ДОМИНАНТЫ 10 страница

– Нет. Пожалуй, нет. Мне тоже интересно познавать тебя. И себя. Ты даешь мне эту возможность, впрыскиваешь дозу адреналина в мою кровь, отчего жизнь становится ярче и динамичнее. К тому же я всегда могу отказаться и уйти.

– Совершенно верно. Но пока ты этого не делаешь.

– Познание моего внутреннего Я – насущная необходимость в данный момент, а инструмент мне подбросила судьба.

– В жизни человека время от времени случаются разные душевные травмы. Если с ними не работать, они начинают мешать жить. Сейчас ты пытаешься справиться с ними, осознать их и избавиться. Ты довольно сильная женщина, и именно поэтому тебе необходимо уравновесить эту силу некоей долей сабмиссивности. Нельзя постоянно чувствовать себя в напряжении, иногда нужно расслабиться, понять, что бразды правления можно отдать, и, оттого что ты не рулишь кораблем, он не пойдет ко дну.

– Все же у меня возникло чувство ревности, когда ты сказал о своих девочках. Мне неприятно знать, что у тебя есть кто-то еще.

– У тебя тоже есть муж. Люди – по натуре собственники и предпочитают, чтобы все принадлежало им, но это иллюзия. Помнишь, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» фразу: «Вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими, и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого…». Мы смотрим на мир через очки многочисленных иллюзий, смешных представлений, придуманных нами самими законов и социальных соглашений, потому что на самом деле боимся свободы и всего, что она несет. Свобода – это не только дар, для некоторых это проклятие, тяготеющее, как дамоклов меч. Свобода означает приятие не только того, что нам нравится, но и того, чего мы боимся. Непредсказуемости, например. Рамки, любые рамки помогают выжить людям слабым, бесхарактерным. Им нужны устои, традиции. В этом плане меня можно назвать анархистом. – Максим усмехнулся. – Ладно, думаю, тебе на сегодня информации достаточно. Когда закончишь интервью, дай мне посмотреть. Кстати, скоро намечается одна интересная БДСМ-вечеринка на природе – «Fishing». Рыбалки там, разумеется, не будет, но шашлыки, интересные номера, придуманные участниками, обещаю. Если надумаешь, возьму тебя с собой. Думаю, тебе будет полезно и любопытно пообщаться с теми, кто туда приедет.

– Мне интересно, считай, что я надумала.

– Вот и славно.

Максим расплатился и потянул меня в подвал, к кабинкам с надписью WC. Увидев, что никого нет, он втолкнул меня в помещение и запер дверь.

– Подними юбку, – хриплым голосом произнес он.

Я подчинилась. Каково было мое удивление, когда вместо того, чтобы заняться со мной сексом, он вытащил из портфеля веревку и стал обвязывать ее вокруг моей талии, а потом пропустил через промежность и плотно закрепил.

– Вот так… Опускай подол. Не снимай, пока можешь. Ходи с ними. Почувствуй…

Мы вышли на Тверской бульвар. Ощущение веревок под сарафаном сказалось таким адреналином, внезапно впрыснутым в кровь, какого я не ожидала. Мы попрощались. Каждый шаг возбуждал меня все больше. Чудилось, что веревки просвечивают через ткань, и каждый проходящий догадывается об их наличии на моем теле. И вместе с тем, это была тайна, о которой знали только двое. Я не понимала: идти мне домой, ехать куда-то, например к Соне, или придумать что-то еще… О мою плоть трутся суровые нити, жаля и целуя ее одновременно. Они сжимают ее, скользят, обжигают. Немыслимые ощущения. На моем лице расцветает загадочная улыбка. Пританцовывая, направляюсь в сторону дома: делить это с кем-то, пусть даже с Соней, я не желаю. Тело горит огнем, губы просят поцелуя, мышцы лона сжимаются, сигнализируя о необходимости секса… Я невольно трогаю веревки через шелк и отдергиваю руку в испуге – нельзя, чтобы заметили прохожие. Боже мой, Максим плавит мое тело и мозг, как июльское солнце эту землю и асфальт под ногами. Я произношу имя Бога всуе, да. С моим отсутствием смирения, кучей грехов, включая прелюбодейство, разве я могу хоть на какую-то помощь претендовать? Меня можно только предать анафеме, закидать камнями, но кто виноват в том, что я такая? Слабая, измученная, запутавшаяся?

