Дуэльный ритуал

Дело чести начинается с оскорбления. Дуэль – это ритуал разрешения и прекращения конфликтов, угрожающих личной чести дворянина. Именно при помощи оскорбления дворянин объявлял, что ссора перешла границы допустимого между благородными людьми. И делал он это в форме абсолютного отрицания чести соперника. Традиционно принято различать два вида оскорбления: словесное оскорбление и оскорбление действием. Наиболее распространенным словесным оскорблением, не имеющим дополнительных оттенков, было «подлец». Это слово совмещало этическое и сословное значения: подлый – не только бесчестный, но и, независимо от морали, относящийся к низшим, «подлым» сословиям. Примерно такое же значение имело и слово «хам», но оно было осложнено библейской традицией (как известно, Хам был одним из трех сыновей Ноя, грубо насмеявшимся над своим отцом) и противопоставлялось скорее культуре, чем чести. Слово «негодяй», наоборот, несло, в первую очередь, нравственную оценку, практически без сословных оттенков. Также очень распространенными были оскорбления «трус» (особенно в офицерской среде) и «лжец», Они отрицали качества, безусловно необходимые благородному человеку, лежащие в основе дворянского кодекса чести.

В этих формулах оскорбления на первом месте стоит содержание. Не менее оскорбительной могла быть и форма, когда намек на безотносительный к дворянской чести недостаток выражался резко и безапелляционно или сопровождался насмешкой. Не обязательно было непосредственно обращать к дворянину оскорбления. В зависимости от контекста и манеры речи говорящего оскорбление могло быть выражено в иносказательной конструкции, намек мог быть тонок и остроумен, но само присутствие оскорбительного слова заставляло искать адресата, и обычно найти его не составляло особого труда. Даже если возникали сомнения, присутствующие вправе были потребовать объяснений, потому что бросаться подобными словами на ветер непозволительно. Огромное значение в оскорблении имели экстралингвистические факторы: поза, жестикуляция, а также интонация, повышенный голос, особенности произношения. Совокупность этих показателей четко читалась всеми дворянами, и когда они говорили о «подобном тоне», «оскорбительном тоне», «выговорах» – они имели в виду вполне конкретный тон.

Названные виды оскорбления – при помощи оскорбительных формул или интонации – можно назвать прямыми словесными оскорблениями. Но бывали и косвенные словесные оскорбления, когда в общении с дворянином употреблялся язык «низкий», «неблагородный». С дворянином нельзя говорить как с денщиком, ему нельзя «тыкать» (за исключением некоторых строго регламентированных ситуаций) – это оскорбительно и немедленно приводит к дуэли. Столь же недозволительна насмешка над дворянином. Конечно, в приятельском кругу одни нравы, на балу другие, в официальной обстановке третьи; одна и та же шутка может восприниматься совершенно по-разному. Достаточно часто грубоватые шутки становились причиной поединков. Оскорбление действием было более жестким по сравнению со словесным. Формально все оскорбления действием сводятся к обращению с соперником как с неблагородным человеком, которого позволительно ударить кулаком или палкой. Вместе с тем это ритуальное действие, и оно должно быть, в первую очередь, знакам удара, а не самим ударом. Чем больше степень условности, расстояние между обозначаемым физическим действием и знаком, тем сильнее проявляется ритуальное значение. При этом сам по себе удар кулаком мог даже и не восприниматься как оскорбление. В определенных случаях дворяне позволяли себе поучаствовать в кулачном бою или даже устроить кабацкий дебош с дракой. Конечно же, в подобной ситуации удар не был оскорблением.

Самое распространенное оскорбление действием – пощёчина. Пощёчина, в отличие от удара, собственно, и была знаком оскорбления, и это подчеркивалось тем, что она наносилась открытой ладонью. Требовался даже определенный навык, чтобы правильно дать пощечину. В большинстве случаев общий контекст ситуации не допускал двусмысленности. Умение изящно дать пощечину, не превращая ритуального жеста в мордобой, воспитывалось в дворянине наравне с умением подать даме руку или отдать честь командиру наравне с общей свободой и естественностью движений и жестов, осанкой и походкой.

