Глава 18. Блэйду снилось, будто он бежит вдоль берега ручья, что ведет от отцовской фермы на

Блэйду снилось, будто он бежит вдоль берега ручья, что ведет от отцовской фермы на дальний край участка Мозесов, а колючие ветки так и тянутся к нему – хватают за лодыжки, хлещут по ногам, словно молнии, вытягиваются на лету. Шипы впиваются в кожу, острые и кривые, словно рыболовные крючья, и хочется остановиться, чтоб они не впивались глубже. Но остановиться он не может: прямо над головой кружит ястреб – громадный ястреб, Блэйд в жизни такого не видел – и вот‑вот его схватит, стоит хоть чуточку притормозить (а может, беги не беги, все равно схватит).

Никогда еще Блэйд не чувствовал себя таким крохотным, не больше кролика.

Ястреб устремился вниз, выставив когти, точно длинные кривые ножи. Блэйд старался не глядеть на него. И все‑таки не удержался, посмотрел наверх – и увидел глаза хищной птицы, ясно и отчетливо. И лучше бы не видел.

У ястреба было лицо отца.

Блэйд закричал, но ни звука, лишь удушливое безмолвие. Он кричал снова и снова, крик шел из самого нутра, от кончиков пальцев. Беспомощно, безнадежно, с надрывом; беззвучно – ведь кролики не кричат.

Ястреб засмеялся. Грубо, зло. Опустился ниже, и Блэйд опять закричал, и на сей раз был слышен звук. Звуком полнилось все кругом, он разрывал воздух.

Блэйд вздрогнул, вскочил. Сердце стучало как молот. Блэйд чуть не заплакал от облегчения, что сон кончился, – и вдруг понял: это не конец, а только начало.

Проснулся и Блу, захныкал, вцепившись в мокрую простыню. Блэйд шикнул на него и вылез из постели.

Крик из кухни вдруг оборвался. Его сменили другие звуки, еще страшнее.

Рас, схватив Джеральдину за горло, держал ее над раковиной, сунув лицо жены под струю. Джеральдина хрипела и вырывалась. Глотала воду, захлебывалась, пыталась заговорить, но выходило лишь бульканье.

Рас рывком поставил Джеральдину на ноги, дал отдышаться, откашляться.

– Память подводит?

Джеральдина надрывно закашлялась, мотнула головой.

– Лошадь, – настойчиво продолжал Рас. – Что ты сделала с лошадью?

Блэйд вошел в кухню, и колени стали ватными. Все из‑за Снеговика! Блэйд был уверен, что опасность грозит только ему. Он даже не думал, что подозрение падет на кого‑то еще.

Джеральдина пришла в себя и пыталась вывернуться, высвободиться из рук, сжимавших горло. Но пальцы Раса лишь сильнее смыкались.

– Я… не трогала… лошадь… – хрипела Джеральдина.

Рас что есть силы тряхнул ее.

– Не трогала, но открыла калитку и выпустила?

Лицо Джеральдины побагровело от кашля, из носа текло.

– Я не…

Рас опять толкнул ее к раковине, сунул под кран. Джеральдина мотала головой, но это не помогало. Она силилась вдохнуть, в нос и рот заливалась вода. Джеральдина почти захлебнулась.

– Свинья тупая, – хрипел Рас. – Сколько лет живу, тупее не видел.

Еще немного, и отец убьет маму. Этого Блэйд не мог допустить. Он схватил со стола отцовскую кружку и швырнул через всю кухню. Кружка угодила Расу в спину, меж лопаток.

Рас выпустил Джеральдину, рванулся, но Блэйда и след простыл.

Бабушка Калла сдержала слово. Подходить к лошади разрешалось лишь тем, кто хорошо себя ведет и помогает по хозяйству. Весь день Сван, Нобл и Бэнвилл были такими паиньками, что Уиллади стала принюхиваться, стоило им пройти мимо. Любая мать, говорила она, узнает детей по запаху, даже если те на себя не похожи.