Я наконец признаюсь себе в том, что рядом с Максимом чувствую себя спокойно. Мне хочется преклонить колени и ткнуться в него головой, подставить ее под широкую ладонь, чтобы получить порцию столь необходимой, пусть и немудрящей ласки. Потому что без него я начинаю дрожать, и холод подступает к моему сердцу, без него все пусто и мир не имеет красок, он становится черно-белым. Чудовищная зависимость подарила мне ощущение жизни. Неважно, что будет потом. Главное, что сейчас я есть, и я жива и пульсирую от твоих прикосновений. Сорванный полевой цветок завянет, но и оставшийся на своем черенке, уходящий корнями в землю тоже не вечен. Лучше сгореть, подлетев близко к солнцу, чем вековать в вечной мерзлоте Антарктиды. Он говорил о свободе. Я понимаю. При всей своей зависимости я понимаю, что сейчас более свободна, чем когда-либо, потому что отринула условности, открыла глаза на свои беды и проблемы, на травмы, нанесенные мне близкими. Пора выбросить на помойку опись обид, разорвать этот реестр. Ведь именно сейчас я просто живу, не заглядывая за порог смерти, не боясь ее и не просыпаясь с воплями в холодном поту от непереносимого ужаса. За пару месяцев до встречи, мне приснилось, будто я нахожусь в гостях с бывшим мужем и сыном у моей подруги, на берегу моря. Внезапно вздымается огромная грязно-бурая волна, готовая смыть, поглотить и дом, и всех находящихся внутри. И я просыпаюсь. Возможно, это было предвестие? Предвестие того, что мою размеренную жизнь смоет цунами и ничто уже не будет, как прежде? Некоторое время назад я молила тогда еще супруга о венчании в церкви. Кто знает, вдруг мое подсознание уже тогда понимало, что все степенное благополучие может рухнуть в любой момент? Он отказался, потому что не захотел креститься. Я не настаивала. В таких делах пытаться поставить на своем глупо и неправильно, даже когда все рассыпается прахом.

После истории с мамой и бабушкой, ко мне опять вернулся страх смерти. Я стала бояться засыпать, всячески оттягивая этот момент, к тому же меня начала мучить тахикардия. Громкое биение сердца, отсчитывающего минуты и секунды жизни с жесткой неумолимостью, пугало. Я неподвижно лежала на правом боку иногда до самого утра (на левом из-за сердца неудобно и тяжело) и перебирала мысли, события дня, картинки прошлого… Каждое засыпание сродни маленькой смерти: я не знаю, проснусь ли утром, ведь сердце вполне может остановиться. Я не умею контролировать сны, редко их помню, когда просыпаюсь, а значит, во сне я беспомощна. Вполне возможно, что я боюсь смерти, потому что на самом деле боюсь жизни, того, что она может еще преподнести. Вдруг я не выдержу, сломаюсь, сойду с ума, не буду осознавать, кто я и где, потеряю свою личность? Мы все – живые мертвецы, потихоньку гниющие заживо, разлагающиеся каждый день и час от рождения до смерти… Я засыпала без страха, только выпив несколько рюмок коньяка, и стала бояться, что могу превратиться в опустившуюся безвольную алкоголичку.

Максим открыл мне меня, переключил мое сознание, и страх куда-то исчез. Он показал мне, как я могу любить себя, свое тело, любить этот мир. В каком-то смысле он мой первый мужчина, до него не было никого. Я не хочу помнить. Я чистый лист, ждущий иероглифов писца, наклонившегося над девственной белизной и готового выводить тушью сакральные знаки.

Прихожу домой, снимаю майку и юбку и ложусь в позу эмбриона. Мне хорошо. На мне только его веревки. Я трогаю их в промежности и вдыхаю свой запах, оставшийся на пальцах. Он будоражит. Я не чувствую стыда. Ведь это я. Это мое тело, плоть. Когда я ранюсь и из меня течет кровь, стеснения нет, почему же тут надо поддаваться условностям и краснеть за то, что природа сотворила меня такой: живой, страстной, нуждающейся в наслаждении?..