В еще большей степени знаковый смысл проявлялся при ударе перчаткой. К традиционному рыцарскому значению этого жеста в дворянское время добавился еще дополнительный унизительный оттенок: ударить перчаткой – значит показать нежелание «марать руки». Перчатку можно было и бросить, но эта привычная для рыцарских отношений форма оскорбления-вызова была уж слишком изысканной и оставалась чаще всего метафорой, если, конечно, перчатка не была брошена в лицо. Оскорблением был удар любым предметом. Наиболее часто для этого пользовались тростью, стеком, дорожной палкой. Унизительность того, что на дворянина, как на нерасторопного слугу или собаку, подняли палку, делала такое оскорбление очень чувствительным. Брошенный предмет также означал оскорбление действием, независимо от того, попал ли этот предмет в оскорбленного. В реальной жизни такие оскорбления наносились нечасто. В литературе же именно брошенный подсвечник стал устойчивым штампом.

Все перечисленные действия были оскорбительны не только тогда, когда они реально совершены. Замахнуться на дворянина (рукой, тростью) тоже оскорбление. Даже и замахиваться не обязательно – достаточно «многозначительно» поигрывать палкой или просто схватиться за лежащую рядом трость. Оскорблением являются не только слова или действия, оскорбительна и угроза, намек, даже просто упоминание о бесчестии в связи с тем или иным человеком. Самого косвенного сопряжения в речи знака оскорбления с именем благородного человека достаточно для того, чтобы заработал механизм дела чести.

Бывали случаи, когда оскорбление наносилось неосознанно. В этом случае оскорбленный обычно формально объявлял, что считает свою честь затронутой. О дуэли было не принято говорить вслух, публично, поэтому сложились устойчивые иносказательные формулировки: «Дело не может так окончиться» или «Вы мне ответите за ваши слова». Часто это сопровождалось ответным оскорблением. Дворянин воспринимал жизнь как необратимую последовательность событий. Человека ведут по жизни не только его желание и воля, но и судьба, рок, провидение. Поэтому он не вполне властен над своими поступками и словами, он не в силах их вернуть, отменить, взять назад. Что сделано, то сделано, такова судьба. Поэтому извиняться в теперешнем смысле слова дворянин не может. Одним и тем же словом «извинение» обозначались два принципиально различных действия. Извиниться – значит объясниться. Если слова или поступок дворянина оказались неправильно понятыми, он имеет право объяснить их, доказав, что изначально в его действиях не содержалось ничего оскорбительного или недостойного. Такое объяснение в некоторых случаях исчерпывало недоразумение (например, если человек из-за плохого знания языка неправильно выразился), но ни к чему не обязывало обе стороны. Оскорбленный был вправе настаивать на том, что его соперник, пусть не желая того, нанес ущерб чести, и теперь она может быть подтверждена не иначе как на дуэли. Невольный же оскорбитель должен был, объяснив свою оплошность, предоставить оппоненту право требовать или не требовать удовлетворения. Надо сказать, что такое объяснение, даже если в основе ссоры лежало недоразумение, далеко не всегда отменяло необходимость дуэли. Серьезное оскорбление, тем более нанесенное публично, могло быть смыто только поединком, даже если нанесено было неумышленно. В этом случае именно поединок становился настоящим извинением.

