Глава пятая. «подробнее о джентльмене, который использует свои кулаки для налаживания связей

НИККИ

«ПОДРОБНЕЕ О ДЖЕНТЛЬМЕНЕ, КОТОРЫЙ ИСПОЛЬЗУЕТ СВОИ КУЛАКИ ДЛЯ НАЛАЖИВАНИЯ СВЯЗЕЙ, УБЕЖДЕНИЯ И ТВОРЧЕСКОГО ВДОХНОВЕНИЯ»

Я слушал его похвальбу целый час. У него были тёмно-рыжие волосы, бритые виски — жалкое подобие могавк (mohawk — племя американских индейцев) и серьга в ухе, которое даже не было проколото по-настоящему. Подобно любому другому позёру панк-рокеру, он болтался той ночью в «Whisky A Go-Go», наблюдая за агонией лос-анджелесской панк-сцены. Дэвид Ли Рот, Роббин Кросби и Стивен Пирси из «Ratt» зависали той же ночью вместе с нами в Пёстром Доме (Motley House). Маленький панк пытался доказать нам, что он был бОльшим рок-н-рольщиком, чем любой из нас, что он был более жестоким и диким чем я, хотя было ясно, что он — всего лишь богатый, плохо воспитанный мальчик из Орандж Кантри (Orange County — крупнейший округ Южной Калифорнии), вбивший себе в голову, что он панк. Наконец, я не выдержал.

“Ты — не панк, твою мать, ты — хрен моржовый!” Я спрыгнул с дивана, прижал его голову к столу, оттянул ему ухо и придавил его пальцами к деревянной крышке стола. Затем, на глазах у всей комнаты, я вбил гвоздь прямо через мочку его уха.

“A-a-a-a-a-a-aй!” — вопил он, корчась от боли, прикованный к столу, словно цепной пёс.

“Вот теперь ты — панк-рок!” — сказал я ему. Мы прибавили громкость на стереосистеме, и продолжили вечеринку, как будто его там не было. Когда я проснулся на следующий день, он ушел, но гвоздь загадочным образом все еще торчал в столе. Представляю себе, что ему пришлось проделать, чтобы сбежать.

Я достиг нового этапа в моей жизни. Я больше не был угнетённым, обманутым, сопливым, бесталанным подростком, умоляющим крутых парней позволить мне играть в их группе. Я был в крутой группе. Я записывал свой собственный альбом со своими собственными песнями. У нас была собственная квартира в самом центре музыкального круговорота, которая была единственным местом, где можно было расслабиться после выступлений. Мы раз’езжали повсюду в «Кадиллаках», которые Коффман арендовал для нас. Неблагодарные, мы могли отломать им двери или разбить вдребезги, не думая о том, сколько они стоят.

Когда мы выходили на улицу вместе — четыре выродка — разодетые, словно портовые шлюхи, людей притягивала наша энергия. Если мы шли в «Трубадур», то все шли с нами. Если мы расходились, клуб моментально пустел. Было похоже, что мы становились королями Лос-Анджелеса. Казалось, каждый парень хотел быть похожим на нас, а каждая цыпочка хотела трахаться с нами, и все, что от нас требовалось — просто быть группой.

Это было самое лучшее время в моей жизни, но оно же было и самым мрачным временем. Я был ходячим террором. Заноза в моём плече выросла до размеров огромной глыбы (chip on my shoulder — устойчивое выражение, означающее чьё-либо вызывающее поведение; поиск повода для драки) и, если кто-нибудь пытался её тронуть, я разбивал ему лицо. Человек, похожий на ротвейлера или тигра — очень красивое животное, но стоит только его задеть, а вы в этот момент оказываетесь где-то поблизости, то считайте, что вам не повезло, независимо от того, кто вы такой.

