За неделю до этого

Она держала дистанцию. Жестко, неумолимо. Он жил, как будто не замечая этой границы, но что-то странное порой творилось с сердцем. Каждый день, каждую минуту, что они находились рядом…. Впрочем, нет. Рядом был он, а она далеко, там, где он не мог дотянуться. Так шло время, он терпел, сам удивляясь, откуда у него столько терпения…

Мысли о ней почти лишали сна, и он полночи ворочался, а утром глушил кофе и приходил в агентство, даже если смена была не их. Ему просто не выносимо было сидеть одному в квартире. Нужно было чем-то занять себя. Он объяснял свое появление на работе привычкой. Мол, «опер» не бывает бывшим, и образ жизни менять уже поздно. И вообще, «опера» даже в отпуске всегда на работе.

Все кругом делали вид, что принимают его объяснения за чистую монету. Но их перешептывания за спиной долетали до его слуха. Так, он слышал, например, разговор Геры и Даши:

«Он похож на цветок, который месяц не поливали. Скоро совсем засохнет».

«Не понимаю, чего Света его мучает?».

«Может, ты бы поговорила с ней? Как женщина?»

«Нет, Гер, я не хочу вмешиваться»

«Он засохнет! Это ты можешь понять!?»

Он ловил на себе сочувствующие взгляды Ульяны, и как обычно, многозначительные – Феликса.

Но однажды он заговорил с ним. И после этого разговора все изменилось. И эта перемена произошла столь волшебным образом, что шальная мысль: «а не приложил ли Феликс к этому руку», еще долго крутилась в голове. Но потом он все же отверг ее. Нет, все произошло потому, что должно было произойти.

Их разговор с Феликсом был спонтанным. Тот просто проходил мимо, как всегда, набрав свежий бокал крови на кухне, и направляясь в свое убежище. Виктор сидел с какой-то книгой, вот уже полчаса раскрытой на одной и той же странице.

«Что читаешь?» спросил вампир, проходя.

Виктор поднял на него глаза, как будто пытаясь проникнуть в суть вопроса.

«Почему бы тебе не поговорить с ней начистоту?» – спросил Феликс, отбрасывая предисловия. Он всегда предпочитал начинать беседу с главного.

Виктору молчал.

«Не хочешь отвечать?»

Ему и впрямь не хотелось, но поделиться больше было не с кем.

«Я…. Боюсь услышать…. Понимаешь? Боюсь услышать то, что убьет меня»

«Понимаю. Ты боишься услышать: ”прости, я не люблю тебя”? Я прав?»

Виктор усмехнулся:

«Самое страшное, что ты всегда бываешь прав».

«В таком случае, я дам тебе совет. Поговори с ней. Очень может быть, ты услышишь не то, чего боишься, а как раз наоборот».

«Специалист не только по крови?»

«За 2 000 лет я кое-что понял о жизни»

«О да! Не сомневаюсь. Я столько не проживу….»

«Я помогу. Но об этом мы поговорим в другой раз. А пока, сделай, как я сказал. Поговори с ней».

Он остался ждать в машине. Главным образом потому, что вот уже неделю не мог решиться последовать совету Феликса.

– Поговори! Легко сказать! Ему-то что! А как ее глаза вижу, у меня все слова в горле застревают! Поговори! Ему хорошо, он бессмертный….

Он вышел из машины, потому что в ней стало душно. Вот сегодня, целый день, он выбирал подходящий момент. А когда, как ему казалось, находил, что начисто пропадали слова. Он злился на себя, и ворчал больше обычного. Все, решительно все, вызывало его неудовольствие. Пробки на дорогах, сами дороги, новое дело, поручения Феликса, еда, погода…. И так по кругу…

– Ви-ить, ты что, сегодня встал не с той ноги? Или, на тебя, как на Феликса, действуют магнитные бури?

Упоминание о Феликсе опять вернуло его к неисполненному совету.

И поэтому он проигнорировал ее слова, а когда подъехали к нужному дому, и она спросила, пойдет ли он с ней, сердито буркнул:

– Иди сама.

Он отпустил ее одну, что делал редко, но ему было необходимо побыть одному. Но едва увидев, как она выбегает из подъезда, заливалась смехом, в нем, к его собственному удивлению, шевельнулось нехорошее предчувствие.

«Ты чего такая радостная?» спросил он хмуро.

«На меня напали!» – Было видно, что она ужасно гордиться собой.

Он похолодел:

«Кто?»