Извинения-объяснения, даже если они приносились с глазу на глаз, должны были быть обнародованы. Обычно соперники специально обращались к секундантам или свидетелям. Слово «извинение» достаточно часто употреблялось и в значении «повиниться», «попросить прощения». Это означало, что человек, совершив проступок, «приносил повинную голову», отдавал себя на суд и был готов понести наказание. Для дворянина такое поведение недопустимо; он отвечает только перед Богом и своей честью. Даже государь вправе его лишить дворянского достоинства, жизни – но не может заставить пойти против чести. Человек, отдающий себя на милость другого, тем самым унижает себя, ставит на одну ступень с несвободными сословиями, с недееспособными людьми. Такое поведение в принципе сходно с покаянием в грехах, когда человек испрашивает прощения как милости. В культурной среде, ориентирующейся на патриархальность, такое бытовое покаяние было вполне уместно. Такое патриархальное «вручение себя» обычно сопровождалось ритуальным самоуничижением – преклонением колен, поклонами, словесными формулами типа «раб», «холоп», «челом бью». Для дворянина в благородном обществе и перед равным ему такое самоуничижение было недопустимо, воспринималось как низость. Таким образом, извинение-объяснение обычно не препятствовало дуэли; извинение-покаяние унижало дворянина, а требование его – оскорбляло.

Смысл оскорбления заключается в ритуальном приравнивании противника к неблагородному не обладающему честью человеку. Но вместе с тем оскорбление является первым этапом дуэльного ритуала. Дуэль же возможна только между благородными людьми, равно обладающими честью. Следовательно, оскорбление становится актом признания благородства, правоспособности в деле чести. Поэтому в ситуации дела чести общение между соперниками должно быть подчеркнуто этикетным. Приятели, бывшие раньше на «ты», переходили на «вы», а уже потом, в рамках этого официального общения, могло появиться оскорбительное «ты». Оскорбление – это не брань, не сквернословие. Оно действенно именно тем, что выделяется на фоне подчеркнутой вежливости, оно сильно именно контрастом с предшествующим и последующим официальным тоном. Очень существенным было, чтобы оскорбление оставалось ритуальным обозначением бесчестия, но не превратилось в бесчестие реальное. Если это произойдет, то бесчестие равно ложится и на оскорбленного, и на запальчивого оскорбителя, причем на последнего чаще всего в большей степени. Граница между оскорблением и бесчестием часто была очень условной: это чаще всего действие, направленное на мундир (обозначающий «честь мундира») или лицо. Отличие – в ритуальности оскорбления, его причастности к дуэльному ритуалу. Если человек оскорбляет, обижает, унижает кого-либо не для того, чтобы затем дать благородное удовлетворение, – это уже бесчестие. Бесчестие – это оскорбление, за которым не последовала дуэль.

Между двумя частями вызова могло пройти какое-то время (обычно не более суток). Сначала, сразу же после оскорбления, соперники назначали друг другу время и место, где они могли бы без помех объясниться. Если до ссоры они не были знакомы, то взаимно представлялись или обменивались визитными карточками. Обычно оскорбитель называл свой адрес или же время и место, когда и где его можно найти. Слова «дуэль», «поединок», «сатисфакция», «вызов» вовсе не обязательно должны были быть произнесены. Фразы: «С 11 до 12 я всегда завтракаю в таком-то ресторане» или «Я живу там-то и по утрам всегда дома», – было вполне достаточно. И уже в это назначенное время оскорбленный являлся, обычно вместе со своим секундантом, чтобы сделать формальный вызов и дать возможность переговорить об условиях поединка секундантам. По такой модели развивалась ссора Пушкина с неким майором Денисевичем (А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 1. С. 170-172).

Вызов мог быть и письменным. Письменный вызов назывался «картель», хотя это название не было общераспространенным. В некоторых случаях вызов составлялся умышленно оскорбительно, чтобы сделать дуэль неизбежной и предотвратить возможные попытки замять дело. Обычно картель передавался секундантом. В столицах вызов порой посылали по почте. Но чаще всего отвезти картель доверялось благородному человеку, так он становился секундантом и должен был вручить вызов лично и дождаться ответа. Передавать письмо через третьи, случайные руки или посылать его со слугой или денщиком считалось недопустимым. Очень часто в вызове уже указывались основные условия поединка. Потом, уже на месте боя, секунданты обговаривали нюансы, и дуэль начиналась.