Как бы там ни было, я был именно таким человеком. Однажды ночью, когда я проснулся после хмельного дня, мы с Винсом пришли на выступление в «Whisky A Go-Go» раньше обычного. Когда я вошел, какой-то хрен с перьями вместо волос поглумился: “Кем это ты себя возомнил? Китом Ричардсом (Keith Richards) или Джонни Тандерсом (Johnny Thunders)?”

Я не промолвил ни слова. Я схватил его и начал бить лицом о барную стойку, разбивая стаканы и заливая прилавок кровью. Вышибала подошёл ко мне и, вместо того, чтобы выгнать меня, улыбнулся. “Круто, чувак” — сказал он. “За это тебе полагается бесплатная выпивка. Не возражаешь, Сикс, если я буду звать тебя Мухаммед Али (Muhammad Ali — великий американский боксёр)?”

Он проводил нас с Винсом наверх, и мы продолжили пить «Джек Дэниелс». Однако в то время, пока одна девочка в баре «передёргивала мне затвор», Винс куда-то пропал. Я прочесал весь клуб и расспросил о нём каждого. Только позднее, когда я выходил из клуба, я обнаружил его, лежащим под синим «Форд Малибу» («Ford Malibu»). Он был в полной отключке, а его ноги торчали из-под машины, как у автомеханика. Я притащил Винса домой, где мы обнаружили девочку, которая была прикована наручниками к его кровати. Хотя Томми нигде не было видно, было ясно, что она была одной из его жертв — дочь одного известного спортсмена. Я видел ее недавно, она работала на пиратском корабле в Диснейлэнде. Было приятно видеть её в наручниках.

Винс отрубился рядом с девочкой, которая все ещё была пристёгнута к его кровати. Когда он проснулся в полночь, девчонка ушла, Томми вернулся, и все мы снова покинули дом.

Той ночью была вечеринка в Хайат Хаус (Hyatt House) — примерно шестьдесят человек, набившихся в одно помещение. Изящная, темнокожая девочка с громадными сиськами в обтягивающем платье, которую я знал, схватила меня за руку и, произнося что-то нечленораздельно, спотыкаясь, потащила меня в маленькую комнатку размером с чулан. Она с трудом расстегнула мои кожаные штаны, схватила мой член, поставила меня к стене, задрала своё платье и ловким движением ввела меня в себя. Мы потрахались какое-то время, затем я сказал ей, что мне нужно сходить в ванную. Я направился в сторону вечеринки и наткнулся на Томми. “Чувак, пойдём”. Я схватил его. “У меня там тёлка в чулане. Пошли со мной, только не говори ни слова. Когда я тебе скажу, начинай ее трахать”.

В чулане я встал непосредственно позади Томми. Он трахал ее, в то время как она схватила мои волосы и вопила: “О, Никки! Никки!” Затем Томми и я прошли с нею по нескольку раундов, я снова смотался на вечеринку и схватил какого-то тощего парня в свитере с надписью «Rolling Stones», вероятно это был чей-то брат.

“Поздравляю!” — сказал я ему. “Сегодня ты лишишься девственности”.

“Нет, мужик”. Он взглянул на меня тревожными глазами, широко раскрытыми и напуганными. “Я не хочу!”

Я втолкнул его в крошечную каморку и запер его там с девочкой. Я слышал его крик и вопли, “Выпусти меня отсюда, ты ублюдок!”

Я был настолько пьян, что, когда проснулся на следующий день, я ничего не помнил об этом, пока не зазвонил телефон. Это была та самая девчонка.

“Никки”, - сказала она, ее голос дрожал. “Меня изнасиловали вчера ночью”.

Мое сердце упало куда-то в кишки, а тело похолодело. Воспоминания прежней ночи постепенно возвращались, и я понял, что я, наверное, зашёл слишком далеко.

Затем она продолжила: “Я поймала машину от Хайат Хаус, чтобы доехать до дома, а этот парень подобрал меня и изнасиловал в своём автомобиле”.

“Боже мой”, - сказал я. “Мне очень жаль”.

