Василий Филимонович

Сохранилась трудовая книжка моего дедушки. Первая запись в ней: «Стаж работы по найму 9 лет». Какие они были, эти 9 лет? После окончания бухгалтерских курсов в 1931 году молодой специалист приехал в Онгудай по распределению. В Госбанке сразу оценили нового работника за его прилежность, пунктуальность и веселый нрав. По соседству жила семья старшего бухгалтера банка. Стали дружить семьями. Когда через 2 года у Толпышевых родилась дочка, друзья стали кумовьями. Мама вспоминает, что крестный ее был очень добрым и порядочным человеком. Хотя вряд ли пятилетний ребенок знал такие слова, как порядочность. Эта характеристика явно со слов родителей, а девочка просто очень любила своего крестного отца и его жену.

В 1938 году арестовали старшего бухгалтера по чьему-то доносу, сфабриковали «Дело» и, недолго думая, расстреляли. Василию грозила та же участь, т.к. все знали, что они были очень дружны не только на работе. Управляющий банком вызвал молодого бухгалтера к себе и, пожалев его семью и малых деток, тихо посоветовал написать заявление по собственному желанию, Пришлось уволиться. И, как оказалось, вовремя. Очень предсказуема судьба гражданина СССР, у которого не только отец, но и ближайший друг расстреляны как враги народа.

Тайной за семью печатями осталось то время для нас. Дедушка не только говорить на эту тему, но и думать себе не позволял. Больше трех десятков лет он ни с кем не делился своими воспоминаниями. И только однажды, уже в годы Брежневской оттепели, рассказал о себе и своем расстрелянном отце – священнике двоюродной племяннице, Людмиле Васильевне Деменевой, которую очень любил и уважал. А когда провожал ее, у порога вдруг опомнился и строго предупредил: «Только я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышала, хорошо?» Наверное, если бы я не сказала тете Люде, что мне известно, кем был наш прадед, она бы не нарушила слова, данного тогда дядюшке, наверняка сохранила бы его тайну до последнего.

Итак, старая трудовая книжка была «утеряна», новую выписали не сразу, а только через полгода после устройства в Райпотребсоюз на должность плановика.

В августе 1941 года Василия Филимоновича мобилизовали в действующую Красную армию и отправили на Дальний Восток. Почти год, до июля 1942 года, он – курсант Интендантских курсов, а после их окончания он получает офицерское звание лейтенанта и становится делопроизводителем сначала своей части, затем – штаба, а после – заведует делопроизводством снабжения армии. 12 ноября 1943 подписан приказ о присвоении ему звания старшего лейтенанта. А с мая 1944 по 28 января 1946 года ему доверено делопроизводство офицерских кадров 192-го Стрелкового полка 12-й Стрелковой дивизии Дальне-Восточного фронта. Для этой ответственной службы старшему лейтенанту, очевидно, не хватало церковно-приходского образования. Пришлось учиться. В 1945 году он закончил пятый класс.

День Победы пришелся ровно на его день рождения! С тех пор эта дата стала самым большим праздником в семье: собирались все родственники, приходили друзья, соседи. Василий Филимонович очень любил гостей, с радостью встречал каждого из них у порога, а первых гостей ждал на улице, у калитки.

Деда был душой компании за любым праздничным столом. Он умел сказать заздравную речь, не стеснялся крикнуть: «Ура!» и галантно поухаживать за соседями по столу, знал множество песен, красиво пел, любил сплясать. Любимые песни дедули «Ой, туманы мои, растуманы» и «По Дону гуляет казак молодой» обязательно звучали при любом застолье. А вот еще одна «дедушкина» песня («Ох, болен, болен я мальчишка») исполнялась не всегда, но зато каждый раз со слезой, как будто знал деда, какой тяжелый исход ему уготован.

В Военном билете читаем: «Ранений и контузий не имеет. В плену, в окружении, на оккупированной территории не находился. В Белой и иностранных армиях не служил». В 1945 году был награжден медалью «За боевые заслуги», медалями «За победу над Германией» и «За победу над Японией».