«Дуэльный кодекс» В. Дурасова и другие кодексы конца XIX – начала XX века требовали очень серьезного отношения к составлению условий поединка. Условия должны были оговариваться обязательно письменно, очень подробно, а потом точно выполняться на месте боя. В реальной практике в XVIII – первой половине XIX века письменные условия составлялись весьма редко. Во-первых, это создавало опасность разглашения в тех случаях, когда сохранялась возможность скрыть дело; во-вторых, составление каких-то бумажек, несомненно, должно было казаться бюрократизмом в делах чести, где принято верить на слово. Если же все-таки условия записывались, это было знаком очень серьезного отношения к делу. Условия определяли секунданты. После того как оскорбление состоялось, было принято, соперники удалялись из общества. Это был своеобразный карантин: от оскорбления до дуэли соперники считались как бы не вполне правоспособными в обществе чести. Неприлично было появляться в свете, не закончив дела чести. Такого человека могли не принять, что стало бы для него явным оскорблением. Единственной уважительной причиной для появления в свете могло быть только желание скрыть готовящуюся дуэль. Еще более строгие ограничения накладывались на общение между соперниками. После того как вызов был сделан и принят, они могли общаться только через секундантов. По этому и условия составлялись секундантами, которые выполняли требования своих принципалов. Секунданты своей честью гарантировали, что обеспечат равные условия дуэлянтам, что условия дуэли будут соответствовать серьезности ссоры (если соперники настаивают на более жестоких условиях, секунданты имеют право отказаться от участия в деле). Составление условий начиналось с того, что секунданты обговаривали возможность примирения противников. Это непременно входило в обязанности секундантов, так что даже в тех случаях, когда непримиримая позиция дуэлянтов была очевидна, ритуальная фраза о невозможности прекращения дела должна была быть произнесена.

Кодекс В. Дурасова требовал, чтобы предложение примирения и ответы противников были зафиксированы в «Протоколе встречи секундантов». Но само составление «Протокола встречи» отдельно от «Условий» – это требование позднейшее, и до конца XIX века такие случаи не известны. Условия поединка затрагивали только техническую сторону. Обязательным было решение следующих вопросов: время, место и вид оружия; при дуэли на пистолетах – вид боя и расстояние между барьерами. По настоянию одной из сторон могли быть включены особые условия: результат, по достижении которого бой прекращается (до первой крови, до ранения, до смерти); меры для сохранения поединка в тайне (например, записки о самоубийстве). Обговорить условия в таком объеме считалось вполне достаточным. При этом предполагалось, что все остальные вопросы и ситуации, которые возникнут в ходе поединка, будут разрешены согласно общепринятой традиции прямо на месте.

В некоторых случаях дуэлянты и секунданты настаивали на более подробном составлении условий. Обычно это происходило, когда конфликт между противниками был намного глубже обычной ссоры, когда они подчеркивали принципиальное различие в своих представлениях о чести и, следовательно, невозможность полагаться на какие-то общепринятые правила. В каком-то смысле составление подробных условий было своеобразным проявлением взаимного недоверия и желания избежать двусмысленных ситуаций. Кроме составления условий поединка, секунданты во время своей встречи обычно обговаривали распределение обязанностей по подготовке к бою: кто и какое оружие привозит, кто обеспечивает присутствие медика. Время проведения дуэли определялось исходя из следующих соображений. После ссоры все ее участники были, несомненно, заинтересованы в том, чтобы как можно скорее провести дуэль. Наиболее традиционным было проведение дуэли на следующий день после оскорбления (подразумевалось, что вызов и его принятие должны состояться не позже чем через несколько часов после оскорбления).

