Книга вторая 22 страница

думала, что сумею сказать, но теперь... теперь я увидела вас... - Она

замолчала, сделала движение, словно собираясь встать, и вдруг воскликнула:

- Господи, как это все ужасно! Я так нервничаю...

- Ну, ну, успокойтесь, дорогая, - сказал он ласково и ободряюще; ему

понравилась эта хорошенькая, но совсем не кокетливая посетительница, и он

слегка удивился, не понимая, что могло привести в волнение такую, видимо,

скромную, серьезную и сдержанную девушку; притом его очень позабавило это

детское: "Теперь я увидела вас".

- Стало быть, вы пришли и "увидели меня", - повторил он. - Но чем же я

вас так напугал? Я всего только сельский врач, знаете ли, и, право, я не

такой уж страшный, как вам кажется! Вы можете вполне довериться мне,

можете рассказать о себе все, что хотите, вам нечего бояться. Если я могу

что-нибудь сделать для вас, я это сделаю.

Он в самом деле славный, подумала Роберта, но такой почтенный и

серьезный и, наверно, очень строгий... и, наверно, будет неприятно

поражен, когда она скажет, зачем пришла. Что тогда? Захочет ли он

чем-нибудь помочь? А если захочет, как все устроится с деньгами? Это ведь

будет очень серьезный вопрос. Если бы Клайд или хоть кто-нибудь из близких

мог быть здесь и говорить за нее! А все же она должна говорить, раз уж она

пришла сюда. Теперь нельзя отступать. Роберта опять беспокойно

задвигалась, теребя пальцами большую пуговицу жакета, и наконец с запинкой

проговорила:

- Но, видите ли, это... это совсем другое, не то, что вы, наверно,

думаете... я... я...

И опять она замолчала, не в силах продолжать, то Краснея, то бледнея.

Ее тревожная застенчивость, чистый белый лоб и ясные глаза, скромность и

сдержанность в манерах и одежде заставили врача подумать, что

посетительница попросту крайне наивна, вернее, неопытна во всем, что

касается деятельности человеческого тела, и оттого мучительно стесняется,

- это столь характерно для неискушенного молодого существа. В первую

минуту он не мог заподозрить ничего дурного - и уже собирался повторить

обычную в таких случаях формулу: что ему можно сказать решительно все, без

всяких страхов и сомнений. Но тут мелькнула другая мысль, подсказанная

зрелой красотой Роберты, а пожалуй, и ее собственные мысли передались ему:

он решил, что ошибся. В конце концов, может быть, это просто одна из

неприятных историй, обычных среди молодежи. Очевидно, здесь какая-нибудь

незаконная связь! Эта девушка молода, здорова, красива; притом такие

истории всегда выходят наружу - и нередко это случается как раз с

девушками самого скромного и приличного вида. И всегда это влечет за собой

волнения и неприятности для врача. По разным причинам - и из-за своего

замкнутого, сдержанного характера и из-за взглядов, принятых в его среде,

- он не любил иметь дело с такими историями. Это было незаконно, опасно,

как правило, почти не оплачивалось, и он знал, что местное общественное

мнение строго это осуждает. Притом его и самого возмущали дрянные девчонки

и мальчишки, которые вначале позволяют себе с такой легкостью уступать

требованиям природы, а потом так же легко отказываются нести налагаемые

этим обязательства и не желают ни брака, ни детей. И хотя за последние

десять лет он помог нескольким девушкам, нарушившим приличия и не имевшим

иного выхода, избавиться от последствий своего легкомыслия (в случае, если

это были девушки из хороших, близко знакомых ему семейств или если к этому

его побуждали соображения религиозного порядка или добрососедские

отношения), все же он был против того, чтобы вызволять из беды всех

остальных, кто не имел такой прочной поддержки. Это слишком опасно.

Обыкновенно в таких случаях он советовал немедленный и обязательный брак.

Если же это оказывалось невозможным, так как виновник позорного события

успел скрыться, доктор твердо и решительно отказывался от какого-либо

вмешательства в это дело. Вмешиваться в таких случаях слишком опасно для

врача: не только дурно с этической и общественной точки зрения, но и

преступно.

