Глава 27. Делал я все, как автомат

Делал я все, как автомат. Свернул на липовую аллею, затем направо, на дорогу в Виллар. Путь был такой знакомый, даже в темноте, что я вел машину механически. Ехал осторожно, так как обожженная рука все еще напоминала о себе и я сознавал – – в той мере, в какой был на это способен, что не могу рисковать – ошибка приведет и "форд", и меня в канаву. Я сосредоточил все внимание на руле и дороге, и усилие, которого это потребовало, вытеснило мысли обо всем ином. Я не пытался представить себе жизнь, которая осталась позади. Казалось, когда он переступил порог и вошел внутрь, опустился железный заслон и отгородил от меня замок и его обитателей, и я должен теперь прятаться, должен искать укрытия во мраке.

Приезд в Виллар принес странное облегчение. Дороги таили в себе угрозу: это были нервные нити, ведущие обратно в Сен‑Жиль. Виллар внушал доверие, по освещенным улицам прохаживались люди. Я повернул в нижнюю часть города и, проехав мимо рыночной площади, остановился у городских ворот. Посмотрел на противоположную сторону канала: высокое окно, выходящее на балкон, было открыто, в комнате горел свет. Бела была дома. Когда я увидел свет в ее окне, что‑то во мне дрогнуло, что‑то замершее с той минуты, как мы с Жаном де Ге обменялись одеждой. Железный заслон был между мной и замком, а не между мной и Белой. Она не подпадала под табу. Свет в ее комнате, ласковый, радушный, говорил о реальности, о подлинных вещах. Для меня было теперь очень важно отличать подлинное от ложного, а я уже больше не мог сказать, что – что. Бела скажет мне это, Бела поймет.

Я вылез из машины и прошел по пешеходному мостику к балкону. Вошел в комнату через застекленную дверь. В комнате было пусто, но я слышал шаги Белы в кухоньке за коридором. Я ждал, и через минуту она была тут. Постояла на пороге, глядя на меня, затем закрыла дверь и подошла поближе.

– Я тебя не ждала, – сказала она, – но это неважно. Если бы я знала, что ты приедешь, я бы повременила с обедом.

– Я не голоден, – отозвался я, – я ничего не хочу.

– Ты плохо выглядишь, – добавила она. – Садись, я принесу тебе чего‑нибудь выпить.

Я сел в глубокое кресло. Я еще не решил, что ей сказать. Бела принесла мне коньяк и смотрела, как я его пью. Коньяк немного согрел меня, но оцепенение не прошло. Я чувствовал под рукой подлокотник кресла, в его прочности была безопасность.

– Ты был в больничной часовне? – спросила Бела.

Я уставился на нее. Понадобилось время, чтобы понять, о чем она говорит.

– Нет, – ответил я. – Нет, я был там утром. – Я приостановился. – Спасибо за статуэтки. Мари‑Ноэль была очень довольна. Она уверена, что они – те самые, после починки. Ты была права, когда посоветовала так ей сказать.

– Да, – отозвалась Бела, – я думала, это будет лучше.

Она с состраданием смотрела на меня. Вероятно, я казался ей принужденным, странным. Должно быть, она думала, что я все еще не оправился от потрясения, вызванного смертью Франсуазы. Пожалуй, будет лучше не разубеждать ее. Однако я колебался. Мне нужна была ее помощь.

– Я приехал, – начал я, – потому что не знаю точно, когда мы снова увидимся.

– Естественно, – сказала она. – Следующие несколько дней, даже несколько недель, будут очень тяжелыми.

Следующие дни… следующие недели… Они не существовали. Сказать это ей было нелегко.

– А как девочка? – спросила Бела. – С ней все в порядке?

– Она держалась молодцом, – сказал я. – Да, с ней все в порядке.

– А мать?

– Мать – тоже.

Бела все еще не спускала с меня глаз. Я увидел, что она рассматривает мою одежду. Она не знала этого костюма. Он был из твида – в отличие от того черного, который я надел после смерти Франсуазы. Рубашка, галстук, носки, туфли – ничего этого Бела не видела раньше. Наступила неловкая пауза. Я чувствовал, что должен оправдаться, дать ей какое‑то объяснение.

– Я хочу поблагодарить тебя, – сказал я. – Всю эту неделю ты проявляла удивительное понимание. Я очень тебе благодарен.

Бела не ответила. И внезапно в ее глазах мелькнула догадка – вспышка интуиции, которая рождается у взрослого, слушающего признание ребенка. Через секунду она опустилась на колени возле меня.

– Значит, он вернулся? – сказала она. – Тот, другой?

Я посмотрел на нее. Она положила руки мне на плечи.

– Мне следовало это знать, – сказала она. – Он увидел некролог в газете. Это заставило его приехать обратно.

Ее слова принесли мне колоссальное облегчение, скованность и принужденность тут же покинули меня. Так бывает, когда из раны перестает, течь кровь, когда уходит боль, пропадает страх. Я поставил рюмку с коньяком, как маленький, положил голову ей на плечо и закрыл глаза – нелепей не придумать.