Проведение дуэли немедленно после принятия вызова было значимым отступлением от нормы. Подготовка к дуэли требовала времени. Такой поединок чаще всего проводился в ущерб требованиям ритуала, превращался в вульгарную стычку – соперники дрались на своем оружии, без секундантов (или со случайными секундантами), на первом попавшемся удобном месте, без четкого установления даже самых минимальных условий. И все-таки дуэль принято было откладывать хотя бы до утра. Ритуал требовал, чтобы дуэлянт держал себя в руках, внешне не показывал ярость и обиду. На дуэли, как и в любой ситуации, дворянин должен быть выдержан и спокоен. Действовали по поговорке «Утро вечера мудренее», чтобы соперники имели возможность остыть и трезво оценить ситуацию. Стремление провести поединок немедленно было знаком того, что дуэль для соперников – лишь средство сведения личных счетов, что страсти для них важнее репутации.

Хотя дуэль назначалась обычно наутро следующего после вызова дня, если соперникам требовалось время, чтобы привести в порядок свои дела, допускалось отложить поединок на несколько дней. Случались и экстраординарные причины для отсрочки. Дворянин мог считать себя не вправе драться на дуэли, если он не выполнил свои обязательства перед другими людьми (например, не закончил другого дела чести или не выполнил какого-либо договора). Отсрочки могли потребовать служебные обязанности, какое-либо невыполненное служебное поручение. Офицер действующей армии во время войны мог потребовать отсрочки до окончания кампании. Отсрочку просили и в связи с семейными обстоятельствами: например, до окончания траура, решения судебного процесса или получения наследства. В каждом конкретном случае секунданты и соперники определяли, является ли причина отсрочки уважительной. Недостаточная серьезность причины ложилась на честь дворянина как пятно трусости, и часто ничтожная вероятность такого обвинения отвращала дворянина даже от попыток просить отсрочки. В таком случае секундант должен был обдумать, не имеет ли его принципал права на отсрочку, и при необходимости сам сделать предложение о ней. Дуэль могли отложить из-за непогоды – на сутки, от силы на двое; в крайнем случае поединок происходил в помещении. Отсрочку дуэли могло вызвать и желание сохранить дело в тайне. Если ссора произошла публично и соперники опасались, что о готовящемся поединке будут извещены власти, они откладывали дело на некоторое время, чтобы отвлечь внимание. В этом случае соперники публично приносили взаимные извинения, а наедине или через секундантов договаривались о том, что поединок состоится позже. Нарушив такое показное примирение, они не испытывали угрызений совести.

Вопрос об отсрочке – это часто вопрос о возможности помешать дуэли, добиться отказа от нее. Узнав о готовящемся поединке (а при отсрочке риск огласки значительно увеличивался), власти могли принять соответствующие меры, чтобы воспрепятствовать ему. Эти меры варьировались в диапазоне от убеждения и предложения других способов удовлетворения до ареста, высылки. Кроме того, при огласке угрозу для поединка представляло и общественное мнение, которое со временем постепенно сдвигалось в сторону снисходительности и необходимости примирения противников. Да и в самих дуэлянтах гнев и обида стихали, причины ссоры начинали казаться ничтожными, а возможное наказание и общественное осуждение – значительными. Проявленной соперниками готовности выйти на поединок иногда оказывалось достаточно для подтверждения чести. Но если отсрочка не помешала дуэли, – дело серьезное.

Время между вызовом и поединком требовалось и дуэлянтам, и секундантам. Секунданты брали на себя технические вопросы, чтобы дуэлянт мог подготовить свои дела и сам подготовиться к будущему поединку и к возможной смерти. В сентименталистской и романтической литературе постепенно сложился своеобразный поведенческий стереотип подготовки к дуэли. Накануне поединка, чаще всего в ночь перед ним, полагалось размышлять о бренности бытия, писать завещание, письма к родным или к любимой женщине, стихи, приводить в порядок свои дела и бумаги. Чехов в «Дуэли» превращает этот штамп в фарс: «Накануне смерти надо писать к близким людям. Лаевский помнил об этом. Он взял перо и написал дрожащим почерком: „Матушка!" <...> Лаевский то садился за стол, то опять отходил к окну; он то тушил свечку, то опять зажигал ее». И так в конце концов ничего и не написал. Аналогичные ситуации возникали и в действительности. Сохранилось письмо Пушкина к Дегильи: «Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания...» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 1958. Т. 10. С. 759).

