Съемка в студии. Гостиная в доме на ранчо. День.

Дэш и Элеонора стоят посреди комнаты; у обоих на лице воинственное выражение.

ЭЛЕОНОРА: Я тебя не уважаю. Тебе это известно?

ДЭШ: Кажется, я слышал, как ты упоминала об этом.

ЭЛЕОНОРА: Я восхищаюсь образованными и утонченными мужчинами. Настоящими джентльменами.

ДЭШ: Не забудь упомянуть о галстуке.

ЭЛЕОНОРА: Что ты имеешь в виду?

ДЭШ: Когда мы разговаривали об этом в прошлый раз, ты сказала, что не можешь уважать мужчину, который помрет не в костюме с галстуком.

ЭЛЕОНОРА: Вряд ли я так говорила. Я просто сказала, что никогда не смогу уважать мужчину, у которого нет галстука или тем более он не носит его.

ДЭШ: Так у меня же есть галстук!

ЭЛЕОНОРА: Да-да, и на нем нарисована девушка, рекламирующая хула-хуп!

ДЭШ: Это только когда смотришь прямо на галстук. Если смотреть сбоку, то она больше похожа на фламинго.

ЭЛЕОНОРА: Я собираю чемодан.

ДЭШ: Так ты говоришь, что наши отношения обречены?

ЭЛЕОНОРА: Окончательно и бесповоротно.

ДЭШ: И нет никакой надежды?

ЭЛЕОНОРА: Ни малейшей.

ДЭШ: Потому что мы слишком разные?

ЭЛЕОНОРА: Полная противоположность.

ДЭШ (подходя к ней на шаг): А как насчет того, что я готов поцеловать тебя?

ЭЛЕОНОРА: Потому что ты грубый ковбой, не подчиняющийся никаким правилам!

ДЭШ: Неужели? А как насчет того, что и ты поцелуешь меня прямо сейчас?

ЭЛЕОНОРА: Потому что… потому что я без ума от тебя!

Они обнимаются, и их губы сливаются в долгом, страстном поцелуе. Дверь с грохотом распахивается, и врывается Дженни.

ДЖЕННИ: Так я и знала! Опять за старое! А ну прекратите! Прекратите немедленно!

ДЭШ (все еще обнимая Элеонору): Я думал, ты точишь свои коготки о Бобби.

ДЖЕННИ: Его зовут Роберт, а вам должно быть стыдно!

ДЭШ: Не пойму почему.

ДЖЕННИ: Да она тебя просто использует. С тех пор как Блейк пошел в ВВС, она липнет к тебе, как репей. Она боится состариться и умереть в одиночестве. Она боится…

ДЭШ (отстраняясь от Элеоноры, чтобы прервать Дженни): Достаточно, Джейн Мэри!

ДЖЕННИ: Стоит тебе выйти от нее, как она над тобой смеется. Я сама слышала это, папа! Она высмеивает тебя, разговаривая со своими друзьями в Нью-Йорке.

ЭЛЕОНОРА (Дэш и Элеонора одновременно воскликнули): Дженни, это неправда!

ДЭШ: Возвращайся в дом.

Дженни с вызовом смотрит на них, а потом выбегает из дома.

Элеонора и Дэш смотрят на дверь.

ЭЛЕОНОРА (спокойно): А вот и главная причина, почему у наших отношений нет никакого будущего.

Сцена кончилась, и Хани ушла за камеры, дергая за резиновую ленту, которая стягивала ее «конский хвост», и массируя пальцами голову. Она не позволила им обстричь свои волосы, и в конце концов продюсеры сошлись на том, чтобы Дженни носила конский хвост. Однако они велели Эвелин стягивать ее волосы назад так туго, что нередко у нее начинала болеть голова. Но все равно ради этого стоило потерпеть. Прошло уже пять месяцев со времени той проклятой вечеринки у Лиз, и ее волосы отросли настолько, что касались плеч.

