Глава XXVI Мать и сын

«Я понял, что святое место отдыха

Все еще неизменно».

Миссис Химанс «Записки женщины»

Когда этим утром мистер Торнтон вышел из дома Хейлов, он был ослеплен и ошеломлен своей страстью. Он чувствовал себя так, будто Маргарет — такая хрупкая и деликатная — вдруг превратилась в грубую торговку рыбой и сильно его поколотила. Он физически ощущал боль — его голова гудела, а пульс был частым и прерывистым. Он не мог выносить шума, яркого света, бесконечного грохота и движения на улице. Он называл себя дураком за то, что так страдает, тем более, что сейчас он даже не мог припомнить причину своего страдания и понять, стоит ли она таких мучений. Ему стало бы легче, если бы он просто мог сесть на пороге и заплакать, как ребенок, который поранился. Он сказал себе, что ненавидит Маргарет, но исступленное, острое чувство любви подобно молнии поразило его в тот момент, когда он уже готов был выразить свою ненависть словами. Он находил величайшее утешение в своих муках и в том чувстве, о котором сказал ей, — даже если она будет презирать его, относиться к нему с гордым, надменным безразличием, ― он ни на мгновение не перестанет любить ее. Она не заставит его измениться. Он любил ее и будет любить ее, и не будет замечать ни ее презрения, ни этой жалкой телесной боли.

Он остановился на мгновение, чтобы осознать твердость и ясность своего решения. Мимо проходил омнибус, направляясь за город. Кондуктор подумал, что джентльмен поджидает его, и остановил транспорт у тротуара. Мистер Торнтон был не в силах извиняться и объясняться, поэтому он просто сел в омнибус, и его повезли мимо длинного ряда домов, затем мимо особняков с аккуратно подстриженными садами, пока омнибус не добрался до деревень, а позднее — до маленького провинциального городка. Там все пассажиры вышли, то же сделал и мистер Торнтон и, поскольку все пошли пешком, он тоже пошел вместе со всеми. Он шел полями быстрым шагом, потому что быстрые движения облегчали душевные муки. Он смог вспомнить все, что произошло — ту, кого он должен выбросить из памяти, и собственный глупый, нелепый поступок. Будь он в здравом уме, он без труда предсказал бы самому себе, что этим все и кончится. Неужели его очаровали эти прекрасные глаза, эти мягкие полуоткрытые губы, которые он видел вчера так близко? Он не мог даже избавиться от воспоминаний, что она была там, что ее руки обнимали его, всего один раз… и больше — никогда. Он только мельком видел ее, не поняв ее совершенно. Она была то смелой, то робкой, то нежной, то ― надменной и гордой. И позже, каждый раз размышляя над этим, он представлял ее снова и снова, чтобы окончательно забыть. Он представлял ее в любом наряде, в любом настроении и не знал, какой она ему нравится больше всего. Даже этим утром ― как величественно она выглядела! Как сверкнули от возмущения ее глаза! Вчера она разделила с ним опасность, а сегодня она совершенно не заботилась о нем.

Если утром мистер Торнтон, по своему собственному признанию, вел себя как дурак, то и днем он не стал намного умнее. Все, что он приобрел за время своего шестипенсового путешествия на омнибусе, — твердое убеждение, что такой, как Маргарет, никогда не было и никогда не будет. Что она никогда не любила его и никогда не будет любить. Но что ни она и никто в целом мире не помешает ему любить ее. Поэтому он вернулся на маленький рынок и сел в омнибус, чтобы отправиться назад, в Милтон.

Время уже близилось к вечеру, когда он сошел с омнибуса возле своего склада. Знакомые места заставили его мысли войти в привычное русло. Он знал, как много ему нужно сделать на фабрике — больше обычного — из-за вчерашних беспорядков. Ему нужно встретиться со своими коллегами-магистратами. Он должен закончить приготовления, начатые утром, чтобы успокоить своих новых рабочих—ирландцев и обеспечить им безопасность. Он должен защитить их от всех случайных столкновений с недовольными рабочими Милтона. И наконец, он должен вернуться домой и встретиться с матерью.

