В ту ночь при свете фонарика Симор прочел Франки свой любимый рассказ — то бъша даосская легенда. И до сих пор Франки клянется, будто помнит, как Симор ей читал.

Дж. Д. Сэлинджер Выше стропила, плотник» (Пер. Р. Райт-Ковалевой)'

Многие воспитательницы не верят, когда им об этом рассказывают; они еще могут допустить, что зародыш может реагировать на голос.,. что-то они об этом читали, что-то слышали и т. д. Но в мысленные разговоры они не верят.

Язык мыслей — это язык, на котором мать разговаривает спон­танно, а ребенок воспринимает его, даже если он обращен не к нему, потому что этот язык уже впечатался в зародыш, отметил его... Если его мать заботится о ком-то еще, он может стать за­ботливым существом: он мимикрирует, воспроизводя материнские эмо­ции.

Нейробиологи улыбаются или пожимают плечами. И все как один говорят: «Я не верю в телепатию».

Но телепатия между младенцем и матерью хорошо известна всем мамам. Возьмем, к примеру, женщину, у которой прекрасный сон. Стоит ее младенцу шевельнуться в кроватке в соседней комнате, и она слышит, хотя другой шум ее не встревожит. Такие явления повергают отцов в изумление. Многие беременные женщины говорят со своим плодом, как если бы он был в той же комнате (в сущности,

• Дх. Д. Сэлинджер. Повести. — в рус. пер.: М., Молодая гвардия, 1965.

он и есть в той же комнате, поскольку находится у нее в животе). Они не смеют в этом признаться, но они часто так поступают. И они правы. После своего рождения, сразу после разрыва оболочек, и в особенности после того, как он целиком выйдет из тела матери, новорожденный уже умеет воспринимать, а многие даже узнают ус­лышанные прежде слова, которые запечатлелись у них в сознании, словно записанные на магнитофон. Это подтверждали и психоана­литики, когда им удавалось проследить историю своих пациентов, начиная с этого времени. Точность этих реминисценций, всплывавших во время психоаналитического лечения, подтверждалась и свидетель­ствами слушателей.

КИДНАППИНГ В РОДИЛЬНЫХ ДОМАХ

Этология, наука, изучающая поведение различных животных, вы­двинула на первый план в деле обучения детенышей феномен при­вязанности к кормильцам. Психологи ухватились за это и сделали вывод: «Раз это существует у животных, значит, то же самое должно происходить и у человека»".

Привязанность существует у людей так же, как у животных. Но человек устроен иначе, поскольку его символическая функция — совсем не то, что инстинкт у животных. Очевидно, что ни одно животное не привязывается к неудачному или больному детенышу. Никогда. А люди проявляют привязанность и огромную любовь именно к болезненным детям. У людей нет естественного отбора; человеческая мать не бросает неудачного детеныша, напротив, она с самого ро­ждения продолжает неустанно заботиться о слабом ребенке и дарить ему сокровища спасительной любви.

У животных существует усыновление. Трясогузка, скажем, выси­живает яйца кукушки, а может высиживать и выкармливать также птенцов других птиц... и даже искусственные яйца.

• Киднаппинг, киднап — похищение людей, главным образом детей, с целью вымогательства выкупа.

•• См. colloque sur 1'attachement, Rene Zazzo, Delachaux et Nestle.

Птица-самка будет ухаживать за птенцом другой породы именно, так как подсказывает ей материнский инстинкт. Но если птенец неудачный, она его не примет. Она заботится о тех, которых обижают другие птенцы, но не кормит нежизнеспособного птенчика. Нежиз­неспособные не вызывают материнской привязанности. А у люден все наоборот... в том числе даже у врачей, которые в человеческом; мире осуществляют функцию выхаживания детенышей, они помогают больному ребенку выжить, и они правы, потому что этот больной ребенок живет символической жизнью, а межличностное общение у людей имеет гораздо большее значение, чем телесная гармониям. К сожалению, естественный материнский язык оказался мало-помалу фальсифицирован в связи с тем, что мать и младенца разлучают до момент родов. Это очень патогенное обстоятельство. Этот радикальный разрыв навязали матерям медики. Хотя до родов плод уже общался с окружающим миром вместе с матерью, но если она рожает в больнице, то это же дитя от нее отрывают, лишая его привычного чувства безопасности, и помещают в общество других плачущих новорожденных, а если мать не кормит грудью, то она даже не имеет права видеть его больше пяти минут в день, и то лишь в случае, если к ней пришли муж или кто-нибудь из родных. Почему бы не оставить малыша рядом с мамой, чтобы она, следуя советам медиков, ухаживала за ним сама? Обычно ссылаются на безопасность:

если с ребенком что-нибудь случится, отвечать будет больница. Итак, ребенка вверяют медицинскому персоналу Мать не держат в курсе дел, ее даже не учат пеленать ее собственного младенца. Ей под­совывают игру: обихаживать и пеленать целлулоидного пупсика вместо ее родного ребенка, которого пеленает неизвестно кто. В этом есть нечто бесчеловечное.