Свои боевые и юбилейные медали дедушка очень трепетно хранил, к каждому празднику Победы он доставал их, чистил зубным порошком, от чего они опять сияли, как новенькие, обязательно прикалывал их на тщательно отпаренный пиджак, и в таком виде встречал своих многочисленных гостей. В остальные дни на его парадно-выходном пиджаке красовались наградные ленточные планки, которые дедуля смастерил сам, а медали хранились у бабушки в комоде, в дальнем уголке. Все они провожали своего хозяина в последний путь, каждая – на отдельной красной атласной подушечке. А потом они дружно куда-то пропали, никто их больше и не видел. Только удостоверения да запись в военном билете остались от них на память…

Едва вернувшись домой, уже с 19-го марта 1946 года Василий Филимонович работал бухгалтером подсобного хозяйства Онгудайского НКВД, а не прошло и полгода, его перевели на должность старшего бухгалтера при подсобном хозяйстве в/ч 2036 МГБ.

В 1947 году сына Яшу проводили на армейскую службу на о. Сахалин. А осенью 1950г. семья Толпышевых переезжает в Горно-Алтайск: двоюродный брат, Константин Маркович, сообщил, что имеется вакансия старшего бухгалтера областной санэпидемстанции. Но, видно, что-то не заладилось на работе, или просто невыносимо стало ходить по улицам города, в котором совсем недавно был расстрелян отец, и весной Василий Филимонович перевозит свою семью в Туву, где четыре с половиной года работает старшим бухгалтером и преподавателем областной сельскохозяйственной школы в Туране. (Пий-Хемский район, Россия, республика Тыва. в Турано-Уюкской котловине, на реке Туран (приток Уюка), на федеральной автотрассе М54 "Енисей", в 74 км к северо-западу от Кызыла.. Основан в 1885 г. русскими переселенцами из Сибири, которые занимались земледелием, скотоводством, охотой, сплавом леса. Город Туран - с 1945 г. Туран (в переводе с тюркского) - "солончак, солончаковый луг". Он отличается от других десятков сел и городов Тувы тем, что половину населения здесь составляют русские. Население 5280 чел.(2010).

Здесь-то с работой проблем не было: все страницы испещрены записями о награждении почетными грамотами - « за добросовестную работу», «за учебно-воспитательную работу», «за хорошую постановку учета», и просто «за хорошую работу»…

Во время войны Василий Филимонович очень сильно страдал от влажного дальневосточного климата. Особенно досталось ногам: ниже колена они почти постоянно были покрыты язвами и болячками. С тех пор выглядели они просто страшно: кожа была коричневого цвета и такая тоненькая, как бумажная, казалось, вот-вот лопнет! Из-за перенесенных страданий ноги после войны постоянно мерзли. Валенки носить было неописуемо тяжело, а в сапогах ходить в лютые тувинские морозы – тоже дело не шуточное. Вот так и пришлось «по состоянию здоровья» распрощаться с полюбившейся работой, красивейшей природой, очень напоминавшей родной Алтай (особенно летом), с родственниками (двоюродной сестрой Фионой Фирсовной, и племянниками, двоюродным братом Никифором Носковым и его большой семьей). Оттуда они с женой отправились на свое последнее место жительства - в Кузбасс, где к тому времени обосновалась двоюродная сестра Онисья Фирсовна, переехавшая к старшей дочери Людмиле Васильевне.

Купили домик на Мамаевке, неподалеку от Кемерова, и в феврале 1956 он устроился кассиром-счетоводом по налогам Комиссаровсого сельсовета. Кассир – профессия хорошая, но бухгалтер – лучше. Поэтому уже весной следующего года Василий Филимонович переходит в Кемеровскую районную контору «Заготскот». А еще через год его приглашают на освободившееся место бухгалтера в подсобное хозяйство Кемеровской областной больницы.

В общем-то, надо отметить, дедуля обладал довольно крепким здоровьем. Единственный раз, будучи уже на пенсии, он попал на операцию, и его, как ни странно, положили именно в нашу областную, где он когда-то трудился. Хирург, оперировавший далеко не молодого пациента, сказал, что если тот не бросит курить, то жить ему останется совсем мало. Дедушка был очень жизнелюбивым человеком. Бросил он свой любимый «Прибой» раз и навсегда!