Поэтому теперь он смотрел на Роберту серьезно и холодно. Ни в коем

случае, думал он, нельзя позволить себе растрогаться и как-либо впутаться

в эту историю. И чтобы помочь и себе и ей сохранить известное равновесие,

которое даст им обоим возможность спокойно закончить трудный разговор, он

пододвинул к себе книгу для записей в черном кожаном переплете и открыл ее

со словами:

- Ну, давайте разберемся, в чем ваша беда. Как вас зовут?

- Рут Говард, миссис Говард, - нервно и с усилием ответила Роберта,

назвавшись тем именем, которое подсказал ей Клайд.

Услышав, что она замужем, врач вздохнул с облегчением. Но откуда же эти

слезы? Что за причина у молодой замужней женщины так сильно робеть и

волноваться?

- Имя вашего мужа? - продолжал он.

Этот простой вопрос, на который было так легко ответить, однако, смутил

Роберту; и она не сразу заставила себя сказать: "Гифорд" (имя ее старшего

брата).

- Вы, вероятно, живете здесь?

- В Фонде.

- Так. Сколько вам лет?

- Двадцать два.

- Давно вы замужем?

И этот вопрос, так тесно связанный с тем, что мучило ее, снова заставил

ее смутиться.

- Позвольте... да... три месяца.

И опять доктор Глен был охвачен сомнением, хотя и не показал этого. Ее

нерешительные ответы удивляли его. Откуда эта неуверенность? Он снова

спрашивал себя: действительно ли перед ним порядочная женщина, не

справедливы ли его первоначальные подозрения?

- Итак, миссис Говард, в чем же дело? Вы можете без всяких колебаний

сказать мне все. Изо дня в день я выслушиваю всевозможные признания и

привык к нем. Прислушиваться к человеческим страданиям моя обязанность.

- Видите ли, - бледнея и запинаясь, начала Роберта. Это страшное

признание сжимало ей горло и едва не парализовало язык. Она все крутила

пуговицу жакета и упорно не поднимала глаз. - Дело в том, что...

понимаете... у моего мужа нет средств... мне приходится работать, чтобы

помочь справиться с расходами, но мы оба зарабатываем так мало (она сама

удивлялась, что может так бесстыдно лгать, - она, всегда ненавидевшая

ложь)... Так вот... конечно, мы не можем позволить себе... мы не можем

сейчас иметь детей... так скоро, понимаете, и...

Она замолчала, у нее перехватило дыхание, и она просто не в силах была

дальше так лгать.

Доктор решил, что понял ее: она в самом деле недавно замужем и боится,

как бы дети не стали слишком большой обузой для мужа; он не собирался идти

на какое-либо незаконное лечение, но в то же время не желал быть слишком

суровым к молодой чете, едва вступающей в жизнь, и потому посмотрел на нее

более сочувственно. Явно затруднительное положение этих молодых людей и

подобающая обстоятельствам благопристойная скромность посетительницы

тронули его. Все это очень печально. Молодым людям в наше время приходится

нелегко, особенно на первых порах. У них, конечно, тяжелое материальное

положение. Это участь чуть ли не всей молодежи. Тем не менее

насильственное прекращение беременности, вмешательство в нормальные,

установленные богом жизненные процессы - это в лучшем случае щекотливое и

противоестественное дело, такими вещами он, по возможности, не хотел бы

заниматься. Притом молодые и здоровые люди, хотя бы и бедные, вступая в

брак, знали, на что шли. Они могут работать (во всяком случае, муж) и,

значит, как-нибудь справятся.

Он выпрямился на стуле и очень спокойно и авторитетно начал:

- Мне кажется, я понял, что вы хотите сказать, миссис Говард. Но,

боюсь, вы не совсем ясно представляете себе, как серьезно и опасно то, что

вы задумали. Однако позвольте, - прибавил он вдруг (его поразила новая

мысль: не ходят ли в округе какие-нибудь слухи о прежних случаях из его

практики, слухи, способные повредить его репутации). - Почему вы

обратились именно ко мне?