«Не знаю, не разглядела» – легкомысленно махнула рукой. – А ты не видел? Он должен был выйти передо мной»

«Перед тобой человек десять вышло! Что, я каждого проверять должен?!» – От мысли, что это нападение могло закончиться, бог знает чем, он, во-первых, приврал, потому что вышло не десять человек, а максимум четверо. А во-вторых, он разозлился на себя, что отпустил ее одну. Но ее настроение все же было непонятно.

«Чему ты радуешься?»

«А я ему врезала! От души!»

«Ты понимаешь, чем это могло закончиться?!»

«Что ж ты не пошел со мной?»

«Чего не пошел…. Думал, что справишься…»

«Ну вот! Я и справилась! Я ему знаешь, как врезала? У него фингал надолго останется!»

«Я бы тебе сейчас врезал! И тоже с удовольствием!» – неожиданно вырвалось у него.

«Не кричи! Я и не испугалась даже…»

«Зато я испугался….»

«Что моя смерть была бы на твоей совести?» – иронично спросила она.

При слове «смерть» на долю секунды перед ним возникло ведение: на полу лежит тело с перезанным горлом, и у него лицо Светы…. Он почувствовал, как боль, страх и любовь, сливаются воедино, закипают в крови…. Его прорвало:

«Слушай, в той клинике тебе явно мозг повредили! Если он у тебя был, конечно…. Не, известно, что ты вообще у нас девушка со странностями, мягко скажем, но чтоб до такой степени», он покрутил пальцами у виска и недобро ухмыльнулся.

При упоминании о клинике, она изменилась в лице. Ее веселье мигом улетучилось.

«Что ты хочешь сказать? Ты считаешь меня чокнутой?», спросила она едва слышно.

Он скривил рот:

«А ты и есть такая!»

У нее дрогнули веки.

«А, во-во, поплачь. Психи, они сначала смеются, а потом плачут».

Медленно, как от неожиданно чего-то пугающего, она развернулась, и побежала, не разбирая дороги…. Он стоял и невидящими глазами смотрел ей вслед.

– Вот-вот, чокнутая и есть… – пробормотал под нос. – Э, ты далеко собралась? Слышь? Давай, возвращайся, ехать пора!

Но она не обернулась. Он постоял немного, и, ворча, направился к машине.

Когда он услышал резкий, растянутый звук, то не сразу понял, что он означает. И только спустя минуту, до него дошло, что это был пронзительный визг тормозов. Он замер, потом, пронзенный какой-то мыслью, побежал в ту сторону, откуда он донесся.

На первый взгляд, перекресток выглядел пустым. Но оглядевшись, увидел фигуру, сидящую на снегу, плачущую навзрыд, а над ней – мужика, размахивающего руками, и орущего матом, чуть в стороне – машину с распахнутой дверцей.

Подойдя ближе, он узнал в фигуре Свету. Она сидела, прикрыв лицо и голову руками, как будто защищаясь от невидимых ударов. Услышав шаги, мужик обернулся, увидел Виктора, направлявшегося к нему, и перенес свои эмоции на него. Он орал, что эта «дура кинулась ему под колеса, он едва успел затормозить, и что у него дети, и в тюрьму он не хочет»… Виктору с трудом удалось его уговорить, не вызывать ГББД: пришлось сунуть денег. Мужик еще раз выругался и уехал.

Он подошел к ней.

– Свет, Свет, – пытался ее поднять, но она снова падала в сугроб, как подкошенная.

Пришлось взять ее на руки, нести к машине, и буквально втолкнуть внутрь. Залез следом, и крепко прижал ее к себе Резкий скрип тормозов, все еще звучал в голове…. Рядом не было даже обычной воды, и успокоить ее было нечем. Он приоткрыл дверцу машины, зачерпнул пригоршню снега, и начал растирать ей лицо. Холод подействовал. Она перестала содрогаться в рыданиях, а только негромко всхлипывала, как маленькая девочка. Оставшимся снегом он растер лицо себе, и почувствовал, как пульс приходит в норму. Потом он говорил что-то успокоительное, просил прощения…. Гладил ее по голове и целовал волосы…. Казалось, что она не слышит его.

Шарф развязался, и из-под воротника пальто показалась белая линия шеи с тонкой голубоватой жилкой. Она заворожила его своей первозданностью, трогательным детством, беззащитностью, и он не смог удержаться от того, чтобы осторожно не прикоснутся к ней губами. Ощутил прохладу ее духов, будто на лицо брызнули росой. И его неудержимо влечет дальше, и как лыжника с горы. Одной рукой он скользит за воротник, а другой притягивает к себе ее лицо и вот уже ощущает солоноватый привкус ее губ, еще прохладных от снега. Он вбирает себя две слившиеся воедино прохлады…. Поначалу она не реагирует, словно ничего не происходит, но и не отталкивает. А потом, неожиданно обвивает руками за шею, и он чувствует требовательность и настойчивость ее губ.

