Дюн-Хор 6 страница

Середин вытянул вперед левую руку, поднеся крест почти к самой скульптуре. Ничего… Никакой реакции – словно перед ведуном лежал обычный замшелый лесной камень.

– Трудно, наверное, быть богом, которому никто не молится уже больше тысячи лет? – покачал головой Олег, опуская руку. – Остались ли у тебя силы, Первый из богов? Может, ты уже спишь вековым сном, и нет сил, которые способны достучаться до твоего могущества? А? Молчишь…

Ведун огляделся. В душу его закралось сомнение, что обряд посвящения столь далекому и, возможно, уже мертвому богу даст какой-то толк, но отступать было уже поздно. Да и некуда…

– Думать о свете. Стремиться к свету. Не знать ничего, кроме света.

Середин закатал край одной из шкур, опустился на колени так, чтобы получившийся валик попал под подъем ступней, свесил голову и закрыл глаза.

Свет!

Он попытался представить, как над головой разливается ослепительный океан, резко контрастирующий с чернотой под ногами. И как его тело медленно взмывает в текущее с небес сияние. Олег старался как можно четче увидеть все переливы этого света, окунуться в его тепло, дать ласковым лучам растечься по плечам, рукам, спине. Думать о свете, только о нем – и тогда всем прочим мыслям не останется места в сознании.

Спасибо Ворону – он научил своих учеников не идти на поводу у разума, а командовать им.

“У колдуна не может быть иных мыслей, кроме тех, которые он сам желает иметь, – наставлял старик. – Если, привораживая к сестре юношу, начинаешь думать о болотной лягушке – мальчишка влюбится именно в нее, а не в вашу сестру. Если, заговаривая клинок, вы станете мечтать о бутылке пива – клинок разлетится, как стекло, при первом же ударе. Все знают историю о рыжей обезьяне. Так вот, мальчики: маг отличается от простого человека именно тем, что, если ему сказали не думать о рыжей обезьяне – он не станет о ней думать! ”

Там, у Ворона, такое мастерство называлось “дисциплиной мысли”. И те, кому не удавалось в ней преуспеть, постепенно откалывались от школы, утверждая, что любое колдовство – это полная и беспросветная чушь.

Высшим пилотажем среди учеников старика считалось просто избавиться от мыслей, оставив голову пустой, как кошелек алкоголика, – и пару раз Олегу это удавалось. Однако самый простой путь – это сосредоточиться на том, о чем думать можно, и не допускать никаких отклонений.

Помнится, когда первый раз Ворон поставил перед ним колпачок от шариковой ручки и попросил думать и говорить только о нем, Середина хватило всего на четыре минуты – и это считалось хорошим результатом. Через месяц – на десять минут. Через год – на полчаса…

Олег резко оборвал воспоминание, поняв, что мысли едва не вырвались из-под контроля, чуть не ушли в сторону. Свет! Только свет! Сейчас его не интересует ничего, кроме сияющего света.

Внезапно совсем рядом гулко ударил барабан. Потом еще, еще, еще. Кто-то отбивал удары в ритме сердца – самом близком для тела – и пытался увести внимание на себя. Бум-бум-бум… По векам прокатились алые отблески пламени, заскрипели по снегу шаги. Появился еще один ритм, более редкий – барабанщик словно подслушал частоту дыхания Олега и принял на себя этот темп. Стуки давили на уши, ловили вдохи и выдохи – и ведун ничего не мог противопоставить этому ритму, поскольку борьба – это тоже уход из ничего, это тоже посторонние мысли, идеи, находки. А Олег сейчас купался в ослепительном океане и не собирался его покидать.

Свет, ничего кроме света…

Тело словно онемело – волей-неволей пульс приспособился к диктуемым извне ударам, дыхание тоже зажило своей жизнью. И когда рядом зазвучали однотонные мужские и женские голоса, ведун даже не дрогнул – ведь это ничуть его не касалось. Все это происходило вокруг тела, а сам он пребывал вдали.

