Глава 33. Чехословакия: синдром-68

Меня часто спрашивают: почему так поздно (только в конце 1989 года) Советским Союзом была признана необоснованность и ошибочность вооруженной интервенции 1968 года? Должно было поработать время. И прежде всего многое должно было измениться в Советском Союзе.

В моей памяти не изгладились впечатления от поездки в ЧССР в 1969-м. Но с тех пор прошло 16 лет, и надо было все заново осмыслить. Для моей личной оценки большое значение имело то, что фигурой номер один в Чехословакии был Гусак: известный антифашист, один из руководителей словацкого национального восстания, политик, смело выступивший за демократизацию в Словакии в послевоенный период, в связи с чем, кстати, и пострадал, лишившись свободы в 50-х годах. Гусак был одним из горячих сторонников процессов демократизации в декабре 1967 года и январе 1968 года. Он не имел отношения к «приглашению» войск государств Варшавского Договора в Чехословакию в августе 1968-го. В 1969 году взял на себя тяжелейшую ответственность за вывод общества и страны из острейшего политического кризиса.

В моих непосредственных контактах с Гусаком — а их было только в 1985 году по крайней мере пять — я убедился в его незаурядных способностях и таких человеческих качествах, которые мне импонировали. Гусак сразу и однозначно выразил свою поддержку линии на перестройку и обновление.

Мне представлялось, что чехословацкое руководство во главе с Гусаком может встать на путь демократизации и реформ, тогда сам собой встал бы и вопрос о пересмотре оценок событий 1968 года. Для этого были определенные объективные условия: к середине 80-х годов Чехословакия по состоянию экономики и уровню жизни, да и по социально-политической обстановке отличалась от других соцстран в лучшую сторону. Ход событий, однако, показал, что Гусак и его сторонники не располагали реальной возможностью пойти на смену курса, проводившегося четверть века, да и не было у них достаточной энергии, решимости для такого поворота. Здоровье Гусака к этому времени было подорвано, силы его иссякали. Тон в руководстве задавали сторонники жесткой линии, группировавшиеся вокруг Василя Биляка. Над ними довлел синдром 68-го. Преодолеть его они были не в состоянии и буквально закатывали истерику по поводу любого намека в советской печати, выступлениях отдельных ученых о возможности пересмотра официальных оценок 68-го года. На словах одобряя перестройку, они по существу были ее противниками и уж всячески сопротивлялись попыткам начать реформы у себя в стране.

Первый раз в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС я оказался в Праге в ноябре 1985-го, куда заехал из Женевы, чтобы проинформировать своих партнеров по Варшавскому Договору об итогах бесед с Президентом США. Накануне в Чехословакии прошли небывалые снегопады. Вечерняя Прага встретила нас в необычном убранстве, заснеженной, но от этого не менее прекрасной.

Эта встреча была своего рода первой ласточкой в отношениях между союзниками по ОВД. Наши партнеры из первых рук получили детальную информацию, и мы определили совместные шаги на будущее.

6—9 апреля 1987 года состоялся мой официальный визит в ЧССР. Прага опять встречала нас радушно. Программа предоставила возможность и для политических переговоров, и для встреч с пражанами. Мы побывали в Словакии, имели волнующие встречи с жителями Братиславы. Словом, визит получился впечатляющий, и на многое он заставил посмотреть заново.

Первое, что бросилось в глаза, -— настроения в обществе заметно опережают готовность руководства страны к переменам. Трудно передать то, что происходило на площадях и улицах Праги, всюду, где мы напрямую общались с гражданами Чехословакии. Люди скандировали: «Горбачев!» «Горбачев!», выставляли самодельные плакаты: «Михаил, останься у нас на год или хоть на пару месяцев!»

Уже в Москве Раиса Максимовна получила письмо от В.С.Готта, редактора журнала «Философские науки», который в те дни оказался в Праге. Владимир Спиридонович писал, что он счастлив, горд за страну, дожив до дня, когда так тепло встречали советского руководителя.