Все то время, которое мать проводит в клинике, родившийся ребенок принадлежит скорее науке, чем собственной матери. Неко­торые младенцы остаются отмечены этим на всю жизнь... То, что мать и отец не оказали им достойного приема, накладывает на них отпечаток. Акушеры нового поколения, понимающие это, разрешают отцам присутствовать при родах. Разумеется, их к этому не при­нуждают — если отец смотрит на роды вопреки своему желанию, он испытывает тревогу, которая передается его жене и ребенку. Возмутительно, что больница в наше время подменяет отца в таком

сугубо отцовском деле как выбор имени для новорожденного! В Париже отец больше не регистрирует имя ребенка в мэрии — теперь медсестра задает матери сразу после родов вопрос: «Как вы его назовете?» и сама передает сведения в мэрию. Если мать еще не выбрала имени, служащий больницы подскажет ей или даже решит за нее сам А отец остается ни при чем. Для больницы он — третий липший, как будто ребенок принадлежит анонимному обществу и анонимному медицинскому персоналу. Это ужасно! С этим необходимо решительно покончить. Маленького человека должна сразу же встре­чать его семейная группа. Торжественный обряд крещения, во время которого отец и мать по-настоящему представляли всем своего ребенка, призван был именно показать, что отныне на этого малыша следует смотреть как на представителя человеческого рода, обладающего такой же ценностью, как его родители. Я в этом убеждена. Но в некоторых больницах это полностью отрицается. Когда ребенок появляется на свет, очень важно, чтобы именно его мать сказала ему, кто его отец, и чтобы отец сам объявил о том, что берет на себя ответ­ственность за этого ребенка. Ребенок наконец-то приходит в мир, он рождается в слове, которое является входящей в языковой код формулировкой того, что ребенок чувствует, но если его не ввести в язык, в словесный код его родителей, и если его сразу же оставить на медицинском попечении, где он не окружен любовью, у него, хотя он все слышит, тем самым отнимается процесс мышления. Он становится как бы символическим сиротой или остается в животном состоянии, остается объектом анонимного и неограниченного адми­нистрирования.

Теперь у нас накоплено достаточно знаний и наблюдений, чтобы не повторять этих промахов и ошибок. Речь, разумеется, не о том, чтобы предупредить все возможные неожиданные осложнения, но мы можем свести травмы к минимуму и не допустить непоправимых несчастных случаев. Возьмем детей, с рождения попадающих в детские дома Единственный способ им помочь, когда они находятся в со­стоянии декомпенсации и часто соматически не входят в язык (тело живет, но общения не происходит, потому что они видят вокруг только людей, которые не знают ни их родителей, ни их истории) — это регулярно водить их к врачу-психоаналитику. Он сообщит им то, что узнал об их истории от администрации детского дома, по­говорит с ними об их матери, о тех трудностях, с которыми она столкнулась в момент их рождения, скажет, что у нее были причины

на то, чтобы доверить их, детей своего родного отца и своей родной матери, обществу и поручить ему их воспитание. Если бы вы видели, как зажигаются глаза этих детей! К изумлению тех наблюдателей, которые присутствуют при этом в первый раз, дети сразу понимают, что значит «родной отец» и «родная мать». Они это тут же прекрасно усваивают, и удивительно, как прочно эти дети укореняются в своей идентичности. Происходит обретение индивидуальности, а затем сим­волическая идентификация своей индивидуальности. Это и есть путь представителя человеческого рода. А если они не обретаю такой символической идентичности, устанавливающей связи с родителями, которые произвели их на свет, это то же самое, как если бы ребенок не отделился от свой плаценты — а всё потому, что это понятие хранила их плацента; все потому, что имел место оп­лодотворяющий половой акт, и в тот самый миг зародилась новая жизнь при участии мужчины и женщины. Этот половой акт, при котором замирает звучащая речь на губах у двоих любящих и из которого рождается человек, имел смысл. И он, этот родившийся человек, воплотил в себе великолепный язык той встречи двоих в миг его зачатия: именно это надо символически передать на словах каждому человеку, пришедшему в мир, иначе он никогда не перестанет оплакивать свою плаценту и не будет развиваться полностью, потому что потенциал, направленный на смерть, будет удерживать его в прошлом. Мы должны понять, что тело ново­рожденного уже символично в силу соотношения желаний: желания родиться и желания дать жизнь, присущего телам, которые кому-то кажутся только телами (дескать, люди — это не более чем тела...) И тела тоже, то есть материальные проявления, наделенные ин­дивидуальностью, которая иногда позволяет, а иногда и не позволяет им во время мгновенных встреч испытывать высочайшие радости; но в то же время они суть и межличностное общение посредством слова, а также, если происходит зачатие, и призыв к жизни; этот призыв знаменуется ребенком, который встречей двух участвующих в зачатии клеток своих родителей освящает свое чело­веческое становление.

• Ребенок, подобно Адаму и Еве, по определению (или, вернее, в силу отсутствия определения того, каким способом осуществляется его переход от генетического зачатия к человеческой сущности), не имеет пупка, следа своего происхождения (Ф. Д.).

Дата добавления: 2015-10-13