Распушив их кончиками пальцев, она смотрела на Дэша и Лиз, которые все еще не уходили со съемочной площадки, спокойно разговаривая. Хани почувствовала укол ревности. Они были ровесниками и в далеком прошлом – любовниками. А что, если эти люди – самые близкие для нее – снова возобновят свои прежние отношения?

Один из ассистентов прервал их разговор с глазу на глаз, сказав, что Дэша приглашают к телефону. Лиз направилась к вей, и Хани заметила, что помада в углу ее рта слегка смазалась. Она отвернулась.

– Ты видела каталог магазинчика, который я положила на стол в твоей гримерной? – спросила Лиз, беря бутылку минеральной воды. – У них множество изумительных поясов.

Лиз была ее первой подругой, и Хани решительно подавила приступ ревности.

– Не искушай меня. С тобой у меня появилась мания делать бесконечные покупки в магазинах.

– Пустяки! Ты просто наверстываешь упущенное.

Лиз сделала глоток, держа бутылку за горлышко так грациозно, как будто она пила из бокала баккара.

– Одежда начинает становиться моей слабостью, – вздохнула Хани. – Уже несколько месяцев я читаю все модные журналы, которые попадают мне в руки. Прошлой ночью я заснула, мечтая купить новый коралловый шелк. – Она печально улыбнулась. – Я читала журнал «Мисс» и знаю, что женственность – это ловушка, но ничего не могу с собой поделать.

– Ты просто пытаешься обрести какое-то равновесие.

– Равновесие! Это самое никчемное занятие, каким я когда-либо занималась! В первый раз в моей жизни я не могу себя уважать.

– Хани, безотносительно того, с какими частями тела ты появилась на свет, ты подрастала как мальчишка, а не так, как девочка. Сейчас ты просто пытаешься открыть в себе женщину. Рано или поздно ты сможешь собрать вместе разные части своего «я». Просто пока ты еще не готова к этому. И пока… – Она подняла бутылку с минеральной водой и произнесла тост: – Покупай и выкидывай!

Улыбнувшись, Лиз вышла и направилась в свою гримерную.

Хани взяла пьесу и положила в сумочку, на которой были изображены влажные красные маки. Она знала, что озабоченность своей внешностью была связана с Дэшем, но пока все ее попытки обратить на себя его внимание как на женщину терпели полный провал. В лучшем случае в нем еще сильнее проявлялись отеческие нотки, он становился более раздражительным и требовательным и хмурился, что бы она ни делала. Как она ни старалась, он не был доволен. Мешало и то, что ей пять дней в неделю приходилось играть Дженни Джонс. Роль, которая раньше была для Хани так удобна, начинала ее раздражать.

Она повернулась, чтобы уйти с площадки, как вдруг сзади пара чьих-то пальцев ткнула ее под ребра.

– Черт побери, Тод!

– Привет, красотка. Пробежишь со мною пару улиц?

Хани уставилась на Тода Майерса, юного шестнадцатилетнего актера, который играл роль нового приятеля Дженни, Роберта. Его выбрали за аккуратную, стопроцентно американскую внешность – темные глаза и волосы, круглые щеки, небольшой рост, чтобы он не подавлял ее своими размерами. Однако под этой ангельской внешностью скрывался себялюбивый ребенок. Все же, помня о своих шероховатостях в общении, Хани не могла набраться решимости и дать ему пинка.

– Я не собираюсь сегодня обедать. У меня реферат по психиатрии, и я пойду в гримерку заканчивать его.

– Не понимаю, зачем это людям, заколачивающим такие большие деньги, тратить время на колледж!

– Это заочные курсы. Я должна выполнять эти задания, пока не окончу высшую школу. Мне нравится учиться. Это не так уж трудно – провести чуть больше времени за книгами.

– Ты говоришь, прямо как моя старуха, – сказал он с отвращением.

– Ты должен ее слушаться.