Над самой макушкой стукнул бубен, стал перемещаться вокруг, с глубоким придыханием какой-то мужчина заговорил речитативом на незнакомом языке. И почти сразу запястье кольнуло жаром, потом еще и еще. Середин быстрым движением отпустил края тряпицы, свернул ее с запястья вместе с крестом и подсунул под шкуру у ступней – при этом не посвятив действию ни единого краешка своего сознания. Теперь хотя бы крест не станет отвлекать от обряда. Хотя – какой обряд?

Свет… Есть только свет, ослепительный теплый свет…

Ритмичные звуки доносились со всех сторон, кружились вокруг, мужские и женские голоса говорили, пели, просили – но ничто не могло пробиться сквозь скорлупу тела к спокойной душе ведуна.

По плечам, по спине пробежал холодок, словно кто-то пролил струйки родниковой воды – у Олега дрогнули плечи, но он все равно не дал выдернуть себя из света в земной мир. Кто-то толкнул его в плечо – ведун мягко свалился. Сопротивление – это лишние мысли и желания, а их быть не должно. Его толкнули снова – Середин так же мягко перекатился на шкурах с боку на бок. Так было даже лучше – чем расслабленнее тело, тем меньше оно отвлекает.

Маслянистый холод пролился на живот, на грудь, на ноги. Потом на них опустилась мягкая ворсистая ткань, начала растирать тело, наполняя его теплом, – но Олег не поддался и на это. И тут его ушей коснулось горячее прерывистое дыхание, на лицо упали мягкие локоны, он ощутил запах – запах женщины… и тело взбунтовалось! Оно не желало покоя! После стольких недель воздержания, после долгих тяжелых дней оно жаждало награды! Тем более, что эта награда находилась уже здесь, совсем рядом. Олег немалым усилием воли удержался в потоках света – по груди его пробежали кончики волос, горячие губы притронулись к соску, к другому, нежная рука скользнула по ноге снизу вверх, остановившись внизу живота. Тело выгнулось дугой, устремляясь навстречу ласкам, но, как ни пыталась молодая плоть подмять под себя сознание – ведун упрямо не пропускал в свою душу ничего постороннего. Ничего!

Тело металось, издавая стоны, оно отвечало на прикосновения, оно стремилось навстречу любви – но душа продолжала удерживаться в покойных лучах света, мягкая и невозмутимая. И с каждой минутой разрыв между земной сущностью и душой становился все сильнее, словно между двумя спутанными тонкой нитью лодками в бурном море. Олег почти не ощутил, как его плоть слилась в единое целое с чьей-то чужой плотью, не осознал того, что творилось в ином пространстве – лишь легкие горячие волны, накатывающие откуда-то снизу. Волны красные, бордовые, алые – пока вдруг все его существо не потряс взрыв невероятной силы, и он действительно воспарил!

Ведун больше не контролировал свою волю, не следил за мыслями, не знал и не желал знать ничего – он просто растекался в ослепительном, полном жизни и энергии свете, он пропитывался этой энергией, насыщался ею, как пересохшее поле упивается теплым летним дождем, как прогреваются травы первым весенним солнцем, как вливающийся в море ручей внезапно ощущает себя бесконечностью…

Когда он открыл глаза, в иглу не было никого. Если не считать молчаливого Кроноса, разумеется. Ведун рывком поднялся, глядя ему в глаза – но Первый бог был выше общения с простым смертным и стоял, вперившись куда-то вдаль сквозь светящийся купол. Впрочем, сейчас для Олега все это было глубоко безразлично – он чувствовал себя так, словно заново родился. Его мышцы распухали от спрятанной в них силы, его грудь дышала глубоко и спокойно, сердце билось с уверенностью кремлевских курантов. И, что странно – слетающая со снежного купола мерзлая пыль больше не раздражала его. Ничуть. Словно тело потеряло чувствительность.

