Часть 10. Через несколько недель разговор возобновился.

Через несколько недель разговор возобновился.

Дама сказала:

– В молодости я любила поэзию и часто называла ее «магией слов». Она вводит человека в какое-то особенное состояние, похожее на транс. Поэзия, как и музыка, обращена к эмоциональным глубинам души человека. При этом рассудок погружается в дремоту, словно видит сны наяву. Музыка и поэзия пленяют и захватывают человека и в то же время раскрывают лежащие под сознанием пласты его души – мир чувств и страстей. Особенно я чувствовала это в поэзии символистов; но если бы меня спросили о содержании их стихов, то я не смогла бы пересказать их: там только волны, которые поднимаются из недр души и снова исчезают, а наш рассудок лишь кораблик, качающийся на этих волнах. Я бросила читать стихи еще до прихода в Церковь именно потому, что боялась слишком увлечься ими и погрузиться в темную стихию собственной души. Я хотела, чтобы мой рассудок и воля оставались свободными.

Духовник выразил недоумение:

– Странное дело, что женщина предпочитает рассудок чувству…

Дама сказала:

– Тогда позвольте мне быть откровенной с вами. Как вы знаете, я происхожу из старого дворянского рода. В молодости у меня было много поклонников, но я отвергла их. Тогда я была еще далека от веры, хотя традиционно и считала себя православной, и отвергла своих поклонников скорее всего из-за гордости, так как считала их недостойными моей любви. Затем, после революции, для меня начался период испытаний. Некоторые из моих подруг вышли замуж, чтобы скрыть свое происхождение. Я не захотела сделать этого и не вступила в брак, который был бы обусловлен расчетом или страхом.

Впоследствии я познакомилась с одним человеком, моим тогдашним сослуживцем, который влюбился в меня. Он просил, чтобы я вышла за него замуж, и всячески старался в чем-нибудь помочь мне. Он был очень порядочным человеком и умным, хотя и немногословным собеседником. Я не любила, но уважала его. Позднее я узнала, что на меня, как на бывшую дворянку, был донос, который мог окончиться арестом со всеми его последствиями, однако этот человек, пользуясь своим положением, защитил меня. Он несколько раз делал мне предложение, я отвечала отказом, но он не изменил своего отношения ко мне. Я не хотела иметь семью, чтобы не потерять свободу. К тому же этот человек был евреем, а во мне говорило мое сословное чувство; кроме того, я была очевидицей той роли в революции, которую сыграло еврейство. Об этом мне не хочется говорить. Расскажу вам только об одном случае, может быть, самом трагичном в моей жизни.

Накануне революции мой отец был контужен и ранен на фронте. Несколько месяцев он находился в лазарете. Мы с матерью переехали в то местечко, где был расположен лазарет, и почти все время пребывали в палате, где лежал отец. Там же находились другие раненые. Германская война сменилась войной гражданской. И вот я помню день, когда у меня было особенно тяжело на сердце. Я сидела около постели отца, судорожно сжимая его руку, и тихо плакала. Я ни о чем не думала, но боль, как тяжелый камень, давила мне грудь. Шел дождь. Тучи заволокли небо и словно опустились к самой земле. Струи дождя стекали по стеклам, как слезы. Окна были похожи на огромные глаза, потухшие от горя. Мне казалось, что небо, одетое в траур, плачет вместе со мной. Вдруг послышались топот сапог и брань, в палату вошло несколько вооруженных человек, среди них – женщины. Они сказали, что по приказу комиссара находящиеся в лазарете офицеры переводятся в другой пункт. Нас выгнали во двор. Отца и еще нескольких человек вынесли на руках и бросили в телегу, как бросают дрова. Я поняла, что их увозят на расстрел, и потеряла сознание. Что было с отцом дальше – для меня осталось неизвестным: расстреляли его, закололи штыками, пожалев пули, или вместе с другими офицерами закопали живьем в могиле… Я не узнала фамилии того комиссара. Нам посоветовали скорее скрыться. В то время большинство комиссаров было из евреев, да и другие не уступали им в жестокости. Я считала, что, согласившись на такое замужество, в чем-то изменю памяти моего отца. Так прошла моя жизнь, я не вступила в брак, и надо сказать, что не жалею об этом.

