Конец февраля – март 1816

– Вы изменились. Я поражен.

– Неужто? Странно. Возможно, немного похудел, но никаких серьезных изменений не ощущаю.

– Да нет, изменения не во внешности, они в выражении лица, в настроении, в… в чем-то неуловимом.

Стрендж улыбнулся. Вернее, он слегка искривил что-то в лице, и сэр Уолтер счел это улыбкой. Сэр Уолтер не мог вспомнить, как Стрендж улыбался раньше.

– Дело в черной одежде, – заметил волшебник. – Я словно отстал от похоронной процессии и теперь обречен бродить по городу, пугая людей напоминанием о смерти.

Они сидели в Ковент-гардене, в кофейне «Бедфорд». Сэр Уолтер выбрал это место за то, что в прежние дни они здесь нередко веселились. Он надеялся, что воспоминания немного ободрят Стренджа. Однако в такой вечер даже «Бедфорд» не казался жизнерадостным. На улице черный ледяной ветер швырял людей из стороны в сторону, бросая в лицо черные струи дождя. Внутри от мокрых недовольных посетителей поднимался влажный пар. Официанты пытались его разогнать, подбрасывая в камин побольше угля и поднося джентльменам побольше горячего глинтвейна.

Едва войдя в кофейню, сэр Уолтер тут же заметил, что Стрендж лихорадочно строчит в блокноте. Показав на блокнот, он поинтересовался:

– Так вы не бросили заниматься магией?

Стрендж только рассмеялся.

Сэр Уолтер расценил смех как утвердительный ответ и обрадовался. Сэр Уолтер считал, что человеку необходимо иметь постоянное занятие. Полезная деятельность способна вылечить многие недуги, с которыми иные средства не справляются. Однако сам смех ему не понравился – резкий, горький, совсем не похожий на прежний смех Стренджа.

– Просто вы говорили… – начал он.

– О, я много чего говорил! Мне в голову приходили самые странные мысли. Большое горе, как любые сильные переживания, может вызвать умопомешательство. Сказать по правде, некоторое время я был не в себе. Как говорится, тронулся рассудком. Сейчас, как видите, все это в прошлом.

Однако сэр Уолтер ничего такого не видел.

В некоторых отношениях Стрендж оставался прежним. Так же часто улыбался (хотя и не точно такой же улыбкой). Говорил тем же ироническим тоном (хотя складывалось впечатление, что он сам не осознает своих слов). И речь, и лицо оставались такими же, какими их помнили друзья, с одной лишь разницей – сам человек, казалось, играет роль себя прежнего, тогда как и мысли, и сердце где-то далеко. Стрендж смотрел на окружающих, прикрывшись саркастической улыбкой, и никто не знал, о чем он думает. Сейчас он больше, чем когда бы то ни было, походил на волшебника. Странно, непонятное дело: он стал больше походить на Норрелла.

На безымянном пальце левой руки Стрендж носил траурный перстень с тоненькой прядкой каштановых волос внутри. Сэр Уолтер заметил, что он постоянно до него дотрагивается и время от времени поворачивает.

Они заказали плотный обед: черепаховый суп, три или четыре бифштекса, жирную ногу молодого гуся, миноги, устрицы в раковинах и немного свекольного салата.

– Я рад возвращению, – признался Стрендж. – Теперь, когда я здесь, постараюсь доставить кое-кому как можно больше хлопот. Норрелл слишком долго делал все, что хотел..

– Он и так начинает биться в конвульсиях всякий раз, как слышит о вашей книге. Постоянно всех спрашивает, о чем вы пишете.

– Да, но книга – только начало! Да и закончу я ее не раньше, чем через несколько месяцев. Мы затеяли новый журнал. Меррей хочет чтобы он вышел как можно скорее. Естественно, это будет издание исключительно высокого качества. Журнал будет называться «Фамулюс»[114]и публиковать МОИ взгляды на магию.

– Они весьма отличны от взглядов Норрелла, не так ли?