Середин наклонился, приподнял край лосиной шкуры, нащупал под ней крестик, прижал к запястью, примотал тряпочной лентой. И тут же знакомое тепло согрело кожу. Пожалуй даже, слишком сильно… Ведун повернулся к идолу, вытянул руку вперед – и крест запульсировал ощутимым жаром.

– Вот как? – усмехнулся Олег. – Похоже, у тебя, Первый бог, появилась магическая сила. Наверное, тебе недавно вознесли молитву?

Ведун сладко потянулся, высоко вскинув руки, потом решительно двинулся в сторону коридора. И вдруг ему навстречу выступил низкорослый, но плечистый бородач с коротким охотничьим копьем – на широком наконечнике еще виднелись следы крови.

– В наше селение нет хода служителям Кроноса, – низким басом заявил охотник. – Отрекись от него или умрешь.

– Отрекись или убирайся отсюда, – поправили бородача от другого коридора. Там тоже появился ратник. Причем не просто в шкуре, а в кожаной куртке с нашитыми на нее костяными пластинами.

– Как нет? – искренне удивился Олег. – А кто же тогда…

И тут он осекся, поскольку нужный ответ сам собой появился в его сознании. Женщина, что вела ритуал, вовсе не обязана быть жрицей Кроноса. Ведь женщина – это всего лишь врата. Врата жизни, врата мира, врата души. Когда мать открывает младенцу врата мира – это не значит, что она в ответе за появившийся мир. Когда женщина открывает юноше врата любви – это еще не значит, что она станет заботиться о его счастье. Когда хранительница открывает неофиту врата души – это не значит, что она служит его богам. Женщина просто открывает врата – дальше ты должен идти сам. Это как на Синташте.

Первыми стоят врата жизни. Ты можешь поклониться им, прикоснуться к исцеляющим богиням и повернуть назад, А можешь войти, преодолеть священную рощу и поклониться вратам воинов…

– Я понял, – кивнул Олег. – Я должен вернуться от первых врат, либо открыть вторые. Понял…

Он обошел Кроноса, сопровождаемый суровыми взглядами вооруженных хранителей, преклонил колено перед богом, прикоснувшись лбом к его посоху.

– Значит, врата?! – Олег вскинул голову, громко расхохотался, оттолкнулся от идола и, пробежав несколько шагов, врезался плечом в стену. Снежные кирпичи разлетелись в стороны, и ведун вышел на волю через свои, собственные врата. И увидел в нескольких шагах свою гнедую – уже взнузданную и под седлом. Олег подскочил к ней, поднялся в седло, оглянулся.

Хранители вышли следом и остановились у пролома, опершись на копья. Похоже, то, что единственный поклонник запрещенного бога покинул снежное селение, пусть даже таким образом, их вполне устраивало.

– Не поминайте лихом! – помахал им рукой ведун и пнул пятками гнедую, поворачивая к недалекой Синташ-те.

Ему в лицо бил бодрящий ветер, легкие наполнялись сочным, пьянящим воздухом, мир вокруг сверкал и переливался, как гигантский бриллиант; гнедая мчалась широкой рысью, вздымая снежные брызги, словно глиссер на полном ходу. Еще никогда в жизни Середин не чувствовал себя таким счастливым.

Монгол

Дороги к запретному капищу Середин не видел, но обратный путь нашел без труда – по следам гнедой, заботливо приведенной кем-то как раз к моменту его выхода на воздух. И ведун прекрасно знал, кто способен на такую точность и предусмотрительность. Прозрачную хижину, в которой плясал голубой огонек, он заметил версты за две, поднявшись на очередной взгорок, и с бесшабашной удалью повернул прямо на свет. Расплачиваться пришлось гнедой, которая дважды пробивалась через низины по грудь в снегу, а в третьей, предпоследней, ложбине Олегу пришлось спрыгнуть из седла и торить тропу самому. Но настроение у Середина от этого ничуть не схлынуло – хотя его и облепило снегом от пяток до макушки. Однако же спустя час он все-таки вошел в хижину, небрежно набросив поводья на один из выпирающих наружу рогов.