Что-то в тоне его вопроса и в выражении лица, - опасение и, может быть,

негодование оттого, что кто-то подозревал его в такого рода Практике, -

заставило Роберту заколебаться: она чувствовала, что опасно ответить, как

советовал Клайд, будто она слышала имя этого врача, будто ее направила к

нему какая-то девушка. Пожалуй, лучше не говорить, что ее кто-либо сюда

послал. Доктор может рассердиться, принять это как оскорбление своей

врачебной репутации. Природный такт помог ей и на этот раз, и она

ответила:

- Я часто хожу мимо, видела табличку у вас на двери и слышала от

многих, что вы хороший доктор.

Его сомнения рассеялись, и он продолжал:

- Во-первых, моя совесть не позволяет мне советовать вам то, о чем вы

меня просите. Я понимаю, конечно, что вы считаете это необходимым. Вы и

ваш муж оба очень молоды и, вероятно, недостаточно обеспечены. Вы боитесь,

что рождение ребенка очень затруднит вашу жизнь. Без сомнения, так оно и

будет. Однако я должен сказать вам, что брак священен, и дети - это

благословение, а не проклятие. Когда вы шли к алтарю три месяца назад, вы,

вероятно, понимали, что обстоятельства могут сложиться так, как они

сложились теперь. Все юные пары, вступающие в брак, понимают это, я

полагаю. ("Алтарь, - печально подумала Роберта, - если бы так!"). Я знаю,

что в наше время многие семьи прибегают к этому, о чем я очень сожалею.

Есть люди, которые, не чувствуя угрызении совести, стараются увильнуть от

нормальной ответственности при помощи операции, но это очень опасно,

миссис Говард, это противозаконно и притом глубоко неправильно с точки

зрения и морали и медицины. Многие женщины, стараясь избежать материнства,

умирают от этой операции. А кроме того, врачу, сделавшему подобную

операцию, окончилась ли она благополучно или нет, грозит тюремное

заключение. Я думаю, вам все это известно. Во всяком случае, я лично со

всех точек зрения решительно возражаю против таких операций. Единственное

оправдание для такой вещи - случай, когда без подобной операции нельзя

сохранить жизнь матери. Ничего другого я не признаю. Такие исключения

медицина допускает. Но в данном случае, я уверен, оснований для операции

нет. Вы, по-видимому, крепкая и здоровая женщина. Материнство не будет Для

вас тяжело. А что касается денежных затруднений, - поверьте, если родится

ребенок, вы сумеете с ними справиться. Вы, кажется, сказали, что ваш муж

электротехник?

- Да, - ответила Роберта, волнуясь, напуганная и подавленная этой

торжественной проповедью.

- Ну, вот видите, - продолжал он, - профессия довольно выгодная. Все

электротехники недурно зарабатывают. И если вы подумаете как следует и

представите себе, как серьезно то, что вы хотите совершить, - уничтожить

человеческую жизнь, у которой имеются те же права на существование, что и

у вас... - Он сделал паузу, чтобы смысл сказанного глубже проник в ее

сознание. - Я уверен, вы еще обсудите это с должной серьезностью - и вы и

ваш муж. Притом, - прибавил он дипломатично, почти отеческим тоном, -

когда у вас будет ребенок, он с избытком вознаградит вас за некоторые

тяготы, связанные с его появлением. Скажите, - спросил он вдруг с

любопытством, - а ваш муж знает об этом? Может быть, это вы сами надумали

спасти и его и себя от излишних забот и затруднений?

Он посмотрел на Роберту с улыбкой, почти весело, воображая, что уличил

ее не только в нервном страхе, но и в чисто женских соображениях

экономического порядка; в таком случае, решил он, не трудно будет рассеять

эти ее настроения. Но Роберта, поняв, к чему он клонит, и чувствуя, что,

солжет ли она лишний раз, нет ли, от этого уже не будет ни вреда, ни

пользы, - быстро ответила:

- Он знает.

- Вот как, - сказал доктор, немного разочарованный тем, что его догадка

неверна, но все-таки с твердым намерением разубедить пациентку и ее мужа.