– Почему – ты? – спросил я. – Почему ты и никто другой? Не мать, не дочка?

Я чувствовал ее ласковые ладони у себя на голове, они утешали, успокаивали меня. Это была капитуляция, это был мир.

– Вероятно, не так легко было всех провести? – спросила Бела. – Сперва и я ничего не подозревала… ни по виду, ни по манере говорить ничего нельзя было сказать. Узнала я потом.

– Как? Что я не так сделал? – спросил я.

Бела рассмеялась. Ни насмешки – а ведь было над чем, – ни обидной снисходительности, ни злорадства: в ее смехе была теплота, в нем было понимание.

– Вопрос не в том, что и как ты сделал, а в том, какой ты сам. Только совсем глупая женщина не отличит одного мужчину от другого в постели.

Ответ прозвучал резко, но мне было все равно, лишь бы Бела не отходила от меня.

– У тебя есть нечто, – сказала она, – чем он не обладает. Вот почему я догадалась.

– Что это такое, то, что у меня есть? – спросил я.

– Можешь назвать это tendresse[40], – сказала Бела, – я не знаю другого слова.

Затем неожиданно спросила, как меня зовут.

– Джон, – ответил я. – Даже имя у нас общее. Рассказать тебе, как все это случилось?

– Если хочешь, – ответила она. – О многом я догадываюсь. С прошлым покончено для вас обоих. Сейчас надо думать о будущем.

– Да, – сказал я, – но не о моем – об их будущем.

И когда я это произнес, во мне внезапно вспыхнула твердая уверенность, что так оно именно и есть, я не погрешил против истины. Мое старое "я" из Ле‑Мана было мертво. Тень Жана де Ге тоже исчезла. На их месте возникло нечто новое, не имеющее субстанции, не облеченное еще в плоть и кровь, рожденное чувством, которое пребудет вечно, – пламя внутри телесной оболочки.

– Я люблю их, – сказал я. – Я навечно стал их частицей. Я хочу, чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.

– Я понимаю, – сказала Бела. – Это в равной мере относится к ним.

Они тоже живут благодаря тебе.

– Если бы я мог тебе поверить, – сказал я, – остальное не имело бы значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по‑прежнему.

Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас…

Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари‑Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.

– Я желаю им счастья, – сказал я, – но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.

Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.

– Он – дьявол, – сказал я, – а они снова в его руках.

– Нет, – сказала Бела, – тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. – Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. – Не забывай, – сказала она, – я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки.

Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.

Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла – тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое‑что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась.

Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень – человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.

– Бесполезно, – сказал я наконец. – Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.

– Нет, похож, – сказала Бела, – но в то же время он похож на тебя.

Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер?

Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.

– Бела, – сказал я. – Держи меня. Назови мне мое имя.

– Ты – Джон, – сказала она, – ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?

Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук – в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.

– Ты дал что‑то каждому из нас, – сказала Бела, – мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, – Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. – Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? – сказала она. – Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.

– Только имя у меня и осталось, – сказал я. – И не будем больше говорить об этом.

– Если бы он не вернулся, – спросила Бела, – что бы он сейчас делал?

– Он хотел попутешествовать, – сказал я. – И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?

Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.

– Он был моим любовником в течение трех лет, – наконец сказала она.

– Он стал мне очень близок, он – часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого‑нибудь другого.

– Нет, – возразил я, – он никогда не найдет никого вместо тебя.

– Почему ты так в этом уверен?

– Не забывай, – сказал я, – я жил его жизнью целую неделю. – Я взглянул на окно. – Почему ты задернула занавеси?

– Это сигнал, – сказала Бела, – что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит – я не одна.

Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари‑Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен‑Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен‑Жиле. Он был хозяин, а я – незваный гость.

– Бела, – сказал я, – он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.

Я встал.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

– Уйти отсюда, – ответил я, – прежде чем придет он. Если я хоть сколько‑нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– Я могу не раздвигать занавеси, – сказала она.

И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.

– Я задал тебе вопрос, – сказал я, – несколько минут назад. Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.

Она заколебалась, но лишь на секунду.

– Да, – ответила она, – да, поехала бы.

Я посмотрел на окно.

– Отдерни занавеси, когда я уйду, – сказал я. – Я пройду через дверь на улицу.

Она вышла вместе со мной в коридор.

– А как же твоя рука? – спросила она.

– Моя рука?

– На ней нет повязки.

Бела зашла в ванную и вынесла пакет в пергаментной бумаге, точно такой, как в воскресенье. В то время как она перевязывала мне руку, я подумал о Бланш, делавшей то же самое утром, о маман, чья рука лежала в моей всю ночь.

О Мари‑Ноэль, о ее теплой ладошке, крепко сжимавшей мою.

– Позаботься о них, – сказал я. – Кроме тебя, это некому сделать.

Может быть, он послушает тебя. Помоги ему их полюбить.

