Глава 52. – Мы на месте, синьоры

– Мы на месте, синьоры! – толстячок Джузеппе, громко отдуваясь, первым выбрался на крутой берег канала.

Из грязной (в припортовых каналах мусора плавало больше, чем где‑либо, да и местные улочки совсем уж не отличались чистотой) воды торчали полосатые шесты. Самые кончики...

– Осторожнее, синьоры, здесь глубоко, – предупредил купец, – Очень глубоко.

Вслед за Джузеппе из гондолы выскочил Гаврила. Богатырь галантно подал руку своей даме и чужой жене. Дездемона благодарно улыбнулась новгородцу. Бурцев сошел на берег последним.

Совсем рядом, на соседней улочке, пророкотал мотоциклетный двигатель, застучали копыта. Между домами промелькнула коляска «Цундаппа» с пулеметом и тевтонские плащи с черными крестами.

Бурцев напрягся. Нет, пронесло... Эсэсовско‑фашистский патруль проехал мимо, к каналу не свернул.

– Нас, небось, ищут, – шепнул в ухо Гаврила.

Ну‑ну, пусть поищут...

– Куда теперь, Джузеппе? – Бурцев повернулся к купцу.

– А вон к той таверне напротив. Прошу, синьоры.

Венецианец указывал на двухэтажное неказистое строение с маленькими окошками. Пьяные напевы доносились с первого этажа, женский смех и визг – со второго, а у входа застыли в неподвижности угрюмые личности в черных всепогодных плащах. Только глаза и поблескивают из‑под огромных капюшонов. Вышибалы, наверное. Или охрана. А может местная «крыша». Притончик‑то приблатненный – сразу видать.

Как понял Бурцев из беглых объяснений Джузеппе, «Золотой лев» представлял собой целый гостинично‑развлекательный комплекс с сомнительной репутацией: питейное заведение, постоялый двор, публичный дом и что‑то вроде подпольного клуба контрабандистов. И все под одной крышей и вывеской.

Крыша была старая и изрядно прохудившаяся. Вывеска болталась на ржавых цепях над низенькой дверцей. На толстой, растрескавшейся и потемневшей от времени доске Бурцев не без труда различил очертания грубо намалеванной гривастой кошки. Лев? Весьма сомнительно, вообще‑то. И вовсе он даже не золотой, а синюшный какой‑то – вроде испитой морды алкоголика. Если на рисунке и была когда‑либо позолота, то давным‑давно осыпалась.

Крепкие ребята в черных плащах пропустили их беспрепятственно. Даже поприветствовали Джузеппе сдержанными поклонами. Узнали, видать, постоянного клиента.

В окнах второго этажа мелькнула полуголая вульгарная девица. Смеясь, сделала купчишке ручкой. Как старому знакомому! Ага, а Джузеппе‑то не такой уж безнадежный мужчина, как расписывала его Дездемона. Интересно‑интересно... уж не здесь ли глава семейства пропадал ночами, пока его женушку обхаживал Бенвенутто?

– Порка путана! – злобно прошипела Дездемона.

Перевода не требовалось: путана – она и в Африке путана. А в Венеции – и подавно.

Джузеппе провел их внутрь. Однако же! Тяжелый отвратный духан. Гомон нетрезвых голосов. Удушливая полутьма. Где‑то в «нумерах» второго этажа закричала в экстазе женщина, а здесь внизу... Да уж...

Залитый кровью былых драк, заплеванный и заблеванный донельзя земляной пол слегка присыпан свалявшимися опилками, стружкой и песком, но «покрывало» это не менялось, наверное, с сотворения мира. Под грязным слоем вроде бы даже что‑то копошилось, а в углу валялась невесть откуда взявшаяся свинья. Антисанитария – полнейшая. Как тут вообще можно пить или есть – непонятно. Бурцева выворачивало уже от одного вида хваленого «Золотого льва».

Тем не менее несколько столов занимали многочисленные шумные компании. Судя по всему – моряки, вернувшиеся после удачной торговой экспедиции. Ребята говорили громко, а пили много. На столах и под столами в беспорядке валялись грязная посуда, объедки, черепки разбитых глиняных кружек. Кто‑то – уже совсем хорошенький – мочился, не поднимаясь с лавки и не снимая штанов. Оглушительный гогот сопровождал этот процесс.

Невозмутимого хозяина – его Бурцев, как и обещал Джеймс Банд, сразу признал по красной роже – происходящие в таверне безобразия ничуть не трогали. Видимо, за все было уплачено сполна и заранее. А может, тут такое просто в порядке вещей?

– Скифо! Скифо! Скифо![65]– цедила сквозь зубы «ореол святости». – От‑вра‑ти‑тель‑но!

Еще один стол – в дальнем уголке‑закутке возле окошка – был завален небольшими оструганными дощечками. Над дощечками склонился худощавый, болезненного вида юноша в потертом камзоле и громадном берете. Перепачканные сажей руки, мечтательно‑печальные глаза, губа, по‑детски оттопыренная в какой‑то вечной и безысходной обиде на весь мир... Парень не пил и не ел. Он... Бурцев присмотрелся – да, действительно, он рисовал!

Зарисовано было все вокруг. Дощечки, стол под ними, соседний – пустующий – стол, стена у окна, лавка, на которой сидел молодой художник, и прочие лавки, до которых дотянулась его рука. А юноша в берете никак не мог остановиться. Уверенными движениями он в безумном упоении творца наносил угольком на дерево штрих за штрихом.

Вообще‑то, Бурцев не был знатоком и ценителем живописи, но это! Мужчины и женщины, птицы и звери, дворцы и корабли, море и пасторальные пейзажи... Среди блевотины, плевков, потеков мочи и крови, среди пьяного гогота и визга проституток, среди тошнотворных запахов дурной кухни и отвратного пойла, среди кислой вони пота и испражнений рождались настоящие шедевры!

– Кто это, Джузеппе?

– Рисовальщик флорентийский, – пренебрежительно отозвался купец. – Джотто ди Бондоне[66]. Приехал в Венецию, чтобы запечатлеть сенсо. А пока вот упражняется где ни попадя. Видите, измалевал уж все углем. С головой, видать, у парня не в порядке. Но пока монета у флорентийца водится, его тут терпят. К тому же хозяин надеется, что парень обновит вывеску «Золотого льва».

Дата добавления: 2015-09-06