Тогда в Праге и других местах меня спрашивали: как вы оцениваете события 68-го? И это был самый трудный для меня вопрос. Крайне неловко было воспроизводить позиции, согласованные в Политбюро перед визитом, пересказывать их людям, которые, я это чувствовал, тянулись ко мне душой. Никогда, пожалуй, я не испытывал такого внутреннего разлада, как в тот момент.

Как знать, по какому пути пошли бы события, если бы советское руководство в 68-м поддержало перемены в ЧССР. Но для этого оно само должно было быть другим — готовым к реформам, к продолжению линии XX съезда партии. А ситуация в Советском Союзе развивалась в противоположном направлении — в сторону неосталинизма.

Центральной в переговорах с руководителями ЧССР была проблема экономического сотрудничества. В развитии Чехословакии был допущен стратегический просчет. Да только ли Чехословакии! Эта небольшая страна практически производила все, и ей как воздух нужна была структурная перестройка, специализация и кооперация с партнерами. Но договоренности в рамках СЭВ по большей части оставались на бумаге. Все свои надежды чехословацкие друзья связывали с переменами в Москве. Действительно, у нас было намерение решительно двинуть вперед кооперацию, причем особая заинтересованность была в динамизации производственных и научно-технических связей с ГДР и ЧССР. Были даны поручения, в спешном порядке заключены договоры о создании совместных предприятий, но на практике мало что изменилось. Громоздкий, неповоротливый экономический механизм оставался в привычном состоянии застоя.

Да и с чехословацкой стороны время было не слишком благоприятным. Там все чаще и все острее поднимался вопрос о переоценке событий 1968 года. 500 тысяч исключенных из КПЧ не хотели мириться с тем, что они и их близкие оказались, по сути дела, отлученными от политической и общественной жизни. Реформаторы «пражской весны» с энтузиазмом встретили нашу перестройку и требовали перемен у себя на Родине.

Мой однокашник и друг по Московскому университету Зденек Млынарж в одном из интервью сказал: «В Советском Союзе делают то, что мы делали в Праге весной 1968 года, действуя, может быть, более радикально. Но при этом Горбачев является генсеком, а я нахожусь в изгнании». В ЦК КПСС пришли письма Дубчека и Черника, они писали о своей поддержке перестройки и о том, что пришла пора вспомнить о них. По словам Дубчека, 20 лет за ним следила госбезопасность, и только после визита Генерального секретаря ЦК КПСС в Чехословакию слежка прекратилась.

Положа руку на сердце, я понимал, что они правы. Ведь что такое 68-й год уже с точки зрения 87-го, 88-го годов? Это как раз и есть те 20 лет, на которые запоздала перестройка.

Я не отношу себя к тем, кто считает, будто мы вообще потеряли 70 с лишним лет. Но мы не использовали возможности, открывшиеся в постсталинский период, да и общество не было к этому готово. Даже среди тех, чьи судьбы покорежены, а то и просто раздавлены сталинизмом, было очень мало таких, кто все понимал, и им не суждено было повлиять сколько-нибудь серьезно на ход событий.

В чехословацком руководстве были прекрасно осведомлены о том, что деятели «пражской весны» ищут понимания у горбачевских перестройщиков. И поэтому всячески старались укрепить наш «боевой дух», присылая различные заявления в доказательство исторической правоты августовской акции, которая, мол, спасла социализм, отбросила империализм и тем самым предотвратила мировую войну.

