Глубокие корни

Сейчас, когда я пишу эти строки, невыносимо горько видеть, что происходит с моей страной. Межнациональные конфликты переросли в войны, сотни тысяч беженцев вынуждены покинуть свою землю, дом, могилы предков. Бравые «стратеги» позируют на фоне пылающих городов. И самое тревожное — безразличная реакция на все это большинства общества.

Что же произошло с нами?

Не хочу искать оправданий. Политики, взявшие на себя ответственность за реформы, обладали немалым опытом в сфере межнациональных отношений, знали, что они нередко приобретают острый характер. Любые ссылки на неведение были бы несерьезны. Имел такой опыт и я. Рассказывая о своих истоках и корнях, о Ставрополе, я отметил особенности этого края. Взаимоотношения людей различных национальностей, их совместное проживание составляли часть той реальной жизни, какой я жил, были таким же неотъемлемым ее элементом, как земля, вода, воздух, хлеб, входили в мое сознание чуть ли не с молоком матери.

Соприкасаясь с культурой, традициями, особенностями быта и человеческих отношений десятков народов, проживающих на Кавказе, я знал, как важно бережно, деликатно относиться к этой тонкой материи. Защищать ее и от спонтанной вспышки националистических страстей, и особенно — от злонамеренной политики разжигания межнациональных распрей ради чьих-то корыстных интересов и амбиций.

После изгнания оккупантов с Кавказа и территории нашего края были насильственно переселены, отправлены в изгнание, на «поселение в Сибирь» калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы. Карачаевцев выселили с территории края за три дня! Молва доносила до нас — за сотрудничество с немцами. Действительно, факты коллаборационизма определенных групп с оккупационными властями были. Власовцы, бендеровцы, полицаи. Были и в моем селе.

Но при чем здесь дети, старики, фронтовики, среди которых немало героев? Вернувшись с войны, они вынуждены были искать близких в Казахстане, Средней Азии, Сибири, многие из которых погибли в пути, не нашли сил выжить, лишенные всего на свете — от крыши над головой и имущества до Родины.

Будучи секретарем крайкома комсомола, я участвовал в возвращении калмыков и карачаевцев в родные края. Правительство, местные власти принимали тогда специальные решения по обустройству возвращающихся семей, строительству домов, созданию новых предприятий, чтобы дать им возможность получить работу. Расселяли и за пределами тех мест, где они жили раньше. В вузах Ставропольского края установили квоты для поступления на льготных условиях детей из карачаевских семей. Помогали создавать высшие учебные заведения в местах их проживания. Делалось многое, чтобы помочь людям вернуться в нормальную жизненную колею, забыть прошлое.

Но горечь оставалась и присутствовала еще многие годы. Малейшее ущемление при решении вопросов представительства в Советах или партийных органах, на руководящих должностях воспринималось более чем болезненно. Налаживать межнациональные отношения — что дерево растить. Даже непреднамеренное невнимание или упрощение порождало обиды и волнения, а столкновение людей разных национальностей на бытовом уровне быстро превращалось в острый конфликт. Так было в Зеленчукской станице, в Карачаевске, в других местах. Я усвоил тогда урок: самое элементарное противоречие на национальной почве разгорается мгновенно. Забывая все, что их еще вчера соединяло, не думая о том, что им все равно жить вместе рядом, разбегаются по разные стороны баррикад. Возникают отчуждение, ненависть, и невероятно трудно потом остудить головы.

Многообразие народов, культур — это одновременно и многообразие религий: мусульмане, буддисты, христиане всяких оттенков — старообрядцы, баптисты. Ставрополье было в числе регионов, подвергавшихся критике за недостатки в борьбе с религиозным влиянием. Дело доходило до абсурда. Умер кто-то из руководящих работников, с ним официально прощаются. Траурная процессия трогается в путь, и вдруг на пути большая группа людей его национальности вместе с родственниками и близкими забирают гроб и везут в аул, где покойный родился. Если и не увозят, то хоронят на мусульманском кладбище по мусульманскому обряду. Сложное положение: идти — не идти на похороны? Многие устранялись. Некоторые шли с риском получить нагоняй: занимаешь беспринципную позицию, поощряешь. В большинстве случаев мы «закрывали глаза», если только это не приобретало демонстративного характера, масштаба общественного явления. Тогда уже нельзя было не реагировать.

Две разные точки зрения существовали на строительство мечетей и церквей. Одни утверждали, что таким образом будет поощряться религиозность, другие доказывали, что именно запрет стимулирует ее. Действительно, количество незарегистрированных религиозных общин, особенно мусульманских, намного превышало число зарегистрированных, действовавших открыто. Собирались они тайно и тем самым становились как бы в оппозицию строю. Запреты не мешали существованию полуподпольных сект.

Изучая колхозный быт в сельских, казачьих, национальных районах, Раиса Максимовна собрала интересный материал. Значительная часть молодых и среднего возраста людей не исповедовали какую-либо веру, но, проявляя уважение к отцам и дедам, отдавали дань традиции. Такое я наблюдал и в своей семье. Обе бабушки, Василиса и Сте-панида, отличались религиозностью. Дед Андрей тоже был верующим, а дед Пантелей, коммунист, считал для себя обязательным уважать верующих. Мы же, «партийные кадры», выполняя инструкции ЦК, вели нажимистую антирелигиозную пропаганду, сплошь и рядом нарушая конституционную свободу совести. Как религиозные ордены свирепо обращали «еретиков» в свою веру, так и наши идеологи вели беззаветную борьбу с религией, без всякой нужды порождая недовольство среди простых людей.