Духовник спросил:

– Вы прощаете убийц вашего отца?

Дама ответила:

– У меня и тогда не было ненависти к ним. Я считала унижением для себя ненавидеть подонков; ненавидеть можно равных. Они же были недостойны ненависти, я просто презирала их, как мерзость. А теперь, придя к Богу, прощаю их, как несчастных, обманутых людей.

Духовник спросил:

– А вы встречали среди революционеров людей нравственных?

Дама ответила:

– Я встречала отважных, самоотверженных, но не видела ни одного правдивого. Даже в лучших из них действовал комплекс лжи и насилия. У всех у них иезуитская мораль – добиться победы любыми средствами, а во имя чего – они сами хорошо не понимали. Но и этих немногих «идеалистов от революции» ждал неминуемый конец. Последующие волны революции уничтожили их, как «врагов».

Духовник спросил:

– Вы считаете, что остатки совести у революционеров – это их ахиллесова пята?

Дама ответила:

– Я плохо знаю мифологию. Вообще, мне трудно вспоминать эти годы, как трудно утром вспоминать кошмарный сон.

Духовник заметил:

– Я не знаю, куда зашел наш разговор, как будто мы с вами потеряли дорогу и пошли по каким-то тропинкам. Почему вы вдруг заговорили о поэзии?

Дама ответила:

– Чтобы вы лучше поняли меня. У меня была старая подруга Нина Козловская, воспитанная приблизительно в той же среде, что и я. Она родилась в Тбилиси, ее отец занимал какой-то высокий пост в Министерстве путей сообщения. Козловская страстно любила книги и писала довольно сносные стихи, была необычайно скромной, если можно так сказать, аскетичной. Она преподавала историю и всецело отдавала себя людям, так что для учеников была самым любимым педагогом. Казалось, что в жизни каждого повстречавшегося с ней человека Нина должна была принять участие. Личной жизни для нее как будто не существовало. Ее семьей были друзья и ученики. Она представлялась воплощением скромности и душевной чистоты. Может быть, это и было так. Но когда Нина начинала читать свои стихи, то я видела перед собой совершенно другого человека. Будучи девушкой, она описывала любовные сцены так, как будто сама пережила их. При этом в ее стихах звучал грубый натурализм. «Что это такое – жертва ради искусства?» – думала я. Какая-то странная игра: обычно блудницы играют в целомудренных, а она, будучи девушкой, в своих стихах играла в блудницу. Однажды я спросила: «Нина, скажи, наконец, кто ты: монахиня в миру или женщина, опьяненная страстью?». Она ответила: «Поэзия отравила мою душу. Я сама не знаю, кто я. При людях я весталка, притом не только внешне, но и в своем сердце. А когда начинаю писать стихи, то превращаюсь в вакханку. Я чувствую себя медиумом каких-то сил, которые подсказывают мне то, что я не испытывала никогда». И она повторила то, о чем я уже говорила: «Поэзия – это магия, которая как бы выводит заклятиями призраки из глубин нашей души».

Это было еще одной из причин, почему я бросила читать когда-то любимые мной стихи символистов и вообще стала сдержанно относиться к искусству.

Духовник спросил:

– Почему же вы спрашивали меня при первых встречах о том, в чем убедились сами?

Дама ответила:

– Не думайте, что я хотела испытать вас. Я желала убедиться в понятом мной еще больше. Ведь вы сами говорили, что и зажившие раны долго болят.

Духовник сказал:

– Мы начали беседу с Григория Богослова, а неожиданно очутились в компании Бальмонта ⁵⁰ и Блока ⁵¹.