- Я думаю, что вы оба должны серьезно взвесить все, прежде чем

предпринимать какие-либо дальнейшие шаги. Я знаю, когда молодая пара

впервые оказывается в таком положении, она всегда видит в этом одну только

мрачную сторону, но ведь не обязательно все будет так плохо! Я помню, мы с

женой думали так же, когда ждали первого ребенка. Но все прошло хорошо. И

если вы теперь спокойно обсудите это, я уверен, вы увидите все в другом

свете. И впоследствии вас не будет мучить совесть.

Он замолчал, уверенный, что ему удалось рассеять страхи молодой женщины

и уничтожить решимость, которая привела ее к нему: это обыкновенная

рассудительная жена, и, конечно, она теперь не станет настаивать,

откажется от своих планов и уйдет.

Но вместо того чтобы весело согласиться с ним или просто подняться, как

он ожидал, она вдруг посмотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса

глазами и зарыдала. Под влиянием его речи в сознании Роберты с необычайной

ясностью ожило нормальное, общепринятое представление о ее положении. Все

время она старалась об этом не думать. В обычных условиях, будь она в

самом деле замужем, она, конечно, поступила бы именно так, как он

советовал. Но теперь, когда она убедилась, что у нее нет выхода, - по

крайней мере этот человек не поможет ей выпутаться из беды, - ее охватил

смертельный, панический страх. Она сплетала и расплетала пальцы, колени ее

дрожали, лицо исказилось страданием и ужасом.

- Вы не понимаете, доктор, нет, вы не понимаете! - воскликнула она. - Я

должна от этого освободиться любым способом. Должна! Я вам сказала

неправду! Я не замужем. У меня нет мужа. Ах, вы не знаете, что это для

меня значит! У меня семья, отец, мать! Я не могу вам объяснить. Вы не

знаете... Но я должна освободиться, должна, должна!

Она раскачивалась из стороны в сторону, словно в трансе.

Доктор Глен был поражен и тронут этим внезапным взрывом отчаяния.

Однако он отметил, что его первое подозрение оказалось справедливым и

Роберта лгала ему, и, не желая никоим образом вмешиваться в это дело,

решил держаться твердо и даже бессердечно.

- Значит, вы не замужем? - строго спросил он.

Вместо ответа Роберта только покачала головой, продолжая плакать. Поняв

наконец, как безысходно ее горе, доктор Глен поднялся; на лице его

попеременно отражались волнение, осторожность и сочувствие. Он молча

смотрел на рыдающую Роберту.

- Да, да, это очень печально. Мне вас жаль, - сказал он наконец, но тут

же замолчал, опасаясь сделать какой-нибудь неосторожный шаг; потом

прибавил мягко и неуверенно: - Не надо плакать, это не поможет.

И снова он замолчал, с прежней решимостью отнюдь не вмешиваться в это

дело. Но ему все-таки хотелось узнать правду, и потому он задал новый

вопрос:

- Ну, а где же молодой человек, который виноват в вашем несчастье? Он

здесь?

Роберта, подавленная стыдом и отчаянием, все еще не могла произнести ни

слова и только отрицательно покачала головой.

- Но он знает, в каком вы положении?

- Да, - тихо ответила Роберта.

- И он не желает жениться на вас?

- Он уехал.

- Так, понимаю. Уж эти молодые негодяи! И вы не знаете, куда он уехал?

- Нет, - малодушно солгала Роберта.

- Давно он оставил вас?

- Около недели, - еще раз солгала она.

- И вы не знаете, где он теперь?

- Нет.

- А как давно вы нездоровы?

- Уже больше двух недель.

Она всхлипнула.

- Раньше у вас всегда было все правильно?

- Да.

- Ну, что ж, во-первых... - Он говорил теперь мягче и ласковее, чем

прежде: казалось, он ищет благовидного предлога, чтобы устраниться от

участия в таком деле, которое не обещает ему ничего, кроме опасности и

затруднений. - Это, может быть, еще не так серьезно, как вы думаете. Я

понимаю, вы очень напуганы, но ведь у женщин нередко бывают такие

неправильности. Во всяком случае, без особого исследования нельзя быть в

этом уверенным. А самое лучшее - подождать еще две недели. Очень возможно,

что все кончится благополучно. Я бы этому не удивился. Вы, видимо,

чрезвычайно чувствительны и нервны, а нервность часто влечет за собою

такого рода задержки. Если хотите послушать моего совета, то сейчас, во

всяком случае, ничего не предпринимайте. Отправляйтесь домой и ждите. Пока

не будет полной уверенности, уж никак не следует что-либо делать.