– Да, конечно. – Он вытянул руки и уперся ими в бока. – Так ты готова к нашей грандиозной любовной сцене после обеда?

– Это не любовная сцена. Это просто поцелуй. И клянусь, Тодд, если ты попытаешься снова целоваться по-настоящему… – Она угрожающе потрясла кулачком.

– Я не буду целовать тебя взасос, если ты обещаешь отправиться со мной на уик-энд. Один мой друг устраивает рождественскую вечеринку. Там будет море травки и, может быть, даже немного коки. Ты когда-нибудь пробовала коко-пуфф? Берешь сигарету и брызгаешь на нее…

– Я не любительница наркотиков и не поеду с тобой.

– Ты ведь все еще сохнешь по этому придурку Эрику Диллону, не так ли? Я слышал, ты вокруг него увивалась. Держу пари, что сейчас, когда он женился и обрюхатил свою старушку, ты продолжаешь рыдать по ночам.

Хани нежно ему улыбнулась:

– Тебе никто не говорил, что тебя следует прихлопнуть из жалости, чтобы не мучился? Он надулся.

– Ты должна хорошо ко мне относиться, Хани. А то я возьму и расскажу всем на завтрашнем дне рождения, что тебе не семнадцать, как все думают, а уже восемнадцать.

– Мне двадцать, Тодд.

– Да уж, конечно, – усмехнулся он.

Она махнула рукой. Ложь Росса пустила такие корни, что лишь немногие верили правде, и то после того, как она предъявляла водительские права. За последние шесть месяцев ее лицо появилось на обложках половины журналов для подростков, которые праздновали ее пятнадцатилетие. Это событие отмечалось в прессе почти так же широко, как «Триллер» – новый альбом Майкла Джексона.

Оставив Тодда, она вернулась в гримерную работать над рефератом. Две женщины-сценариста перестали шептаться при ее появлении и шаловливо улыбнулись. Раньше Хани стала бы подозревать их в заговоре против себя, но сейчас она знала, что более вероятное объяснение – их участие в праздновании дня рождения и готовящемся для нее сюрпризе. Она поболтала с ними пару минут и ушла, вспоминая те далекие дни, когда сценаристы казались ей богами. Этот период закончился, когда она подружилась с Дэшем.

В отличие от семьи в труппе не забывали о ее дне рождения. В прошлом году они удивили ее полным собранием всех сценариев «Шоу Дэша Пугана» в кожаном переплете. Хани была глубоко тронута, но ей хотелось, чтобы и семья вспомнила об этой дате. Даже если бы они просто прислали ей почтовую открытку, Хани была бы преисполнена благодарности.

Из-за угла медленно вышел Дэш; Хани увидела, что он огорчен.

– Что случилось?

– Только что звонила Ванда. Вечно она умудряется меня достать.

Хани представляла себе, что после развода люди должны уходить из жизни друг друга, но Дэшу, казалось, до конца своих дней суждено иметь дело со своей бывшей первой женой. Конечно, у них остались дети, что, по ее мнению, меняло дело. Но сыну было уже двадцать четыре, а дочери – двадцать два, и Хани не представляла, о чем Дэш может разговаривать со своей бывшей женой. Обычно она старалась не думать о его детях, особенно потому, что оба они были старше ее.

– Ты ведь говорил, что Ванда снова вышла замуж?

– Уже давно. За человека, которого зовут Эдвард Риджуэй. Понимаешь, не Эд, а именно Эдвард!

– Чего она так к тебе пристает?

– Я думаю, из мести. Она все еще не может успокоиться, что старые игры закончены. Позвонила мне, чтобы сказать, что Джош женится на следующий день после Рождества.

– Осталось только три недели.

– Любезно с ее стороны известить меня о женитьбе сына, правда? Теперь мне придется ехать в Тьюлсу на свадьбу.

Вид у него был мрачный.

– Ты против его женитьбы?