Парадокс состоял в том, что эти противоположные по знаку импульсы имели общую отправную точку — их авторы исходили из того, что судьба ЧССР должна решаться в Москве. Они никак не могли поверить, что мы действительно не намерены вмешиваться в дела других стран, следовать на практике принципу, провозглашавшемуся в документах соцсодружества и комдвижения, согласно которому каждая партия самостоятельна, несет ответственность перед своим народом.. В ноябре 1987 года у меня состоялась встреча с Гусаком. Беседовали вдвоем в кремлевском кабинете. По своей инициативе он поделился со мной положением дел в чехословацком руководстве. Как это было и у вас, состав Президиума ЦК несет на себе слишком сильный отпечаток прошлого. Сейчас в нем нет людей моложе 60 лет. Наверное, и до Москвы доходят слухи о растущих у нас настроениях смены руководства. Для меня вопроса нет, сил осталось немного, готов все оставить. Но мучает вопрос — кому?

Гусак дал понять, что Биляк, да и Якеш, хотя они помоложе, для этого не подходят. К власти в стране, стоящей в преддверии больших перемен, должны прийти другие люди. Он ждал моей реакции. Я предвидел возможность такого разговора и заранее провел обмен мнениями на заседании Политбюро на этот счет. Еще раз была подтверждена общая позиция: никакой из братских партий ни при каких условиях не навязывать и даже не «подсказывать», как им решать кадровые вопросы. Поэтому я сказал: «Густав Никодимович, вам виднее, чем нам из Москвы».

Гусак, как бы размышляя, ответил, что намерен подтянуть свежие силы, ввести в Президиум ЦК два-три молодых человека и еще трех-четырех — кандидатами в члены Президиума, заменить руководство пражского горкома, поддержать Любомира Штроугала, о деловых качествах которого отзывался весьма высоко. Вывод его состоял в том, что надо хоть несколько месяцев еще поработать, чтобы открыть дорогу новым людям. Сказал и о том, что приходится бороться с групповщиной в Президиуме.

Завершая этот в высшей степени ответственный разговор, я подчеркнул, что дорожу нашими доверительными отношениями, питаю к Гусаку уважение и надеюсь, что наши друзья найдут оптимальное решение.

Гусак попросил принять в Москве Штроугала, который ехал на переговоры с Рыжковым. Штроугал подтвердил, что обстановка в руководстве тяжелая. С Гусаком у него отношения нормальные, но он сталкивается с открытой враждебностью Биляка и его сторонников. Премьер готовился тогда к выступлению на Пленуме ЦК по экономической реформе, рассказал о своих предложениях по изменению хозяйственного механизма и структурной политики. Он был решительно настроен на реформы, и у меня создалось убеждение, что такой самостоятельный и компетентный человек в руководстве просто необходим. К слову, Штроугал высказался против скорого ухода Гусака со своего поста, отдавая себе отчет, что ортодоксы его не пощадят.

Гусак тем временем стал склоняться к разделению постов, избранию Якеша генсеком, притом Штроугал остается главой правительства. Впрочем, как сообщил наш посол, вопрос этот возник на заседании Президиума ЦК по инициативе В.Индры. Тот якобы на одном из заседаний во второй половине ноября начал добиваться от Гусака, обсуждалась ли эта проблема в Москве. В свою очередь Биляк «забил» вопрос Штроугалу: не говорил ли он в Москве, что в Праге есть противники перестройки, и не называл ли в связи с этим конкретных фамилий? Видимо, сторонники жесткой линии решили перейти в наступление.

Заседание Президиума с обсуждением вопроса о разделении постов так и не завершилось, было перенесено на следующий день. Соотношение сил в Политбюро было семь к трем в пользу группы Биляка, а в целом в руководстве, включая кандидатов в члены Президиума и членов Секретариата, 10 на 10. Молодые секретари были в основном против ухода Гусака с поста генсека. Под предлогом недопущения осложнений на Пленуме Биляк выдвинул идею избрания заместителя генсека КПЧ. По ВЧ-связи посол Ломакин позвонил Медведеву и через него обратился с просьбой ко мне позвонить Гусаку. Медведев сказал, что этого делать не будет, поскольку уверен, что Горбачев звонить по этому вопросу не станет. Тогда Ломакин сам позвонил мне. Я ответил, что уже высказал Гусаку все, что считал нужным, в Москве при личной встрече и он сам будет принимать решение. «Об этом вы как посол знаете и из этого исходите». У нашего посла были добрые отношения с Гусаком, и в тот трудный момент он ни на йоту не отступил от позиций центра, проявив к Гусаку человеческое внимание.

