Июня 1753 года

Днем на Корсике жарко, но по ночам температура падает. Не сильно, не до мороза, но вполне достаточно для того, чтобы ночевка без одеяла на каменистом склоне холма сделалась неудобной.

Но помимо холода были дела поважнее, вроде отряда генуэзских солдат, поднимавшегося по склону, можно сказать, незаметно.

Можно было бы так сказать, но я так не скажу.

На вершине холма, на равнине, стояла ферма. Я разглядывал ее уже два дня, обшаривая подзорной трубой окна и двери дома и цепочки сараев и хозяйственных построек и примечая всех, кто приходит и уходит: в том числе и повстанцев, которые являлись с припасами и уходили налегке; а в первый день маленький отряд — я насчитал восьмерых — отправился с фермы, вероятно, на какую-то вылазку: корсиканские повстанцы сражались против своих генуэзских владык. Отряд вернулся уже вшестером, они были измотаны и все в крови, но над ними витал ореол победителей, это было ясно без слов.

Вскоре после этого женщины принесли продукты, и празднество продолжалось далеко за полночь. Сегодня утром прибыли еще повстанцы, с мушкетами, завернутыми в одеяла. Кажется, у них хорошее снаряжение и снабжение; поэтому неудивительно, что генуэзцы стремятся стереть эту крепость с лица земли.

Два дня я рыскал по всему холму, стараясь избегать посторонних взглядов. Местность каменистая, и мне было где укрыться, чтобы меня не заметили с фермы. Утром второго дня я обнаружил, что у меня есть сообщник. На холме был еще один человек, еще один наблюдатель. В отличие от меня, он не двигался с места, устроившись в каменистом разломе, поросшем кустарником и тощими деревцами, которые каким-то образом сохранились на засушливых склонах.

Мою цель звали Лусио, и повстанцы прятали его. Были они связаны с ассасинами или нет, я не знал, да это было и не важно; просто он был тот, за кем я пришел: парень двадцати одного года от роду, являвшийся ключом к головоломке, которая уже шесть лет терзала бедного Реджинальда. Невзрачный парень, с волосами до плеч, который, насколько я понял из наблюдений за фермой, помогал по хозяйству тем, что носил воду, давал корм животным, а вчера свернул шею цыпленку.

В общем, он находился тут, это я установил твердо. И это было хорошо. Но существовали и затруднения. Во-первых, у него был охранник. При нем все время находился человек в наряде с капюшоном, как у ассасина; он постоянно прочесывал взглядом окрестности, когда Лусио ходил за водой или сыпал цыплятам корм. На поясе у него висел меч, а правая рука стискивалась в кулак. Имеется ли у него знаменитый спрятанный клинок ассасинов? Я поразмыслил. Должен иметься. Мне следует опасаться охранника, это само собой разумеется, так же, как и повстанцев, располагавшихся в доме. Ферма, казалось, просто кишела ими.

Надо было принимать во внимание еще одну вещь: они явно собирались вскоре уехать отсюда. Вероятно, они пользовались фермой, как временной базой для вылазок; вероятно, они понимали, что генуэзцы скоро начнут расправу и найдут это место. Во всяком случае, они уже выгружали из сараев снаряжение и укладывали его высоченными штабелями на телеги. Я предполагал, что они двинутся на следующий день.

Вечером все выяснится наверняка. И сделать все надо сегодня вечером. Утром мне удалось найти комнату, где ночует Лусио: он помещается в небольшом флигеле вместе с ассасином и шестью другими повстанцами. На входе они произносят пароль, я прочел его у них по губам: «Мы действуем во тьме, но служим свету».

В общем, это операция, над которой надо хорошенько поразмыслить, но, только я собрался уйти с холма, чтобы заняться планом, как обнаружил еще одного человека.

И мои планы переменились. Осторожно подобравшись поближе, я распознал в нем генуэзского солдата. Коль скоро это так, значит, он один из тех, кто собирается штурмовать крепость; остальные появятся позже — когда?

Чем раньше, подумал я, тем лучше. Несомненно, они жаждут скорой мести за предыдущий набег. Но не только, им ведь хочется, чтоб было видн о, как быстро они реагируют на мятежников. Значит, сегодня вечером.

Поэтому я не тронул его. Пусть наблюдает, а я, вместо того, чтобы уйти, остался на холме и изобрел другой план. Новый план учитывал генуэзских солдат.