Чаще всего дуэль проводили утром, на рассвете. В эти часы дуэлянтам мало кто мог помешать; большинство светских людей еще спало, за исключением только офицеров. Торопящиеся к месту поединка соперники стали привычным атрибутом картины утреннего города. Но, с другой стороны, мысли о готовящейся дуэли при виде таких утренних загородных поездок приходили в голову не только поэтам – следовательно, поединку могли помешать. Кроме того, в утренние часы можно было провести дуэль только летом, когда рано светает. Поэтому довольно часто, особенно зимой, поединок назначался на середину дня.

После вызова и его принятия дальнейшее общение соперников должно быть подчеркнуто протокольным. Вежливость, точность, искренние или оскорбительно холодные, выражали отношение и к дуэльному ритуалу, и к сопернику. Пренебрежение требованиями этикета унижало самого дуэлянта, ставило его в положение, когда поединок с ним становился невозможным. С другой стороны, человек, вынужденный подчиниться общественному мнению против личных убеждений, старался каким-то образом это выразить.

Одной из таких возможностей продемонстрировать презрительное отношение к дуэли вообще или к своему сопернику было опоздание к месту боя. По всем кодексам и традиции опоздавший на дуэль считался неявившимся, уклонившимся от боя, т. е. дискредитировал себя в глазах общества. Однако все понимали, что у любого человека могли возникнуть непредвиденные объективные обстоятельства, мешающие ему явиться вовремя. В этом случае дуэль просто как бы отсрочивалась на какое-то время, и соперники получали дополнительную возможность для примирения. Был и еще один нюанс. В XVIII – начале XIX века не все имели личные часы. Промышленное производство часов в России было налажено только в середине XIX столетия. Поэтому прибывший к месту поединка первым вряд ли засекал время (и уж тем более отмеривал 15 минут допустимой задержки, как этого требовал, например, дуэльный кодекс В. Дурасова). Особенно спокойно относились к опозданию в том случае, если соперники договорились предварительно встретиться в каком-то нейтральном месте неподалеку от условленного места поединка. Зная, что приехавший первым будет ждать, соперник мог умышленно опоздать и тем самым открыто выразить свое презрение (или просто неуважение) к ритуалу или к противнику, но при этом не сорвать поединок и сохранить свою репутацию. И все-таки в большинстве случаев соперники считали своим долгом прибыть к месту боя даже не вовремя, а одновременно или чуть-чуть раньше своего визави. Приехавший намного раньше был смешон, опоздавший вызывал ироническую улыбку или раздражение.

Чаще всего дуэль проводилась за городом, на природе, в месте по возможности безлюдном, где соперникам никто не мог помешать. В каждом городе была местность, не слишком удаленная, чтобы не сделать поездку туда затруднительной, но и не слишком близкая к центру Часто это были места гуляний и пикников; можно было утром драться на дуэли, а во второй половине дня приехать на то же место с компанией и дамами. В Петербурге такими местами были Охта, Каменный остров; Пушкин с Дантесом проехали еще дальше – на Черную речку. После этой дуэли Черная речка стала излюбленным местом поединков русских литераторов: в 1840 там дрался Лермонтов с де Барантом, а в начале XX века там же произошла дуэль Гумилева с Волошиным. В Москве дуэли чаще всего происходили в Сокольниках, в Марьиной роще и других предместьях. Случалось, что обстоятельства требовали, чтобы дуэль была проведена в другом городе, а иногда – и в другой стране. Выезд для дуэли в незнакомую местность имел свои минусы: там такая серьезно настроенная компания привлекала внимание и вызывала подозрение. Непосредственно для самого боя выбиралось место, которое должно было отвечать ряду условий.

