Глава восьмая. Между тем в работе и прогулках время проходило очень приятно

Между тем в работе и прогулках время проходило очень приятно. Мой юный

учитель имел возможность убедиться в моих успехах. Гласные уже крепко засели

в моей голове, и мы принялись за согласные, причем некоторые из них

заставили меня порядочно потрудиться, особенно последние; но тем не менее

дело шло на лад, и я уже должен был скоро научиться составлять слова.

Кажется, у меня были хорошие способности... для тридцати одного года!

О Калькрейте больше ничего не было слышно, и в канцелярию меня вторично

не вызывали. Все-таки за нами, по всей вероятности, шпионили, в особенности

за вашим покорным слугой, хотя мой образ жизни и не давал никакого повода к

подозрению; ввиду этого я полагал, что дело ограничится сделанным мне

предостережением, и начальник полиции не станет заботиться ни о моей

квартире, ни о выдворении меня на родину.

В течение следующей недели Жан должен был отлучиться на несколько дней

в Берлин из-за своего пресловутого процесса. Он хотел покончить с ним во что

бы то ни стало, так как этого требовали обстоятельства. Как его примут в

Берлине? Не вернется ли он обратно, даже не добившись назначения срока

судебного решения? Не стараются ли там выиграть время? Это последнее

предположение было весьма возможно.

По совету Ирмы, я, во время отсутствия господина Жана, взялся наблюдать

за поведением Франца фон Граверта. Впрочем, так как Марта выходила из дому

только раз, в церковь, то ей не пришлось встречаться с лейтенантом. Он по

нескольку раз в день показывался около дома господина де Лоране, то

прогуливаясь пешком и щеголевато поскрипывая сапогами, то гарцуя на лошади,

- таком же великолепном животном, как и его хозяин. Но всегда в этих случаях

решетки и двери дома бывали заперты... Воображаю, как он бесился! Благодаря

всему этому, надо было торопиться со свадьбой; Жан и в Берлин-то поехал

отчасти по милости лейтенанта, решив, чтобы там ни было, назначить день

свадьбы сейчас же по своему возвращению в Бельцинген.

Жан уехал 18 июня и должен был вернуться только 21-го. Тем временем я

продолжал усердно работать. Госпожа Келлер на уроках заменяла своего сына и

была бесконечно терпелива со мной. Можно себе представить, с каким

нетерпением ожидали мы возвращения отсутствовавшего! События принимали все

более грозный характер, как читатель увидит из дальнейших подробностей, о

которых я узнал уже впоследствии. Я передам их без всяких личных

комментариев, так как откровенно признаюсь, что в политике ровно ничего не

понимаю.

Французские эмигранты с 1790 года нашли убежище в Кобленце. В 1791 году

король Людовик XVI, приняв конституцию, объявил об этом иностранным

державам, причем Англия, Австрия и Пруссия рассыпались перед Францией в

дружественных уверениях; но можно ли было доверять им! Эмигранты не

переставали способствовать возникновению войны. Вопреки приказанию короля

вернуться во Францию они все-таки продолжали свои военные приготовления, и

несмотря на то, что законодательное собрание требовало от курфюрстов

Трирского, Майнцкого и других имперских принцев рассеять стягивавшихся к

границе эмигрантов, последние тем не менее оставались там, готовые вести за

собой неприятеля. Тогда на востоке сформированы были три армии, таким

образом, чтобы они все могли постоянно поддерживать между собой сношения.

Граф де Рошамбо отправился во Фландрию командовать Северной армией,

Лафайет принял в Меце командование Центральной армией, а Люкнер получил

Эльзасскую; все это вместе составляло около двухсот тысяч сабель и штыков.

Что же касается эмигрантов, им не было никакого основания отказываться от

осуществления своих планов, покорившись приказам короля, ввиду того что

Леопольд Австрийский собирался пойти им на помощь.

Так обстояло дело в 1791 году, а в 1792 году произошло следующее.

Во Франции якобинцы с Робеспьером во главе горячо ратовали против

войны. Их поддерживали кордельеры, боявшиеся учреждения военной диктатуры;

жирондисты же, напротив, при посредстве Луве и Бриссо требовали войны во что

бы то ни стало, имея в виду заставить короля разоблачить свои намерения.

Тогда-то и появился на сцене Дюмурье, до этого времени командовавший в

Вандее и Нормандии. Его призвали послужить стране своим военным и

политическим гением. Он принял предложение и тотчас же составил план

кампании, одновременно наступательной и оборонительной. С ним можно было

быть уверенным, что дело передано в энергичные руки.

Но пока Германия не шевелилась, войска ее не угрожали французской

границе, и она даже продолжала повторять, что война причинила бы громадный

ущерб интересам Европы.

Пока все это происходило, Леопольд Австрийский умер. Что предпримет его

преемник? Будет ли он сторонником умеренности? Нет, в Вене издана была нота,

требовавшая восстановления монархии на основах королевской декларации 1789

года.