Сначала я почувствовал колоссальное облегчение, потому что это означало, что не я ее изнасиловал. Но чем больше я об этом думал, тем больше я понимал, что я в значительной степени повинен в этом. Я балансировал где-то на грани дозволенного. Более того, я был способен на ещё большую низость, чем эта.

На Стрип была одна бездомная девчонка: она была молоденькая, сумасшедшая и всегда носила костюм Золушки. Однажды ночью мы сняли её и привезли к нам домой, чтобы Томми попробовал с нею переспать. Пока он был с нею в кровати, мы украли ее костюм. После того, как она покинула дом в слезах и в одежде Томми, которая висела на ней, как на вешалке, никто больше никогда не видел ее на улице.

После того, как мы отняли одежду у бездомной девочки, для нас больше не существовало никаких табу. Я даже пытался трахнуть мать Томми, но потерпел неудачу; когда его папа узнал об этом, он сказал мне: “Если ты сможешь, то сделай это”. После этого, я начал встречаться с немецкой моделью, по крайней мере, по словам одного тощего немца она была моделью. У неё были фотографии, где она зависала в кругу парней из «Куин» («Queen»), поэтому я был впечатлен. Ее сосед сверху Фред (Fred) хотел научить меня курить кокаин (freebase), очень раздражал немку, которую мы прозвали Гиммлер (Himmler — Генрих Гиммлер — один из главных военных преступников фашистской Германии). Каждую неделю Гиммлер заглядывала к нам домой, и мы праздновали Нацистские Среды (Nazi Wednesdays — по аналогии с праздником Святой Среды [Holy Wednesday]). Мы маршировали по всему дому с нацистскими повязками на рукавах, вскидывали руки и орали «зиг хайль» (sieg-heiling). Вместо факелов по стенам висели тараканы, которых мы поджигали с помощью лака для волос. Мы выковыривали их из трещин и сжигали вместе с их сородичами в духовке. Умирая, они вставали на задние лапки, а затем опрокидывались на спину, в то время как мы лаяли на них на псевдо-немецком.

“Эй, — ругалась она своим глубоким гортанным акцентом, — это не змешно. Много миллионоф людей умерли в таких печах”.

После того, как мы расстались, я встречался с группи, у которой была узкая талия, стрижка под Шину Истон (Sheena Easton — шотландская певица, популярная в Штатах в 80-ых) и глаза с выражением «трахни меня». Ее звали Стефани (Stephanie), ее родители владели сетью роскошных гостиниц, и она была достаточно сообразительной, чтобы понять, что самый быстрый путь к нашим сердцам лежит через то, чтобы приносить нам наркотики и жратву. Я встретил ее в «Старвуд», когда она зависала в компании парней из «Ratt». Я любил встречаться с нею: мы отправлялись к ней на квартиру, нюхали кокс и глотали таблетки (quaaludes), а затем я трахал её, и это было восхитительно, ведь у меня совсем не было денег, чтобы покупать дурь, и я не мог трахнуть самого себя. (Хотя я намереваюсь сделать это в этой книге.) Она позволяла мне делать всё, что угодно: в одну из наших первых встреч, она вытащила меня пообедать, и я прямо под столом трахнул её горлышком бутылки.

Однажды ночью Винс, Стефани и я болтались в «Радуге», глотая таблетки (quaaludes) и эскарго (escargot — улитки, блюдо французской кухни) и блюя под стол каждые пятнадцать минут. Мы были просто никакие, мы забрали ее к себе домой, и всё закончилось в кровати Винса. Мне никогда это не нравилось: Томми и Винс всегда ложились с тёлками вместе в одну постель. Я же не мог терпеть присутствие парня. Я не смог их разбудить и, в конце концов, возвратился в свою комнату, оставив их двоих в покое. Это был последний раз, когда я видел Стефании голой, так как, если вы оставили Винса в одной комнате с девочкой, у которой есть деньги и хороший автомобиль, можете считать, что всё кончено. После этого они встречались ещё достаточно долго и даже собирались пожениться, пока Винс не нашел себе более богатую девчонку, Бет (Beth), с белокурыми волосами и ещё лучшим автомобилем «240Z».