А работа? Дети трудились! Подмели крыльцо, пропололи клумбы, собрали мешок гороха – все успели до половины двенадцатого. Потом Нобл и Бэнвилл вымыли с мылом бензонасосы чуть ли не до дыр, а Сван взяла старые газеты, уксус и протерла все стекла в лавке. Окна так засияли, что покупатели, вылезая из машин, щурились от бликов.

Дети то и дело подходили к бабушке Калле, смотрели с обожанием, называли «самой милой на свете бабулечкой» и говорили, что быть ее внуками – такое счастье. Бабушка Калла качала головой: чьи вы внуки, не знаю, но рада, что вы заглянули помочь по хозяйству.

К полудню Уиллади была сыта по горло хорошим поведением детей, устала смотреть, как они снуют туда‑сюда. Калла призналась, что и у нее голова кругом, вдобавок они столько работы переделали, сколько она и не мечтала от них дождаться.

Детей отпустили на волю, но бабушка Калла еще раз велела держаться подальше от лошади. Детей ведь так и тянет вскарабкаться на все, что выше них, да еще с гривой и хвостом.

– Представьте себя на месте Джона, – объясняла она. – Понравилось бы вам, если бы на вас уселась куча ребят, прямо на больные места?

На месте Джона они никогда не окажутся, заметил Бэнвилл, у них по две ноги, а у Джона четыре.

Каллу его доводы не убедили.

– Что ж, скажи спасибо, что лишь в этом разница, – отвечала она. – Бедняге досталось.

Калла не стала добавлять, что всем троим тоже достанется, если они сейчас же не уберутся отсюда, – дети уже улетучились, да Каллу что‑то не тянуло нынче на угрозы. При взгляде на лошадь, на отметины, оставленные чьей‑то рукой на ее шкуре, у Каллы что‑то дрогнуло в душе. Этому Джону удалось то, что другой Джон разучился делать задолго до того, как ему вздумалось свести счеты с жизнью. Этот Джон пробудил в душе Каллы Мозес нежность.

Именно Нобл уговорил бабушку Каллу, чтобы та разрешила им взять Джона с собой на Пустошь. Раз они собрались выслеживать преступников в Суровой Местности, все равно им придется идти пешком. Если местность суровая, нужно то и дело нагибаться и, прищурившись хорошенько, смотреть под ноги, не сдвинуты ли камни и нет ли в дорожной пыли следов. И высматривать на дороге плевки – верный знак, что здесь прошли преступники. У многих из них чахотка. Как ни крути, плох тот следопыт, который без конца то садится на лошадь, то слезает. Так и устаешь быстрее, и дело идет медленно.

Калла подумала: лошади не повредит прогулка, если ее поведут под уздцы, – но вслух пригрозила: только попробуйте сесть!

Дети поклялись не забираться на лошадь.

– А если мы дали слово такой миленькой старушечке, то обязательно сдержим, – заверила Сван.

Никогда еще Каллу столько раз за день не называли старушкой, но возражать она не стала. Чем скорее дети отправятся на Пустошь, на поиски преступников и плевков, тем быстрей она усядется и подумает, до чего же стало тихо.

Расу Белинджеру не пришлось гадать, откуда взялась кружка, угодившая меж лопаток. Он бросился в комнату мальчиков.

Блу сидел на кровати и ревел, но Рас сегодня не обратил на любимца внимания. Он подбежал к раскрытому окну, окинул взглядом двор. Ни следа Блэйда. И когда Рас, опершись на подоконник, задумался, как быть дальше, он вдруг заметил на подоконнике ржавые пятна засохшей крови. Послюнил палец, провел по пятну, и палец порыжел.

– Этого мальчишку надо было бросить собакам, когда он родился на свет, – процедил Рас.

Обо что он поцарапался ночью, когда делал свое грязное дело? Вывел лошадь на дорогу, упал и содрал ладони о гравий? Налетел на что‑то в темноте?

Вряд ли Блэйд мог куда‑то «увести» лошадь, но что бы он ни сделал со Снеговиком, пожалеет, думал Рас. А сейчас главное – найти лошадь Оделла Притчетта.