От забытья меня пробуждает звонок. Это Фил. Он неподалеку и хочет зайти в гости. Соглашаюсь, я всегда рада его видеть. Быстро натягиваю сарафан. Он приходит с бутылкой вина и моим любимым сыром дор-блю. Как всегда элегантный, с дорогим шейным платком, пахнущий мускусным запахом от Серж Лютенс.

– Дорогая, ты сегодня какая-то стра-а-нная, – произносит он. – Ну рассказывай.

– Фил, ничего особенного, просто очередной роман, – я таинственно улыбаюсь.

– Опа, – удивляется он, – ты же вроде только вот страдала, аки мученица…

– Ммм… стерлось и быльем поросло. Я познакомилась с таким мачо, что даже не знаю, как и рассказать.

– Солнце мое, мачо все дурно пахнут, от них разит потом, и они еще редко моются. Ты про это?

Я расхохоталась.

– Нет, про другое. Только не удивляйся. Он садист. В прямом смысле слова. Занимается БДСМ-ными практиками. Я у него интервью брала, как у известного психолога.

– Мать, ты с какого дуба рухнула? Тебя кто-то головочкой об стенку приложил? – Фил смотрит на меня с беспокойством.

– Головочка у меня своя дурная, ты же знаешь, – отшучиваюсь я.

– Ой, вот только не надо мне тут ля-ля… Ты, наоборот, всегда такая правильная, мамашка и кормилица в одном лице, а тут понесло… Не боишься, что он что-нибудь не то сотворит?

– Пока не творил. Посмотрим.

– Он привязывает тебя и бьет кнутом?

– Фил, угомонись, все в порядке. Лучше расскажи, что у тебя.

– Угомонись-угомонись… Смотри какая… Ну ладно. Слу-ушай, я тут чувствовал себя дурак дураком. Короче, был у меня приятель, мы потом расстались и тут случайно встретились в клубе. Угар-мугар, виски-шмиски… Поехали к нему, я его чпокнул, все хорошо, все довольны. Утром расстались. Понятное дело, на работу, туда-сюда… Звоню ему через день, трубку не берет. Видел же, скотина, звонок. Мог бы перезвонить. Выдерживаю паузу. Не звонит. Я в шоке. А у него день рождения был вчера. Думаю, ну ладно. Позвоню-поздравлю, подарочек передам, духи, там, какие… Подходит к телефону. Я ему: «Дорогой, с днем рождения, всех благ, бла-бла, давай увидимся». Он мне отвечает: «Извини, не могу, работы много, даже сейчас поеду на деловую встречу». А я слышу, он там с кем-то ржет. Ну, попрощались, типа, и я стою как оплеванный и чувствую себя использованным. Я что, мальчик на одну ночь? Козел. Короче, давай выпьем. «За нас, умниц и красавиц!»

– Ох, Фил, сочувствую. Мне кажется, что козлов гораздо больше, увы.

– Смотри, вот я. И внешне так себе очень даже ничего, и работаю, на шее ни у кого не сижу, а вот поди ты…

– Фил, но у тебя же был Сержик. Любил тебя, хозяйственный такой, практически ручной, а ты им помыкал, как хотел, а потом и вовсе прогнал.

– Да, знаю, скотина я, что поделаешь…

– Вот и не гунди. Найдется еще, как ты говорил, любимая задница?

– Волосатая задница.

– Вот-вот…

– Устал я. Хочется тихой семейной жизни.

– Фил, какой семейной жизни? Посмотри на себя: ты чуть ли не каждую ночь в клубе! Тебя постоянно на приключения тянет.

– Кто бы говорил! На себя посмотри, мазохистка! Я тебе тут пробничков принес из новой коллекции духов, развлекайся.

– Ох, Фил, спасибо. Балуешь ты меня!

