Гумилев: мистический фашист

Я долго обходил его как поэта и открыл для себя где-то в начале сербских войн или перед ними. Моя жена Наталья Медведева съездила в Россию и привезла из Питера «Избранное» Гумилева.

Как личность он меня всегда интриговал. Путешественник по Африке, дважды Георгиевский кавалер, расстрелянный за контрреволюционный заговор, написавший пророческое стихотворение «Рабочий»:

Был он занят отливаньем пули,

Той, которая меня убьет…

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий, старый человек.

Исподволь я стал читать Гумилева. Интересно, что уже давно, еще в 70-е годы, живя в России, я забраковал поэзию его жены Анны Ахматовой. Я был согласен со Ждановым, охарактеризовавшим ее стихи как стихи буржуазной дамочки, мечущейся между алтарем и будуаром. Позднее я познакомился с идеями и книгами его сына Льва Гумилева. И вот последними пришли ко мне стихи отца. То есть, разумеется, я не раз держал в руках стихи Николая Гумилева, но доселе не мог преодолеть их кажущуюся странную детскую простоту.

К 1991 году я был готов. Мне было 47 лет, я пережил несколько озарений — одно из них в 1976 году, еще одно как раз в 1991-м на фронте вблизи Вуковара. Я понял, что стихи Гумилева — двойные, сверху текст, мелодия, а за мелодией — мистическое содержание. Потому мне в этот раз все открылось. Заблудившийся трамвай, когда «Через Неву, через Ни и Секу мы прогремели по трем мостам». «Мне улыбнулся старик тот самый, что умер в Бейруте год назад» — в это я уже верил крепко. В мистический мир рядом.

Для меня одно стихотворение «Жираф» стоит больше, чем роман Достоевского. Или «Принцесса»:

В темных покрывалах летней ночи

Заблудилась юная принцесса.

Плачущей нашел ее рабочий,

Что работал в мрачной чаще леса.

Он отвел ее в свою избушку,

Угостил лепешкой с горьким салом,

Подложил под голову подушку

И закутал ноги одеялом,—

читал я крошечной 16-летней Насте, познакомившись с нею в 98 году. «Принцесса» — это вечный роман о любви, но это также и о мистическом сродстве душ мужчины и женщины. Редком сродстве душ. «Неужели я и вправду дома?»

Великолепно гордое стихотворение «Мои читатели».

«Капитанов» я запомнил еще по моей харьковской юности:

На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью прокуренных хартий —

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь.

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт.

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыплется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет…

Гумилев разительно отличается от других русских поэтов вообще и от других акмеистов. Может быть, он и есть единственный акмеист — в конце концов, это он создал это направление в поэзии. Поэзия агрессивной жизни. Стоицизма.

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор…

…Там он жил в тени сухих смоковниц,

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.

…Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Такого нет у русских поэтов. У них слезы и сопли.

Он воспел Африку.

Оглушенная громом и топотом,

Погруженная в грохот и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

Он воспел войну.

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

О, как сладко рядить победу,

Словно девушку, в жемчуга.

Проходя по дымному следу

Отступающего врага…

Гумилев — это наш Киплинг, это наш Пьер Лоти, но, помимо этого, он один отдувается в нашей поэзии за Леконта де Лиля, за Хосе Мария Эредиа и всю парнасскую школу.

Мистическая мужественность присутствует в биографии поэта Гумилева — мореплавателя и стрелка.

А такие стихи, как «Ода Д'Аннунцио», «Ольга», там, «где ломали друг другу крестцы с голубыми, свирепыми глазами и жилистыми руками молодцы», стихи из римского быта, «Царица», могут служить поэтическими иллюстрациями к книге Юлиуса Эволы «Языческий империализм» или Конану-варвару.

Элемент протофашизма присутствует в лошадиных дозах в стихах Гумилева. (Наряду с элементами футуристического фашизма в стихах Маяковского.) Гумилев — экзотический в России поэт протофашист. Ну и разумеется, он весь пропитан Мировой Историей. Это высококультурный поэт. Его мысли высоки. Есенин, конечно, народный любимец, но он оперирует тремя цветами (зеленый, белый и черный), у Гумилева — целая палитра, тканная из истории, географии, естественных наук, путешествий, экзотики, и, конечно, все это закутано в мистику.

Бритая лошадиная голова, удой, погон, два «Георгия» на гимнастерке. Вот он, Николай Степанович Гумилев. Каждый становится тем, кого у него хватает дерзости вообразить. Вот и Гумилев. Однако вообразить себя героем опасно, ибо все вокруг героя превращается в трагедию. Большевики его расстреляли, тем самым добавив к его судьбе и стихам крепости трагедии. Еще, как и все великие мужчины, он боролся с женщиной:

Я пробрался в глубь неизвестных стран,

Восемьдесят дней шел мой караван;

И в стране озер пять больших племен

Слушались меня, чтили мой закон…

Древний я отрыл храм из-под песка,

Именем моим названа река…

И, тая в глазах злое торжество,

Женщина в углу слушала его.

Женщина распространила свое злое торжество так далеко, что спустя сорок лет молодой Бродский и поэты питерской школы поклонялись вульгарной советской старухе Ахматовой, а не ее высокородному мужу. Элегантный Николай Степанович сдержанно мерцает в вечности. Его исторические стихи — шедевры, которых нет ни в базарном Эрмитаже, ни в убогом по сравнению с европейскими музеями Музее имени Пушкина в Москве.

Близок к Гумилеву у нас только террорист эсер Борис Савинков.

Дата добавления: 2015-10-13