Лингард и Гертруда

<…> Он требовал, чтобы в школь­ном помещении соблюдалась такая чистота, как в церкви. Он не допускал отсутствия хотя бы одного стекла в окнах, даже гвоздь в полу должен был быть хорошо вбит; он строго следил за тем, что­бы дети ничего не бросали на пол и не жевали во время уроков и т. д. Все должно было проходить гладко, без запинки, вплоть до то­го, как дети вставали и в каком порядке усаживались, чтобы не сталкиваться друг с другом. Если на дворе было грязно, они долж­ны были снимать обувь, оставлять ее у дверей и в чулках садиться за свои столы. Грязную или мокрую одежду они должны были сушить на солнце или у печки и вычистить. Многим он своими маленькими ножницами подрезал ногти и почти всех мальчиков собственноручно остриг. Когда ребенок от письма переходил к ра­боте, он обязан был мыть руки в тазу; он должен был полоскать рот и ухаживать за зубами, а также следить, чтобы не было запаха изо рта. Все это были порядки, о которых им впервые приходилось слышать. При письме и работе, стоя или сидя, они должны были держаться прямо, как свеча.

Приходя в школу и перед уходом, они должны были один за другим подходить к учителю, чтобы поздороваться или простить­ся с ним. При этом он осматривал их с ног до головы и если заме­чал что-нибудь, то делал такие глаза, что каждый тотчас же пони­мал, в чем дело и что у него не в порядке. Лишь тогда, когда ребе­нок не исправлял недочетов, на которые ему указано было глаза­ми, учитель прибегал к словам.

Если он видел, что виноваты родители, он сейчас же давал им знать об этом; и нередко ребенок приходил домой к матери с со­общением вроде: «Слушай, учитель велел тебе кланяться и спро­сить, нет ли у тебя иголок и ниток» или «Не стала ли вода у тебя дороже» и т. д. <…>

<…> Те, которые хорошо работали, первыми могли подойти к учителю, чтобы проститься с ним. Те, которые вели себя лишь удовлетворительно, подходили после них, а те, которые плохо вели себя и скверно работали, раньше всех должны были покинуть комнату и лишались права подойти к нему. Первым он подавал руку и каждому в от­дельности говорил: «Да хранит тебя господь, милое дитя». Другим же он руки не подавал, а говорил лишь: «Да хранит тебя господь».

Если кто-нибудь опаздывал, вход в школу был для него за­крыт. Плакали ли опоздавшие или нет – это не меняло дела: Глюфи отправлял их домой и говорил при этом, что им полезно будет подумать над тем, что все на свете должно быть сделано вовремя, иначе порядок может потерять смысл. <…>

<…> Таким образом, каждое слово, сказанное учителем детям, имело целью создать стойкие навыки и привычки, необходимые им в будущем, и постепенно подвести их к истинной мудрости жизни; каждое слово его должно было укрепить фундамент для внутреннего равновесия и спокойствия – качеств, которыми чело­век должен обладать при всех обстоятельствах жизни, если хочет преодолеть встречающиеся на его жизненном пути трудности. <…>

<…> Глюфи говорил, что любовь в деле воспитания человека приносит пользу лишь тогда, когда идет рядом со страхом или следом за ним. Люди должны научиться с корнем вырывать тер­ния, но они по доброй воле никогда не сделают этого, а лишь то­гда, когда будут вынуждены и приучены к этому. «Тот, кто хочет воспитать человека, – говорил он, – должен обуздать его злобу, преследовать его лукавство и происки и, вгоняя его в пот, изгнать все дурное в нем». Воспитание человека, уверял он, не что иное, как шлифовка отдельных звеньев одной общей цепи, связывающей воедино все человечество; ошибки воспитания и руководства в том и заключаются, что отдельные звенья вынимают, над ними мудрят, точно они существуют сами по себе, а не составляют лишь часть одной большой цепи; как будто сила и пригодность отдель­ных звеньев в хорошей отделке их, в том, посеребрены ли они, или позолочены, или отделаны драгоценными каменьями, а не в со­хранении их крепости и пригнанности к соседним звеньям с целью придать движению всей цепи и ее колебаниям достаточную упру­гость и гибкость. <…>

<…> Он делал детей рассудительными для того, чтобы они могли быть откровенными. Он делал их осторожными, чтобы они не бы­ли недоверчивыми. Он делал их трудолюбивыми, чтобы они не были алчными. Он делал их честными, чтобы они могли внушить к себе доверие. Он делал их разумными для того, чтобы они стали смелыми. Таким образом, он работал над созданием ясного и от­крытого нрава и требовал от детей этой ясности и прямоты, когда бы они ни попадались ему на глаза. Одним словом, он учил их как человек, сам представляющий собою известную ценность и могу­щий быть полезным на любом месте; того же он добивался и от них. А это значит, что он учил их не так, как обычно учат люди, умеющие лишь болтать и кое-что писать. <…>

Песталоцци И. Г. Избранные педагогические сочинения в 3-х т. Т. 1. - М.: Изд-во АПН РСФСР, 1961. - С. 538 - 564

Дата добавления: 2015-09-03