– Поклон вашему миру, добры люди, – шагнул внутрь Олег и сразу увидел свои походные сумки, сложенные у стены. – И за заботу спасибо. Что же ты, мудрейший Лепкос, одежду мне к запретному капищу не прислал?

– Зачем? – пожал плечами сидящий у очага старик. – Прошедшие посвящение не боятся холода.

– А почто ты мокрый весь, ведун? – поинтересовался Сварослав, сидящий рядом с хранителем.

– Ничего, зато наконец помылся, – расхохотался Олег и остановился почти над огнем. Облачаться он не торопился. Но не из бестолкового хорохорства, а именно потому, что не успел обсохнуть. Одеваться мокрому – не столько согреешься, сколько сопреешь. – В веселое посвящение ты меня втравил, мудрый Лепкос. Хоть бы предупредил, что к чему, что ли?

– Зачем? – пожал плечами хранитель. – Ты же прошел посвящение.

Он подбросил в огонь крупный черный камень и продолжил:

– Многие отроки готовились к сему обряду, танцуя без перерыва молельные танцы по три дня и три ночи без перерыва. Многие дышат подолгу во всю глубину груди, пока не перейдут на уровень духа. Но я увидел, ты осилишь посвящение без этого, и оставил токмо главную часть обряда.

– Самую приятную.

– Самую важную! – впервые за все время возвысил голос хранитель. – Создавая первых ариев, Кронос увидел, как много жизней понадобится создать, дабы заселить всю землю и все небеса. И понял, что не сможет вдохнуть жизнь в каждого. Посему Первый из богов вынул свою душу, оторвал от нее несколько частей и вложил в каждого из людей. С того мига каждый из смертных, порождая новую жизнь, открывает свою душу, извлекает из нее искру Кроноса и этой силой передает его дыхание своим потомкам. Именно в это мгновение и только в этот миг смертный становится равным Первому богу, и лишь в этот миг он способен соприкоснуться душами со своим Отцом. Не у всех в этот миг хватает воли подняться душой к богу, а не отдаться во власть плоти. Но иного часа нам не дано.

– И что я получил взамен? – с интересом осмотрел себя ведун.

– Силу воина, знание запретного и веру ария, – четко, как на уроке перечислил Лепкос. – Вера ария позволит тебе пользоваться древними заклинаниями, бесполезными в иных местах.

Он сунул руку под себя, достал тяжелую серебряную фигурку крылатого человека, протянул ее Середину, потом передал небольшой свиток на тонкой бересте.

– Буквы сии тебе знакомы? Токмо вслух их не реки.

– Вроде все разобрал… – после некоторого раздумья сообщил Олег. Разумеется, от послехристианской кириллицы значки эти отличались, но значение многих символов ведун понимал, кое-чему Ворон в свое время научил. – Прочитаю, не бойся.

– Сие заклинание ладит токмо вместе с пайцзой. Прикладываешь пайцзу ко лбу, заклинание молвишь – и в монгола земляного немедля обращаешься.

– Это еще зачем?! – чуть не отбросил от себя бересту ведун.

– Станешь монголом – зов новый услышишь, каковыми колдун новый нежить к себе сбирает. Придешь по зову – да и порубишь его, ако хазарина гнусного.

– Если я стану глиняным человеком, то не рубить его стану, а приказов слушаться, – покачал головой ведун. – Есть у меня такое подозрение.

– Пайцзу со лба откинешь, заклятие вмиг и рассыплется. А колдуна можешь не опасаться. Его заклятия супротив тебя бессильны. Вера у вас едина, оттого и вред колдовство чинить не станет. На мечах меряться придется.

– Ясно. – Олег взвесил в руке тяжелую серебряную пайцзу. – Хорошую ты мне оплату нашел, мудрый Леп-кос. – Такую, что хочешь не хочешь, а все едино отдавать бы пришлось.