Я не знаю, как далеко могло бы зайти наше кровосмешение, но, так или иначе, мы достигли следующего уровня как группа, хотя мы даже не верили в то, что следующий уровень вообще существует. Проблема была в посещаемости наших концертов и поддержании молвы о нас. Однажды ночью мы даже позвали Эльвиру (Elvira — творческий псевдоним американской актрисы Кассандры Питерсон [Cassandra Peterson]), которая согласилась представлять нас, если Коффман заплатит ей пятьсот долларов и прокатит её на черном лимузине. Чем дольше мы жили вместе, тем лучше становились наши шоу, потому что у нас было больше времени для того, чтобы выдумывать разные нелепые выходки на сцене. Винс начал отрезать бензопилой головы у манекенов. Блэки Лоулесс (Blackie Lawless) перестал поджигать себя на сцене, потому что страдал от ожогов кожи, поэтому я взял этот приём на вооружение, так как мне было плевать на боль. Я был готов глотать гвозди или трахать разбитую бутылку, если это могло привлечь больше людей на наши концерты.

С каждым новым выступлением наше оформление сцены выглядело всё лучше и лучше: у Мика была дюжина прожекторов, которые он купил у Дона Доккена (Don Dokken) и мониторы, которые он украл у своей бывшей группы «White Horse». У нас была грязно-белая, запачканная кровью, простыня, которую мы сняли с кровати Томми и большими черными буквами написали на ней наше название. Вдохновлённые «Queen», Томми и Винс соорудили трех’ярусную ударную установку: рама два на четыре метра была покрашена в белый цвет и обтянута поверх черной тканью с установленными на ней пятнадцатью вспышками, а также черепами и барабанными палочками. Вся эта конструкция весила примерно тонну, и был жуткий геморрой — собирать и разбирать её каждый раз. Также мы сделали маленькие коробочки из разноцветного оргстекла с лампочками внутри. Всё шоу было сплошной мешаниной того, что, по нашему мнению, выглядело круто и в то же время не требовало никаких затрат. Мы красили пластик на барабанах, устанавливали канделябры вдоль всей сцены, прикрепляли головы кукол на концы барабанных палочек, повязывали какие-то платки, где только было можно, украшали наши гитары цветной лентой, обворачивались телефонными шнурами и использовали самые свирепые записи, которые мы только могли найти, чтобы раскачать толпу перед нашими выступлениями.

Когда мы полностью распродали ряд шоу в «Виски», я был в таком исступлении, что позвонил моим бабушке и дедушке и сказал: “Вы не поверите! Мы распродавали три ночи в «Виски». Мы сделали это, чёрт побери!”.

“Сделали что?.. “, — спросил дедушка. “Никто даже не знает, кто вы такие”

И он был прав: мы распродавали шоу за шоу, но ни один лейбл не подписывал с нами контракт. Нам говорили, что наше живое выступление слишком беспорядочное, и нет ни одного шанса, что наша музыка будет когда-либо крутиться на радио или входить в чарты. Хэви-метал мертв, твердили нам; всё, что имело значение — новая волна. Если мы не звучали как «Go-Go’s» или «Knack», то мы их не интересовали. Мы ничего не знали ни о чартах, ни о директорах радиостанций, ни о новой волне. Все, что мы знали, были долбаные обшарпанные маршальские комбики, взрывной рок-н-ролл у нас в штанах и сколько кокаина, Перкодана (Percodan — таблетки), quaaludes и алкоголя можно было достать бесплатно.