– Милая, ну кто-то же должен это делать! Короче, я бы на твоем месте поостерегся. Ты бы хоть поспрашивала кого о нем. Нарвешься потом, не дай бог.

– Не волнуйся. Если меня что-то будет напрягать, разузнаю. А пока я чувствую только вкус к жизни и радость. Я счастлива, правда…

Закрываю за Филом дверь, стягиваю мешающую ткань и пытаюсь снять веревки. Они с трудом, нехотя покидают мое тело. На коже остается витой след. В промежности все зудит от того, что веревки натерли нежную плоть. Кладу туда руку и чувствую горячую пульсацию. Мне больно трогать себя там, но наслаждение нарастает, и я все яростнее потираю клитор. Перед глазами туман. Падаю на колени, прямо на голый пол, разводя колени, и содрогаюсь в оргазме. Жалею, что Максима нет рядом… Я хочу продолжить, но не так, не одна, с ним.

Если задуматься, Фил не так уж не прав. Что меня ждет рядом с Максимом? Игры, секс, наслаждение болью, а дальше? Неужели это все, что мне нужно? Да, он умен, хорошо разбирается в психологии, но есть ли между нами что-то глубинно-общее? И нужно ли это мне? Может, стоит, как обычно, сказать себе: я подумаю об этом потом, завтра, как Скарлетт О'Хара, а сейчас буду наслаждаться тем, что имею? Да, пока так… Я устала думать, переживать, беспокоиться, страдать, мне необходимо наслаждение жизнью, во всех ее проявлениях. И его дает мне Максим. Я хочу, чтобы мои нервы вибрировали от счастья и адреналина, а не от очередной трагедии или предательства.

Личный дневник Максима

Я зачем-то рассказал ей о себе. Обычно я этого не делаю, но тут захотелось с ней поделиться. Может быть, я хочу, чтобы она увидела во мне не идола, не доминанта, а обычного человека? Нет-нет, я давлю на жалость, женщины так падки на того, кого нужно пожалеть и приласкать, кто даст шанс проявить материнский инстинкт. Это очередная ловушка для глупеньких ванильных потенциальных саб. Я даю советы, опекаю, но уже не уверен в том, что те слова, которые изрекаю, хотя бы на данный момент правдивы, вернее они правдивы, но насколько применимы здесь и сейчас, в данной ситуации? Я играю с ней, как хищник с добычей, но понимаю, что начинаю хотеть большего, вернее, обычного для всех людей. И это меня пугает. Придется слишком многое изменить, перестроить, возможно, снести все до фундамента, а потом начать строить снова, не будучи уверенным в том, что это вообще возможно. Я поддаюсь ее мечтам и сказкам, начинаю верить в ее видение мира, казавшееся мне утешительной легендой для слабых духом человечишек, тешащихся иллюзией. То здание, которое возводилось мной по кирпичику, все же оказалось на поверку эфемерным и непрочным. Вполне возможно, что у моего отца это получилось лучше, хотя я не могу назвать нашу семью идеалом. Я хочу дарить ей новые вкусы, ощущения в сексе, в познании мира и себя… И я хочу искушать, чтобы привязать к себе как можно крепче, чтобы стать для нее богом, смыслом жизни, ее единственной ценностью. Мне кажется, что отсутствие ласки в детстве породило во мне изначальное нежелание иметь семью. Об этом я ей не рассказал. Меня муштровали, заставляли стремиться быть достойным членом общества и семьи, очередным эталоном, но при этом не видели во мне ребенка, нуждающегося в простом человеческом тепле родных людей. Я понял, что лучше не рассказывать о своих слабостях и неудачах и переживать их одному, наедине с собой. Тогда никто о них не узнает, не осудит, не будет укорять и читать нотации. Я стремился быть безукоризненным. Помню, когда мне исполнилось шестнадцать, отец отвел меня к знакомой шлюхе, чтобы та научила меня всем премудростям. Он тогда сказал: «Чтобы ты не опозорился в первый раз». Я тогда гордился им и тем, что он для меня сделал, оказал внимание… А сейчас я думаю о том, что он лишил меня невинности, способности к чистой, непорочной любви, очарованности первыми отношениями и неумелыми ласками. Мое сердце ожесточилось, безоговорочно приняв отцову схему поведения с дамским полом, как единственно правильную. Кажущийся масштаб его личности подавлял меня, а авторитет не вызывал никакого сомнения… Я был среднестатистическим мальчиком, не имеющим не только права голоса, но и права на самостоятельные мысли и поступки, выдрессированной цирковой собачонкой, послушно исполняющей требуемые трюки. Теперь я вырос и вижу в нем не того человека, которым он казался раньше. Он стал ниже ростом, а его потуги выглядеть сильным порой вызывают мою усмешку, тщательно скрываемую от него, но не перестающую быть. Людям кажется, что он достоин уважения, как и моя мать, но я так не считаю. Они оба носят свои маски, давно приросшие не только к коже, но и к мясу, содрать которые уже нереально. Впрочем, мои слабости не увидит никто и никогда. Ладно, у меня большие планы на дальнейшее будущее, так что, вместо того чтобы терзать клавиатуру компьютера, я лучше займусь их претворением в жизнь.

