Глава 11. Совсем осерчал царь Данило

Совсем осерчал царь Данило. Похищение, а точнее исчезновение ученого отрока Никиты всколыхнуло все царство. Поползли слухи, один невероятнее другого. Все начинания, все верфи и пристани... что было делать, непонятно. А теперь еще и донесение из посольского указа в Эррогане. Нет, нет, сам посол Ариан Николаевич Растолчин человек верный, и врать бы никогда не стал. Но как поверить всем этим депешам. Никита, можно сказать, последняя надежда всего Данилина царства – и разгуливает в форме заморского морского пехотинца, любезничает с чужеземцами… Что произошло? Колдовство? Позарился на посулы и роскоши? Впрочем, что здесь говорить. Никиту и обвинить-то сложно: он из Волшебного Мира. И зачем ему болеть за эту землю?

Окаянные селивановцы, вооруженные и обученные заморцами, терзали юг страны. И не было видно ни единого просвета в этой отчаянной ситуации.

Внезапно царь встал, отряхнулся… Внутри возникла какая-то особая злоба:

- Да что это я! Хватит! Как бы там ни было, но хватит!

Он вышел во двор, подозвал слуг и попросил седлать ему Конька-Горбунка.

- Ваше Величество! Вам же по статусу положено Буцефала огнедышащего!

- Знаете, куда я вас сейчас пошлю с вашим статусом!!! Горбунка мне, и точка. Кстати, саркабский правитель давно мечтал о Буцефале. Разузнайте между делом, не хочет ли он его купить.

От таких слов у слуг рты пораскрывались от удивления. Некоторые осуждающе, некоторые с жалостью покачали головами. Вскочив на Горбунка, царь помчался на Гороховские верфи. Царская мантия волочилась по земле, корону приходилось придерживать рукой. Он остановился возле одного из поворотов и торопливыми движениями расстегнул мантию. Ну улице толпа простого люда несколько опешив от удивления, наблюдала картину царя, скачущего без свиты на Коньке-Горбунке. «Ну вот, - подумал царь, - самое время для исторического поступка. Пусть будет народу хотя бы что вспомнить…». Стянув мантию на песцовом меху, он бросил ее вниз и сказал: «Берите с царского плеча, продайте купцам да между собою поделите!». Но, судя по реакции народа, исторического поступка не получилось: толпа просто тупо глазела на происходящее, как непонимающий бык, жующий сено. «Ну и хрен с вами!» – подумал царь, снял корону, вытер выступивший пот… «Нда, в этой же бандуре килограмма три, не меньше».

На верфи стояло гробовое молчание. Работники, узнавшие об исчезновении Никиты, частью разошлись по домам, частью по кабакам города Горохова. Осталась только горстка мастеров, старец Нестор да кузнец Мокрута. Они сидели в здании правления и угрюмо молчали.

- Что делать будем? – спрашивал старший литейщик.

- Возвращать нужно людей на завод, - твердо произнес Мокрута.

- А что толку? Кто будет теперь всем руководить? Кто все секреты мастерства волшебного знает?

- Ну, мы ведь знаем что-то? Могли бы многое и сами додумать?

- И-эх. Пропала наша держава, - процедил сквозь зубы мастер-корабельщик.

Царь, зайдя на территорию верфи, остолбенел. Погасшие литейные печи, пустующие цеха, брошенные инструменты и заготовки… Словно все люди в одно мгновение испарились. Его охватило горькое, ни с чем не сравнимое чувство, понять которое может лишь тот, кто достигнув цель своего путешествия ради чьего-либо спасения, застает лишь развалины и пожарища. Гнев смешанный с унынием… Долго ходил он по цехам, пока не нашел в одном из уголков приунывших мастеров, которые оставались.

- Что случилось, мастера-умельцы? Где все остальные?

- Ушли, царь батюшка…

- Как ушли?!!!