Лазутчик был умелым. Он оставался невидимым, а потом, с наступлением сумерек, скрытно и бесшумно отступил назад, вниз по склону. Но где же остальные силы?

Недалеко, и примерно через час я заметил движение у подножия холма и в одном месте даже услышал приглушенное итальянское ругательство. Я был уже на полпути к вершине и понимал, что скоро начнется наступление, и поэтому поспешил приблизиться к равнине, к изгороди скотного выгона. Примерно в пятидесяти ярдах я заметил часового. Прошлой ночью часовых было пять, по всему периметру скотного двора. Сегодня они, несомненно, усилят охрану.

Я достал подзорную трубу и направил ее на ближайшего охранника, силуэт которого вырисовывался на фоне луны, и тщательно осмотрел местность позади него. Меня он различить не мог, разве что в виде еще одной кочки на местности. Неудивительно, что они решили удрать отсюда как можно скорее после своего набега. Это убежище было далеко не самое безопасное из тех, что я видел. Они действительно стали бы легкой добычей, если бы наступавшие генуэзцы не были так чертовски неуклюжи. Весь отряд в целом должен был бы поучиться у своего лазутчика. Это были солдаты, для которых скрытность была явно чуждой и непривычной идеей, и шум от подножия холма доносился до меня все сильнее и сильнее. А следом за мной солдат, конечно, услышат повстанцы. И как только они услышат, они сбегут. А когда они сбегут, они уведут с собой Лусио.

Поэтому я решил протянуть руку помощи. Каждый часовой следил за своим кусочком двора. И ближайший ко мне медленно двигался взад и вперед примерно на двадцать пять ярдов. Он был начеку; он был уверен, что когда он осматривает свой кусочек, другой кусок не остается без присмотра. Но он двигался, и пока он двигался, у меня было несколько драгоценных секунд, чтобы подобраться поближе.

Что я и делал. По капельке. Пока не подобрался настолько, что смог разглядеть охранника: его густую седую бороду, шляпу, под краями которой вместо глаз виднелись лишь тени, и мушкет, взятый на плечо. И хотя я еще не видел и не слышал бешеных генуэзских солдат, я все-таки чувствовал их присутствие, а скоро почувствует и он.

Вероятно, та же сцена разыгрывалась и на другой стороне холма, а значит, я должен был действовать быстро. Я вытащил короткий меч и приготовился. Мне было жаль охранника и мысленно я попросил у него прощения. Лично мне он ничего не сделал, часовой он был надежный и внимательный и не заслуживал смерти.

И я вдруг замешкался там, на каменистом склоне холма. Впервые в жизни я посчитал, что мои способности не имеют смысла. Я вспомнил семью, которую вырезал в порту Брэддок со своими молодцами. Семь бессмысленных смертей. В этот момент меня поразила отчетливая мысль — я не готов увеличивать список убитых. Я не могу поднять меч на этого часового, который не является для меня врагом. Не могу это сделать.

Эта заминка едва не сорвала все мои планы, потому что в тот же миг неуклюжие движения генуэзцев сделались явными, раздался грохот сорвавшегося камня и снизу, со склона, донеслось проклятие — сначала до меня, а потом и до часового.

Он вскинул голову и взял наизготовку мушкет, вытягивая шею и вглядываясь вниз, в темный склон. И увидел меня. На секунду мы встретились глазами. Мое замешательство кончилось, и я прыгнул и в один прыжок преодолел бывшее между нами расстояние.

Правая рука у меня была свободна и вытянута вперед, готовая к захвату; в левой был меч. Я приземлился, правой рукой захватил его затылок, а левой вонзил меч в горло. Он почти успел поднять тревогу, но его крик захлебнулся, а на руку мне и ему на грудь хлынула кровь. Правой рукой я поддержал ему голову, перехватил тело и мягко и бесшумно опустил его на засохшую грязь скотного двора.

Я присел. Примерно в шестидесяти ярдах от меня был еще один охранник. Это была лишь смутная фигурка в темноте, стоявшая вполоборота, но если он повернется еще чуть-чуть, он заметит меня. Я бросился к нему, в ушах свистнул ветер, и я успел схватить часового прежде, чем он обернулся. И точно так же правой рукой я удержал его сзади за шею, а левой воткнул в него меч. И, как и первый, он упал в грязь уже мертвым.