- Но я уже принимала пилюли, и они не помогли, - жалобно сказала

Роберта.

- Какие пилюли? - с интересом спросил доктор Глен и, выслушав ее

объяснение, заметил: - А, эти! Ну, они едва ли по-настоящему помогли бы

вам, если вы действительно беременны. Но я вам снова советую подождать.

Через две недели все выяснится, и тогда у вас еще будет достаточно

времени, чтобы принять меры. Но я все-таки серьезно советую вам отказаться

от этой мысли. Я считаю большой ошибкой нарушать законы природы. Будет

гораздо лучше, если вы решитесь иметь ребенка и станете о нем заботиться.

Тогда на вашей совести не будет еще нового греха - убийства.

Он говорил сурово и важно, с сознанием собственной правоты. Но Роберта,

терзаемая ужасом, которого врач, видимо, просто не мог понять, воскликнула

с прежним трагическим отчаянием:

- Но я не могу, доктор! Говорю вам, не могу! Не могу!.. Вы не

понимаете... Не знаю, что я буду делать, если не смогу от этого

освободиться! Не знаю! Не знаю!

Она качала головой, стиснув руки и раскачиваясь взад и вперед. Доктор

Глен видел, как глубок ее ужас, и ему было жаль, что легкомыслие довело ее

до такого отчаянного положения. Однако, как профессионал, он холодно

относился к случаю, который мог навлечь на него одни только неприятности,

и потому решительно заявил:

- Как я уже сказал вам, мисс... (он помедлил) Говард, если это ваше

настоящее имя, - я решительно против операций такого рода, так же как и

против того легкомыслия, которое доводит девушек и молодых людей до

положения, когда эта операция кажется им необходимой. Врач не может

вмешиваться в подобные случаи, если он не желает провести десять лет в

тюрьме, и я считаю этот закон справедливым. Не думайте, что я не понимаю,

каким тяжким кажется вам сейчас ваше несчастье. Но поверьте, всегда

найдутся люди, которые охотно помогут девушке, оказавшейся в таком

состоянии, если только она не захочет больше пренебрегать нравственностью

и законом. Итак, вот наилучший совет, который я могу вам дать: не

предпринимайте ничего - ни теперь, ни позже. Идите домой и признайтесь во

всем вашим родителям. Так будет лучше, гораздо лучше, уверяю вас. Это не

так тяжко, как вам сейчас кажется, и не так дурно, как то, что вы

задумали. Не забывайте, что если ваши теперешние опасения справедливы,

речь идет о человеческой жизни. Вы хотите уничтожить уже зародившуюся

жизнь, и в этом я не могу вам помочь. Никак не могу. Я знаю, есть врачи,

которые относятся не так серьезно к своей профессиональной этике, но я не

из их числа и не могу позволить себе стать таким. Весьма сожалею...

весьма!.. Итак, могу сказать вам одно: вернитесь домой и расскажите все

своим родителям. Сейчас это кажется очень трудным, но в конце концов вам

станет легче. Если они захотят, пусть придут и потолкуют со мной. Я

постараюсь убедить их, что это еще не самое страшное несчастье на свете.

Но сделать то, о чем вы просите... Мне очень, очень жаль, но я не могу.

Совесть мне не позволяет.

Он замолчал и посмотрел на нее сочувственно, но в то же время

решительно и твердо. И Роберта, потрясенная внезапным крушением всех своих

надежд и видя, что не только была введена в заблуждение рассказами Клайда

об этом докторе, но и сама не сумела справиться со своей задачей и

разжалобить доктора, неверными шагами двинулась к выходу; ею снова овладел

страх перед будущим. Доктор любезно и с сожалением закрыл за нею дверь, -

и, очутившись на улице, во тьме, она беспомощно прислонилась к дереву; все

силы душевные и телесные оставили ее. Он отказался помочь ей! Отказался

помочь! Что же теперь?