Дочь Надежда вскоре перебралась в Кемерово вслед за родителями. Летом 1958 года она вышла замуж, а в начале мая 1959г. дедушка на запряженной в телегу лошадке отправился встречать из роддома свою любимую внучку – меня…

Наверное, каждая его внучка вправе считать себя любимой. Он действительно очень любил нас всех. Но остальные были так далеко, на Сахалине, а я с самых пеленок росла на глазах, а порою, даже на руках…

Дедуля никогда не сюсюкался с малышней, но дети в нем безошибочно признавали своего: в душе он сам оставался ребенком. Как он любил пошалить! Нет, это был не театральный актер, не цирковой клоун, но самый настоящий ребенок, только большой. Детство в своей душе он сохранил до старости. Не придумывая никаких новых фокусов, он оставался интересным для своих юных зрителей долгие годы! Мамуля рассказывала, что все ее подружки очень любили ходить к ней в гости: мама ее была гостеприимной хозяйкой, часто пекла очень вкусные булочки и пирожки (это могу подтвердить – такой сдобы я больше ни у кого не пробовала) и с удовольствием угощала всех, кто заходил к ним на порог. Но если был дома папа, то обед для всех без исключения заканчивался слезами: хохотали до слез в буквальном смысле. Помните Карлсона, ворующего у «домомучительницы» плюшки? У деда это получалось в десять, нет, пожалуй, в сто раз смешнее. Он любил повеселить ребятню, и бабушка была не прочь ему подыграть. Она строго «следила» за тем, чтобы он не ел варенье большой ложкой, не клал в чай много сахару, не брал конфет, не трогал мёд и т.д. Но стоило ей отвернуться, отойти за блюдечком или чашкой, отнести тарелку, как дед за ее спиной с самым невинным лицом и заговорщеским взглядом молниеносно нарушал все ее запреты. Я не могу это описать, у меня не хватает на это слов! Зато на глазах выступают слезы сожаления, что мои дети и внуки никогда не попадут на это представление. Как все были счастливы в эти моменты: дети – от дедушкиных проказов, а бабушка с дедушкой – от неподдельно-искреннего детского смеха. Как сияли дедушкины глаза, как важно он расправлял свои усы. Это значило, что он остался доволен собой, шутка удалась!

Нам с сестрой деда летом мастерил качели, зимой делал горки, ладил санки, подшивал валенки, подгонял под них ремешки на лыжах, делал из фанеры детские лопатки, которыми мы с большим энтузиазмом помогали чистить двор. Но больше всего нам нравилось, когда сбрасывали снег с крыши и вывозили его со двора. Деда привязывал ремень к старой ванне, и мы сначала заполняли ее снегом, а затем и сами сверху пристраивались. Деда нас катил за ворота, а там мы кубарем катились в рыхлый снег из перевернутой ванны. Было очень весело!

А какой ежегодный праздник устраивал нам дедуля седьмого июля, в день Ивана Купалы! Никто не оставался в этот день сухим: что только деда ни придумывал, с чего ни поливал! В ход шли кружки, бутылки, кастрюльки, бидончики и, наконец, целые вёдра обязательно теплой, предварительно нагретой на солнышке чистой воды. «Первый полив» настигал нас всегда неожиданно: то из-за угла, то с крыши, то и вовсе в сенях! А потом все торопились не остаться у деда в долгу, и начиналось общее веселье, включая всех соседей и даже случайных прохожих! Как было интересно наблюдать за взрослыми, бегающими друг за другом по огороду с ведрами или ковшами. Было просто здорово, и, главное, никто ни на кого не обижался, всем было весело!