- Пешком, царь батюшка…

Царь гневно затопал, потом остановился, и несколько раз глубоко вздохнул. Властным голосом призвал к себе он Мокруту, и сказал:

- Веди меня кузнец к тем мастерам, которые более всего надобны. Сам, словом царским своим буду их уговаривать, а слово мое крепкое, мечом подтвержденное да огнем запечатанное…Кто не внемлет слову моему по-хорошему, того и я жалеть не буду…

Выйдя на берег Гороховки, царь окинул глазами спокойные речные просторы, жадно вдохнул воздух, пропитанный водной прохладой. В заводях недвижим стоял рыжеющий тростник. И ничто не нарушало этой первобытной тишины. Царю не хватало воздуха, его душила, словно удавка, глубокая обида за народ. Нет, не во власти было дело… Власть уже порядком ему надоела, и когда бы можно было ее сбросить, словно тяжкую ношу, он бы с удовольствием это сделал. Обидно было именно за народ, что сдавался в чужеземное рабство, отрекаясь от собственного корня, шел медленной поступью на свою погибель. Утратив веру и всякую духовную силу, утратив самое себя. «Поелику же кто чтобы что-то получить, утратит душу, то пользы не будет иметь» - вспоминалось царю вычитанное откуда-то изречение.

Постояв немного, они с Мокрутой двинулись к мастеровому поселку, недавно выросшему на самом берегу реки. Грубо сколоченные хибары, обитые горбылем и обрезками, крытые мхом, - они словно нищие, столпились на песчаном пологом берегу. На улочках поселка не было видно людей; в воздухе чувствовалось что-то грозное, настороженное.

Они подошли к одной из хибар. Раздался хриплый собачий лай.

- Отворяй, ливарник Вакула! Сам царь к тебе, окаянному, пришел! – закричал Мокрута.

За дверью послышалась возня, потом дверь со скрипом приоткрылась и оттуда показалась нечесаный рыжий парень, который бессмысленно хлопал глазами, будто спросонья.

- Ну здравствуй, ливарник… - царь строго посмотрел на растерявшегося парня.- Что же ты, Вакула, оставил верфь… Али я приказ такой давал?

- Сми… луй..луйсь, царь батюшка!!! – оторопел Вакула. В окнах соседских хижин показались любопытные глаза.

- Что же вы, окаянные, об Отечестве своем забыли? – царь медленно обернулся вокруг, на глазах его от внутреннего напряжения выступили слезы, - не лишь мое ведь то наследие, но и ваше… Вам оставлено, да завещано из рода в род передавать, преумножая и украшая. А вы? Разбежались, словно тараканы, а кто же будет защищать дом ваш, землю вашу, кровью отцов и дедов политую? – на этом голос царя сорвался, но затем вновь окреп, зазвенел металлом. Сама его невысокая и худенькая фигура, казалось, начала вырастать. Грозный голос, словно голос небесного ангела, пришедшего испросить у людей за все дела их, разливался над притихшим рабочим селением. - Кто постоит за нее? Отымут у вас то, на чем положено основание ваше, и развеетесь ветрами, будто дым…будто и не было вас вовсе. Как безродная тварь, думаете во всяком доме пристроится, и надеетесь перед врагами вашими низким служением вымолить себе свою жалкую жизнь? Что ж? Явится враг, и будет над вами глумится, и попирать вас будет, ибо того вы и достойны. Да, да, того вы и будете достойны, ибо у кого нет ничего своего, и который ни о чем своем не печется, тот и не живет, а лишь исстрачивает дыхание, да воду, да хлеб, таков хуже последнего паразита…

- Не вели казнить, царь-батюшка. Грешен. – дрожащим голосом произнес Вакула. Отворились двери и других хибар. Разный люд собрался, и многие вышли уже одетые, и лица их были совершенно другими, нежели ранее: не растерянными, не глумливыми, но одухотворенными, словно источающими внутренний свет. Перемена казалась настоящим чудом.

- Ступайте же на верфь… Там ваше место сейчас…Подвигов смертных не требую, но достойно лишь делайте, что вам поручено.

Усталый царь, вот уже второй день бывший на ногах, брел по набережной. На Гороховку спускались сумерки, серой пеленой своей окутывая заводи и быстрины. Было тихо, слышалось пение сверчков в траве. И вот издали услышал царь рев парохода, и лицо его просияло.

- Пошли, пошли родимые! Потянули баржи со снабжением!

Сцепка из парового буксира и трех деревянных барж, груженных провизией, лошадьми и оружием, медленно проплыла на юг, там где шла жестокая драка с селивановскими мятежниками. Суровый кормчий в сером, грубо скроенном зипуне, вглядывался со своего мостика вдаль, в темную водную дорогу. Ревущая струя пара вырывалась позади буксира, словно дыхание неистового змея.