– Я волхв, ты воин, – пожал плечами хранитель. – Наступает твоя пора. Иди и сражайся. Я сделал для тебя все, что мог.

– Токмо от тебя покой земли русской ныне зависит, ведун, – наконец вставил слово и Сварослав. – На тебя едина надежда.

Снизу послышался топот копыт. Середин повернул голову и с удивлением обнаружил, что тот самый мальчишка, что несколько дней назад забирал коней, бежит, ведя за повод чалого мерина. Ведун перевел взгляд на хозяина странной хижины, и тот виновато пожал плечами:

– Поторопился юнец. Чуток попозже ты уйти должон.

– Когда нужно, тогда и уйду, – отмахнулся Олег и пошел к сумкам одеваться.

За врата жизни он выехал где-то через час. Придержал коней, оглядываясь на странный город Дюн-Хор. Ведун провел здесь всего несколько дней, но уже мог примерно представить его долгую историю. Когда в здешних местах царила тропическая жара, Дюн-Хор наверняка был богатой столицей обширного края, средоточием богатства и мудрости. Но пришли холода, люди убежали вслед за теплом, и здесь остались только самые упрямые, ведя аскетическую жизнь, с трудом отогреваясь каменным углем и пытаясь оправдать свои муки необходимостью оберегать древние знания. Потом холод начал отступать. Жить стало легче, народы и племена потянулись на забытую родину. Те из хранителей, что ценили сытость, тепло и покой превыше служения долгу, наверняка устремились в ставшие близкими обитаемые края. Зато из обитаемых мест к сокровищнице древних знаний стали перебираться иные смертные. Те, для кого мудрость и духовное развитие дороже мягкой постели и красивой одежды. И здесь, на реке Синташте Печорского бассейна, в руинах древнейшего из городов обосновалась новая общность, малопонятная окружающим, притягивающая мудрых и внушающая уважение всем прочим.

Внезапно ведун понял, что в его языке есть название для места, по всем признакам совпадающее с этим. И губы сами собой прошептали:

– Шамбала… – Олег вздохнул: – Прощай, северная Шамбала. Спасибо за все, что ты пожелала мне дать.

До Печоры ведун добрался за шесть дней. Торопиться ему было некогда, времени подумать над чем-либо имелось в достатке. Тем паче, что дорога зимой спокойная. Неторопливо сыплются с неба крупные хлопья снега, мерно шелестит по насту ветер, медленно разгорается и потом так же неторопливо угасает затянутое плотной пеленой небо.

К полудню шестого дня Синташта вильнула в последний раз, прорезала густой до черноты ельник и выскользнула на широкий простор Печоры. Метрах в ста впереди все еще лежали засыпанные снегом туши керносов. Олег подъехал ближе, остановился. Вокруг тел имелось множество звериных следов – и свежих, и давних, уже почти занесенных. Однако жрать порождения древней магии не стал никто.

– Живое живым, мертвое мертвым, – негромко пробормотал ведун, повернул вверх по течению и отпустил поводья. Пусть гнедая сама выбирает, с какой скоростью брести. Она уже доказала, что умеет выкладываться до конца, когда это от нее требуется. Так к чему понукать лошадь, когда в том нет особой необходимости?

Скакуны неспешно побрели по снежной целине, постепенно прижимаясь к берегу, начали на ходу прихватывать губами ломкие трубки камыша и торчащие из-под прибрежных наносов стебли осоки.

– Эх, хорошие мои, да вы, видать, уже животами маяться начали? – вышел из задумчивости Олег. – Пора на сено сажать. А ну-ка, пошли тогда рысью. Нужно к жилью человеческому поспешать.

Гнедая, получив ощутимый пинок пятками, недовольно тряхнула головой, однако затрусила заметно быстрее, потянув следом и заводного чалого. Вскоре по правую руку показалась какая-то протока. Середин уверенно промчался мимо, так же уверенно миновал устье еще одной речушки, третьей, но напротив четвертой уже придержал коней и тихо выругался: куда поворачивать? Какая из рек привела его из вятских земель к полноводной Печоре? Указатели среди таежных дебрей ставить никто не догадался, да и особых примет “своей” реки он, улепетывая с волхвом от нечисти, запомнить не удосужился.

