелости, слабость духа, которая вела к обману. И вот теперь она сама могла назвать себя слабодушной и трусливой! Потом Маргарет вспомнила о том, что мистеру Торнтону известно о ее обмане. Она задумалась, беспокоило бы ее так же сильно мнение о ней кого-то еще. Она пыталась представить, как признается в обмане тете Шоу и Эдит, отцу, капитану и мистеру Ленноксу, или Фредерику. Мысль о том, что брат узнает, что она сделала даже ради его пользы, была самой болезненной, потому что брат и сестра только что обрели взаимную любовь и уважение. Но даже невысокое мнение Фредерика о ней не заставило бы ее страдать так, как страдала она сейчас. Все было незначительным по сравнению со стыдом, давящим стыдом, который она ощущала, думая о встрече с мистером Торнтоном. И все же ей хотелось увидеть его, пройти через этот стыд, чтобы понять, что он о ней думает. Ее щеки пылали, когда она вспомнила, как с пренебрежением отзывалась о торговцах в первые дни их знакомства. Она говорила, что торговле изначально присущ обман: сбывая товары низкого качества, торговцы выдавали их за первосортные или получали кредит под обеспечение, которого на самом деле не имели. Она вспомнила взгляд мистера Торнтона, полный спокойного презрения, когда в нескольких словах он дал ей понять, что в огромной системе торговли все бесчестные сделки, в конце концов, неизбежно приводят к большим убыткам, и что проводить подобные сделки просто ради ничтожного успеха глупо и неблагоразумно, — как в торговле, так и в жизни. Маргарет вспомнила, как она, твердая в своих убеждениях, спросила его, не думает ли он, что, покупая дешево, а, продавая дорого, рынок приводит к росту несправедливости. А ведь справедливость, уверяла она, так тесно связана с идеей правды: она использовала слово «благородной», а отец, поправив ее, сказал, что более точным словом будет «христианской». И как, обвинив в этом мистера Торнтона, она торжествовала в душе.

Но отныне она не в праве презирать никого! Отныне она не в праве проповедовать благородство! Впредь она должна чувствовать себя униженной и опозоренной в его глазах. Но когда она сможет его увидеть? Ее сердце начинало тревожно биться от каждого звонка в дверь. И все же, когда звонок замолкал, она чувствовала странное сожаление и боль разочарования. Было очевидно, что и ее отец ждал мистера Торнтона и удивлялся, почему тот не приходит. Мистер Хейл еще не возобновил свои уроки с учениками, которые отменил, как только здоровье миссис Хейл сильно ухудшилось, поэтому сейчас был занят меньше, чем обычно. Но самоубийство Баучера и необходимость позаботиться о его вдове и детях вернули его к жизни быстрее, чем все размышления. Мистер Хейл не находил себе места весь вечер. Он, не переставая, говорил: «Я ожидал увидеть мистера Торнтона. Думаю, что посыльный, который принес книгу прошлым вечером, должен был передать записку, но забыл. Может сегодня приносили какое-нибудь письмо?»

− Я пойду и спрошу, папа, − сказала Маргарет наконец.

− Постой, вот звонок!

Она тут же села и склонила голову над шитьем, сосредоточившись на работе. На лестнице раздались шаги, но шел только один человек, и Маргарет узнала Диксон. Она подняла голову, вздохнула и поверила, что рада.

− Там пришел этот Хиггинс, сэр. Он хочет повидать вас и еще мисс Хейл. Или, может быть, сначала мисс Хейл, а потом вас, сэр. Он очень странный.

− Пусть он поднимется, Диксон. Тогда он сможет повидать нас обоих и выбрать, с кем он хочет поговорить.

− О! Очень хорошо, сэр. У меня нет желания слушать то, что он говорит. Только если бы вы увидели его башмаки, вы бы сказали, что лучше беседовать в кухне.

− Полагаю, он может вытереть их, − сказал мистер Хейл.

Диксон быстро вышла из комнаты и предложила гостю подняться. Она немного успокоилась, только когда он нерешительно посмотрел себе под ноги, а потом, сев на низкий стул, снял башмаки, вызвавшие недовольство Диксон, и без слов поднялся наверх.