– Ему уже двадцать четыре. Думаю, он уже взрослый. Да и все, что поможет ему вырваться из паутины Ванды, к лучшему. Меня просто бесит мысль о том, что придется два дня позволить ей водить меня на поводке. Когда я женился на ней, она была прелестной штучкой, но через несколько лет превратилась в барракуду. Не то чтобы я ее ненавидел. Просто ее чертовски раздражает все, что связано со мной.

Дэш пошел прочь, а потом медленно повернул назад. Она настороженно посмотрела на него, догадываясь, что у Дэша что-то на уме. Он засунул руку в карман.

– Хани, а не хотела бы ты… Да нет, не годится.

– Что?

– Ничего. Я только… – Он переминался с ноги на ногу. – Я хотел спросить у тебя – не смогла бы ты поехать со мной в Тьюлсу на свадьбу? Ты была бы чем-то вроде буфера. Да нет, тебе, конечно, не захочется покинуть свою семью сразу же после Рождества.

Хани подумала о Шанталь, раздобревшей и разленившейся от сладкой пищи и просмотра сериалов; о своем дебильном отчиме Баке. И о Гордоне, который все еще не взял в руки кисть. Она подумала о Софи, которая проводит больше времени в постели, чем вне ее, и отказывается следовать любым советам доктора. Идея уехать от всех них и побыть с Дэшем была самым прекрасным рождественским подарком, о котором можно было только мечтать.

– Я с удовольствием поеду с тобой, Дэш! Мне будет полезно на время уехать.

Этим вечером она медленно спустилась по наклонному въезду в гараж своего дома в Пасадене. Было уже темно, когда она пробралась из гаража домой через осеннюю грязь. Хани щелкнула выключателем, но лампочка, видимо, перегорела, и она ощупью нашла ручку двери, ведущей на кухню. Открыв дверь, Хани с изумлением увидела пламя свечей.

– С днем рождения!

– С днем рождения, Хани!

Пораженная, она увидела все свое семейство, стоявшее полукругом у кухонного стола. Софи вытащила себя из постели, Бак натянул спортивную рубашку, Шанталь втиснула свое дородное тело в малиновые брюки, а в линзах новых очков Гордона отражалось пламя двадцати маленьких свечей, горящих на верхушке праздничного пирога.

Они не забыли! Они наконец-то вспомнили о ее дне рождения! В глазах у нее защипало, и Хани почувствовала, как в душе тают копившиеся годами обиды.

– О, мои… Это… – У нее запершило в горле. – Как красиво!

Все засмеялись, и даже Софи улыбнулась, потому что пирог вовсе не был красив. Сделанный из трех слоев, кривобокий, он был неровно покрыт голубой глазурью самого уродливого оттенка, какой Хани приходилось видеть. Но этот неумело состряпанный, неказистый пирог был для Хани дороже самых роскошных и изысканных тортов, которые ей приходилось пробовать.

– Я не могу… Мне не верится, что вы сделали это сами. – Она изо всех сил старалась не расплакаться.

– Ну конечно, мы сделали все сами, – ответила Шанталь. – Это ведь твой день рождения!

Хани была полна любви, радости и глубокой благодарности. Гордон указал на пирог:

– Это я испек его, Хани. Я сам, собственноручно!

– А я помогала, – вставила Шанталь.

– Мы все помогали, – сказал Бак, почесывая свое пузо. – Кроме Софи.

– А я подобрала цвет глазури, – сказала Софи с обиженным видом.

Их лица расплывались перед ней, мягкие, красивые и любимые, в золотом свете мерцающих свечей. Хани простила им все слабости и хотела быть вместе с ними. Они были ее семьей. Она была их частью, и они были частью ее, и каждый из них был драгоценен!

Гордон ухмыльнулся, как школьник, у которого есть секрет. На толстых щеках Софи играла рассеянная улыбка, а голубые глаза Шанталь сияли в свете свечей. Смутившись оттого, что она так расчувствовалась, Хани шлепнула себя по щекам.