Миссис Торнтон просидела в столовой весь день, в любую минуту ожидая услышать, что мисс Хейл приняла предложение ее сына. Она вздрагивала всякий раз, заслышав в доме внезапный шум, подхватывала наполовину законченную работу и начинала усердно работать спицами, хотя ее глаза плохо видели сквозь затуманенные стекла очков, а руки дрожали. Дверь открывалась много раз, и каждый раз какие-то бездушные люди приходили по каким-то незначительным поручениям. И тогда мрачное, застывшее выражение на лице миссис Торнтон сменялось отчаянием, столь необычным для такой суровой женщины. Она заставила себя не думать обо всех печальных переменах, которые ожидают ее после женитьбы сына. Она стала размышлять о домашних делах. Молодоженам понадобится новый запас белья. И миссис Торнтон, принеся в комнату корзины, полные скатертей и салфеток, начала перебирать их. Белье, что принадлежало ей и было помечено буквами Дж. Х. Т. (Джордж и Ханна Торнтон), лежало вперемешку с тем, что принадлежало ее сыну — купленному на его деньги и помеченному его инициалами. Некоторые вещи, с инициалами Дж. Х. Т., были из старинного голландского камчатного полотна — очень тонкого и изысканного — такого больше не ткали. Миссис Торнтон долго смотрела на эти вещи — когда она вышла замуж, они были ее гордостью. Затем, нахмурив брови и крепко сжав губы, она осторожно отпорола буквы Дж. и Х. Она долго искала ярко-красную нить, чтобы вышить новые инициалы, но вся нить была уже использована, и миссис Торнтон не решилась послать за новой. Она пристально смотрела на пустоты, оставшиеся от букв. В памяти пронеслись видения из прошлого; ее сын был главным и единственным воспоминанием — ее сын, ее гордость, ее собственность. Он все еще не пришел. Бесспорно, он был с мисс Хейл. Новая любовь заняла ее место в его сердце. Ужасная боль — приступ ревности — пронзила миссис Торнтон, она не знала, телесная или душевная это была боль. Но ей пришлось сесть. Через мгновение она уже стояла, так же прямо, как и всегда. Впервые за весь день миссис Торнтон мрачно улыбнулась — она была готова радостно встретить победителя, который никогда не узнает, какое горькое сожаление испытывает его мать из-за его женитьбы. Но в этих размышлениях будущей невестке было уделено мало места. Она должна стать женой Джона. Место миссис Торнтон, которое займет мисс Хейл как хозяйка дома, было едва ли не самым ценным приобретением, достойным увенчать даже наивысшее счастье. Достаток и уют в доме, пышное и прекрасное белье, уважение, любовь, покорность, множество друзей — все будет таким же естественным, как драгоценности на мантии короля, и не нужно будет задумываться о ценности каждой вещи в отдельности. Выбор Джона сделал бы и кухарку королевой. С другой стороны, эта мисс Хейл была не так уж плоха. Если бы она была милтонской девушкой, миссис Торнтон определенно полюбила бы ее. Она была остра на язык, у нее был и вкус, и характер, и изюминка. Конечно, она была ужасно предвзята и невежественна, но что можно ожидать от южного воспитания? С болью в душе миссис Торнтон признала, насколько Фанни уступает Маргарет, и на этот раз она резко говорила со своей дочерью, раздраженно ругала ее, а потом, будто бы раскаявшись, взяла «Комментарии» Генри^[20] и попыталась сосредоточиться на чтении вместо того, чтобы продолжать заниматься осмотром столового белья, что приносило ей удовлетворение.

Наконец раздались его шаги! Она слушала их, поспешно дочитывая предложение. Глазами пробегая текст и механически про себя повторяя слово за словом, она слушала, как он вошел в дом. Ее ожившие чувства улавливали каждое его движение: вот он уже возле вешалки для шляп… вот возле самой двери. Почему он медлит? Лучше ей узнать самое худшее.

И все же она не подняла голову от книги и не взглянула на него. Он подошел близко к столу и стоял там, ожидая, пока она закончит читать отрывок, который так увлек ее. С усилием она взглянула на него.

— Ну, Джон?

Он знал, что означает этот короткий вопрос. Но он окаменел. Ему хотелось ответить жестом — из-за горечи на сердце он едва мог говорить, но его мать заслуживала лучшего ответа. Он встал позади нее, чтобы она не могла видеть его лица, и, наклонившись к ее бледному, застывшему лицу, поцеловал, пробормотав:

— Никто не любит меня… никому я не нужен, кроме тебя, мама.

Мистер Торнтон отвернулся и стоял, склонив голову, чтобы скрыть выступившие слезы. Миссис Торнтон встала и неверной походкой подошла к нему. Впервые в жизни сильная женщина чувствовала себя слабой. Она положила руки ему на плечи — миссис Торнтон была высокой женщиной. Она посмотрела ему в лицо и заставила его посмотреть на нее.

— Любовь матери дана Богом, Джон. Она длится вечно. Девичья любовь, как облако дыма, меняется от дуновения ветра. Она не любит тебя, сынок, правда? — миссис Торнтон стиснула зубы и оскалила их, как собака, защищающая щенка.

Он потряс головой.

— Я не подхожу ей, мама. Я знал это.

Она выдавила слова сквозь сжатые зубы. Он не слышал, что она сказала, но по ее взгляду он понял, что это проклятие. И все же ее сердце часто забилось — он снова принадлежал ей.

— Мама! — сказал он поспешно. — Я не могу слышать грубых слов в ее адрес. Пощади меня… пощади меня! Я очень слаб из-за своих страданий. Я все еще люблю ее. Я люблю ее еще сильнее.

— А я ненавижу ее, — сказала миссис Торнтон тихим безжалостным голосом. — Я пыталась не питать к ней ненависти, когда она стояла между мной и тобой, потому что… сказала я себе… она сделает его счастливым. И я бы жизнь отдала за это. Но теперь я ненавижу ее за все твои страдания. Да, Джон, не нужно прятать свою боль от меня. Я — мать, которая поддержит тебя, твоя боль — моя мука, и если ты не можешь ненавидеть ее, то я буду.

— Тогда, мама, ты заставишь меня любить ее сильнее. Ты несправедливо относишься к ней, а я должен это уравновесить. Но зачем мы говорим о любви и ненависти? Она не любит меня, и этого достаточно… с избытком. Давай больше не будем возвращаться к этому. Единственное, что ты можешь сделать для меня, не произносить больше ее имени.

— Мне это не трудно. Я только хочу, чтобы она и все ее родственники выметались туда, откуда приехали.

Он стоял, не двигаясь, уставясь на огонь, минуту или две. Когда она взглянула на сына, на ее потускневшие глаза навернулись жгучие слезы. Но когда он снова заговорил, она, как и прежде, выглядела мрачной и спокойной.

— Выписаны ордера на арест трех человек из-за заговора, мама. Вчерашний бунт помог закончить забастовку.

Миссис Торнтон и ее сын больше не упоминали имя Маргарет. Они вернулись к своей обычной манере разговора — говорили о фактах, не касаясь чувств. Их голоса и тон разговора были спокойными и равнодушными. Незнакомец, случайно услышавший их, подумал бы, что он никогда не видел такого холодного безразличия в обращении между матерью и сыном.

Дата добавления: 2015-10-16