Воспоминание о друге детства. Горький урок войны.

(В честь друга моего детства погибшего Григория Колмыкова.)

-Дедушка скажи, почем у тебя повязка на глазу, морщины на щеках и шрамы на лбу?

- Милые мои друзья, это следы жестокой войны и тяжелого труда.

И.Д. Турецкий

От осенних заморозков и холодных ветров корчится осиротевшая земля в ожидании снежного одеяла. Шершавым языком непогода слизнула божественную красоту осени. Листья деревьев последним дыханьем туманной дымкой окутали лес, желтым ковром легли на землю. Голые ветки покрылись тонкой пленкой льда, зябко звенят на колючем северном ветре, вызывают холодную дрожь по всему телу. Дымчато-оранжевая одинокая тучка как лохматый сибирский кот крадется между звезд по мутному небу, предвещая непогоду. Грузные пестрые тучи, её спутники, низко плывут по горизонту, как дойные коровы по цветущему лугу. К вечеру мохнатые снежинки, как гнус закружились в воздухе, белой пряжей заткали всю округу, молочной пеной повисли на деревьях и игральных снарядах двора. Всё это предвещало приход зимы.

Я вышел на балкон, влетающие в форточку снежинки покружились в воздухе как оборотни, и мелкими росинками попали на щеки, на одежду, словно вестники метели. Неприятные ощущения мороси и дрожи сковали суставы. Стая голубей прилетела к скамеечке на дворе в надежде чем-то поживиться. Посредине двора кряжистое словно нагнутое дерево с сучьями, придавленными снегом своими ветками касались земли, и служило стартовой площадкой для подъёма к вершинам. Я припомнил, как ты, мой внук, Роман, с друзьями лазил по ним летом, какое вы испытывали удовольствие от этого. Увлеченные строительством халабуды, ватага мелких сорванцов бегала целый день по двору, как будто в этом и заключается вся жизнь со всеми её поисками счастья. Никого и ничего вы не замечали вокруг. Видя ваше беззаботное детство, приятные воспоминания о моём друге детства вдруг нахлынули на меня волной.

Я вспомнил своего друга Гришку, он говорил, бывало: я залезу на самую вершину самого высокого дуба и заиграю на своей балалайке так, что все певчие птицы из округи слетятся ко мне, прославляя сводный птичий хор и неувядаемую красоту природы, неповторимое её творение – человека. Думал ли в это время этот обаятельный талантливый мальчик, что через каких-то десять лет слепая юношеская любовь приведет его по кровавой дорожке штрафного батальона в седую вечность и не оставит о себе доброй памяти потомкам...

Я вспомнил тропинку, по которой вы бегали с Надинкой, она была уже под снегом. В голубом сарафанчике, на фоне высоких деревьев, она казалась дюймовочкой с распущенными косичками, и, не помня себя, бежала за тобой. И какая-то невидимая тоска сдавила душу мою и невольно слеза закрыла взор мой на божественную картину прихода зимы. Я увидел добрую сказку о таком далеком и дорогом в памяти мне детстве и счастливой юности, овеянной первой любовью. Но война, в крови и слезах утопила её. Да так, что холодком в сердце постучалось и отозвалось невозвратимые годы юности. Второй год лилась солдатская кровь, страдали и погибали мирные жители, и в невероятных мучениях и страданиях умирали невинные детские души. И теперь я рад, что жив, хоть и покалечен войной, что вижу вас, мои внуки, что могу вам повествовать всю мою жизнь дословно из первых рук.