– Разумеется! Главная моя задача – рационально изучить предмет, убрав с пути все введенные Норреллом ограничения. Уверен, что подобный пересмотр очень скоро откроет новые, достойные разработки пути. Если пристально рассматривать вопрос, то к чему сводится так называемое возрождение английской магии? Что конкретно сделали и Норрелл, и я сам? Сплели кое-какие иллюзии из облаков, дождя, дыма и тому подобного – что может быть проще! Вдохнули жизнь в неодушевленные предметы и наделили их даром речи – это, признаюсь, действительно очень сложно. Научились насылать на врагов бури и дождь – так ведь всё, что касается погоды, настолько просто, что и говорить не хочется. Что же еще? Вызывать видения – да, это было бы впечатляющим действием, обладай мы тем мастерством, которого у нас нет. Ну вот. А теперь сравните этот жалкий перечень с магией ауреатов. Они поднимали дубовый и платановый лес на врагов, из цветов делали себе жен и слуг, превращались в мышей, лис, деревья, реки и прочее, строили из паутины корабли, а из розовых кустов возводили дома…

– Да-да! – прервал сэр Уолтер. – Я понимаю, что вам не терпится испытать все эти виды магии. Однако подумайте: что если Норрелл прав? Не всякая магия хороша в наше время. Перевоплощение и подобные приемы были уместны в прошлом – они очень оживляют историю. Но, помилуйте, Стрендж, не собираетесь же вы ими заниматься? Джентльмену не пристало менять обличье. Джентльмен должен выглядеть самим собой. Вряд ли вы захотели бы перевоплотиться в кондитера или фонарщика…

Стрендж рассмеялся.

– Ну, хорошо, – заметил сэр Уолтер, – а представьте только, как неприятно оказаться в обличье собаки или свиньи[115].

– Вы нарочно выбираете крайние случаи.

– Разве? Ну, хорошо, тогда, скажем, лев. Хотелось бы вам перевоплотиться во льва?

– Вероятно. Возможно. А может быть, и нет. Не о том речь! Не спорю, превращения – тип магии, требующий особо деликатного похода. И тем не менее нельзя отрицать, иногда оно оказывается очень и очень полезным. Спросите-ка герцога Веллингтона, не хотел ли бы он превратить своих разведчиков в лис и мышей и запустить их во французский лагерь. Уверяю вас, его светлость не стал бы долго сомневаться.

– Сомнительно, что вы бы уговорили Колхауна Гранта[116]стать лисой хоть на короткое время.

– О! Грант охотно согласился бы стать лисой – при условии, что это будет лиса в мундире. Нет-нет, нам необходимо обратить внимание на ауреатов. Надо изучать жизнь и магию Джона Аскгласса, когда же мы…

– А вот этого делать ни в коем случае нельзя!

– О чем вы?

– Я не шучу, Стрендж. Ничего не имею против ауреатов в целом. Больше того, считаю, что в общем вы правы. Англичане справедливо гордятся своей древней магической историей – Годблессом, Стокси, Пейлом и другими. Им больно читать в газетах, что Норрелл преуменьшает славу великих волшебников древности. Однако вы впадаете в другую крайность. Слишком частые разговоры о других королях могут нервировать правительство. Особенно сейчас, когда нам угрожают иоанниты [66+].

– Иоанниты? Что за иоанниты?

– Как? Боже мой, Стрендж! Вы никогда не читаете газет?

Стрендж слегка смутился.

– Занятия отнимают у меня массу времени. Вернее, все время, без остатка. Кроме того, как вы знаете, в последние месяцы меня отвлекало совсем иное.

– Я говорю не о последних месяцах. В северных графствах иоанниты орудуют уже четыре года.

– Хорошо, но кто же они такие?

– Ремесленники, которые под покровом ночи забираются на фабрики и разрушают собственность. Жгут дома фабрикантов. Подстрекают простых людей на бунты и грабежи[117].

– А, разрушители машин! Теперь понимаю, о ком вы. Меня просто сбило с толку странное название. Какое отношение имеют эти несчастные к Королю-ворону?