– И что теперь? – Олег раздраженно сплюнул, и скакуны, почуяв плохое настроение хозяина, тревожно заржали.

Ошибиться было нельзя. Истоки Сысолы, вытекающей из вятских земель в сторону Ледовитого океана, отделяло от истоков Кобры, текущей в море Каспийское, всего верст тридцать. Оттого в тех местах и деревень имелось в достатке, и дорог летних, и зимников. Уж очень любили купцы этот волок: он позволял уйти к далеким европейским странам, минуя принадлежащие жадным новгородцам порты. Ни тебе здесь дани подорожной, ни попутчиков навязчивых. Но это на Сысоле, от которой к Вычегде, а по ней и к Ижме зимник тянется. А повернешь не туда, на реку другую, соседнюю – и растворится она километров через триста среди непроходимых чащоб, в снегах, что коню по брюхо, а пешему и вовсе выше сил. И что тогда? Без накатанного зимника из леса не выйти, припасов на обратный путь не хватит, весны ждать и того хуже – заместо снега болота откроются, нечисть дневная и ночная попросыпается… Да и как с пустым брюхом ждать? Не коней же резать! Охотничьим мастерством ведун отродясь не занимался.

– Что скажешь, вещая каурка? – поинтересовался Середин у гнедой.

Та обиженно всхрапнула.

– Понял, – кивнул Олег. – Сам завел, сам и выкручиваться должен.

Ведун еще раз обвел глазами сумрачный и холодный бор.

– Ладно, давай думать. Болгары, югра мимо Новгорода ходить не любят. Черемисы, как с вотяками в очередной раз поцапаются, до норманнов и прочей немчуры дорогу округ Новгорода и Холмогор так же находят. Многие купцы персидские, вятичи сказывали, опять же до Европы добираются – а этих новгородцы и вовсе через свои земли не пускают. Монополию на немцев берегут. А путь округ Великой Республики один – по Печоре. Там, в устье, говаривают, даже порт есть. Нарьяном, кажется, звать. Где и припасами запастись можно, и зазимовать, коли льды неожиданно запрут… Туда, вниз, и обоз шел, по следу которого мы поначалу двигались, помнишь?

Гнедая не ответила. Олег успокаивающе потрепал ее по шее, напряженно думая.

Эх, сейчас бы карту! Любую, пусть даже грубую и слепую школьную схему – хоть одним глазком взглянуть, как раскидываются на ней голубые ниточки рек, куда тянутся, где приникают друг к другу, чтобы растечься к разным океанам! Золотом бы чистым заплатил, монетами всю поверхность выложил в два слоя без жалости – а поглядев, пропитал бы чистым пчелиным воском, свернул в трубочку и хранил бы в серебряном тубусе с самоцветами… Нет карты. А от решения зависит многое… Потому как концы на русских просторах сотнями километров измеряются. Один раз в направлении ошибись – потом не один год на прежнее место выползать придется.

– Не может на Печоре ни одного селения не быть! – наконец решительно заявил Олег. – Слишком уж великая и знаменитая река. Хоть кто-то да на ней живет. А там и спросить можно. Вперед, родная. Вверх по Печоре пойдем. А там как карты лягут.

Гнедая явственно вздохнула и лениво потрусила дальше.