На первых порах отказ доктора безмерно потряс и перепугал обоих - и

Роберту и Клайда. Значит, впереди - незаконнорожденный ребенок, бесчестие

Роберты, разоблачение и гибель Клайда. Видимо, ничего иного не остается...

Но затем - по крайней мере перед Клайдом - тяжкая завеса стала понемногу

приподыматься. Может быть, в конце концов, как предполагал доктор (едва

придя в себя, Роберта подробно все пересказала Клайду), дело вовсе не так

плохо. Вполне возможно - об этом говорили и аптекарь, и Шорт, и доктор, -

что Роберта ошибается. Роберту эти соображения не успокаивали, но они

плохо повлияли на Клайда: он впал в своеобразное оцепенение, вызванное

прежде всего неотступным страхом, что он ничего не сумеет придумать и,

значит, ему неизбежно грозит разоблачение. И вот вместо того, чтобы

бороться тем отчаяннее, он медлил и ничего не предпринимал. Такова уж была

его натура: хотя он и ясно представлял себе возможные трагические

последствия своего бездействия, но так мучительно снова искать, к кому

обратиться, не навлекая на себя опасности. Ведь доктор выпроводил ее, и

совет Шорта ничего не дал!

Так прошли еще две недели, но Клайд только тщетно напрягал мозг,

раздумывая, у кого теперь просить помощи. Так трудно об этом спрашивать.

Просто невозможно. Да и кого спросить? Кого? На все это нужно время. А

между тем дни проходили - и у Роберты и Клайда было достаточно времени,

чтобы обдумать, как же поступать дальше, чего каждому требовать от

другого, если Роберта останется без врачебной помощи. Роберта все торопила

и торопила Клайда, если не словами, то выражением лица и настроением во

время работы. Она твердо решила, что не должна, не может быть покинута в

этой борьбе. С другой стороны, она видела, что Клайд ничего не делает.

После своих первых попыток он решительно не знал, что и как предпринять. У

него не было друзей, и поэтому в надежде получить нужные сведения он мог

бы лишь мимоходом заговаривать то с одним, то с другим о своих

затруднениях, как о каком-то воображаемом случае. И в то же время, как ни

было это нелепо и легкомысленно, Клайда по-прежнему влекло в тот веселый

мир, где жила Сондра. По вечерам, по воскресеньям его приглашали то туда,

то сюда, и он шел, несмотря на Отчаянное состояние и настроение Роберты,

потому что в гостях можно было забыть о неотступном, грозном призраке

катастрофы. Если б только он мог выручить Роберту! Если б мог! Но как? Без

денег, без друзей, без более близкого знакомства с медицинским, или,

точнее, с особым подпольным миром, где черпали знания о тайнах пола,

скажем, рассыльные из отеля "Грин-Дэвидсон". Правда, он написал Ретереру,

но ответа не было, так как Ретерер переехал во Флориду и письмо еще не

дошло до него. А здесь все, кого он лучше знал, были связаны либо с

фабрикой, либо со светским обществом: с одной стороны, были люди слишком

неопытные и опасные, с другой - слишком чужие и тоже опасные, и ни с кем

из них он не был настолько близок, чтобы довериться им и рассчитывать, что

они сохранят его тайну.

Однако надо было что-то делать: нельзя же спокойно плыть по течению!

Конечно, Роберта не позволит ему долго бездействовать: ведь скоро всем

станет известно ее положение. Подчас Клайд по-настоящему терзался и, как

утопающий за соломинку, хватался за всякую, чаще всего мнимую, надежду.

Так, например, когда один из мастеров на фабрике однажды случайно

упомянул, что работница его отделения "попала в беду" и ей предложили

уйти, Клайд тут же спросил мастера: а что, по его мнению, такая девушка

могла сделать, если б не хотела ребенка? Но тот, столь же неопытный, как и

сам Клайд, сказал только, что ей, вероятно, пришлось бы пойти к врачу,

если бы она знала подходящего, или уж "довести дело до конца", - и, таким

образом, Клайд не подвинулся ни на шаг в своих познаниях. В другой раз в

парикмахерской обсуждали происшествие, о котором сообщила местная газета:

одна девушка подала жалобу в суд на некоего бездельника за нарушение

обещания жениться. "Уж поверьте, - сказал кто-то, - не стала бы она

судиться с этим малым, если б не было для этого причины". Клайд

воспользовался случаем и спросил:

- А разве ей нельзя выпутаться как-нибудь иначе и не выходить за него,

если она его не любит?