– Многие из них считают себя его последователями. На стене каждой разрушенной фабрики они изображают летящего ворона. Их вожаки носят с собой письма, якобы написанные самим Джоном Аскглассом, и утверждают, что скоро он вернется и восстановит свою власть в Ньюкасле.

– И правительство им верит? – изумленно спросил Стрендж.

– Ну, разумеется, нет! Мы не настолько глупы. Мы боимся куда более земных неприятностей – короче, революции. Знамя Джона Аскгласса реет по всему северу страны – от Ноттингема до Ньюкасла. Разумеется, осведомители постоянно держат нас в курсе событий. Я не хочу сказать, что все эти ребята верят в возвращение Джона Аскгласса. Большинство из них не менее разумны, чем вы или я. Тем не менее они прекрасно сознают, какую силу имеет его имя среди простых людей. Роули Фишер-Дрэйк, член парламента от Гемпшира, выдвинул законопроект, в котором предлагает запретить изображение летящего ворона. Однако мы не можем запретить людям поднимать собственный флаг, знамя законного короля[118].

Сэр Уолтер вздохнул и начал ковырять вилкой лежащую перед ним на тарелке гусиную ногу.

– В других странах, – заметил он, – надежды на возвращение королей в тяжелые времена относятся к области преданий. И только в Англии они – часть закона.

Стрендж нетерпеливо помахал ножом.

– Все это просто политика и не имеет ко мне ни малейшего отношения. Совершенно не собираюсь призывать к восстановлению королевства Джона Аскгласса. Единственное, чего я хочу, так это спокойно и разумно исследовать его достижения в области магии. Как мы возродим английскую магию, если не будем твердо знать, что именно предстоит возрождать?

– В таком случае изучайте ауреатов, но оставьте Джона Аскгласса в том темном углу, куда его спрятал Норрелл.

Стрендж покачал головой.

– Норрелл отравил ваши умы, настроив против Джона Аскгласса. Он всех вас околдовал.

Они замолчали, на некоторое время целиком сосредоточившись на еде.

– Я не говорил, что в Виндзорском дворце есть его портрет? – первым прервал затянувшееся молчание Стрендж.

– Чей?

– Аскгласса. Фреска некоего итальянского живописца на стене одной из парадных комнат. Прелюбопытная сцена – Эдуард III и Джон Аскгласс, король-воин и король-чародей, сидят бок о бок. Джон Аскгласс покинул Англию почти четыреста лет назад, и все же англичане до сих пор не могут решить – обожать его или ненавидеть.

– Ну, уж нет! – горячо возразил сэр Уолтер. – На севере точно знают, что о нем думать. Получи они такую возможность, завтра же сменили бы власть Вестминстера на его правление[119].

Первый номер журнала «Фамулюс» вышел примерно через неделю. Весь тираж разошелся за два дня, и все благодаря одной статье сенсационного свойства. Мистер Меррей, готовившийся в скором времени опубликовать первый том книги Стренджа «История и практика английской магии», уже предвкушал солидную выручку. Статья, так поразившая читающую публику, описывала, как волшебники вызывают умерших, чтобы получить от них ценные сведения. Этот скандальный (но крайне интересный) предмет вызвал такую сенсацию, что несколько молодых леди, по слухам, упали в обморок, лишь узнав о наличии «Фамулюса» в их доме[120]. Ясно было, что мистер Норрелл не одобрит подобную публикацию, а потому каждый его недоброжелатель поспешил купить экземпляр журнала.

На Ганновер-сквер мистер Ласселлз вслух читал статью мистеру Норреллу:

«…В том случае, когда волшебнику не хватает знаний и искусства – а это относится ко всем современным волшебникам, поскольку в этом вопросе наш национальный гений пришел в постыдный упадок, – ему можно посоветовать вызвать дух кого-нибудь из тех, кто при жизни практиковал магию или, по крайней мере, обладал магическим призванием. Если мы не уверены в пути, по которому идем, лучше обратиться за помощью к тому, кто обладает знаниями и способен протянуть нам руку».