Когда у обоих прерывается дыхание, на мгновение они отрываются друг от друга, их глаза встречаются; И эта пауза перечеркивает прежние умалчивания, недоговоренности, срывает маски…

Она стягивает с себя пальто, шапку, шарф, отбрасывает куда-то за передние сиденья. И туда же летит его куртка, свитер, рубашка…

Он считал свою «ауди» вполне достойной машиной, но тем вечером оказалось, что она неудобная и тесная. Но, они не замечали неудобств, как будто оглохнув от хлынувшего наружу сдерживаемых желаний тела и души, вынужденных прятать непосильную для них нежность….

Еще несколько часов назад такая недоступная и далекая, теперь, он ясно чувствовал, она готова была без остатка, до донышка перелиться в него, как переливается вода из темного глиняного кувшина в хрусталь; готовая раствориться, чтобы на двоих стало одно дыхание, одно сердце. Требовательная и порывистая, обжигающая, беззащитная и сильная….

Никогда и, ни с кем ему не было ТАК.

С первыми, еще неуверенными, лучами зимнего утра, оказалось, они обнаружили, что их замело, чуть ли не по самую крышу….

Проснувшись, она спросила:

«Почему так тихо?»

Он объяснил, что их занесло снегом. Она не испугалась, сказав:

«Это хорошо, до весны никто нас не хватиться».

«Ты готова просидеть тут до весны?»

«С тобой – да. И до лета, и до осени…»

– Светик… – сказал он. – Бедная моя девочка… Любимая моя девочка… Я полюбил тебя еще тогда, когда увидел в той страшной клинике. Но это я понял гораздо позже. Потому что в том момент я как будто бы умер. Тогда казалось, что любовь – это серая горсть пепла…

Прости меня, я бывал иногда груб с тобой. Вот как сегодня. Просто я всегда очень боялся за тебя…. Потому, что дороже тебя у меня никого нет. Вообще, во всем этом ненормальном мире у меня никого нет, кроме тебя…. Забудь те мои слова. Я никогда не считал тебя сумасшедшей…. Все мы ненормальные, если на то пошло. Просто уже очень непривычны были эти твои «сестрички». Помнишь тот день, когда Феликс раздавал способности? Хм… Я поначалу обижался, что он не дал мне ничего. Но потом…. Потом я понял, что приобрел нечто куда более важное, чем умение ходить сквозь стены или влезать в цветки…. Тебя. И я бы не променял тебя на все чудеса мира. Я плохо соображал тогда, еще не пришел в себя от гибели Тани…. Но отчетливо помню, как неожиданно и даже пугающе сложилась в голове мысль: «я никому ее не отдам». То есть – тебя. Да-да, именно так я подумал в тот день….

Он говорил, и его пальцы тонули в тепле ее кожи. Он говорил, будто до этого момента был лишен такой возможности, из-за чьих-то злых чар. А теперь колдовство потеряло свою силу…

«Светик…. Люблю тебя…. Ты не представляешь, как люблю»

«Представляю…. Потому что я люблю тебя точно так же».

… Потом они долго освобождали машину от снега, и Виктор думал, что вот точно так же, и он сегодня освободился от мучивших его страхов и комплексов, и от старой жизни. И теперь начнется новая жизнь, настоящая, без боли и одиночества, без потерь и разочарований. Потому что теперь с ним рядом будет та, которую послало ему Небо, вот это самое высокое морозное небо, с разлившимся в нем холодным блеском звезд.

«Свети-ик! Я люблю тебя!!» крикнул он в вышину.

«Тссс! Спят кругом!» – Она накрыла ему рот ладонью.

Он притянул ее к себе:

«Разве можно спать в такую ночь?!»

«Какую?» – спросила Света.

Но вместо ответа он втянул ее в глубокий затяжной поцелуй…

Позже, когда он вел машину по пустынному городу, и смотрел на нее, спящую на переднем сиденье, поперек размышлений о том, что все самое главное на свете случается тогда, когда ты меньше всего этого ждешь, его посетила мысль о Феликсе.

– А хитрый змий снова оказался прав, – произнес он вполголоса, следя, как красный сигнал светофора меняется зеленым, и отражается в лобовом стекле.

Дата добавления: 2015-09-06