- Ну, это не так просто, как вам кажется, особенно здесь, у нас, -

заявил мудрец парикмахер. - Во-первых, это против закона. Потом, тут нужна

куча денег... Ну, а без денег, сами знаете, и шагу не ступишь.

Он защелкал ножницами, а Клайд, поглощенный собственными делами,

подумал, что это очень верно. Будь у него деньги - хоть несколько сот

долларов, - кто знает, может быть, удалось бы уговорить Роберту, чтобы она

уехала куда-нибудь одна и сделала операцию.

Каждый день Клайд говорил себе, что нужно найти какого-нибудь врача. И

Роберта тоже говорила себе, что нужно действовать, - нельзя больше

полагаться на Клайда, если он будет так медлить. Никто не может шутить или

мириться с такой грозной опасностью. Это значило бы жестоко обмануть ее,

Роберту. Очевидно, Клайд не понимает, как ужасно это будет и для нее и для

него самого. Нет, если он не поможет ей, - а он сначала твердо обещал

помочь, - тогда пусть не надеется, что она выдержит неминуемую катастрофу

одна. Никогда, никогда, никогда! Клайду хорошо, ведь он мужчина, занимает

неплохое положение, не он, а она оказалась в этой ужасной западне - и не в

силах выбраться одна.

Прошли две недели, о которых говорил доктор, потом еще два дня, и

Роберта окончательно убедилась, что ее худшие подозрения справедливы. И

она не только всеми возможными способами постаралась показать Клайду свое

невыразимое отчаяние, но на третий день написала ему, что решила в этот же

вечер снова отправиться к доктору в Гловерсвил, несмотря даже на его

первый отказ: слишком уж ей нужна помощь! Она спрашивала, не может ли

Клайд проводить ее, и, поскольку сам он ничего не сделал, он немедленно

согласился, хотя в этот вечер его ждала Сондра. Он чувствовал, что это

важнее всего остального. Он извинится перед Сондрой, сославшись на работу.

Итак, состоялась эта вторая поездка, и по дороге - длинный, напряженный

и бесплодный разговор, который свелся к объяснениям, почему именно Клайд

все еще ничего не сумел сделать, и к комплиментам Роберте за ее решимость

действовать самостоятельно.

Однако доктор опять ответил отказом. Роберта прождала его около часа и

потом рассказала ему, что ее состояние не изменилось, что она измучилась

от страха; он выслушал ее, но не подал никакой надежды, хотя, конечно, мог

сделать то, о чем она просила. Это было против его правил.

И снова Роберта вернулась ни с чем, настолько подавленная тяжким

предчувствием неминуемой беды и всех связанных с нею ужасов и несчастий,

что даже не могла плакать.

И Клайд, услышав об этой новой неудаче, погрузился в тревожное, мрачное

молчание, даже не пытаясь хоть чем-то утешить Роберту. Он не знал, что

сказать, и больше всего боялся, как бы она теперь не потребовала от него

чего-нибудь такого, чего ему не позволит выполнить безденежье и более чем

неопределенное положение в ликургском обществе. Но Роберта почти ничего не

говорила на обратном пути. Она сидела неподвижно и смотрела в окно, думая

о том, что она совсем беззащитна и ее положение становится с каждым часом

все ужаснее. Чтобы оправдать свое молчание, она пожаловалась на головную

боль. Ей хотелось остаться одной, подумать еще, решить, что делать дальше.

Она должна что-то предпринять. Это она знала. Но что? Как? Что она может

сделать, как спастись? Она чувствовала себя, как загнанный зверь, который

вынужден бороться не на жизнь, а на смерть. Она думала о тысяче

Дата добавления: 2015-09-06