– Он все испортит! – в дикой ярости вскричал мистер Норрелл. – Он твердо вознамерился меня уничтожить!

– Это действительно очень неприятно, – с ледяным спокойствием согласился Ласселлз. – Тем более, что после смерти жены он поклялся сэру Уолтеру оставить занятия магией.

– О! Мы все можем умереть – половина Лондона может опустеть, – но Стрендж не бросит заниматься магией. Он не сможет с собой совладать. И колдовство его будет во вред, а я не знаю, как этому помешать!

– Прошу вас, успокойтесь, мистер Норрелл, – сказал Ласселлз. – Не сомневаюсь, что очень скоро вы что-нибудь придумаете.

– Когда должна выйти его книга?

– Меррей обещает выпустить первый том в августе.

– Первый том!

– Конечно! Разве вы не знали? Работа состоит из трех томов. В первом томе читающей публике предлагают полную историю английской магии. Второй том представит подробное объяснение ее природы, а третий закладывает фундамент будущей практики.

Мистер Норрелл громко застонал, склонил голову и закрыл лицо руками.

– Разумеется, – задумчиво произнес Ласселлз, – хотя сам текст, несомненно, окажется весьма вредоносным, еще больший вред принесут гравюры…

– Гравюры? – изумленно переспросил мистер Норрелл. – Что за гравюры?

– О, – вздохнул Ласселлз, – Стрендж нашел какого-то эмигранта, который обучался у лучших мастеров Италии, Франции и Испании, и теперь платит этому художнику невероятные деньги за иллюстрации к тексту.

– А что на них будет?

– Действительно, что? – зевнув, повторил Ласселлз. – Понятия не имею. – Он снова взял номер «Фамулюса» и возобновил чтение, на сей раз про себя.

Мистер Норрелл некоторое время сидел, глубоко задумавшись, даже покусывая ногти. Потом собрался с силами, позвонил и послал за Чилдермасом.

К востоку от лондонского Сити находится пригород Спитфилдс, широко известный своим шелкоткацким производством. Нигде в Англии больше не производят такого прекрасного шелка, как в Спитфилдсе. В прошлом здесь строили красивые и удобные дома, в которых селились купцы, искусные ткачи и красильщики, нажившие на своем ремесле состояние. Однако, хотя шелк, сходящий с домашних станков в наши дни, так же прекрасен, как и раньше, сам Спитфилдс пребывает в упадке. Грязные, убогие домишки разваливаются. Богатые торговцы переехали в Ислингтон, Клеркенвелл и (если они действительно состоятельны) на запад, в приход церкви Мэрилебон. Сегодня Спитфилдс населен бедняками и бродягами и не знает покоя от набегов мальчишек, воров, жуликов и других личностей, лишающих покоя почтенных граждан.

В один особенно мрачный день, когда и без того грязные улицы заливал холодный серый дождь, увеличивая количество луж, в Спитфилдсе, на Элдер-стрит, появился экипаж. Он остановился возле высокого узкого дома. И кучер, и лакей были в трауре. Лакей спрыгнул с козел, раскрыл большой черный зонт и, держа его над дверью кареты, помог выйти Джонатану Стренджу.

Стрендж помедлил на тротуаре, поправляя черные перчатки и глядя вдоль Элдер-стрит. Если не считать пары дворняжек, занятых раскопкой мусорной кучи, улица казалась совершенно пустынной. И все же мистер Стрендж продолжал осматриваться, пока не остановил взгляд на противоположной стороне улицы.

Здесь располагалась ничем не примечательная дверь, вход в какое-то складское помещение или что-то в этом роде. К ней вели три потертые каменные ступени, сверху нависал тяжелый фронтон. Почти вся она была заклеена объявлениями, что в такой-то день в такой-то таверне состоится распродажа собственности Мистера такого-то, эсквайра (банкрота).

– Джордж, – обратился Стрендж к лакею, державшему над его головой зонт, – ты умеешь рисовать?

– Прошу прощения, сэр?