Декабрь 1987 года был для президента очень трудным, он тяжело шел к принятию решения. Но, приняв его, как потом рассказывал Якеш, выступил против предложения ввести предназначавшийся для него пост почетного председателя партии. Он с полным основанием считал, что это будет мешать работать новому генсеку, а на этот пост выдвинул Якеша.

Спустя четыре месяца, в апреле 1988 года, Гусак прибыл в Москву с официальным визитом в качестве Президента ЧССР. Он выглядел заметно лучше, чем при прошлой нашей встрече, был в неплохом настроении. Мы тепло встретились и по-дружески беседовали.

— О принятом решении, — сказал Гусак, — я не жалею, оно было правильным. В Президиуме ЦК КПЧ, на Пленуме все прошло спокойно. Теперь оказываю Якешу поддержку, он в ней нуждается, авторитет ведь не приходит сам по себе. Он действует энергично, лучше, чем я ожидал. В партии настроения в целом неплохие. Курс руководства поддерживается. Правильно воспринимаются лозунги перестройки, демократизации, хотя в души эти идеи пока не запали, для этого надо еще много работать. Мы отстаем от вас, но нашими людьми, обществом лозунг перестройки принимается. Экономический эксперимент идет пока слабо. Главное, конечно, впереди. Старые инструкции тормозят этот процесс. Люди говорят: хватит речей, давайте работать!

Тут Гусак высказал одну важную мысль:

— Если бы вы не пошли по пути перестройки, нам осуществлять преобразования было бы очень трудно. Когда есть поддержка, легче действовать.

За этим стояло и объяснение неудачи январских начинаний чехословацких реформаторов в 1968 году («Пошли тогда без вас, и вот чем это все закончилось!»), и понимание необходимости провести реформы.

На прощание Гусак, много познавший в жизни, сказал:

— Вы, Михаил Сергеевич, придали новое качество отношениям с братскими партиями, и у вас есть отвага, талант и запас времени, чтобы довести до конца начатое большое дело.

«Старочешский подход»

Жизнь показала, что никакая отвага и талант не компенсируют промедления с решением назревших задач. Именно запас времени оказался у всех нас невелик. В ту весну дефицит времени ощущался в компартиях немногими. Были, правда, такие, кто торопился сверх меры, не считаясь с тем, что есть какие-то объективные сроки вызревания общественных явлений. А большинство еще выжидало, во что все это выльется, люди осторожничали, наученные горьким опытом прошлого. Тогда ведь многие поспешили присоединиться к провозвестникам «пражской весны» и поплатились за это двадцатью годами остракизма.

Среди тогдашних руководителей Чехословакии были деятели разных взглядов и политических темпераментов. Милош Якеш, став Генеральным секретарем ЦК КПЧ, как мне казалось, хотел способствовать экономическим реформам и демократизации, но воспринимал все это через призму собственного опыта. А его доминантой была многолетняя деятельность на посту председателя центральной контрольной комиссии ЦК КПЧ, которая не просто санкционировала, но во многих случаях инициировала исключение из партии 500 тысяч ее членов, наиболее активно выступавших за реформы в 1968 году.

Продвигался Якеш вверх по партийной линии благодаря добросовестному отношению к поручавшейся ему работе и, так сказать, личной скромности и чистоплотности. На всех постах выступал в меру своего понимания против распущенности, аморальности, злоупотреблений служебным положением. Занимаясь одно время сельским хозяйством, он, по отзывам, сделал немало полезного для развития кооперативов и обеспечения страны продовольствием. Позднее он возглавил комиссию ЦК по экономике, и здесь у него возникли конфликты со Штроугалом. Председатель правительства не терпел вторжений в его компетенцию, тем более со стороны того, кого считал «человеком Биляка». Вот такая сложная конфигурация была тогда в чехословацком руководстве. Нам о ней было известно из разных источников, прежде всего от самих его членов. Не оставаясь безразличными к их проблемам, мы строго следовали принципу — не вмешиваться во внутренние дела стран содружества.