Деда был аккуратист буквально во всем. Каждая вещь всегда лежала на своем месте, вплоть до последнего гвоздя. Я не могу себе представить дедушку в дырявом носке или невыглаженной рубашке, даже если он пошел чистить стайку. Обувь свою и бабулину он сначала чистил щеткой с кремом, а затем наводил глянец суконкой – в ботинках отражалось небо. Если предстояло выйти со двора, деда застегивал верхнюю пуговицу рубашки, а когда собирались в гости, с утра дедуля отпаривал свои брюки, наводил через намыленную марлю идеальные стрелки, чистил и без того чистый пиджак, смахивал нечаянную пылинку со шляпы, проверял пуговицы на плаще – крепко ли пришиты. Таким же чистым, аккуратным, подтянутым он ходил когда-то на работу, а когда пошел на пенсию, и стал ходить на подработку (подшивал документы в организациях, заготавливая дома очень красивые разноцветные папки из скоросшивателей и ситца), он не растерял своей интеллигентности, своего привычного лоска.

Всегда подстрижен, чисто выбрит, причесан. А как он подравнивал свои усы – это просто песня! Каждый волосок, с чувством, с толком, с расстановкой – залюбуешься! Но – главное – с юмором: то нахмурится, то сморщится, то один ус поднимет, то второй опустит. Любил все делать весело! Ножницы специальные были, всегда остро наточены, с загнутыми кверху концами, с зазубринками- пилочкой по краям - немецкие еще. Сейчас таких не найти. Они тоже пропали, не смогла я их сохранить – ребятишки, видно, в школу унесли…

Руки у дедушки не были холеными неженками, но всегда имели ухоженный вид. Вернувшись с огорода, он на несколько раз мыл руки мылом с пемзой и щеточкой, а вечером доставал свои ножницы и подтачивал ногти. Ладонь была узкая, пальцы прямые и очень длинные, ногти гладкие правильно-вытянутой формы – идеальная рука аристократа, почти как с иконы. Я любила меряться с ним, у кого ладошка длиннее. Конечно, всегда побеждал деда, мои пальцы так и не доросли, хотя я нередко слышу комплименты своим рукам.

А еще его руки просвечивались. Как-то раз, оставшись с нами, ребятишками, дома, когда все уехали то ли в театр, то ли на концерт (к нам в гости приезжали бабулины племянницы со своими семьями), дедуля, налив себе стопочку самогонки из оставшегося на столе кувшинчика, вдруг заплакал и показал нам свою ладонь – сквозь нее проходил солнечный свет. Деда сказал: «Значит, скоро я умру, насматривайтесь на меня…» И мы тоже с ним ревели, и ни за что не хотели соглашаться с его словами. Лет пятнадцать мы старательно насматривались на него…

А осенью 1983 года у деда случился инсульт, и парализовало правую сторону. Почти четыре месяца он был прикован к постели. Было очень непривычно видеть его лежащим – раньше он только минут на 20 ложился вздремнуть после обеда. Как только нашел в себе силы, он стал, превозмогая боль, поворачиваться с боку на бок, чтобы не образовались пролежни. Бабуля буквально не отходила от него. Сначала кормила с ложечки, потом он сам потихоньку научился есть левой рукой.

Я в ту пору редко бывала у них – у меня была маленькая дочка. Когда я первый раз принесла ее показать деду, он неожиданно заплакал. Потом стал ворковать с ней: «Катё, мой Катё, как бы я подержал тебя на руках, как бы прижал тебя к себе…» Я тоже не могла сдержать слез при виде этой трогательной сцены. Потом мы с бабушкой помогли деду сесть, и я аккуратно положила маленький сверточек на здоровую дедушкину руку. По его щекам текли слезы, но это уже были слезы счастья…

В очередной раз, когда я приехала его навестить, он попросил меня подстричь ему ногти. Я с удовольствием выполнила его просьбу, видя в этом положительную перемену: деда снова заботится о своей внешности, значит, дело идет на поправку. А он, соглашаясь со мной, стал мечтать вслух: «Вот, наступит весна, вынесете меня на зелёнку ( на травку ), на солнышко. Я быстро поправлюсь…»

В Новогоднюю ночь мама с папой приехали поздравить нас. На вопрос, как чувствует себя дедуля, мама радостно сообщила, что ему стало лучше: «Он целый день приводил себя в порядок, умылся, попросил побрить его и подстричь усы, сам причесался, пожелал на обед пельменей. Правда, съел всего пару штук, но зато выглядит бодренько».