– Ты когда-нибудь учился рисовать? Понимаешь основные принципы? Передний план, задний план, перспектива и всякое такое?

– Я, сэр? Нет, сэр.

– Очень жаль. А вот меня этому учили. Когда-то я с легкостью мог нарисовать пейзаж или портрет – очень профессионально и совершенно неинтересно. Точно так же, как и любой другой образованный дилетант. А твоя покойная супруга вовсе не имела возможности, как я, брать дорогие уроки, зато была наделена куда большим талантом. Ее акварельные изображения людей – и взрослых, и детей – привели бы в ужас любого модного учителей рисования. Фигуры показались бы ему слишком застывшими, а цвета слишком яркими. Однако миссис Стрендж обладала несомненным даром схватывать выражение лица и особенности фигуры, видеть очарование и привлекательность в самых заурядных ситуациях. В ее рисунках присутствует нечто живое и в то же самое время настолько обаятельное, что… – Стрендж неожиданно умолк, словно потеряв нить мысли. – Да, так о чем это я? Вспомнил: рисование оттачивает способность наблюдать и замечать, которая очень полезна в жизни. Возьмем, например, эту дверь…

Лакей посмотрел на дверь.

– Сегодня холодно, сумрачно, дождливо. Света очень мало, а, следовательно, нет и тени. Сама собой напрашивается мысль о том, что за дверью так же мрачно и темно. Вот почему трудно объяснить появление тени – я имею в виду отчетливую тень, идущую слева направо, из-за которой левая половина двери кажется почти черной. Больше того, мне кажется, я не ошибусь, предположив, что даже будь сегодня солнечно и светло, тень все равно падала бы в противоположном направлении. Так что эта тень очень странного свойства. Она совершенно не сообразуется с природой.

Лакей взглянул на кучера, словно прося помощи, однако тот твердо решил оставаться в стороне, а потому пристально смотрел вдаль.

– Понимаю, сэр, – покорно согласился он.

Стрендж продолжал рассматривать дверь с тем же выражением задумчивого интереса. Потом наконец позвал:

– Чилдермас! Это вы?

Какое-то время не происходило ровным счетом ничего, потом черная тень, так насторожившая Стренджа, шевельнулась. Она отстала от стены, как отстает мокрая простыня, когда ее стаскивают с кровати, изменила очертания, сжалась, сузилась и превратилась в человека по имени Джон Чилдермас.

Чилдермас изобразил слегка перекошенную улыбку.

– О, сэр, от вас надолго не спрячешься.

Стрендж фыркнул.

– Я жду вас целую неделю, если не больше. Где вы были?

– Хозяин послал меня только вчера.

– А как дела у вашего хозяина?

– Плохо, сэр, очень плохо. Его одолевают насморк, головная боль, дрожь в руках и ногах. Все симптомы сильного раздражения. А сильнее всего раздражаете его вы.

– Рад слышать.

– Да, кстати, сэр, собирался вам сказать. На Ганновер-сквер у меня для вас лежат деньги. Жалованье из Казначейства и Адмиралтейства за последний квартал 1814 года.

Стрендж удивленно поднял брови.

– И что, неужели Норрелл действительно готов отдать мою долю? Я уже решил, что деньги исчезли навсегда.

Чилдермас улыбнулся.

– Мистер Норрелл ничего об этом не знает. Когда принести деньги? Может быть, сегодня вечером?

– Конечно. Меня дома не будет, отдайте их Джереми. Чилдермас, удовлетворите мое любопытство: Норрелл знает, что вы разгуливаете по городу невидимкой и превращаетесь в тени?

– О, я учусь всему понемножку везде, где только можно. Двадцать шесть лет служу у мистера Норрелла. Надо быть совсем тупым, чтобы за все это время не перенять никаких навыков.

– Да, разумеется, но я спрашивал совсем не об этом. В курсе ли мистер Норрелл?

– Нет, сэр. Конечно, он подозревает, однако предпочитает не знать наверняка. Волшебник, проводящий свои дни среди книг, должен иметь кого-то на посылках. Сами понимаете, в серебрят ной чаше с водой увидишь далеко не все.