В моих беседах с Гусаком и Якешем я неоднократно подчеркивал, что ни в коем случае не следует копировать практику советской перестройки: учет реальных условий, конкретной специфики каждой страны — альфа и омега разумной политики. Но при этом были очевидны необходимость и неизбежность перемен. Это понимал и Якеш. Когда мы встретились с ним в Москве в январе 1988 года, он сказал, что ровно через год — с января 1989 года или раньше намеченного срока — экономическая реформа вступит в новый этап, будет осуществлен полный переход к новой системе хозяйствования, намечено большое сокращение управленческого аппарата и пересмотр системы снабжения на значительной части предприятий.

Затрагивался в той беседе и вопрос о чехословацких событиях 1968 года. Якеш без обиняков дал понять, что, если советское руководство признает ошибочность августовской акции, это нанесет страшный удар КПЧ, даст сильнейший козырь оппозиции. Он попросил по крайней мере не торопиться с признанием, отложить его до той поры, пока партия добьется стабилизации обстановки на основе задуманных преобразований.

Между тем в аппарате КПЧ не очень-то симпатизировали перестройке. Антиобновленческие настроения шли от Биляка и его окружения, они оказывали свое воздействие на партийные комитеты, для которых, как говорил мне Ладислав Адамец, возглавлявший правительство Чехии, был характерен «старочешский подход»: «Все бурно одобряют перестройку, но никто ничего не делает». Правда, я бы тут не отдал приоритет чехам — то же самое происходило и у нас!

В октябре 1988 года Адамец сменил Любомира Штроугала, который так и не смог сработаться с Якешем. Новый глава правительства Чехословакии произвел на меня впечатление энергичного, решительного и широко мыслящего человека, выгодно отличавшегося в этом отношении от Якеша. Он разделял мои опасения, что все мы подзадержались в обновлении структуры производственных отношений и общественного механизма. Лучше многих своих коллег Адамец чувствовал настроения общества. («Наши люди сравнивают уровень и образ жизни Чехословакии не с Польшей, Болгарией и Венгрией, а с Австрией, Швейцарией и ФРГ».) Он был, кажется, чуть ли не единственным из руководства, кто возражал против применения силы по отношению к участникам студенческих демонстраций в Праге в ноябре 1989 года.

Однако партийное руководство в целом обнаружило неспособность решать накопившиеся общественные проблемы демократическим путем. Синдром 68-го года привел, по существу, к тем методам насилия, с какими бесславно ушел со сцены режим Новотного в 1967 году. И тогда по указанию сверху полиция избивала студентов, но сходство ситуаций этим и ограничивалось. На исходе 80-х годов иными стали восточноевропейские страны, и прежде всего Советский Союз, отказавшийся играть роль «социалистического надзирателя и жандарма». Это к тому времени уже доказали события в Польше, Венгрии, ГДР. Ни для кого не осталось незамеченным, что советские войска, находившиеся в этих странах в соответствии с международными договорами и соглашениями, не вмешивались во внутренние дела. Естественно, Чехословакия не могла быть исключением.

Волны протестов против расправы со студенческой демонстрацией распространились по всей Чехословакии и привели к власти новые общественные силы, новых людей, группировавшихся вокруг Вацлава Гавела. Он стал последним президентом чехословацкой федерации. Густав Гусак, здоровье и силы которого были на исходе, ушел в отставку сразу же после сформирования правительства национального согласия во главе с М.Чалфой. Переход власти осуществился с соблюдением конституционного порядка и парламентских процедур. В «бархатной революции» нашли выражение политическая культура и вековые демократические традиции народов Чехословакии.

Дата добавления: 2015-09-05