Из госпиталя возвращался я тогда в свою действующую часть на фронт, железнодорожная станция гудела как пчелиный улей при роении. Группа офицеров и солдат, стоя у летнего буфета в сопровождении баяна пели песню о походе Ермака. Десятки мужских голосов в звуки баяна слились в грозную бурю народного гнева, призывая к смертельной борьбе. На перроне в окружении молодёжи группа матросов выбивали яблочко, сопровождая криками “полундра” - боевым кличем морского флота, вызывающий повсеместно, смертельный страх у врагов. Разношерстная шумная толпа провожающих прижала к перилам призывников. Они без головных уборов, наклонив стриженые головы, слушали напутственную проповедь священника. В позолоченном подряснике, с образом божьей матери на груди и крестом в руках, с ниспадающими на плечи седыми кудрями, он всем своим видом олицетворял апостола, низвергающего распятием нечистую силу. Горькой накипью выплеснулся из толпы женский плач. Вероятно, получившая похоронку на мужа вдова теперь провожала сына, чтобы отомстить за отца и поруганную родную землю. Неудержимая Русская душа в любой обстановке не расстается с песней и пляской. Девушка под гармонь задорно пела, провожая милого в армию: Я наказ тебе даю, беспощадно бей врага за любовь и Родину мою! Вся обстановка станции предвещала непременную победу над врагами.

Для обмена воинского предписания на проездной билет я пробирался к воинской кассе и услышал знакомую мне мелодию. Войдя на вокзал, я увидел музыканта, исполняющего её на скрипке. Он кивнул головой, приветствуя меня, и продолжал играть. Это был Гришка. Неповторимая наша мелодия унесла меня в далёкое детство, к вековому дубу, стоявшему посередине двора, о котором я когда-то писал. На могучих сучьях дуба под крышей зеленого шатра, как в спортивном зале, играла куча мала детворы. Как по канату, по тонким сучкам мальчишки с палкой, словно белки, сновали туда-сюда. На другой стороне увесистой кроны девочки венчали кота с кошкою, посыпая их свежими листьями. Пролетающий мимо воробей не сел на любимый сучек, потому что там уже не было места, он обогнул дуб и притаился на ветвях у соседей. Смотрит, чем бы поживиться, но увидев кошек, зачирикал и был таков.

Теперь, наблюдая за дубом из своего окна, я вспоминал и вспоминал. Передо мной прошли, казалось бы, всё детство и юность. Остановись прекрасное мгновение, не уноси с собою время! Но, увы! Время не послушало и пошло дальше, своим путём. Очарованные музыкой фронтовики и весь остальной люд, провожавший их, не услышали сигнала о посадке. Но, когда сильнее ударил колокол, Гриша перестал играть, толпа дрогнула и началась посадка. По стихийно образованному проходу ему помогли сесть, через двери в “пульманский” вагон, приспособленный для перевозки людей. Сесть через двери вагона не было ни какой возможности. Даже крыши вагонов, были облеплены людьми, как мухами грязный стол. Я подошел к окну отправляющего поезда, две пары сильных рук помогали мне влезть в вагон через открытое окно. Гришка пригласил меня сесть с ним рядом на нижнюю полку двухъярусных нар. Всю ночь до рассвета мы проговорили с ним.

Утром он заснул, я подошёл к окну, в утреннем рассвете, мне показалось, что не поезд идет, а земля со всеми ужасами воины движется на меня, как будто говорит: смотри и запоминай! Разломанные трубы у сгоревших крестьянских хат, зияли черными пастями от дыма как скорбные памятники среди пепла и домашней утварью, сгоревшей деревенской хате. Я и сейчас помню, как едкий запах дыма горящего зерна на развалинах элеватора слезоточил глаза и перехватывал дыхание. Дымящие развалины скотных дворов чадили навозной гарью и жареным мясом от сгоревшего скота. Ветреная мельница за развалинами крытого тока раскачивалась подобно маятнику и болталась в воздухе своими разбитыми крыльями. Проводник объявил: следующая остановка “Н”, кто-то со вздохом сказал, что недавно справляли полувековой юбилей этого молодого промышленного города. Проезжая по его территории я увидел не развалины города, а сплошное месиво бетона, железа и земли. Кое-где кровавые лоскутья одежды, с частями человеческих тел висели на торчащей арматуре бетонных плит. На краю города в развалинах доменной печи вокруг костра толпились чудом уцелевшими люди, вероятно готовившие себе еду. Вечно враждующие между собой собаки и кошки, теперь терлись возле их ног. В загородном парке, между насажденными фруктовыми деревьями на широких аллеях, теперь иссеченными пулями, в два ряда прямыми бесконечными линиями стояли берёзовые кресты, на некоторых из них висели немецкие каски, как посмертная награда немецким офицерам. Мне показалась, что под крестами не земляные холмики, а сами трупы фашистских рыцарей, не кресты, а копья и мечи, сделанные русскими умельцами, торчали из их тел.