Рас сел в грузовик и для начала завернул к Кэлвину Фарлоу. Кэлвин всегда знал все местные новости и выкладывал каждому, кому не лень слушать. Рас застал Кэлвина в мастерской, тот киянкой выравнивал вмятины на капоте «нэшрамблера» и, конечно же, рассказал, как с утра заехал в лавку мисс Каллы за табаком, но его даже не обслужили, вся семья столпилась возле амбара, вокруг большой белой лошади. Он подождал немного, взял табаку, а деньги оставил на прилавке.

Эрли Микс отрывал картонные спички от пакетика‑книжки и швырял в водяного щитомордника с разинутой пастью, что свернулся кольцом в уголке письменного стола. Змею Эрли убил пару лет назад и заказал мастеру чучело, чтобы в кольце умещалась пепельница. Эрли слыхал, что ядовитые зубы даже у мертвой змеи опасны, и на всякий случай велел покрыть их прозрачным лаком. Теперь лак слегка пожелтел.

Пепельница уже наполовину заполнилась спичками, когда в кабинет ворвался Рас Белинджер с криком, что у него ночью украли лошадь. Его разбудил лай собак, он выбежал из дома с револьвером, но вор уже несся прочь на его лучшем коне. Стрелять он не стал, боялся попасть в лошадь.

Эрли, откинувшись в кресле, слушал внимательно, как подобает блюстителю закона. Он ни разу не перебил Раса, ждал, когда коротышка выдаст себя с головой.

– Лошадь была в отличной форме, пока жила у меня. – Рас стукнул кулаком по столу. – И должна быть в той же форме, когда ее вернут.

Эрли почесал в затылке, нахмурился.

– Не думаете же вы, что лошадь увел я?

Рас откашлялся и горячо продолжал:

– Я вас не обвиняю. Я пришел доложить о преступлении!

– По вашему тону не скажешь. Вы так говорите, будто я виноват во всем, что могло случиться с лошадью.

– Ничего подобного.

Эрли посмотрел растерянно, будто вся история для него загадка.

– Так, по‑вашему, вор ускакал верхом на лошади, а потом решил, что она ему не по вкусу, и покалечил ее, просто так, назло, и пригнал туда, где мне ничего не стоит ее найти? – Эрли снова почесал в затылке. – Вообще‑то, если кто‑то задумал украсть лошадь, он пригонит фургон, сломает забор, погрузит в фургон лошадь и дернет в соседний округ. Никогда не слыхал, чтобы кто‑то подошел к чужому дому, не побоявшись собак, ускакал на лошади, покалечил ее, а потом бросил и двинул дальше пешком. Как этот сукин сын добрался до дома, интересно мне знать?

Рас был как взведенная пружина. Он понимал, что шериф забавляется с ним, как кошка с мышью, но вынужден был терпеть.

– Знаю одно: лошадь украли. И ваша работа – ее вернуть.

Эрли улыбнулся снисходительно – так он улыбался тем, кого в грош не ставил. Потом выпрямился, будто раскладная лестница. Рас тоже вытянулся во весь свой небольшой рост – казалось, вот‑вот запрыгнет на письменный стол, чтобы смотреть на собеседника сверху вниз.

– Я наведу справки, – пообещал Эрли.

Он не подал виду, что знает, где лошадь, а Рас – что знает, что Эрли знает. У каждого был секрет.

Когда Рас ушел, Эрли сел поудобнее, оторвал еще одну спичку и швырнул в пепельницу в кольце щитомордника. В окне было видно, как Рас шагает к обочине, где ждет красный «апаш». Бронзовая кожа и иссиня‑черные волосы блестели на солнце, словно чешуя щитомордника.

Наблюдая, как Рас забирается в грузовичок и уносится прочь, Эрли невольно подумал: этот человек – прирожденный убийца. Был бы повод, он рад бы со всеми почестями препроводить его в тюрьму, ведь сколько людей может пострадать из‑за него. Если бы можно было это предотвратить!

Дата добавления: 2015-10-13