Глава 11. Вальс на кресте

Мы едем на БДСМ-вечеринку на природе «Fishing». Две его сабочки сидят на заднем сиденье автомобиля, я – спереди. Максим сказал, что ожидается феерическое действо, но о подробностях умолчал. Я пытаюсь разглядеть девочек, искоса бросая взгляды назад, но удается плохо: простоватые провинциальные личики в боевой раскраске и стройные незатейливые фигурки в обтягивающих тело ширпотребовских нарядах – все, что могу рассмотреть. Они по-бабьи шутят между собой, о чем-то перешептываются и хихикают. Я любуюсь на проплывающий мимо пейзаж и, поглощенная ощущением ревности и предвкушением странного праздника, изредка отвечаю на реплики Максима. Новые маршруты моей жизни разительно отличаются от привычного залистанного и замусоленного романа будней.

Часа два езды на машине, и мы на месте. На поляне сколочен массивный деревянный помост для представлений, расставлены прожекторы, освещающие сцену, сюда даже пригнали настоящий подъемный кран, заплатив крановщику достаточно, чтобы он остался, несмотря на уникальность грядущей задачи. Чувствуется, что все друг друга знают, только я ощущаю себя несколько скованно, потому что я им чужая. На меня изредка бросают взгляды, кто-то подходит, здоровается с Максимом, вежливо знакомится, перебрасываясь парой фраз, но вскоре отходит в сторону. Вдалеке деловито кухарят рабы, приготавливая снедь к огромным накрытым столам – размах действительно колоссальный, ведь сюда приехало человек триста! Я не ожидала!

Разноперое общество выглядит по-разному. Кто-то одет в обычные сарафаны и шорты с майками, другие щеголяют ошейниками, трикселями на браслетах и футболках, третьи форсят более продуманными нарядами, присущими сообществу. Постепенно народ подтягивается к сцене, фанфары возвещают начало шоу.

Первым номером идет «Метание ножей». Полуобнаженная саба, тоненькая девушка лет восемнадцати на вид, в красном нижнем белье и ажурных чулках становится у заготовленного заранее фанерного щита, а длинноволосый татуированный мачо в черных брюках и майке начинает азартно метать вокруг нее ножи. Те ложатся ровным слоем в миллиметре от тела, сладострастно впиваясь в дерево, и скоро вся женская фигура оказывается в контуре лезвий. Она медленно делает два шага вперед и отходит в сторону, нервно облизывая губы. Зрители взрываются аплодисментами.