Снизу по косогору все сильнее доносился шум от штурмового отряда генуэзцев, которые так и остались в блаженном неведении, что я не позволил противнику обнаружить их раньше времени. Но, разумеется, на другом склоне холма ангел-хранитель Кенуэй не помогал их неуклюжим товарищам, и часовые их засекли. Тотчас же поднялась тревога, и в доме засветились окна, и наружу повалили повстанцы — зажигавшие на ходу факелы, заправлявшие штаны в сапоги, натягивавшие на бегу куртки и передававшие друг другу сабли и мушкеты. Я присел на корточки и видел, как распахнулись двери сарая и два человека потащили из него двуколку, полностью загруженную припасами, а еще один поспешил за лошадью.

Время таиться кончилось, и на всех склонах генуэзцы поняли это и больше не старались захватить ферму бесшумно и помчались к ней с гвалтом.

У меня было преимущество — я был уже на самой ферме, и к тому же на мне не было мундира генуэзцев, и поэтому в начавшейся суматохе повстанцы не обращали на меня внимания.

Я направился к флигелю, в котором ночевал Лусио, и почти наткнулся на него, когда он выбегал из дверей. У него только волосы были не подвязаны, в остальном он был полностью одет и кричал кому-то, чтобы тот бежал к сараю. Тут же выбежал ассасин, который подпоясал робу и извлек саблю. У стены флигеля возникли два генуэзца, и ассасин сразу схватился с ними, крикнув через плечо:

- Лусио, к сараю!

Отлично. Именно то, что и требовалось: отвлечь ассасина.

Но я заметил еще одного солдата, вбежавшего во двор: он присел и стал целиться из мушкета. Он целился в Лусио, державшего факел, но выстрелу не суждено было состояться, потому что я метнулся к солдату раньше, чем он заметил меня. Он только приглушенно вскрикнул, когда сзади в его шею глубоко вонзился мой меч.

- Лусио! — крикнул я и толкнул убитого, чтобы его указательный палец надавил на курок, разрядив мушкет — безопасно, в воздух.

Лусио остановился и, заслонив ладонью глаза от факела, глянул на другой конец двора, где я устроил этот спектакль с убитым солдатом. Напарник Лусио все еще сражался, и несколько секунд я с восхищением наблюдал, как мастерски ассасин отбивается одновременно от двух солдат.

- Благодарю! — отозвался Лусио.

- Стойте! — крикнул я. — Надо выбираться отсюда, пока двор еще свободен.

Он мотнул головой.

- Мне надо к двуколке, — прокричал он. — Еще раз спасибо, друг!

И он убежал.

Черт. Я выругался и тоже бросился к сараю, держась в тени, чтобы он меня не заметил. Справа я увидел генуэзца, взбиравшегося по склону во двор и оказавшегося так близко ко мне, что при встрече со мной у него от неожиданности распахнулись глаза. Раньше, чем он опомнился, я схватил его за руку, развернул и сунул ему меч под мышку, чуть выше нагрудника и пустил его с воплем кувыркаться по склону с факелом в руке. Я все так же следовал за Лусио и был уверен, что он в безопасности. Я добрался до сарая, даже чуть опередив его. Я все еще держался в тени и видел, как у открытых дверей два повстанца запрягают в двуколку лошадь, а двое других отстреливаются, и пока один стреляет, другой, встав на колено, перезаряжается. Я бросился к стене сарая, потому что один из генуэзцев пытался проникнуть внутрь через боковую дверь. Я вонзил ему меч в самую середину поясницы. Секунду он бился на клинке в агонии, и я отпихнул его от себя в дверь, кинул горящий факел в задок повозки и отступил в тень.

- Хватай их! — крикнул я, стараясь воспроизвести генуэзский акцент. — Держи сволочей!

И еще:

- Двуколка горит! — крикнул я, изображая теперь корсиканца, и выступив из тени, поднял убитого генуэзца и снова бросил, как будто только что убил.

- Двуколка горит! — крикнул я еще раз и увидел только что подбежавшего Лусио.

- Надо убираться отсюда. Идемте, Лусио.

Двое повстанцев обменялись недоуменными взглядами: кто я такой и что мне надо от Лусио? Но тут раздался мушкетный выстрел и вокруг нас полетели щепки. Один повстанец упал — пуля мушкета влетела ему в глаз, и я нагнулся к другому повстанцу, будто бы заслоняя его от выстрелов, и вогнал ему в сердце нож. Это был приятель Лусио, как я через мгновение понял.