− Служанка, сэр! − сказал он, приглаживая волосы, когда входил в комнату. − Надеюсь, она извинит меня, − он взглянул на Маргарет, − за то, что я в чулках. Мне много пришлось сегодня ходить, а на улицах грязно.

Маргарет подумала, что усталость могла быть причиной того, что Николас непривычно спокоен и покорен. Ему явно было трудно сказать, из-за чего он пришел.

− Мы собирались пить чай, и вы выпьете вместе с нами, мистер Хиггинс, − сказал мистер Хейл с неизменным сочувствием и мягкостью в голосе. − Уверен, вы устали, проведя столько времени вне дома в этот сырой холодный день. Маргарет, моя дорогая, ты не поторопишься с чаем?

Маргарет сама приготовила чай, чем обидела Диксон, которая после смерти своей хозяйки стала очень ревнивой и раздражительной. Но Марта, как и все, кто общался с Маргарет, даже сама Диксон рады были исполнить любое желание молодой хозяйки. И готовность Марты и добрая снисходительность Маргарет вскоре заставили Диксон устыдиться своей обиды.

− Я никак в толк не возьму, почему хозяин и вы должны всегда просить простолюдинов подниматься наверх с тех пор, как мы приехали в Милтон. Бедняки в Хелстоне никогда не поднимались выше кухни, и, доложу вам, они почитали для себя честью находиться там.

Хиггинс не мог решиться заговорить, пока в комнате была Маргарет. Когда она спустилась на кухню, Николас подошел к двери и убедился, что она закрыта. Затем он, собравшись с духом, обратился к мистеру Хейлу:

− Хозяин, − сказал он, − вы не догадаетесь, куда я сегодня ходил весь день. Особенно, если вы помните мой вчерашний разговор. Я искал работу. Я сказал себе, что буду вежливым, и позволю им говорить то, что они хотят. Я придержу свой язык и смолчу, и ничего не стану отвечать. Ради того человека… вы понимаете, − он ткнул пальцем куда-то в сторону.

− Нет, не понимаю, − ответил мистер Хейл, видя, что Хиггинс ждет какого-то одобрения, но он не понимал, о каком «том человеке» идет речь.

− Тот парень, что лежит там, − сказал Николас, опять сделав резкое движение рукой. − Он пошел и утопился, бедняга! Я не думал, что у него хватит смелости лежать спокойно и позволить воде заливать его, пока он не умрет. Баучер, вы знаете.

− Да, теперь знаю, − ответил мистер Хейл. − Вернитесь к тому, о чем вы рассказывали: вы не стали ничего отвечать хозяевам…

− Ради него. И все же не ради него. Где бы он ни был, каким бы он не был, он никогда больше не будет страдать от голода и холода. Но ради его жены и детей.

− Бог благословит вас! − сказал мистер Хейл, вздрогнув, а потом, успокоившись, произнес, затаив дыхание, − Что вы имеете в виду? Расскажите мне.

− Я рассказал вам, − ответил Хиггинс, немного удивленный волнением мистера Хейла. − Я бы не стал просить работу для себя. Но их оставили на мое попечение. Полагаю, я бы направил Баучера на лучший путь. Но это я довел его до смерти, мне и отвечать за него.

Мистер Хейл взял Хиггинса за руку и сердечно пожал ее, молча. Хиггинсу стало неловко и стыдно.

− Ну, полно, полно, хозяин! Среди нас нет человека, который не сделал бы то же самое, да и лучше тоже. Поверьте мне, я никогда не получу даже самой ничтожной работы. Из-за всего того, что я сказал Хэмперу, не говоря уже о его обещании, под которым я бы не подписался − нет, я бы не смог, даже ради них, − он никогда не возьмет к себе на фабрику такого рабочего, как я… не я один остался без работы… многие другие тоже. Я − бедная, бесполезная, паршивая овца. Дети будут страдать от голода, потому что я ничего не могу сделать, если вы, священник, не поможете мне.

− Помочь вам? Но как? Я бы сделал все, но что я могу?

− Вот мисс, − Маргарет вошла в комнату и молча слушала, − часто рассказывала восхитительные истории о юге, про то, как там живут. Я не знаю, как далеко это отсюда, но я подумал, что мог бы поехать туда, где еда дешевая, а заработки неплохие, и все люди − богатые и бедные, хозяева и рабочие − дружелюбны. Вы могли бы помочь мне получить там работу. Мне нет еще сорока пяти, я еще полон силы, хозяин.