Потом идет сценка «Барин и служанка», где за небольшую провинность (разбитый кувшин) барин отхаживает плетью нерадивую холопку. Та стоит на коленях, перекинувшись через скамейку, и демонстрирует окружающим белый слегка расплывшийся зад. Юбка с оборками накинута на голову… Руки упираются в помост сцены. Ее тело колышется, конвульсивно сдвигаются и раздвигаются ляжки, иногда демонстрируя темную поросль между ног, а на обнаженных ягодицах появляются багровые следы… Иногда она протяжно кричит: «Смилуйтесь, барин! Я больше не буду», но по тону чувствуется, что наслаждение перекрывает желание сыграть, и голос ее сбивается…

Третий номер под названием «Хирургия» более жесток и явно рассчитан не на слабонервных. На помосте стул и стол, на котором разложены некие медицинские инструменты. Мускулистый молодой человек в коротких синих боксерах выходит на сцену. Берет в руки скальпель и хладнокровно делает глубокий надрез на своем бедре. С моего места видно, как течет кровь. В его руках появляется игла с продетой в нее ниткой, и участник шоу начинает медленно зашивать рану, втыкая ее в плоть, вытаскивая и продевая снова, раз за разом. Он сосредоточен и напряжен, я замечаю, как дергается его кадык. Все это время слышится интенсивная барабанная дробь, нарастающая и усиливающая темп. Внезапно она прерывается. Мужчина отрезает нить, кладет иглу, раскланивается, сгребает инструменты и невозмутимо удаляется.

Далее на сцену выносят массивное кресло, предназначенное для фиксации тела. В него сажают рыжеволосую обнаженную девушку. Монахи в черных одеяниях с капюшонами на голове застегивают ремни на запястьях, разводят в стороны ноги обвиняемой и фиксируют ей лодыжки. Начинается «Суд над ведьмой». Сначала монахи ищут родимые пятна в форме шестерки, потом один из них берет в руки скальпель и делает неглубокие надрезы на внутренней стороне бедер и на груди испытуемой. Девушка стонет, но пошевелиться не может, только мелко и конвульсивно вздрагивает, из-за чего кажется, что по ее телу проходит рябь, как проходит она по воде от небольшого ветерка. В конце действа один из иноков берет в руки массивный вибратор, становится на колени перед ведьмой, разводит рукой сворки ее плоти и грубо сношает ее, то усиливая, то замедляя темп, пока та не начинает биться в судорогах оргазма. Искусственный член с недовольным хлюпаньем покидает временное пристанище.

Больше всего меня поражает «Любовный смерч» – бондаж обнаженных мужчины и женщины под музыку вальса-фантазии Глинки. Это шоу вообще проходит под вальсы, что придает ему накал лиричности и некоего дополнительного драматизма. Их связывают вместе, переплетая совершенные по красоте тела в единое целое, а потом цепляют за крюк подъемного крана и – пара воспаряет высоко вверх, в небо, чтобы торжественно облететь всю поляну мреющим миражом… Это немыслимо, совершенно… Зрители замерли, затаив дыхание… Они смотрят на чудо, номер, придуманный одним из них, словно это самое идеальное выступление, впрочем, так и есть. Остальное больше похоже на неумелые доморощенные спектакли. Конечно, в другой раз мне было бы интересно и прочее, но сейчас художественные порки, подвесы на крестах и прочие номера оставляют почти равнодушной. Мне только любопытно, и в крови бешено бурлит адреналин. Склоняюсь к уху Максима и спрашиваю:

– А меня? Ты можешь меня так?

– Подожди, не всё сразу, – отвечает Максим. – Они долго тренировались, а ты новичок, надо посмотреть, как ты переносишь веревки, подвесить в более гуманных условиях.

– Пожалуйста, – молю я.

– Исключено, – категоричен Максим. – Самое большее, что я могу, это подвесить тебя на кресте. Дальняя поляна предназначена для таких полуинтимных сцен. Хочешь?

– Да! – выдыхаю я страстно.

– Но ты должна подписать со мной договор. И захотеть стать моей. Совсем моей. Нижней, подчиняющейся мне во всем, соблюдающей правила.

– Я подпишу. Пожалуйста… Я согласна… – вцепляюсь в него, как в последнюю надежду, понимая, что остатки разума непоправимо испарились.

– Хорошо, пойдем… – после паузы соглашается Максим и встает.