- Он погиб, — сказал я Лусио и выпрямился.

- Нет! — у него брызнули слезы.

Неудивительно, что ему доверяли только кормить животных, подумал я, если он исходит слезами по каждому убитому в бою товарищу.

Сарай пылал уже целиком. Двое повстанцев, видя, что спасти из огня ничего нельзя, бросились наутек и, сломя голову промчавшись по двору, растаяли в темноте. Следом бежал еще какой-то повстанец, а на другом конце двора генуэзцы уже поджигали факелами усадьбу.

- Мне надо дождаться Мико, — крикнул Лусио.

Я понял, что Мико — это его ассасин-телохранитель.

- Он же все равно сражается. Он просил меня, как члена Братства, позаботиться о вас.

- Вы не путаете?

- Настоящий ассасин во всем сомневается, — сказал я. — Мико учил вас на совесть. Но мы не на лекции по догматам нашей веры. Надо бежать.

Он упрямо покачал головой.

- Назовите пароль, — настаивал он.

- Мы действуем во тьме, но служим свету.

Наконец-то я, вроде бы, вошел в достаточное доверие, чтобы Лусио последовал за мной, и мы стали спускаться по склону: я, ликующий, что, слава богу, я его все-таки уломал, и он, все еще не вполне убежденный. Внезапно он остановился.

- Нет, — покачал он головой. — Я не могу так — не могу бросить Мико.

Приехали, подумал я.

- Он велел бежать, — сказал я, — и встретиться с ним на дне оврага, где стоят наши лошади.

У нас за спиной, на дворе усадьбы, бушевало пламя и слышались звуки затихавшего боя. Солдаты добивали последних повстанцев. Неподалеку громыхнул камень, и пробежали еще два повстанца. Лусио увидел их и попытался окликнуть, но я зажал ему рот.

- Нет, Лусио, — прошептал я. — За ними появятся солдаты.

У него распахнулись глаза.

- Это мои товарищи. Мои друзья. Я должен быть с ними. Мы должны убедиться, что Мико в безопасности.

Откуда-то сверху донеслись чьи-то мольбы и визг, и у Лусио глаза заметались от противоречивых мыслей: с кем он — с друзьями, оставшимися на вершине, или с теми, кто удирает? Во всяком случае, я видел, что со мной ему идти не хочется.

- Чужестранец… — начал он, а я подумал: «Вот как, уже и чужестранец».

- Я благодарен, за все, что вы сделали, за всю вашу помощь, и надеюсь, что мы еще встретимся в более подходящей обстановке — и тогда, наверное, я выражу мою благодарность более основательно — но сейчас я должен помочь своим.

И он было шагнул по склону вверх. Придержав его за плечо, я вернул его на прежнее место, рядом со мной. Он стиснул челюсти и попытался вырваться.

- Погодите, Лусио, — сказал я, — послушайте. Меня послала за вами ваша мать, чтобы я отвез вас к ней.

Он попятился.

- О нет, — сказал он. — Нет, нет и нет.

На такой эффект я не рассчитывал.

Мне пришлось карабкаться по косогору, чтобы поймать его. Он выдирался.

- Нет, нет, — кричал он. — Я не знаю вас, отстаньте от меня.

- Да ради бога, — сказал я и, признав свое поражение, стиснул его мертвой хваткой и давил все сильнее и сильнее, пока не перекрыл ток крови через сонную артерию — не так, чтобы совсем его уморить, а просто чтобы вызвать обморок.

А потом я перекинул его через плечо — тоненького, как стебелек — и понес его вниз, держась подальше от последних повстанцев, спасавшихся бегством от солдат, и удивляясь самому себе: почему бы мне было не нокаутировать его сразу.

Я остановился на краю ущелья, положил Лусио на землю, отыскал веревку, закрепил ее и свесил в темную пропасть. Потом с помощью ремня Лусио я связал ему руки, провел другой конец под его бедра и завязал так, чтобы его обмякшее тело можно было подвесить мне за спину. А потом я стал медленно спускаться по веревке вниз.

Примерно на середине спуска тяжесть стала невыносимой, но к этому обстоятельству я был готов и, цепляясь как следует, добрался до отверстия в скале, которое вело в темную пещеру. Я прокарабкался внутрь, свалил с плеч Лусио и ощутил, как благодатно расслабляются мои мускулы.

Прямо передо мной раздался какой-то шум. Как будто что-то сдвинулось, а потом щелкнуло. Так щелкает готовый к бою спрятанный клинок ассасинов.