– Он их и так любит. – сказала Бела. – Я хочу, чтобы ты верил в это.

Он вернулся в Сен‑Жиль не только из‑за денег.

– Не знаю, – сказал я. – Не знаю…

Когда она перевязала мне руку и я был готов уйти, Бела спросила:

– Куда ты направляешься? Что намерен делать?

– У городских ворот меня ждет машина. ответил я. – та самая, которую он забрал неделю назад. Та, в которой он повез бы тебя на Сицилию или в Грецию.

Бела спустилась со мной по лестнице, немного помедлила, прежде чем выпустить меня в ночь.

– Ты не собираешься причинить себе вред? – не скрывая тревоги, спросила она. – – Ты не сказал себе: "Это – конец"?

– Нет, – ответил я, – это не конец. Возможно, это начало.

Бела отодвинула засов.

– Неделю назад, – сказал я ей, – я был человеком по имени Джон, который потерпел в жизни фиаско и не знал, как ему жить дальше, что с собой делать. Я подумал тогда об одном месте, где мне могут дать на это ответ, и хотел туда поехать. Но тут я встретил Жана де Ге и поехал вместо него в Сен‑Жиль.

– А теперь ты снова Джон, – сказала Бела, – но тебе нечего тревожиться. Нечего говорить о фиаско. В Сен‑Жиле ты сам нашел ответ.

– Нет, ответа я не нашел, – сказал я, – просто передо мной встал другой вопрос: что делать с любовью. Проблема осталась та же.

Бела открыла дверь. Окна в домах напротив были закрыты ставнями. Улица была пуста.

– Мы делимся ею, – сказала Бела, – но ее при этом не убывает. Как воды в колодце. Даже если он высохнет, источник остается.

Она обняла и поцеловала меня.

– Ты будешь мне писать? – спросила она.

– Надеюсь.

– И ты знаешь, куда сейчас поедешь?

– Я знаю, куда я сейчас поеду.

– Ты долго там пробудешь?

– Не имею понятия.

Я поцеловал ее и вышел на улицу. Слышал, как она закрыла за мной дверь и задвинула засов. Прошел под городскими воротами, сел в машину и протянул руку за картами. Они лежали там, где я оставил, – в кармашке возле сиденья водителя. Нашел дорогу, которую пометил синим крестиком неделю назад.

Последние десять километров придется ехать в темноте; трудновато, но если, выехав из Мортэня, оставить Форт дю Пери справа, дорога приведет меня к Форт де ла Траппу, а затем и к самому монастырю. Я могу добраться туда за час с минутами, самое большее – за полтора часа.

Я положил карту и, взглянув на окно Белы, увидел, что она снова раздернула занавеси. Свет падал вниз, на канал и пешеходный мостик. Я дал задний ход, развернулся и поехал по обсаженной деревьями улице и, когда проезжал мимо больницы, заметил у обочины "рено". Он стоял не у главного входа, а у небольших ворот, которые вели в часовню. Машина была пуста, Гастона не было видно. Тот, кто приехал на этой машине, чтобы отдать последний долг, приехал сюда один.

Я добрался до пересечения дорог в верхней части города, свернул налево и двинулся по направлению к Беллему и Мортэню.

[1]Трапписты – католический монашеский орден, основанный в 1664 г.

[2]Дорожная карта (фр.)

[3]Прошу прощения (фр.)

[4]Охота, травля (фр.)

[5]Гостиница. Все удобства (фр.)

[6]Аптека (фр.)

[7]Отель "Париж" (фр.)

[8]Добрый вечер, господин граф (фр.)

[9]Собор Парижской Богоматери (фр.)

[10]До свидания, госпожа графиня, до свидания, господин граф, до свидания, мадемуазель Бланш, до свидания, Шарлотта (фр.)

[11]Горничная (фр.)

[12]Голубятня (фр.)

[13]Бог мой (фр.)

[14]Больна, плохо себя чувствует (фр.)

[15]Стекольная фабрика (фр.)

[16]Камердинера (фр.).

[17]Бакалея, бакалейная лавка (фр.)

[18]Младший сын (фр.)

[19]Ошибка, ложный шаг (фр.)

[20]Свидание, разговор с глазу на глаз (фр.)

[21]Боже мой (фр.)

[22]Бабушка (фр.)

[23]Боженька (фр.)

[24]Женщина (фр.)

[25]Милая (фр.)

[26]Охота (фр.)

[27]Отец семейства (фр.)

[28]Городские ворота (фр.)

[29]По пути (фр.).

[30]До свидания (фр.)

[31]Большая охота (фр.)

[32]Охотники (фр.)

[33]Дамы и господа (фр.)

[34]Моя милая, моя любимая (фр.)

[35]Комиссар полиции (фр.)

[36]Бога (фр.)

[37]Не вешайте трубку (фр.)

[38]Заместитель (фр.)

[39]Прощайте (фр.)

[40]Нежность (Фр.)

Дата добавления: 2015-10-21