Мы спускаемся к реке. Там никого нет, что удивительно, потому что жара не спадает, несмотря на приближающийся вечер. Максим привлекает меня к себе и жадно целует, стягивая с меня сарафан. Минуту, две, три он просто смотрит, не прикасаясь. Я дрожу, украдкой оглядываясь, но наблюдателей не вижу. Тем не менее, адреналин захлестывает – почти публичный секс непривычен и пугает. Мои соски набухают, когда он целует их попеременно, то впиваясь в них ртом, то покусывая зубами. Чувствую, как сердце бьется в сумасшедшем ритме, и так же, в унисон, пульсирует внизу клитор. «Стань на колени», – приказывает он ровным голосом. Подчиняюсь. Он срывает с дерева ветку, размахивается и бьет меня по ягодицам. Вздрагиваю. Из горла непроизвольно вырывается стон.

– Мне так нравится, когда ты дергаешься и стонешь. Это возбуждает, – шепчет, почти воркует он.

И снова и снова хлещет меня, прерывисто дыша, затем опускается на корточки и запускает пальцы в мою плоть, истекающую влагой. Я стою, неловко упершись руками в землю. Его язык лижет мой анус. Сжимаю ягодицы, но Максим с размаху награждает меня новым ударом по самому чувствительному месту между ног и приказывает расслабиться. Он медленно входит в мое лоно и так же медленно выходит, проникая мало-помалу в другое отверстие, миллиметр за миллиметром. Меня обжигает боль, я кусаю губы и издаю протестующий стон, пытаясь вырваться, но это бесполезно – его руки держат в стальном зажиме. Его член медленно, но уверенно проникает до самого конца, ерзает, устраиваясь поудобнее, а потом начинает двигаться, постепенно увеличивая амплитуду. Боль и наслаждение скручивают меня невыносимой судорогой, я падаю животом на землю, скулю, но мой мучитель продолжает распластывать меня, насаживая на свой жезл, пока мы оба не кончаем, хрипя, как обезумевшие животные. Он несет меня на руках в реку и нежно обмывает, как ребенка, лаская мой клитор и снова доводя меня до исступления. Мне стыдно, словно это инцест, но расслабленность мешает думать, и я просто прижимаюсь к его груди. Он баюкает меня, потом одевает, небрежно натягивает свои вещи и берет за руку.

Мы возвращаемся, проходим мимо длинных столов, мимо пар, которые тут же учатся вязать узлы, развлекаются разговорами и наслаждаются происходящим. На дальней поляне зажжены факелы. Несколько человек снимают с креста девушку и осторожно укладывают на траву. Она улыбается и сворачивается в позу эмбриона.

– Маэстро! – окликает его здоровенный лысый мужик в наколках.

– Привет, Медведь.

– Ты с новой нижней? А где твои девочки?

– Девочки здесь. Подсоби малость. Катя новенькая, но хочет попробовать.

– Без проблем. Жду указаний.

– Раздевайся, – обращается ко мне Максим. – И ложись на крест. Спиной. Раскинь руки.

Следую указаниям. Мне стыдно и непривычно чувствовать себя голой среди других людей, но в то же время я ощущаю себя в безопасности, и это волнует. Внизу живота снова пульсирует желание. Ложусь спиной на крест и чувствую, как веревки начинают оплетать мое тело. Они стягивают мою кожу так, что я не могу пошевелиться. Чувствую себя пленной и беспомощной. Пока разворачивалось шоу, начало темнеть, все происходит в сумерках. Зарево заката и чуть слышно доносящийся очередной вальс, на этот раз – Доги, из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Мне кажется, я начинаю сходить с ума. Когда несколько мужчин поднимают меня на кресте вверх и укрепляют его, наслаждение достигает пика. Максим нежно оглаживает мое тело легкими касаниями. На нас деликатно никто не смотрит, чтобы не смущать меня. Пальцы повелителя нащупывают маленький бархатный язычок между нижних губ и оттягивают его вниз. Он чувствует мою влагу, и продолжает игру, ожидая срабатывания пускового механизма наслаждения. Странно, но меня не волнует и не смущает больше ничто вокруг. Приходит полное освобождение и расслабление, а потом меня вновь накрывает так, что я рассыпаюсь по мирозданию бесчисленными звездными осколками. Смотрю в небо и беззвучно кричу в него всей душой о том, что я наконец счастлива.