– Хм… ну, тогда вперед, любезнейший! Выясните то, зачем вас послали!

Дом выглядел неопрятным, почти заброшенным. И окна, и стены его давно покрылись грязью, а ставни кое-где грозили отвалиться. Стрендж и Чилдермас ждали на тротуаре, а лакей стучал в дверь. Стрендж держал над головой зонт, Чилдермас словно не замечал дождя.

Некоторое время совсем ничего не происходило, потом лакей заглянул внутрь и заговорил с кем-то, не видимым с улицы. Судя по всему, лакей Стренджа был невысокого мнения о собеседнике: он стоял, небрежно подбоченясь и разговаривал тоном, свидетельствующим о крайнем нетерпении.

Наконец дверь открылась шире, и появилась очень маленькая, очень грязная, очень испуганная девочка-служанка. Джонатан Стрендж, Чилдермас и лакей вошли в дом. Переступая порог, каждый смерил ее взглядом, от чего у бедняжки душа окончательно ушла в пятки.

Стрендж не потрудился назвать свое имя – было ясно, что маленькая служанка все равно не сможет его запомнить и передать хозяевам. Он коротко предложил Чилдермасу следовать за ним и, бегом поднявшись по лестнице, направился прямиком в одну из комнат. Там, в неярком свете горевших в тумане свечей – поскольку казалось, что дом создает свою собственную погоду – джентльмены обнаружили гравера, мсье Минервуа, и его помощника, мсье Форкалкье.

Мсье Минервуа был невысок ростом и худощав. Длинные волосы его, прекрасные, темные, блестящие и мягкие, казались шелковыми. Они доставали до плеч, и падали на лицо всякий раз, когда он наклонялся над работой, что происходило почти постоянно. Глаза тоже казались удивительными: большие, почти черные, мягкие, они сразу выдавали южное происхождение. Внешность мсье Форкалкье резко контрастировала с импозантной красотой художника. Худое, костлявое лицо с глубоко запавшими глазами, бритая голова, покрытая какой-то бесцветной щетиной. Однако, несмотря на чрезвычайную угловатость и худобу, он отличался изысканными манерами.

Оба художника бежали из Франции. Однако для жителей Спитфилдса разница между беженцем и врагом была почти неуловимой, потому мсье Минервуа и мсье Форкалкье считали в округе французскими шпионами. Из-за этой несправедливой репутации им пришлось испытать массу неприятностей: толпы местных мальчишек и девчонок не знали лучшей забавы, чем подкараулить французов и вывалять их в грязи. Уж чего-чего, а грязи в Спитфилдсе было предостаточно. Взрослые не отставали от своих отпрысков – они облегчали душу грубостями, оскорблениями и отказами продавать то, что нужно. Стрендж выступил посредником между мсье Минервуа и домовладельцем, разъяснив тому истинное положения мсье Минервуа. Кроме того, пришлось принимать меры иного свойства: посылать Джереми Джонса во все местные таверны, где тот за стаканчиком джина разъяснил местным жителям, что французы находятся под покровительством одного из двух английских волшебников.

– И, – поучал Стрендж, для пущей убедительности подняв палец, – если начнут утверждать, что Норрелл сильнее Стренджа, не спорь, но подчеркни, что нрав у меня круче, и я очень не люблю, когда обижают моих друзей.

Мсье Минервуа и мсье Форкалкье исполнились благодарности к Стренджу, однако обнаружили, что в столь тяжелых обстоятельствах лучший друг – бренди, если употреблять его ежедневно, со строгой регулярностью.