Настало утро. Селивановцы, выставив в авангарде наиболее боеспособные отряды из наемников-заморцев, в пять часов тридцать две минуты по местному времени выдвинулись из занятого ими Красова и вдоль шляха Красов-Горохов развернули крупномасштабное наступление. Хорошо вышколенные наемные полки торжественно, осознавая свою силу, двигались вперед, облаченные в красные (морская пехота) и синие (сухопутные войска) мундиры с золотыми цепочками, скопированные, фактически, с формы заморцев. Да, собственно это и была форма заморцев, и носили ее во многом заморцы, хотя и знаки отличия у них были другими. Вместо золотокрылого орла, нашитого на погоны всех регулярных заморских частей, они носили изображение разъяренного медведя с надписью «Освободительная армия». Вооружение тоже несколько отличалось: дорогие заморские длинные луки, набранные из особого, пропитанного клеем дерева, заменялись в основном дешевыми саркабскими, а протаганы из высококлассной эрроганской стали встречались только у некоторых. Иные же, особенно отряды, составленные из местных, вооружены были только хрупкой пикой и засапожным ножом.

Первое столкновение произошло на заставе Мирная. На этой заставе разместился передовой оборонительный отряд воеводы Веромира. Собственно, никто не ожидал, что селивановцы начнут наступление вдоль узкого шляха, проходящего через болота и леса, пусть он и открывал путь на столицу. Такой замысел казался слишком дерзким, невозможным в осуществлении. Основные силы войск Данилы были сосредоточены в долине Ольховой к востоку от Барановца. Тот, а не Красовский путь казался наиболее вероятным, и туда прибывали для обороны стрельцы, разгружаясь на пристани местечка Ольховки в верховьях Немы…Но получилось иначе, нежели думалось.

Молодой караульный Заграва Никитович с трудом борол коварно подступающий сон. Мягкими, но тяжелыми лапами сон обнимал молодого воина, заставлял его веки опускаться все ниже и ниже… Более всего хотелось упасть прямо на свежерубленное бревенчатое перекрытие заставного поста, раскинуть руки и крепко уснуть… Он зевал и воспаленные усталые глаза слезились все сильнее… Вглядываясь вперед, сквозь утреннюю дымку, он все ниже и ниже опускал голову.

Он увидел волнующееся поле спелой ржи возле дома, над которым раскинулось напоенное солнцем небо без единого облачка. Золотистые лучи весело поигрывали на ресницах, а где-то в высоте пел озорник-жаворонок. Возле самого горизонта курилась дымка, и сквозь эту дымку проглядывались какие-то красные и синие стяги… Внезапно он открыл глаза и проснулся. Прямо перед ним, совсем близко стояла шеренга лучников, ярко-красные мундиры…

- Тре… - хрипло выкрикнул он, словно раненый вороненок. Каленая стрела прошила насквозь его горло, за ней прилетела вторая и попав в лоб, закончила дело.

Защитники заставы едва успели опомнится, как сине-красная, построенная в каре масса начала неумолимо приближаться к бревенчатой стене. Тучи стрел волнами налетали на защитников и не давали им поднять головы: стоило кому-то из молодых стрельцов высунуться, чтобы отправить во враждебную массу свою стрелу, как он падал, сраженный. Используя специальные легкие лестницы, нападающие легко перебрались через невысокий бревенчатый вал Мирной.

Воины Веромира даже не успевали толком оказать сопротивления. Молодые стрельцы, набранные из крестьянских сынов и наскоро обученные, они гибли под ливнем стрел, который прокрывал всякое пространство перед наступающими. Длинные, каленые стрелы, посланные опытными заморскими лучниками с большим возвышением, отвесно падали с неба, словно хищные птицы, и вонзались в живую плоть. Раненых добивали пехотинцы с пиками и протаганами, никого не оставляя в живых.

Видя происходящую катастрофу, Веромир усадил на коня гонца Огнеслава и закричал:

- Скачи, милый, далее по шляху, до самого Горохова скачи!!! Предупреди их всех!!!