Единственная причина, по которой я хотел записать альбом, состояла в том, что я мог таким образом производить ещё большее впечатление на девочек, рассказывая им об этом. Так что мы решили эту проблему, создав наш собственный лейбл «Leathur Records». Мы купили время в самой дешевой студии, которую только смогли найти: крошечное здание в плохом районе на Олимпик Авеню (Olympic Avenue) за шестьдесят долларов в час. Мику понравилось это место, потому что там был большой микшерский пульт (Trident board) и очень маленькие комнатки, которые, как он сказал, подходили лучше для естественной реверберации. Мик уволил звукоинженера и ввел в дело Майкла Уогнера (Michael Wagner) — общительного розовощёкого немца, который работал с метал-группой «Accept». Вместе мы выплюнули «Too Fast for Love» за три пьяных дня. Когда мы не смогли ни с кем договориться о распространении альбома, Коффман делал это сам, раз’езжая повсюду в своём арендованном «Линкольне» и пытаясь уговорить магазины звукозаписей продать хотя бы пару копий. В течение четырех месяцев, однако, у нас появился дистрибьютор «Гринворлд» («Greenworld») и мы продали двадцать тысяч альбомов, что было неплохо для записи, на производство которой было потрачено шесть тысяч долларов.

Мы праздновали выпуск альбома вечеринкой в «Трубадуре», который был одним из моих любимых клубов, потому что там был один парень, из которого я действительно любил вышибать дерьмо. У него были длинные волосы, и он боготворил нас, но он был чересчур надоедливым, из-за чего и страдал. Только я толкнул его назад через Томми, который встал на четвереньки позади него, как вдруг я увидел девчонку с густыми платиново-белыми волосами: яркий румянец на щёчках, тёмно-синие тени на веках, черные кожаные штаны в обтяжку, панковский ремень и черные сапоги с высокими ботфортами.

Она подошла и сказала, “Привет, я Лита. ЛитаФорд (Lita Ford) из «Runaways». Как тебя зовут?”

“Рик” (Rick), — сказал я.

“Правда что ли?”, - спросила она.

“Да, я Рик”. Я был очень самодовольным и думал, что каждый должен знать моё имя.

“Жаль, — сказала она, — а мне казалось, что ты кто-то другой”.

“Ну, значит, тебе неправильно казалось”, - поглумился я и как обычно задрал нос кверху.

“Очень жаль, Рик, — сказала она, — потому что я хотела расколоть с тобой таблеточку (quaalude)”.

“Правда?” Я заинтересовался.

“Я думала, что ты Никки”.

“Я Никки! Я Никки!” Я чуть было не обмочился от удовольствия, как пёс в предвкушении лакомства.

Она откусила половину таблетки и положила её мне в рот, и это было что-то…

Мы начали болтать и оттягиваться. Прежде, чем я встретил её, я думал о большинстве женщин то же самое, что я думал о своей первой подруге, Саре Хоппер (Sarah Hopper) — надоедливые существа, которые иногда полезны в качестве альтернативы мастурбации. Но Лита был музыкантом, и я мог соотносить себя с нею. Она была милой, умной и абсолютно нормальной женщиной. В разъяренной буре, на которую стала похожа моя жизнь, она была кем-то, за кого я мог уцепиться; кем-то, кто помогал мне твёрдо стоять на ногах.

Однажды ночью Лита, Винс, Бет и я вышли из «Радуги», когда какой-то байкер начал ездить вокруг девчонок и спрашивать, не хотят ли они с ним потрахаться. В то время байкеры об’явили войну рокерам. Мы понаблюдали с минуту, а затем подошли к нему. Мы были в хорошем настроении, поэтому мы не ударили его. Мы попросили его прекратить. Он впился в нас взглядом, а затем сказал, чтобы мы отвалили.

Я носил цепь вокруг талии, пристёгнутую к кожаным штанам застежкой. Я выхватил цепь и начал крутить ею в воздухе, круша головы. Вдруг ещё пара человек присоединилась к драке. Один из них, волосатое чудовище шесть на четыре фута, налетел на меня, как бык, выбив из меня дух и оттесняя меня обратно к кустам. Я опустил цепь на землю, а он схватил мою руку своей кожаной перчаткой, зажал её у себя во рту и ударил по ней прямо в кость со всей силы. Я закричал, адреналин ударил мне в голову, я схватил цепь и начал хлестать его прямо по лицу.