Они почти не выходили из дома на Элдер-стрит. В борьбе с негостеприимными жителями Спитфилдса ставни приходилось держать закрытыми день и ночь. Они жили и работали при свете свечей, а потому довольно скоро совсем потеряли счет времени. Увидев Стренджа и Чилдермаса, французы страшно удивились, поскольку считали, что сейчас далеко за полночь. Они держали всего лишь одну служанку – крошечную большеглазую сиротку, которая не могла понять, что говорят жильцы, а потому чрезвычайно их боялась. Имени ее постояльцы не знали, но относились к девочке очень тепло: выделили ей отдельную комнатушку с мягкой кроватью, застеленной чистыми простынями. Она считала этот сумрачный дом истинным раем. Главной обязанностью девчушки было покупать хозяевам еду, коньяк и опиум. Всем прине-608 сенным они щедро делились с ней – коньяк и опиум оставляли себе а большую часть еды отдавали. Еще сиротке приходилось носить и греть воду для бритья и для ванны – оба господина тщательно за собой следили. Зато их совершенно не волновали грязь и беспорядок в доме, что было хорошо, поскольку в домашнем хозяйстве девочка смыслила, как в древнееврейском.

Повсюду лежали листы толстой бумаги и запачканные тушью тряпки. Кругом стояли тарелки с засохшими огрызками сыра, горшки с перьями и кусками угля. Здесь же валялся пожилой пучок сельдерея, ничуть не выигравший от близкого соседства с углем. Стены закрывали рисунки и гравюры, висевшие и на деревянных панелях, и на грязных обоях. Одна из гравюр, изображающая мистера Стренджа, была особенно хороша.

За домом, в темном тесном дворике, росла одинокая яблоня. Когда-то она была сельским деревом – до тех пор, пока неуклонно наступавший серый Лондон не поглотил свои зеленые пригороды. Кто-то из обитателей дома в загадочном порыве собрал плоды и разложил по подоконникам, где они и лежали вот уже несколько лет – сначала в виде старых яблок, потом в виде распухших яблочных трупов и, наконец, в виде призраков яблок. В доме пахло тушью, бумагой, углем, бренди, опиумом, гниющими яблоками, свечами, кофе. Все это мешалось с запахом двух мужчин, день и ночь – работающих в замкнутом пространстве и ни за какие блага не желающих открыть окно.

Господа Минервуа и Форкалкье вообще забыли, что на земле есть такие места, как Спитфилдс или Франция. Они жили в совершенно ином мире – мире гравюр к книге мистера Стренджа. И мир этот был очень странным.

В нем тянулись бесконечные коридоры, построенные скорее из теней, чем из чего-то другого. Темные проемы в стенах намекали на существование других коридоров, так что гравюры казались лишь центром огромного лабиринта. Некоторые изображали широкие ступени, спускающиеся в темные подземные каналы, на других бесконечная дорога тянулась через неоглядную вересковую пустошь. У зрителя складывалось впечатление, что он смотрит на пейзаж с высоты. Далеко-далеко впереди маячила тень, не больше, чем царапина на бледной поверхности дороги. Нельзя было сказать, кто это – мужчина, женщина или ребенок, да и вообще, человек ли. Однако фигура, такая одинокая на заброшенной дороге, вызывала загадочное беспокойство.

Один из рисунков изображал одинокий мост через бескрайнюю туманную пропасть – возможно, через само небо. Хотя мост был сложен из того же камня, что и коридоры, и каналы, с каждой его стороны вились крошечные лесенки, прилепившиеся к массивным опорам. Лесенки выглядели крайне ненадежно, словно построены совсем не так искусно, как мост, но, однако, множество их вело через облака в неведомые никому области.

Стрендж склонился над гравюрами с рвением, не уступающим истовости самого художника: в голове у него сразу родилось множество вопросов, замечаний и предложений. С художниками он беседовал по-французски. К немалому удивлению Стренджа, Чилдермас все понял и даже задал Минервуа пару вопросов на его родном языке. Впрочем, французский Чилдермаса носил столь сильный отпечаток йоркширского говора, что художник ничего не понял и поинтересовался у Стренджа, не голландец ли его спутник.

– Разумеется, – заметил Стрендж, обращаясь к Чилдермасу, – все произведения получаются у них итальянскими – слишком похожими на работы Палладио или Пиранези. Но что делать? Иначе они не умеют, так их учили. Нельзя преодолеть свою выучку. Я, например, как волшебник никогда не смогу стать совершенным Стренджем – или, по крайней мере, одним лишь Стренджем. Во мне навсегда сохранится слишком много от Норрелла.