Гордость за свой народ, который так хоронил врага, и за его армию придавала мне уверенности в неизбежную нашу победу. История не знает такой силы, способной победить наш народ. Уже который год земля ждет пахаря, он приходит, но не сеять зерно, а защитить её от врага. А если придется героический пасть на грудь родной земли, то она отблагодарит тем, что вырастит поколение, которое будет помнить и чтить наш подвиг, совершённый, ради жизни наших потомков.

Когда мы доехали до станции моего назначения, при расставании Гришка с хмельной улыбкой сказал мне:

- Встретимся на Параде Победы! Ни он, ни я тогда не знали, что в день Победы он будет лежать в земле, а я с тяжелым ранением в госпитале. Почему мы не поменялись тогда местами, почему Бог именно меня оставил в живых? – я теперь часто задаюсь этим вопросом…

Я был направлен в часть, на должность командира разведывательной роты, которая стояла в обороне. На левом фланге её передовой линии был оборудован саперами наблюдательный пункт. Изучая местность, я увидел на нейтральной полосе солдат, ползущих к передовой, волоча за собой попарно на парашютных стропах брёвна. Откуда-то низко пролетела “рама”, захлопали наши зенитки, но было уже слишком поздно, "рама" была на расстоянии, вне зоны поражения цели. Опоздали наши девочки, - подумал я, но вот немецкие мальчики не опоздали: навесным огнём, с шестиствольного миномета “Андрюшка” смешали с землёй обломки брёвен и тела ползущих солдат. От свежего запаха крови и пороховой гари кружилась голова, луна из-за черной тучи, поглядела на эту ужасную картину, отодвигая её как занавес. Как бы показывая богу и говоря: погляди на своих чад, что они делают со своими собратьями? С крестом на груди, на котором, сын твой, нес мучения ради мира на земле, они теперь безрассудно убивают людей. Даже Всевышний не мог разделить и остановить эту кровопролитную войну, все вокруг обрело темный оттенок и стало напоминать картину ада.

Потрясённый и испуганный, наблюдая за это картиной, я увидел ползущего в нашу сторону солдата. Он то поднимался на четвереньки, то падал на грудь, и, впиваясь пальцами в землю, продвигался вперед. Посланный навстречу солдат помог добраться ему до нашего убежища. Когда внесли его в наблюдательный пункт, то по лицу его нельзя было определить, не то что личность, но и возраст человека. Лицо, обросшее бородой и покрытое грязью с кровью, было похоже на смертную маску.

Фельдшер осмотрел солдата и направил его для дальнейшего досмотра в санбат. Какие-то, неведомые чувства подтолкнули меня сопровождать его. В санбате хирург осмотрел его и спросил:

- Это Ваш солдат?

- Нет, - ответил я - но я испытываю к нему близкие, и невероятно теплые чувства.

Хирург подошел ко мне и сказал с тихим уставшим хрипом, как будто видел такое не раз:

- В таких случаях, нам остается только ждать,- и распорядился приготовить его к операции.