– Все вы… Вы у меня такие… – Ей хотелось сказать им о том, что было у нее на сердце, но чувства были слишком сильны, и у нее перехватило горло.

– Давай, Хани! Режь пирог!

– Разрежь его, Хани! Мы так голодны!

– Уверена, что он очень вкусен.

Она засмеялась, когда Бак вручил ей большой кухонный нож и подтолкнул к пирогу:

– Задувай свечи!

– С днем рождения! С днем рождения!

Хани задула свечи, смеясь сквозь слезы. И снова попыталась найти слова, которые смогли бы выразить, что все это для нее значит.

– Я так счастлива… Я…

– Режь прямо посередине, – сказал Гордон, направляя ее руку. – Не хочу, чтобы ты разрушила мое произведение.

Слеза скатилась с ее щеки, когда она направила нож в центр пирога.

– Это чудесно… Я так…

Пирог взорвался.

Вслед за этим раздался дружный взрыв хохота; полетели в стороны куски шоколада. Пирог подбросило прямо в лицо Хани; комки голубой, глазури прилипли к лицу и одежде. Куски пирога разметало по стенам и раскидало по полу.

Все остальные дружно отпрянули от стола, как только Хани стала разрезать пирог, и остались невредимы. Взрыв задел только ее.

Бак схватился за живот, зайдясь в громком утробном хохоте. Даже Софи присоединилась к нему.

– Ты видел ее лицо?

– Мы ее обдурили! – кричала Шанталь. – Это была идея Гордона! Гордон, какой же ты умница!

– Говорил же вам, что это сработает! – ржал Гордон. – Я говорил вам! Посмотрите на ее волосы!

Шанталь хлопала в ладоши, радуясь сообразительности мужа.

– Гордон вырезал дырку в центре пирога и засунул туда этот большой шарик с петардой. Мы сломали три петарды, стараясь сделать все правильно. Затем заморозили пирог целиком, чтобы ты ничего не смогла понять, и когда твой нож проткнул шарик…

Хани тяжело задышала, отступила немного назад, пристально оглядев собравшихся. Они столпились вокруг разоренного праздничного стола, как стая шакалов, объевшихся на преступном пиршестве. Их злобность просто душила ее, хотелось собрать чемодан, бежать куда глаза глядят и никогда их больше не видеть.

– Ох-ох, да она же сумасшедшая, – насмешливо произнес Гордон. – Как всегда, собирается испортить шутку.

– Ты ведь не будешь дуться, не так ли, Хани? – вступила в разговор Шанталь. – Мы так здорово повеселились! Ты ведь не собираешься все испортить?

– Проклятие, – сказал Бак. – Нам следовало бы подумать об этом заранее.

– Нет, – произнесла Хани сдавленным шепотом. – Я не собираюсь портить вам шутку. Это был грандиозный розыгрыш. Правда. Я… я лучше наведу порядок!

Она повернулась и бросилась по коридору в заднее крыло дома; кусочки пирога и льда отваливались от ее новой шелковой блузки. От боли внутри дышать было трудно. Ей хотелось убежать прочь, покинуть их и никогда не возвращаться. Она бы…

У Хани вырвался сдавленный стон. А что потом? Кто займет их место? Не Дэш. Она строила воздушные замки, мечтая о нем. А он может заполучить любую женщину, какую только пожелает, но она-то здесь при чем? Эта семья была всем, что у нее осталось!

В голове послышалось одинокое позвякивание призрачного вагончика, поскрипывающего на деревянном настиле американских горок. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от настойчивого голоса, постоянно твердившего, что весь ее успех, все ее деньги и даже самые прекрасные в мире наряды не способны спасти ее от одиночества.

Призрак вагончика «Черного грома», поскрипывая, взбирался на холм. Но как Хани ни пыталась, ей никак не удавалось заставить его прокатиться по всем горкам.

Дата добавления: 2015-09-05