- Я знал, что ты придешь сюда, — произнес голос, голос Мико, ассасина. — Я знал, что ты придешь, потому что и я поступил бы так же.

И он кинулся из глубины пещеры на меня, остолбеневшего и потрясенного. Я успел выхватить свой короткий меч и они столкнулись: его клинок, нацеленный в меня, как коготь, и мой меч — они столкнулись с такой силой, что меч вылетел у меня из рук и, рыбкой скользнув к обрыву у входа, канул в черную бездну.

Мой меч. Отцовский меч.

Но стенать по нему было не время, потому что ассасин снова надвигался на меня, а он был умелый, изощренный воин. На крохотном пятачке, безоружный, я был обречен. Фактически, все, что у меня оставалось, это…

Везение.

И мне повезло, потому что я прижался к стенке пещеры, а он чуть-чуть не рассчитал и не удержал равновесия. В других декорациях, с любым другим противником он бы успел извернуться и довершил убийство, но других декораций не было, а я не любой противник — я заставил его сполна расплатиться за этот мизерный промах. Я прильнул к нему и подхватил его руку, не дав вернуть равновесие, чтобы он тоже свалился в бездонную темноту. Но он вцепился в меня и потащил к обрыву у входа, так что я заорал — от муки и от бесплодных усилий задержать свое сползание к пропасти. Я лежал на животе, смотрел вниз и видел его — одной рукой цеплявшегося за меня, а другой тянувшегося к свободному концу веревки. Я ощутил крепление спрятанного клинка, дотянулся другой рукой и стал неловко расстегивать крепление. Смысл моих действий дошел до него слишком поздно, он перестал тянуться к веревке и изо всех сил пытался теперь помешать мне расцепить крепление. Несколько мгновений мы хлопали друг друга по рукам, не давая коснуться клинка, который, когда я расцепил первую защелку, скользнул выше его запястья, а ассасин стал болтаться из стороны в сторону, и положение его ухудшилось. Большего мне не требовалось, и с отчаянным воплем последнего усилия я расцепил последнюю защелку, высвободил крепление и тотчас ущипнул его руку, цеплявшуюся за мое запястье. Боль и отсутствие надежной тяги наконец-то заставили его упасть.

Он исчез во тьме, и я молился, чтобы при падении он не покалечил мне стоявшую внизу лошадь. Но я ничего не услышал. Вообще ничего, даже звука падения. Но зато я увидел, как натянулась и задрожала веревка, и я подался вперед, напрягая зрение и вглядываясь в темноту, и в награду увидел Мико — чуть ниже меня, живехонького и уже карабкающегося по веревке наверх, ко мне.

Я дотянулся до спрятанного клинка и подвел его под веревку.

- Если полезешь дальше, я перережу веревку, и ты разобьешься, — прокричал я.

Он забрался уже так высоко, что когда он глянул вверх, на его лице я заметил нерешительность.

- Не стоит погибать так глупо, приятель, — добавил я. — Спускайся вниз и живи, как-нибудь потом додеремся.

Я демонстративно смерил взглядом длину веревки, и он остановился, глянул вниз, в темноту, дна у которой и не предвиделось.

- У тебя мой клинок, — сказал он.

- Трофей победителя, — пожал я плечами.

- Может, встретимся, — предложил он, — и я заберу его.

- Сдается мне, что второго свидания кому-то из нас не пережить, — ответил я.

Он кивнул:

- И мне сдается, — и быстро заскользил вниз, во тьму.

Сознавать, что теперь мне придется снова лезть обратно наверх да еще и бросить внизу свою лошадь, было неловко. Но уж лучше это, чем еще одно свидание с ассасином.

А теперь мы отдыхаем. Ну, собственно говоря, я отдыхаю, а бедняга Лусио лежит без чувств. Потом я передам его помощникам Реджинальда, которые поместят его в закрытый фургон и перевезут по Средиземному морю на юг Франции, в замок, где Лусио будет вручен его матушке, умелице разгадывать шифры.

А я зафрахтую корабль до Италии, так, чтобы это было известно многим, и разок-другой упомяну моего «молодого спутника». И когда ассасины начнут поиски Лусио, они должны пойти по этому следу.

Реджинальд говорит, что пока я больше не понадоблюсь. Так что я исчезну в Италии — без следов и без зацепок.

Дата добавления: 2015-10-13