Жизнь есть текст.

После кропотливых и интенсивных лет моей деятельности в области психоанализа и психотерапии я все же решился четко и открыто сформулировать вопросы, которые по умолчанию мною отодвигались на задний план, благонамеренно вытеснялись, и до поры до времени оставались в тени прохладного к ним внимания.

И дело заключалось вовсе не в том, что они заслуживали такого отношения, но как раз, наоборот, в силу своей актуальности, требовали их серьезной и честной постановки. Однако, явное, которое преднамеренно делается тайным, не может бесконечно быть тайным, и снова становится явным. Пришло время, а если быть более точным, то я пришел (ведь время приходит только тогда, когда приходим мы) к осознанию, что готов высказаться по поводу того, о чем раньше умалчивал.

Вопрос 1. «Почему со мною происходит то, что со мною происходит»?

Вопрос 2. «Почему то, что со мною происходит, происходит именно со мной»?

Вопрос 3. «Могу ли я изменить то, что со мною происходит, если происходящее со мной мне не нравится»?

Я поступил парадоксальным образом. Я наконец-то задал эти вопросы… но тогда, когда ответ уже был найден. И в первую очередь я стал предлагать их пациентам прямо на первом же собеседовании. «Подумайте и ответьте: Почему с Вами происходит то, что с Вами происходит? Почему то, что с Вами происходит, происходит именно с Вами? Возможно ли изменить - именно изменить, а не закрыть на это глаза - то, что с Вами происходит, если Вам это не нравится?».

Психотерапия – единственная область, где клиент не прав. Если же он считает обратное, я отправляю его в магазин – пусть там доказывает свою правоту. С другой стороны, если прав психотерапевт, то почему он исполняет функцию консультанта, а не Господа Бога?

Таким образом, я не ждал от посетителя «правильных ответов», но сопереживал с ним возможность его озарения, иррационального пробуждения тех душевных энергий, которые, преодолев инерцию рассудочных поползновений, способны взлететь в самую глубину сокрытого Сокровенного и обнаружить там живой смысл. А затем потустороннее «там» перенести в здешнее «здесь».

В результате наших совместных странствий по нейронным пространствам, этаких внутренних навигаций, мы кое-что прояснили, но к этому добавился еще один вопрос: «Действительно ли возможно, то есть реально ли на самом деле с помощью слов изменить происходящее, или это всего лишь красивая метафора, пленительный миф, чарующая сказка, космическая фантазия о предначальном глаголе Логоса, написавшем этот мир?».

Первые формулировки наших постижений оказали на нас впечатление и вдохновили на то, чтобы продолжить единожды начатую деятельность. Вопросы сами обнажили себя, и мы обнаружили в них спрятанные, словно зернышки в яблоках, ответы.

Вопрос 1. «Почему со мною происходит то, что со мною происходит»? – Ответ: «То, что происходит со мною, происходит в абсолютно точном и строгом соответствии с тем, что и как я говорю».

Вопрос 2. «Почему то, что со мною происходит, происходит именно со мной»? – Ответ: «Потому, что именно я это говорю».

Вопрос 3. «Могу ли я изменить то, что со мною происходит, если происходящее со мной мне не нравится»? – Ответ: «Постольку поскольку происходящее со мною зависит от того, что я говорю, то если я изменю свою речь, поменяется и происходящее».

Полученные выводы, однако, не показались ни абсурдными, ни фантастическими, ибо их согласованность с данными лингвистики оказалась вполне соответствующей. И поэтому, прежде чем изложить собственно оригинальность и инновационность авторского метода, который я назвал психограмматическим, напомню классические положения.

Одно из них, известное как Принцип лингвистической относительности Сепира – Уорфа, заявляет о том, что не реальность определяет язык, а наоборот, язык определяет реальность. Это значит, что язык в первую очередь создает реальность, структурирует ее, а не описывает.

То есть слова не описывают мир, они пишут мир.

В качестве иллюстрации достаточно вспомнить случай в лондонском метро, когда таблички на дверях «Выхода нет» по рекомендации социологов заменили надписью «Выход рядом», что уменьшило число самоубийств в Лондоне.

Столь же показательны примеры, которые я могу привести из собственной практики.

Однажды на консультацию ко мне пришел молодой человек и посетовал на собственную судьбу. На вопрос о том, что же его так удручает и печалит, он нерешительно пожал плечами, как-то нервно дернулся и выговорил нечто невнятное. Затем напрягся, сжался, съежился и, вдруг, заявил, словно наконец, решился: "В последнее время меня преследуют долги. Я никак не могу расплатиться со своими компаньонами. И даже если подворачивается удачный вариант, в самую последнюю минуту он срывается. Тут еще ни с того, ни с сего жена начала предъявлять повышенные требования, а сын стал дерзить. Наваждение какое-то».

Внимая его исповеди, я уловил, что в течение сорока минут он семь раз употребил слово «должен», причем безотносительно от рассказываемой ситуации.

Оказалось, что его основная жизненная опора приходится на слово «должен». И получилось, что его главное руководство к действию заключено в черной магии этого понятия: "Я постоянно кому-то должен – обществу, приятелям, родителям, детям, педагогам…». Наиболее коварный соблазн – расширение принципа долженствования и на себя – оказался также характерным для моего посетителя. Хотя бы такая его фраза как «Что я должен делать, доктор?» выразила довольно высокую степень его сцепления с проблемой.

Итак, мы выявили опорный, осевой тезис всей смысловой конструкции, которая ляжет в основу метода практической трансформации личности.

Жизнь есть текст. И конкретная жизнь отдельного субъекта складывается в точном соответствии с тем, что и как он говорит.

Однако в отношении вышесказанного мне довелось услышать нечто вроде возражения, причем внешне выглядящего довольно логично: «Как на счет тех, кто говорит хорошо, а живет плохо?». И на самом деле, замечание весьма существенное. Разве мы не встречаемся с великолепными говорунами, которым можно внимать беспрерывно, но при этом сама жизнь которых оставляет желать лучшего.

Вроде бы все правильно. Но здесь следует учесть один момент. Наша речь это не только то, что мы произносим вслух, но и то, что говорим про себя. Внутренняя неосознаваемая речь называется мышлением. По определению мышление и есть внутренняя речь. Мы мыслим словами. И даже наши нечаянные фразы оказывают на нас существенное воздействие. Как-то раз одна женщина в шутку обронила «мой ребенок, ну прямо одно наказание» и через минуту уже забыла об этом. А фраза, тем не менее записалась подсознательным умом и послужила своеобразным посылом для выстраивания логической цепочки, кстати, формально совершенно непогрешимой. Постольку поскольку наказание всегда связано с болью, то последняя не заставила себя ждать, и молодая мамаша с неприятным удивлением вскоре обнаружила у себя склонность к мигреням и травматизму, чего раньше за собой не наблюдала.

Дата добавления: 2015-10-13