К вечеру первого января меня охватило довольно сильное чувство беспокойства. Я не понимала, отчего это, и подумала, что просто соскучилась по бабушке и дедушке. Сказала мужу, что очень хочу в Плешки, а он, увидев слезы на моих глазах, тут же согласился: «Собирай Катюшку, а я вызову такси».

Через час мы уже переступали порог родительского дома. Мама недавно пришла с работы, еще не успела переодеться и ужинала на кухне. Увидев нас, она заплакала. На мой вопрос, что случилось, она несвязно рассказала, что дедушке стало плохо, он целый день пролежал без сознания. Бабуля до обеда его не трогала, думала, что он спит. Но когда все-таки потеряла терпение и попыталась его разбудить, чтобы покормить обедом, у нее ничего не получилось. Я уже не слышала, что ответили мне на вопрос о «Скорой помощи», передала дочку на руки мужу и побежала к дедушке.

У бабули было тихо, только на кухне горел свет. Можно было и впрямь подумать, что дедушка спит, на мой голос он не отозвался. Только дыхание с небольшой хрипотцой меня немного утешило: значит, жив еще дедуля, значит, мы успели! Я присела к нему на кровать, стала разговаривать с ним, поглаживая его руки. Потом пересела к столу и стала потихоньку говорить с бабулей. Не знаю, кто кого пытался успокоить, скорей всего, она меня. Рассказывала, что произошло за последнее время, что деда делал, что говорил, что ел…

Приходили мои родители. Заходил муж, сообщил, что Катюшка спокойно спит. А мы все сидели с бабулей и вполголоса беседовали. Вдруг боковым зрением я увидела слезу, стекающую по дедушкиной щеке, и поняла, что больше не слышу его дыхания. Бросившись к нему, я громко закричала, но бабушка меня остановила: «Нельзя кричать. Не мешай. Пусть спокойно отойдет…»

Я закусила губы и едва сдерживала рыдания. Не дожил дедуля до «зелёнки». А ведь он так любил жизнь, и не хотел (а, может, боялся) умирать. О чем же была его последняя слеза?..

Как считают старообрядцы, чтобыпонять как жил человек, надо знать, как он родился, как играл свадьбу и как умирал. Считается грехом плакать и причитать на похоронах, иначе покойный утонет в слезах. Сорок дней следует приходить на могилу, разговаривать с покойным, вспоминать его хорошими словами.

Восьмого мая следующего года я выписалась из роддома с младшей дочкой. День прошел в приятной суете, вечер затянулся до глубокой ночи: пока детей искупала, усыпила, постирала, помыла, сама в душ сходила.

А под утро увидела во сне дедушку. Он, оставив целую горницу своих гостей, стоял в сенцах, у самой двери. Я вошла, и он, со слезами на глазах, крепко обнял меня, прошептав на ухо: «Я ждал тебя, знал, что ты придёшь…»

Я проснулась и в отчаянии заплакала: муж уже ушел на работу, я дома одна с двумя малышками, за окном льет нешуточный весенний дождь, а дедушка ждет меня - я ведь почти всегда первая приходила поздравить его с Днём Рождения!

Ближе к обеду приехала сестренка, чтобы взглянуть на новорожденную племяшку. Я, не сдержавшись, рассказала ей про свой сон. Она тут же нашла выход: «Нечего реветь, сцеживай молоко в бутылочку и поезжай! Я с ребятишками посижу!» Долго уговаривать меня не пришлось.

Дождь все не прекращался, лил, как из ведра. Глина на кладбище превратилась в кашу, по которой ноги скользили и ехали. Порывистый ветер вырывал зонтик из рук. Пару раз едва удержалась на ногах. Но как только добралась до дедовой могилки, дождь прекратился, и выглянуло солнце. С почерневшего от воды портрета уже через пару минут на меня ласково глядели дедулины глаза. И я как будто снова услышала его голос: «Я ждал тебя, я знал, что ты придёшь…» Я рассказывала деду, как мы живем, какая красивая родилась у него правнучка, как я по нему скучаю, а солнышко пригревало и весело искрилось в каплях отшумевшего дождя. Через пять минут на портрете появилась дедулина улыбка: он был рад, что дождался меня…

Дата добавления: 2015-10-13