Раненный солдат попросил пить, что-то с тяжестью и болью екнуло во мне, когда я расслышал знакомый голос. Я подошёл к нему, он мутными глазами, как художник натуру осматривал меня с ног до головы, потом тихо как бы сожалея, сказал, приподнимаясь на подлокотниках:

-Иван и ты тут?

Тогда я понял, что это Гришка. Осторожно обнял его, неловко по-солдатски поцеловал его соленную от крови и слез щеку. Потом хирург отозвал меня в сторону и тихо сообщил:

- К сожалению, ему недолго осталось жить, а потому я разрешаю Вам поговорить с другом! Гришка, поддержанный уколами, рассказал о прохождении службы в штрафном батальоне, если можно назвать это службой. Я не стану повторять пережитые унижения и мучения человека, чтобы не отбить у другого человека любовь к жизни. А вот как попал, в штрафной батальон поведаю.

После нашей разлуки поезд, в котором мы ехали немцы разбомбили, и тем самым, не допустили до линии фронта. Оставшихся в живых солдат отвели в прифронтовой поселок для формирования и пополнения состава. Штабных работников разместили по квартирам, он работал писарем в строевой части. На квартире, куда он попал, молодая дочь лесничего, теперь уже солдатская вдова, увела его на кордон. После формирования восстановленная часть отправилась ночью по тревоге на фронт. Он, опьяненный любовью и самогоном, крепко спал, и не слышал сигнала тревоги, а она не разбудила, и не сказала посыльным о его месте нахождении. Знала ли она тогда, что её слепая любовь, подвергнет его смертельным мучениям?

На второй день, патрули, еще не доспавшего Гришу привели в комендатуру, и военный трибунал, как дезертира, приговорила его к отбыванию наказания в штрафном батальоне. И с тех пор пошла его служба по кровавой дороге штрафного батальона, в конце которой в истории его болезни было написано: боец штрафного батальона, Колмыков Григорий Семенович, рождения 1917–го года, умер от ранения в живот, и посмертно реабилитирован.

Ох, Гришка-Гришка, ты не играл своё веселье, не нёс к постели невесту на руках, в какой стране твоя могила, в чьей земле покоится твой прах? – писал я о нём, спустя много лет. Только ветер в краю забвения печально загудит над твоей могилой, и возможно уже никто, кроме меня, не окропит её слезами. Но знай, пока живы мы, фронтовики, никто не забыт и ничто не забыто!

И тебя, мой друг Гриша Колмыков, я всегда вспоминаю и поминаю в светлые майские дни нашей с тобой Победы. Была великая война, сколько крови пролито, нет тому мерила. Кровь, невинно пролитая русским народом, остановила, и победил фашизм.

- Союз Советских Социалистических Республик, под руководством Сталина и партии коммунистов врагами не рушим! – кричали в рупоры громким гудящим голосом и вторящим эхом со всех сторон. Громко звенели салюты и долго гудели в ушах оглушительные крики: Ура!!! А я лежал в госпитале на больничной койке и вспоминал тебя Гришка, нашу с тобой войну, наши мученья и боль от изнывающих ран. Они и до сих пор болят. От оглушительных звуков канонад в честь победы тряслось всё тело, по старой привычке хотелось куда-то скрыться или спрыгнуть с кушетки и припасть к земле. Припасть и целовать эту землю, в которой лежишь ты, мой друг, и еще много-много солдат, так и не доживших до этого счастливого дня. Напуганным и изнурённым войной, голодом и недосыпанием нам хотелось в тот момент тишины. Тишины Мира. Это был наш с тобой тихий праздник! Это была наша с тобой, выстраданная Победа! Ну, где же ты, Гриша?

Может быть сыро, но справедливо, описано мною прожитое и увиденное, но правда вещь упрямая, её можно о хулить, но не возможно ни скрыть, ни заменить красиво написанной ложью. Ведь рано или поздно время выплеснет её на поверхность истории и всё расставит по своим местам, хотелось бы нам этого или нет.

Дата добавления: 2015-10-16