Внезапно он оттолкнул меня, вытащил пистолет и сказал, “Ты арестован, ублюдок”. В волнении я даже не понимал, что два человека, которые присоединились к драке, не были друзьями рокера, это были полицейские, работавшие под прикрытием. Они семь раз саданули меня по лицу дубинками, сломав мне одну скулу и поставив синяк под глазом. Затем они надели на меня наручники и бросили в полицейскую машину. С заднего сидения я видел, как Винс убегал, словно расфуфыренный трусишка (glam chicken), вероятно, потому, что совсем недавно, за несколько недель до этого, он был арестован в «Трубадуре» за избиение девчонки, которой не понравилось обмундирование морской пехоты США, в которую он был одет.

“Гребаный панк”, - орал на меня большой полицейский. “Избиение полицейского. Ты понимаешь, что ты делаешь?”

Автомобиль с визгом остановился в начале переулка. Он схватил меня одной рукой сразу за оба локтя, вытащил из машины и бросил на землю. Затем он и его напарник принялись бить меня ногами в живот и по лицу. Всякий раз, когда я поворачивался на живот, чтобы попытаться защитить себя от ударов, они переворачивали меня снова таким образом, чтобы бить по самым уязвимым местам.

Той ночью я оказался в тюрьме весь в крови, со смазанной косметикой и сломанными ногтями. Мне вменяли нападение на полицейского с применением смертоносного оружия. Я провёл там две ночи с полицейскими, которые угрожали засадить меня на пять лет без права на досрочное освобождение. (Полиция, однако, не перестала давить на обвиняемых, не смотря на недавно разразившийся скандал, когда множество людей обвинили полицейских в преследованиях и избиениях на Сансет Стрип.)

Лита заложила свой прекрасный «Firebird Trans Am» (спортивная модель автомобиля фирмы «Понтиак») за тысячу долларов, чтобы внести за меня залог. Мы шли три мили от тюрьмы обратно к Пёстрому Дому, чтобы встретиться с группой, которая зависала той ночью в «Виски». Позднее, под грохот, издаваемый подругой Томми Бульвинклем, крушащей всё ценное, что было у нас в доме, я вытащил желтую тетрадку в линейку и выразил весь свой гнев:

Сверкающий бой

Слышен лязг стальных поясов

Нечестивые наслаждаются снова

Уличным кровавым наваждением

Я слышал, как воют сирены

Моя кровь холодела в венах

Видишь, как багровеют мои глаза

Тебе конец, ты заражён моей болезнью.

(A starspangled fight

Heard a steel-belted scream

Sinners in delight

Another sidewalk’s bloody dream

I heard the sirens whine

My blood turned to freeze

See the red in my eyes

Finished with you, you’ll make my disease.)

Нет, последняя строчка никуда не годилась. Только я её вычеркнул, как дверь моей комнаты слетела с петель и на пол рухнул Томми, на голове у него была открытая рана, над ним, словно раз’ярённый лось, возвышалась Бульвинкль.

“Твоя кровь заливает мой путь” (”Your blood’s coming my way”) набросал я чуть ниже.

Лучше, но не идеально.

Следующим утром судебный пристав доставил мне уведомление о выселении. Мы жили в доме девять месяцев, постоянное питье, драки, траханье, репетиции и тусовки, мы все были больны и измучены. Нам было нужно немного материнской заботы. Поэтому я переехал с Литой на Колдуотер Кеньон (Coldwater Canyon) в Северном Голливуде. Винс двинул на квартиру к Бет. А Томми поселился у Бульвинкля. Я не знаю, где был Мик: возможно, мы оставили его висеть вниз головой в одном из наших чуланов. Мы даже не потрудились проверить.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ: “КРИК НА ДЬЯВОЛА”

Дата добавления: 2015-09-06