Дама ответила:

– Неприятная компания, что и говорить, да еще когда рядом с ними Бодлер ⁵² и Верлен ⁵³. Парижская богема совсем портит настроение. Разрешите продолжить разговор в следующий раз.

Духовник сказал:

– Охотно разрешаю.

Дама ответила:

– В этом вы всегда с готовностью идете мне навстречу.

^50. Бальмонт Константин Дмитриевич (1867–1942) родился в дворянской семье. Из гимназии был исключен за принадлежность к народовольческому кружку. Год проучился на юридическом факультете Московского университета, но был исключен за участие в студенческом движении и выслан в родную Шую под негласный надзор полиции. Через два года ему было разрешено продолжить учебу, но через несколько месяцев он бросает ее. В двадцать три года женился, пристрастился к алкоголю и пытался покончить с собой, выбросившись из окна третьего этажа, в результате чего почти год пролежал в лечебнице. В том же 1890 г. вышел первый сборник его стихов, не имевший успеха, но уже в 1894 г. Бальмонт стал признанным символистом. «Я – изысканность русской медлительной речи,– писал он,– предо мною другие поэты – предтечи». В 1896–1897 гг. путешествовал по Европе. В 1901 г. был лишен права проживания в столичных и университетских городах за стихотворение «Маленький султан». В 1902 г. проживает в Европе, в 1905 г. снова покинул Россию на семь лет, нелегально, опасаясь расправы властей за сочувствие революции, совершил несколько кругосветных путешествий. В 1913 г. вернулся в Россию, склонный к запоям. Февральскую революцию встретил восторженно, октябрьскую не принял. Он голодал и нищенствовал в Москве. В 1920 г. выпросил себе у Луначарского временную заграничную командировку, а выехав в Париж, отказался вернуться на Родину. Там он жил в безвестности и нищете, в комнатке с разбитым им окном, всегда завешенным портьерой. С 1937 г. стало прогрессировать его психическое заболевание, и умер он, почти потеряв рассудок, в пригороде Парижа, в приюте «Русский дом».

^51. Блок Александр Александрович (1880–1921) родился в дворянской семье, отец его был профессором, мать переводчицей. Вырос он в семье деда, знаменитого ботаника А. Бекетова, бывшего одно время ректором Петербургского университета, в нравственно здоровой атмосфере, рано начал писать стихи, мечтал стать актером. Окончил названный университет, был поклонником Соловьева, особенно его идей «мировой души» и «вечной женственности», но христианства его не воспринял. В двадцать три года женился на любимой им дочери Д.И. Менделеева и напечатал свои первые стихи; через год вышла его первая книга «Стихи о Прекрасной Даме». Вскоре счастье его было нарушено предательством самых близких ему людей: его друга, Андрея Белого, и жены. Белый был вызван Блоком на дуэль, но во время дуэли состоялось их примирение, после чего жена не оставляла Блока до самой смерти, но появившийся внутренний дискомфорт уже никогда не переставал мучить его; некоторое время он, по его словам, «страшно пил». К 1906 г. Блок стяжал славу одного из самых знаменитых русских поэтов-символистов, но скоро стал симпатизировать Горькому и встал в оппозицию к символизму. В 1916 г. был призван в действующую армию, где служил табельщиком, на передовую идти отказывался. Крушение Российской империи принял с радостью, в 1917 г. присутствовал в Петропавловской крепости на допросах царских министров, сразу выразил готовность сотрудничать с советской властью и много сделал для создания новой советской культуры, был первым председателем Союза поэтов. Эта лояльность стоила ему дорого: после выхода в свет поэмы «Двенадцать» друзья объявили ему бойкот, перестали подавать руку при встрече и отказывались выступать с ним на литературных вечерах. В 1919 г. при ликвидации эсеровских организаций был на несколько дней арестован. Бытовые условия, как и у большинства людей в то время, у него были самые тяжелые, питалась его семья в основном селедкой. Блок страдал от нескольких болезней, его психическое заболевание быстро прогрессировало, он не хотел жить и выбрасывал лекарства в печку. Скончался в сорок один год от болезни сердца.