– Да, не может здесь не быть селений, – уверенно кивнул ведун, однако мысленно настроился утреннюю и вечернюю порцию урезать – мало ли что…

Дни потянулись дальше, перемешиваясь, вопреки всем метрическим системам, с километрами. По неглубокому, но рыхлому снегу верховую лошадь больше десяти километров разогнать нельзя – запарится. Роздых ей нужен от седла и сумок хоть раз, кормежка… Потом опять в путь. За день чистой дороги – часов двенадцать. Со всякого рода задержками – километров сто получается. Подъем, привал – сотня километров позади. И снова – подъем, привал. Подъем. Облака изредка расходились, показывая небесную синь, потом снова сходились, присыпая землю мягкими белыми хлопьями. Налетал ветер, снося эти хлопья с открытого льда под деревья, а заодно обмораживая путнику нос и заставляя слезиться глаза, и Олег никак не мог понять – радоваться этому ветру или ругаться. Наверное, если бы не обряд посвящения, защищающий, по утверждению Лепкоса, от холода. Середин отморозил бы себе все лицо до кости. Но теперь ему было просто морозно – и все.

После пяти дней пути он наконец увидел деревню – два бревенчатых дома на высоком берегу. Весело гикнув, ведун пустил коней вскачь, взметнулся на пригорок, вежливо спешился, подошел к двери, постучал… Потом толкнул дверь и вошел в темную избу.

Нет, беды здесь не случилось: на лавках не лежало мертвых тел, столы не были порублены мечами, а глиняная посуда аккуратно стояла на узких деревянных полках. Под потолочными стропилами висели полотняные мешочки. На ощупь – с каким-то зерном. У низкой печи с короткой трубой лежало несколько охапок дров.

Обычный летний дом какого-то промысловика. Поработал человек летние месяцы, а потом и к дому подался. Охотники, правда, на промысел как раз зимой уходят, когда для лыжника нигде препятствий нет. Но ведь не каждому пушнину добывать? Есть еще рыбаки, бортники, кузнецы, угольщики…

Олег пожал плечами и прикрыл дверь. Топить печь, прогревать дом, чтобы один раз в тепле переночевать – так ведь полдня на это баловство потеряешь. Зачем?

– Одно понятно: люди здесь все-таки живут, – кивнул он лошади. – Глядишь, вскоре и нормальную деревню встретим. А сена тут, извини, нет. Не запасал его промысловик на зиму. Ты уж потерпи еще немного на ячмене и камышах. Хорошо?

После пустого селения за ведуном увязались волки. Весь день они шли метрах в трехстах позади, на удалении выстрела из охотничьего лука. Наверное, надеялись ночью разжиться парным мясцом. Однако ночной лагерь Олег по привычке окружил заговоренной линией из золы с перцем, и пересечь едко пахнущую черту хищники не рискнули. Следующий день они опять долгими прыжками тянулись позади, заставляя скакунов прядать ушами и опасливо всхрапывать, а половину ночи выли на луну из-за кустов. Утром же, проводив голодными глазами выходящих на реку коней, хозяева леса остались на месте. Видать, поняли, что падать от истощения в маленьком отряде никто не собирается, а ночью добыча неприступна, как в прочно запертом хлеву.

И снова потянулись долгие многокилометровые дни наедине с небом и бесконечными сосновыми борами по берегам.

– Дяденька, дяденька, поможьте! – выскочил однажды со стороны узкой протоки малец лет восьми, в длинном тулупе и заметно великоватых валенках. – Поможьте Макоши ради! Маменька моя в лесу упала, на ногу стать не может, плачет вся. Поможьте, пожалейте, Ярилом заклинаю! Маменька… Рядом, рядом совсем…

Малец всхлипнул и отер нос рукавом.

– Ладно, не хнычь! – Олег справился с первым удивлением от внезапного появления живой души среди безлюдного леса. – Давай, показывай дорогу. Сейчас, на заводного твою мамку посадим, до дома довезем.

– Сюда, дяденька! – Малец всхлипнул еще раз, побежал по протоке. Середин, пнув пятками гнедую, поскакал следом. – Сюда…

Протока оказалась извилистой – первый поворот почти под прямым углом, сразу за ним еще один в обратную сторону и… И ведун со всех сил натянул поводья, увидев двух конных ратников в полном вооружении: со щитами и рогатинами в руках, в темных кольчугах поверх толстых тулупов, со свисающими на боках мечами. Вот только на головах вместо остроконечных шлемов сидели подбитые лисой шапки. Да оно и понятно – не по здешним холодам с железом на голове шиковать.