Это происходит недолго. Из состояния сабспейса меня вырывает чей-то неприятный и визгливый голос. Кто-то скандалит. С трудом всматриваюсь в расплывчатый силуэт. Растрепанная девушка-химера шипит в лицо Максима:

– Ты, скотина, меня бросил. На кого променял? На эту? Чем она лучше? Что я не давала тебе, скажи? Ты поставил на меня клеймо, прижег раскаленным железом мою плоть, чтобы она вечно оставалась твоей, а теперь не отвечаешь на звонки? Она знает, что ты со мной вытворял? Знает, как душил меня за горло и смотрел, как медленно уходит из меня жизнь? Как резал скальпелями и слизывал мою кровь? Хочешь, я покажу ей рубцы на моем теле? Я не могу раздеться на пляже, потому что все их увидят! Не могу сходить с друзьями в сауну! Я все это делала для тебя, потому что ты моя жизнь! И как ты на это ответил?

– Ольга, заткнись и иди отсюда! Ненормальная, сбрендившая дура! Тебе нужен врач. Оставь меня в покое. Твои просьбы и фантазии заходили слишком далеко, я не готов был удовлетворять их. И ты это знаешь. Не сваливай с больной головы на здоровую. Найди себе какого-нибудь безумца, который с радостью доведет тебя до могилы. Пошла прочь!

– Мечтаешь об этом, да? Хочешь, чтобы я не мешала тебе ходить по земле и пытать новых сабочек? Не выйдет. Не ври, что все началось с меня, – ты погрузил меня в чертово пекло боли на грани смерти.

Мне становится плохо. Голова кружится, сознание улетает.

– Максим, – зову я, – сними, пожалуйста.

Он, Медведь и пара других верхних осторожно опускают крест плашмя на землю. Максим медленно и аккуратно развязывает узлы. Ольга нависает надо мной и всматривается в мое лицо. Наши глаза встречаются. У нее они по-совиному круглые, расположенные под неуклюжими короткими бровками, но чем-то завораживающие. Лицо кажется серым, тронутым мраком тления, но это всего лишь игра света чадящих факелов и наступающего сумрака. От нее тянет жалобным запахом дешевых духов и немытого потного тела.

– Ты не знаешь, какой ад у тебя впереди. Это все иллюзия. Беги, пока можешь, – неожиданно спокойно произносит она. – Он искалечил мою душу и тело, разрушил мою жизнь, остались одни руины. – Она показывает свои тощие руки-лапки, изуродованные шрамами. – Смотри внимательно, не отводи глаз. Он чудовище. Запомни это…Мы еще встретимся, – бросает она ему и медленно, как вслепую, уходит с поляны, нескладно перебирая тонкими кузнечиковыми ногами, виднеющимися из-под короткой джинсовой юбки.

Я смотрю вслед, пока ее фигура не исчезает за деревьями.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Максим, растирая мои руки и ноги, чтобы вернулось кровообращение.

– Нормально, – хрипло отвечаю я. – Пить хочу.

– Сейчас принесут. Лежи спокойно. Понравилось?

– Да, но после этого… – киваю в сторону ушедшей Ольги.

– Она сумасшедшая. Она хотела таких экстремальных сессий, на которые я не был готов. Поэтому мы расстались. – Глаза Максима грустны. – Ей надо лечиться, но я ей помочь уже не могу. Давай не будем об этом…

Я прихожу в себя, натягиваю сарафан и с благодарностью беру пластиковый стаканчик с коньяком, опустошая его моментально. Тело наливается теплом, и подкравшаяся было жуть, отступает. Максим довольно кивает и берет меня за руку. Мы идем обратно. Кругом происходят различные сессии: кого-то связывают, порют, вешают… Всем весело. Но мне уже не хочется на это смотреть. Чудится, что это разгул лесной нечисти, леших и кикимор, куда меня по случайности занесло. Максим сажает меня за стол, и я оказываюсь рядом с одной из его саб – Жози, как представил ее Максим. Он уходит за коньяком, и я остаюсь с ней, исподтишка разглядывая ее, и вдруг замечаю, как исклевана оспинками кожа ее лица.

Дата добавления: 2015-09-05