^52. Бодлер Шарль (1821–1867) – лучший французский поэт середины XIX в., родоначальник символизма. Ребенком был отдан в приют, когда после смерти отца его мать повторно вышла замуж. Революцию 1848 г. провел на баррикадах, опьяненный «вкусом к мести и естественным удовольствием от разрушения» (ср.: История зарубежной литературы XIX века: Учеб. для студ. пед. ин-тов… В 2 ч. / Н.П. Михальская и др. М., 1991. Ч. 2. С. 208), тогда же появился у него замысел книги «Цветы зла» (1857). Книга была встречена взрывом негодования. Состоялся суд, и она была признана безнравственной, а поэт обвинен в разврате. Для Бодлера характерна эстетизация смерти, распада, всего уродливого, порочного и противоестественного, например части скелета для него «большим подобны цветам» (там же, с. 211); своих возлюбленных он называет «мой бог, мой Вельзевул» (там же) или «черная Венера». О себе Бодлер пишет так: «Я сердца своего вампир, / глядящий с хохотом на мир / и сам бессильный улыбнуться» (там же, с. 212) и «труп меж трупами, в ком все давно мертво» (там же). Племени Авеля он говорит: «Словно лесные клопы, вы без счета!», а племени Каина: «Каина дети! на небо взберитесь! / Сбросьте неправого Бога на землю!» (там же, с. 214). Любовь к природе Бодлер считает проявлением тупости; на заповедь любить людей отвечает: «Не хочу!» (там же, с. 212). Своего благополучного и «невинного, честно-близорукого читателя благонравных книг» он презирает: «Когда у сатаны в науке / ты совершенства не достиг, / брось! Не поймешь ты этот крик» (там же, с. 214). Еще в ранние годы он стал «искать забвения в неестественных ощущениях», вине и гашише (Культура и культурология: Словарь / Сост. и ред. А.И. Кравченко. М., 2003. С. 177) и к сорока годам был уже совершенно болен. Вид идущего мрачного Бодлера пугал всех. Его «последние 14 месяцев жизни – паралич и афазия, потеря речи, как следствие полученного в молодости сифилиса, злоупотребления наркотиками и алкоголем» (с. 178).

^53. Верлен Поль (1844–1896) – один из основоположников символизма, был сыном офицера, служил чиновником парижской ратуши. Стихи начал писать под влиянием Бодлера. Отличительными их мотивами были глубокая беспредметная тоска, безотчетная меланхолия и вопли отчаяния. Из всех символистов был наиболее близким к жизни и ясным поэтом. В одном из стихотворений Верлен призвал поэтов отдавать предпочтение неясным, смутным образам и тонким нюансам и переливам, а не резким тонам. Символисты восприняли его слова как свой манифест, он упрекал их за это: «Нельзя же понимать “Поэтическое искусство” буквально» – и предостерегал от декадентских крайностей, что, однако, действия не возымело. В 1870 г. женился на своей семнадцатилетней возлюбленной. Парижскую Коммуну 1871 г. встретил восторженно и служил в бюро ее прессы. В том же году сблизился с юным, но уже растленным поэтом Рембо (1854–1891) и навсегда выбился из нормальной жизненной колеи. После падения Коммуны Верлен был гоним и скрывался вместе с Рембо в Бельгии, Англии. В ссоре с Рембо на улице Брюсселя выстрелил в него, ранил, тут же был схвачен полицейскими в 1873 г. приговорен бельгийским судом к двум годам заключения. В тюрьме внял увещаниям священника и даже написал книгу религиозных стихов «Мудрость». Вернувшись во Францию в 1877 г., примирился с властью, поселился в селе, искал опору в крестьянском труде и вере. Однако алкоголизм возобладал, и Верлен умер в позорной нищете.

Дата добавления: 2015-10-13