– Скидывай сумки, офеня, – приказал тот, который находился ближе. – И с лошади слазь.

– Вы меня, чего, за торговца мелкого приняли? – усмехнулся Середин, оглянулся. Так и есть – из-за кустарника, отрезая дорогу к Печоре, выбегали еще два разбойника с обнаженными мечами.

– А нам без разницы, – пожал плечами бородач. – Слазь, коли лишних мук не хочешь.

Впрочем, прочие разбойники тоже были бородаты, в низко надвинутых шапках, из-под которых выглядывали только глаза. Просто конные броню имели, а пешие – нет.

В этот миг на небе разошлись тучи, и точно в лицо ведуна ударил солнечный луч. Ослепительно яркий, как объятия Кроноса, жаркий, как губы женщины, острый, как клинок сабли. И Олегу стало смешно. Его, потомка Первого бога, его, чьи мышцы разрываются от невероятной силы, его, чья воля прочнее камня, его, чье знание не имеет границ, – пытаются ограбить какие-то пигмеи! Плечи развернулись сами собой, по телу прокатилась волна жара.

Ведун расстегнул налатник, скинул его, отбросил на чалого мерина, снял и перекинул на сумки потрепанную за время долгих приключений косуху. Отцепил от задней луки поводья заводного коня.

– А и верно, молодец, – довольно кивнул душегуб. – Чего плакать да молить понапрасну? Теперича сам слазь…

Но вместо этого Олег поддернул вверх щит, перехватывая в левую руку теплую, ребристую поперечную рукоять, рванул из ножен саблю и дал шпоры гнедой, посылая ее вперед. Тать задорно-удивленно крякнул, опустил рогатину и направил своего скакуна навстречу, ободряя его короткими:

– Хок, хок, хок…

Ратник, похоже, воином был опытным, рогатину держал твердо, метясь ею поверх ушей лошади в грудь жертвы. Он отлично знал, что против копья никакой меч не поможет. И он был абсолютно прав – но если бы все оказалось так просто…

В последний миг, когда холодок от длинной широкой рогатины уже дохнул ведуну в грудь, Олег резко наклонился вправо, чуть не до стремени, прикрываясь сверху щитом – вдруг опустить копье успеет? – и, проносясь впритирку с врагом, с силой черканул клинком сабли его лошади по горлу. Выпрямился, сразу поворачивая гнедую ко второму ратнику. Тот и сдвинуться с места не успел – только быстро выставил рогатину. Середин принял ее на щит, одновременно поднимая его вверх – так, чтобы наконечник скользнул над деревянным диском, и толкнул саблю снизу в густую курчавую голову. Грабитель так и не заметил, откуда явилась смерть – клинок, шелестнув по железным кольцам, попал ему под подбородок, пробил тонкое небо, носовые пазухи и вошел в мозг.

– Надо же, не свалился! – даже удивился ведун, поворачивая гнедую.

Второй из конных врагов еще только падал с седла, первый отчаянно ругался, колотя кулаком в снег, – неожиданно рухнувший скакун придавил ему ногу. Оставшиеся бородачи изумленно хлопали глазами, глядя на своих поверженных подельников.

– Великий Кронос, как давно я не дрался! Геть! – Серединым овладел неожиданный приступ веселья, и он, вскинув саблю над головой, с громким хохотом помчался на оставшихся грабителей.

– А-а-а! – Один из татей вдруг отбросил меч и кинулся наутек. Второй попятился, тяжело задышав, развернулся и ринулся вслед за товарищем.

– И-и-ех… – Клинок со свистом рассек воздух, легко впившись в мягкое человеческое тело слева от шеи. Разбойник упал, а Середин качнулся в другую сторону и с силой толкнул вперед щит, нанося второму удар железной окантовкой под шапку, над самым воротником. – Х-ха!

Дата добавления: 2015-08-21