− Но какую работу вы могли бы выполнять, друг мой?

− Ну, полагаю, я бы справился с лопатой…

− И за это, − сказала Маргарет, выйдя вперед, − за любую работу, которую вы бы выполняли, Хиггинс, в самом лучшем случае вы бы получали девять шиллингов в неделю. Может быть, десять, от силы. Еда там такая же, как и здесь, разве что у вас мог бы быть небольшой огород…

− Дети могли бы работать там, − ответил Николас. − Я устал от Милтона, так же, как и Милтон устал от меня.

− Тем не менее, − сказала Маргарет, − вы не должны ехать на Юг. Вы не сможете там жить. Вам придется работать при любой погоде. Вас убьет ревматизм. Тяжелая физическая работа в вашем возрасте быстро сведет вас в могилу. Питание там отличается от того, к которому вы здесь привыкли.

− Я не очень привередлив в еде, − сказал Хиггинс, как будто обидевшись.

− Но вы надеетесь получать от мясника мясо каждый день, если работаете, платить за него из этих десяти шиллингов, содержать на них этих бедных детей, если сможете. Я обязана вам сказать об этом, потому что из-за моих рассказов вы загорелись этой идеей. Вы должны ясно представлять себе, что вас ждет. Вы быстро затоскуете от такой жизни. Вы не знаете, какая она. Она проест вас, как ржавчина. Те, кто жили там всю свою жизнь, словно плавают в стоячей воде. Они трудятся день ото дня на огромных пашнях, не разговаривая друг с другом и не поднимая своих бедных, склоненных голов. Тяжелая работа отбивает у них желание мыслить. Монотонность труда притупляет их воображение. Они не любят встречаться после работы, чтобы поделиться мыслями или просто поболтать о пустяках. Они приходят домой зверски уставшие, бедняги! Их ничто не интересует, кроме еды и отдыха. Вы не заведете себе друзей, которых у вас так много в городе. Хорошо это или плохо, я не знаю. Но я точно знаю, что вы не из тех людей, кто сможет выдержать такую жизнь. То, что для них будет покоем, для вас будет вечной каторгой. Не думайте больше об этом, Николас, я прошу вас. Кроме того, вы никогда не сможете оплатить переезд матери и детей туда.

− Я размышлял об этом. Одного дома будет достаточно для нас всех, а мебель из другого служила бы нам. А людям там приходится содержать свои семьи − может быть, шесть или семь детей. Бог помогает им! − сказал он, более убежденный собственным рассказом, чем словами Маргарет. − Да поможет им Бог! И на Севере и на Юге людям нелегко живется. Если работа там надежная и постоянная, а рабочим платят нищенское жалованье, то здесь мы браним деньги, что получаем в один квартал, а в следующем не получим ни фартинга. Конечно, мир находится в таком беспорядке, что мне и любому другому человеку трудно понять, как быть. Он нуждается в исправлении, а кто его должен исправлять, если, как говорит народ, нет ничего кроме того, что мы видим?

Мистер Хейл нарезал хлеб и масло. Маргарет была рада, что отец занят, поскольку понимала, что лучше оставить Хиггинса в покое. Если ее отец начнет обсуждать намерения Хиггинса, тот станет спорить и останется при своем собственном мнении. Поэтому Маргарет разговаривала с отцом на малозначащие темы, пока Хиггинс, незаметно для самого себя не поел основательно. Потом он отодвинул стул от стола и стал прислушиваться к их разговору, но не услышал ничего важного для себя и опять погрузился в задумчивое уныние. Вдруг Маргарет произнесла то, о чем думала некоторое время, но о чем не решалась заговорить:

− Хиггинс, вы искали работу на фабрике Мальборо?

− У Торнтона? − спросил он. − Да, я был у Торнтона.

− И что он сказал?

− Такому парню, как я, невозможно встретиться с хозяином. Надсмотрщик приказал мне убираться ко всем чертям.

− Если бы вы встретились с мистером Торнтоном, − сказал мистер Хейл, − он, возможно, не дал бы вам работу, но он не стал бы разговаривать с вами на таком языке.