– Так, значит, на Дорогах Короля вы видели именно это? – поинтересовался Чилдермас.

– Да.

– А что это за страна, которую пересекает мост?

Стрендж взглянул на Чилдермаса с нескрываемой иронией.

– Понятия не имею, господин волшебник. Каково ваше мнение?

Чилдермас пожал плечами.

– Думаю, это Страна фей.

– Возможно. Впрочем, полагаю, то, что мы называем Страной фей, на самом деле включает в себя множество различных стран. С тем же успехом мы можем назвать это пространство просто «где-то» и окажемся правы.

– Далеко эти края?

– Не очень. Я отправился туда из Ковент-гардена и увидел их часа через полтора.

– А магия потребовалась сложная?

– Нет, не особенно.

– А вы не можете сказать, какая именно?

– С величайшей готовностью. Вам необходимо заклинание откровения – лично я воспользовался вариантом Донкастера. И еще одно – заклинание растворения, чтобы растопить поверхность зеркала. В тех книгах, которые мне довелось изучать, содержится бесчисленное количество таких заклятий. Однако, как показывает практика, все они бесполезны, а потому мне пришлось составлять собственное, если желаете, я могу его написать. И, наконец, необходимо включить оба эти заклинания в общее заклинание поиска пути. Это важно, поскольку без него можно не выбраться обратно.

Стрендж замолчал и, внимательно взглянув на собеседника, уточнил:

– Вам понятно?

– Вполне, сэр.

– Хорошо.

Наступила пауза. Ее прервал Стрендж.

– Не пора ли, Чилдермас, покинуть службу у мистера Норрелла и перейти ко мне? Вы будете не слугой, а учеником и помощником.

Чилдермас рассмеялся.

– О, благодарю, сэр! Благодарю! Однако мне рано уходить от мистера Норрелла. А, кроме того, я был бы очень плохим учеником – куда хуже, чем вы.

Стрендж, улыбаясь, на секунду задумался.

– Хороший ответ, – наконец, произнес он, – но, боюсь, не слишком убедительный. Не верю, что вы искренне стоите за Норрелла. Один волшебник в Англии! Одна точка зрения на магию! Вы, разумеется, не сможете с этим согласиться? В вашем характере кроется не меньше противоречий, чем в моем собственном. Так почему бы нам не объединить наши противоречия?

– Однако в таком случае я должен буду согласиться с вами, сэр, не так ли? Не знаю, чем все кончится между вами и Норреллом. Я просил ответа у карт, но они не говорят ничего определенного. Будущее слишком сложно для ясного ответа, а я не могу найти тот вопрос, который должен задать картам. Знаете, что я сделаю? Обещаю: если вы потерпите поражение, а мистер Норрелл выиграет, то я оставлю службу у него. Встану на вашу сторону, соберу все силы, чтобы ему противостоять, найду веские аргументы против него. И тогда в Англии все-таки останется два волшебника и сохранятся две точки зрения на магию. Однако, если проиграет он, а победу одержите вы, я стану на его сторону и сделаю то же самое по отношению к вам. Годится?

Стрендж улыбнулся.

– Годится. Отправляйтесь же обратно к мистеру Норреллу и передайте ему мои наилучшие пожелания. Скажите, что я надеюсь, его удовлетворятте ответы, которые я дал вам. А если ему угодно узнать еще что-нибудь, вы сможете застать меня дома завтра около четырех.

– Спасибо, сэр. Вы чрезвычайно откровенны и открыты.

– А почему бы и нет? Норрелл любит охранять свои секреты, а вовсе не я. Я не сказал вам ничего, чего не будет в моей книге. Примерно через месяц любые мужчина, женщина или ребенок в Англии смогут прочесть ее и составить собственное мнение о моих познаниях. Не вижу, как Норрелл сумеет помешать публикации.

Дата добавления: 2015-09-03