В спину Веромира вонзилась стрела. Он осел, но продолжал стоять, оперевшись на меч. Конь Огнеслава понесся вдоль шляха, подымая курево. Сразу же лучники перенесли внимание на убегающего гонца, но конь и его всадник, словно заговоренные, продолжали свой путь. Веромир собрался с силами, охватил древко стрелы и обломил его, глухо вскрикнув от боли. К нему неслись селивановские воины.

- Ajm kella hemu nua! Ajm kella hemu nua! – победно завопил один из наступавших. Он уже замахнулся дорогим эрроганским протаганом, но Веромир резко сблизился с ним и из-под низу наотмашь рубанул по шее. Самонадеянный заморец издал удивленный возглас и его голова покатилась вниз. Быстрый, как молния меч, разрубил еще одного, и воткнулся по самую рукоять в тело морского пехотинца, стоявшего чуть поодаль.

Внезапно Веромир увидел среди приближавшихся врагов Ярополка, старого своего товарища…

- Ярополче?!!!

- Убить его, собаку! Kella hemu! Kella hemu rkwillu! – заорал в ответ Ярополк, и с десяток селивановцев подняли Веромира на протаганы и пики.

Бой закончился, и можно было продолжать движение.

Но вот впереди селивановцев запылал лес, стал стелиться густой дым.

- Kho bornad twa foken faret! Kho, foken boschch, bornad twas!!! – заорал селивановкий офицер-наемник…

- Twas moke Danilez zoldaer!

Уцелевшие солдаты заставы уходили от преследования и торопливо высекая огнивом искры, поджигали заранее подготовленные кучи сухого хвороста. Ревущее пламя становилось на пути не только наступающих, но и тех, кто спасался бегством, но даже понимая это, воины с заставы все равно выполняли приказ. Пожар постепенно перекинулся на окружающие торфяники, которые начали курится под дорогой.

Вначале селивановцы начали движение по направлению к Горохову, но передний отряд оказался в густом дыму и вынужден был повернуть назад.

Через несколько дней пожар начал утихать, но воины, особенно наемники, отказывались идти вперед.

Тогда Селиван Никифорович вместе со своими советниками вызвал в ставку Ярополка.

- Ну что ж, Ярополче. Ты здешний служилый человек, тебе и вести войско далее по этой дороге. Героем станешь, мы люди щедрые…

- Всегда готов послужить.

Утром отряд облаченных в броню всадников вышел на передний край. Во главе отряда, облаченный в блестящий панцирь с завитушками, гордовито подняв голову, горячил белого саркабского скакуна Ярополк. Весь отряд облился водой из ближайшей речушки, чтобы спастись от остаточного жара пожарища, распростершегося перед ними.

- Tetashmat, bo raadi! Attashen! – зычно скомандовал Ярополк. Всадники подтянули поводья, построились.

- Tetashmat, favaat!

Набирая скорость, отряд двинулся вперед.

Внезапно раздалось взвизгивающее ржание, а затем к этой какофонии присоединились предсмертные вопли всадников. Тлеющие торфяники превратились в непреодолимую преграду: внешне твердая и устойчивая поверхность оказывалась окном в пылающий ад. Всадники проваливались в них, словно в зыбучий песок. Ярополк, вырвавшийся вперед, развернул коня, чтобы вернуться. Но испуганный скакун, встав на дыбы, сбросил его и понесся вглубь пожарища, волоча его за собой. Через несколько десятков метров конь провалился в торфяник, и запутавшись в сбруе, Ярополк начал медленно уходить вместе с ним в тлеющую торфяную массу. Когда торфяник поглотил его по пояс, он завизжал от боли и ужаса.

Немногочисленные пленные воины с заставы, тяжело израненные, связанные веревками, вместе со своими тюремщиками смотрели на происходящее с небольшой возвышенности, единственной в этих местах. На их лицах не было ни ненависти, ни торжества из-за явной неудачи их врагов. Седой воин, уже старый, с грязной окровавленной повязкой вокруг головы, застыл на секунду, видя гибель Ярополка и задумчиво прошептал:

- Не носит родная земля отступников, разверзается под их тяжестью…

Угрюмые взгляды пленных были направлены вниз, а по всему стану селивановцев птицей разлеталась весть о гибели передового отряда. Растянувшаяся на много верст разрозненная колонна зашумела, словно роящиеся шершни, и медленно начала обратное движение.

Дата добавления: 2015-10-21