− Что касается языка, со мной все так говорят. Для меня это не имеет значения. Я не пугаюсь, когда меня выгоняют. Правда в том, что меня не желают видеть ни там, ни где-то еще, как я понял.

− Но если бы вы встретились с мистером Торнтоном, − повторила Маргарет. − Вы не сходите еще раз… слишком трудно просить, я знаю… Но, может, вы пойдете завтра и попросите его? Я была бы рада, если бы вы пошли.

− Боюсь, что это будет бесполезно, − сказал тихо мистер Хейл. − Будет лучше, если я сам поговорю с ним.

Маргарет все еще смотрела на Хиггинса, ожидая ответа. Ему было трудно сопротивляться ее печальному, нежному взгляду. Он тяжело вздохнул.

− Мне придется прищемить хвост своей гордости. Если бы это было нужно мне, я бы продолжал голодать. Я бы скорее ударил его, чем попросил об одолжении. Я бы скорее себя избил. Но вы − необычная девушка, прошу прощения, и не держите свои мысли при себе. Я сделаю постное лицо и так пойду завтра. Не думаете же вы, что он даст мне работу. Этот человек скорее сунет руку в огонь, чем уступит. Я делаю это только ради вас, мисс Хейл, и впервые в своей жизни я уступаю женщине. Ни моя жена, ни Бесс не осмеливались так со мной говорить.

− Все, что я могу сделать, это поблагодарить вас, − сказала Маргарет, улыбаясь. − Хотя я не верю вам: я полагаю, что вы уступали жене и дочери так же часто, как и большинство мужчин.

− А что касается мистера Торнтона, − сказал мистер Хейл, − я передам с вами записку для него, которая, я осмелюсь сказать, гарантирует, что вас выслушают.

− Я сердечно благодарен вам, сэр, но я буду ходить своими ногами. Я не выношу, когда мне покровительствует тот, кто стоит в стороне от дела. Вмешиваться в ссору между хозяином и рабочим все равно, что вмешиваться в ссору между мужем и женой, что бы там ни было. Нужно быть очень мудрым, чтобы сделать человеку добро. Я встану на караул у двери сторожки. И буду стоять там с шести утра пока не смогу поговорить с ним. Но я бы охотнее подметал улицы, если бы нищие не хватались за такую работу. Не надейтесь, мисс. Скорей из камня потечет молоко. Я желаю вам доброй ночи и благодарю вас.

− Вы найдете ваши ботинки у огня в кухне. Я поставила их сушиться, − сказала Маргарет.

Он повернулся и пристально посмотрел на нее, а потом, утерев глаза худой рукой, вышел.

− Какой гордец этот человек! − сказал мистер Хейл, которого немного встревожило то, как Хиггинс отклонил его ходатайство к мистеру Торнтону.

− Да, − согласилась Маргарет, − но гордость и делает его человеком, которого нельзя не уважать.

− Забавно видеть, как он уважает мистера Торнтона за то, что у того похожий характер.

− Во всех северянах есть твердость, папа, разве нет?

− Боюсь, бедному Баучеру ее недоставало, как недостает и его жене.

− Судя по их манере говорить, я могу предположить, что в них есть ирландская кровь. Мне интересно, что у Николаса получится завтра. Если он и мистер Торнтон переговорят, как мужчина с мужчиной…если Хиггинс забудет, что мистер Торнтон − хозяин, и поговорит с ним так же, как с нами… И если мистер Торнтон будет достаточно терпелив, чтобы выслушать его по-человечески, а не как хозяин…

− Наконец ты отдаешь должное мистеру Торнтону, − сказал мистер Хейл, ущипнув ее за ухо.

У Маргарет странно защемило сердце, и она ничего не смогла ответить.

«О! − подумала она, − если бы я была мужчиной, если бы я могла завтра пойти к нему, выслушать его упреки и честно сказать ему, что знаю, что заслужила их. Как тяжело терять его, как друга, именно тогда, когда я начинаю ценить его! Как нежно он относился к моей дорогой маме! Если бы она еще была жива, я бы так хотела, чтобы он пришел, и тогда я наконец узнала бы, как низко пала в его глазах».

Дата добавления: 2015-10-16