Вполне понятно, что Франция не могла подчиниться подобному чрезмерному

требованию. Впечатление, произведенное во Франции этой нотой, было

значительно. Людовик XVI должен был предложить Национальному Собранию

объявить войну Франциску I, королю Венгрии и Богемии. Этот вопрос был решен

утвердительно, и предположено было прежде всего нанести Франциску I удар в

его бельгийских владениях.

Бирон не замедлил захватить Киеврен, и можно было надеяться, что

никакое препятствие уже не остановит французских войск, как вдруг перед

Монсом произошла паника, изменившая все дело. Солдаты, крича об измене,

умертвили двух офицеров, Дильона и Бертуа.

Узнав об этой катастрофе, Лафайет счел нужным остановить свое

поступательное движение по направлению к Живе.

Все это происходило в конце апреля, еще до моего отъезда из Шарлевиля.

Как видите, в этот момент Германия еще не воевала с Францией.

Тринадцатого июня Дюмурье был назначен военным министром, о чем мы

узнали в Бельцингене, до возвращения Жана из Берлина.

Это известие было чрезвычайно важно; теперь можно было ждать перемены и

большей ясности в положении дел. Весьма вероятно было, что Пруссия, до сих

пор соблюдавшая строгий нейтралитет, нарушит его с минуты на минуту. Уже шли

толки о 80 тысячах человек, двигающихся к Кобленцу.

В то же время в Бельцингене распространился слух, что командование

старыми солдатами Фридриха Великого поручено будет герцогу Брауншвейгскому,

генералу, пользовавшемуся в Германии некоторой известностью.

Понятно, какое впечатление произвело подобное известие, хотя бы еще и

не подтвержденное; вдобавок через Бельцинген постоянно проходили войска.

Я много бы дал, чтобы фон Граверты, отец и сын, ушли со своим полком к

границе; по крайней мере мы избавились бы от их присутствия. Но, к

несчастью, полк этот не получал никакого приказа о выступлении, так что

лейтенант продолжал разгуливать по улицам Бельцингена, преимущественно перед

запертым домом господина де Лоране.

Что же касается меня, то мое положение заставляло призадуматься.

Правда, я был в законном отпуске и притом в стране, еще не вступившей в

войну с Францией. Но разве мог я забыть, что принадлежал к Королевскому

Пикардийскому полку и что товарищи мои стоят гарнизоном в Шарлевиле, почти

на самой границе?

Разумеется, в случае столкновения с войсками Франциска Австрийского или

Фридриха-Вильгельма Прусского мой полк окажется одним из первых под

неприятельскими выстрелами, а меня там нет, чтобы отплатить врагу сторицею!

Я начинал серьезно волноваться, но старался не выказывать своего

беспокойства, не желая огорчать госпожу Келлер и сестру, а сам между тем не

знал, на что решиться.

При таких условиях положение француза в Германии было, конечно,

нелегким. Сестра моя прекрасно понимала это, хотя ни за что не согласилась

бы добровольно расстаться с госпожой Келлер. Но ведь могут же принять меры

против иностранцев? Или Калькрейт вдруг вздумает предложить нам в 24 часа

выехать из Бельцингена?

Мы очень волновались не только за себя, но и за господина де Лоране,

положение которого внушало не меньше беспокойства. Если его обяжут выехать,

то какое опасное путешествие предстоит ему с внучкой по воюющей стране!

Молодые люди еще не обвенчаны, и Бог весть, где и когда теперь

состоится свадьба. Успеют ли отпраздновать ее в Бельцингене? Трудно было

теперь что-либо предполагать.

Тем временем через город, направляясь в Магдебург, проходили войска:

пехота, кавалерия, преимущественно уланы; за войсками следовали обозы

пороха, зарядов, сотни экипажей; раздавался несмолкаемый грохот барабанов и

звуки труб. Время от времени войска по нескольку часов отдыхали на большой

площади, выпивая бесконечное количество шнапса и вишневой наливки, так как

уже стояла сильная жара.

Вполне понятно, что мне любопытно было смотреть на все это, хоть я и

рисковал возбудить неудовольствие Калькрейта и его агентов. В свободные

часы, услышав сигналы или барабанный бой, я непременно выбегал на улицу.

Говорю "в свободные часы", так как ни за что на свете не ушел бы с урока

госпожи Келлер. Но в свободное время я тихонько проскальзывал в парадную

дверь и, придя на площадь, смотрел, невзирая на Калькрейта, запретившего мне

видеть что бы то ни было.

Если все это движение интересовало меня как солдата, то как француз я

мог только сказать: "Гм... это все скверно пахнет! По-видимому, скоро

начнутся враждебные действия".

21 июня Жан вернулся из Берлина. Как и следовало ожидать, путешествие

его было напрасно; процесс все еще стоял на той же точке, и даже в случае

окончания его невозможно было предвидеть результата. Это было ужасно.

А относительно общего положения дел Жан из берлинских разговоров вынес

убеждение, что Пруссия со дня на день объявит войну Франции.

Дата добавления: 2015-10-21