Проблемы были, отсутствие демократии не позволяло их обсуждать, тем не менее они прорывались. Применение принудительных мер исключалось, но непререкаемый авторитет КПСС и страх перед властью в конце концов срабатывали. Договаривались со старейшинами, с интеллигенцией, находили компромиссы. Другого пути не было.

Тяжелое нам передали наследство. Кроили границы как хотели — тому прирезать, у того отнять. Создали сдвоенные республики, причем иногда соединяли не кровно-родственные, близкие друг другу народы, а наоборот. Даже когда был один народ, как в Адыгее, земля нарезалась так, что закладывались конфликты. Старый принцип римлян: разделяй и властвуй!

Главное, республики и национальные автономии были жестко привязаны к России. Существовал институт вторых секретарей, которые всегда были славянами. При возникновении национальных споров и претензий Сталин рассматривал их как проявление антисоветчины, а посему не тратил время на разъяснения и увещевания. И все же с проблемой, скажем, Карабаха так и не мог справиться: она регулярно возникала каждые десять лет. Да только ли Карабаха?

Мой жизненный опыт питал убеждение, что возможен лишь один путь — сотрудничество! Насильственное подавление бесперспективно, так как проблемы остаются. Это показал и весь мировой опыт — европейских стран, Индии, Китая, Канады, Соединенных Штатов. Силой можно «загнать вглубь» противоречия, возникающие на этнической почве, не позволять им выходить на поверхность. Но при первом же удобном случае они всплывут и могут принести много раз больше головной боли.

Мины межнациональных конфликтов были заложены десятилетия, а иногда столетия назад.

Мало сказать, что корни большинства конфликтов уходят в прошлое. Нужно признать и то, что некоторые из них возникли уже после Октябрьской революции. Национальная политика, проводившаяся партией на разных этапах, принесла и многие бесспорные достижения, и огромный ущерб. В этой сфере, как и в других, наследие большевизма неоднозначно.

До революции Ленин и большевики подходили к национальному вопросу ортодоксально, как правоверные марксисты. Когда разразилась революция 1905 года, присоединенные или присоединившиеся к России страны и народы не ставили вопроса об отделении. Об автономии — да. И Ленин придерживался этого лозунга. Лишь после мировой войны и Октябрьской революции, убедившись в неодолимом стремлении многих народов бывшей Российской империи к обретению самостоятельности, он сформулировал принцип: признание права наций на самоопределение, вплоть до отделения, и строительство федерации равноправных республик.

Так появилась федерация — единственно возможный способ сохранить целостность государства. Она стала результатом новой интернационалистской политики революционного правительства.

Ленинская концепция федерации предполагала возможность многовариантного, «асимметричного» вхождения в ее состав: от сохраняющих большую степень независимости национальных государств (в нынешней терминологии их можно было бы назвать «присоединившимися») до областной и районной автономии. В первые годы после Октября в стране существовали пять с лишним тысяч национальных районов, позволяющих даже численно незначительным национальным меньшинствам сохранить себя, свой язык, обычаи, культуру.

Сталин круто изменил этот курс. Он не посягнул на заложенный Лениным федеративный принцип государственного устройства, но «интерпретировал» его по-своему. По мере того как центральная власть чувствовала себя все более уверенно, у республик — союзных и автономных — отбирались реальные полномочия, и в конце концов их самостоятельная государственность была низведена до уровня обычного местного самоуправления. Разве что сохранилась пышная символика. Таким образом «вождь народов» превратил Союз в сверхцентрализованное унитарное государство и в глазах партии остался верен ленинским заветам, чему он придавал большое значение. Партия ведь и шла за ним, и отдала ему предпочтение перед Троцким, потому что большинство в ней считало Сталина «продолжателем дела Ленина».

Сталин и его соратники кроили границы, распределяли природные ресурсы и угодья, размещали производство. Это относилось к России, которая никогда раньше не существовала в границах, определенных для Российской Федерации. К Казахстану, в пределы которого были включены огромные территории, населенные преимущественно русскими. Это относится к конфигурации других республик — например, Грузии и Абхазии, Армении и Азербайджана. Все делалось с расчетом, чтобы они не могли и помыслить себя вне Союза.

Словом, советский опыт должен быть критически переосмыслен, но нельзя ошибочно, односторонне его оценивать. Не отражал ли он некоторые объективные потребности, свойственные нашему и, может быть, даже будущему веку? Люди, нации понимают, что без интеграции невозможно поднимать благосостояние и идти в ногу со временем. Но при этом отвергают интеграцию, доводящую до национального нивелирования.

Годы перестройки заставляли меня все больше задумываться о неизбежном многообразии форм национальных автономий, особенно для малых национальных общностей. Побывав, например, в Красноярском крае, я вплотную столкнулся с тем, как драматически сложилась судьба малочисленных народов Севера, осознал, что нужно принимать срочные меры, чтобы окончательно не «затоптать» их. Каждый народ, даже самый малочисленный, со своим языком, культурой, традициями неповторим. Растворение его в другом, более сильном и крупном, — невосполнимая потеря.

Жизнь показывает правоту многих идей, заложенных в организацию нашего великого союзного государства. Сложение, объединение усилий позволило каждой нации и обществу в целом резко ускорить свое развитие. Сегодня, когда он распался, вернее «четвертован» сепаратистами, идея Союза не умерла, ибо выражает объективную общественную реальность и потребность, остается оптимальным выбором для народов вновь образованного содружества.

Дата добавления: 2015-09-05