Одним из важнейших пунктов условий поединка был вопрос о том, на каком оружии будет проводиться бой. По безусловно преобладавшей традиции, зафиксированной в том числе в большинстве кодексов, право выбора оружия принадлежало оскорбленному Тем не менее очевидно, что этот выбор делался в соответствии с какими-то общественными представлениями о том или ином виде оружия; оружие становилось знаком отношения к конфликту и языком его разрешения. В Европе традиционно очень распространены были фехтовальные поединки. В чем особенности дуэли на фехтовальном оружии? Она требует подготовки. Если человек не обучался фехтованию, в жизни не держал в руках ни шпаги, ни сабли, то он на фехтовальном поединке беспомощен. Если человек брал в течение нескольких лет уроки у отличного фехтмейстера, то на фехтовальном поединке он на голову выше соперника, который был обучен каким-нибудь отставным капитаном нескольким основным позициям и ударам. Фехтование превратилось в искусство, и на поединке каждый из соперников выявлял и свою подготовку, и свое физическое развитие, и фехтовальный талант. Но талантливый и опытный фехтовальщик мог быть бесчестным человеком, а его соперник, человек благороднейший, может быть, едва умел в руках держать шпагу. Конечно, честь дворянина подтверждается независимо от того, чья кровь пролилась на поединке. Но на суде Божием причиной выбора должен быть промысел Божий, а не уроки опытного фехтмейстера, оплаченные наследственными деньгами. После того как шпага перестала быть доминирующим оружием на поле боя, на поединке она превратилась в оружие для избранных, для тех, кто имел время и деньги, для получивших аристократическое воспитание.

У фехтовальных дуэлей была еще одна особенность, приведшая их впоследствии к полному вырождению. Фехтовальный поединок предполагал высокую степень прогнозируемости результата. Если для окончания дуэли достаточно царапины, то можно быть на девяносто процентов уверенным, что дело кончится именно царапиной, а не серьезной раной. Если было достаточно раны, то вероятность того, что один из соперников заколет другого насмерть, была ничтожной. Но ведь можно было и так: драться до ранения, а кончить дело удачно нанесенной царапиной; ссориться насмерть, а на поединке постараться, не очень рискуя, зацепить правую руку соперника. К XIX веку фехтовальная дуэль приобрела репутацию изысканной, «театральной», не представляющей очень серьезной опасности для жизни, предсказуемой.

Противоположной ей была дуэль на огнестрельном оружии, т. е. на пистолетах; дуэль на ружьях – явление исключительное. В России традиционно более популярны были поединки на пистолетах. Отчасти это связано просто с относительной неразвитостью фехтовального дела (по сравнению с Европой). Но были и другие причины. Драться на пистолетах мог практически любой дворянин. Пистолеты уравнивали соперников в возрасте, физическом развитии, степени тренированности. Стрелковое мастерство на дуэли имело значительно меньшее значение, чем мастерство фехтовальное. На первое место выступали случай и психологическая уравновешенность дуэлянта. Дуэль на пистолетах была более устойчива к угрозе профанации. Вероятность смертельного исхода, даже вопреки желаниям обоих соперников, при дуэли на пистолетах была довольно высока. Дуэль на пистолетах в значительной степени уравнивала шансы соперников – и равенство могло стать абсолютным с ужесточением правил. Исход дуэли на трех шагах, через платок и т. п. решал уже только случай. Дуэль на пистолетах получила в общественном мнении репутацию более простой, доступной и более серьезной, чем фехтовальная. Установилось некоторое, хотя и не очень строгое, соответствие между степенью серьезности оскорбления и выбранным оружием: при тяжком, смертельном оскорблении предпочиталось огнестрельное оружие, при более легком – холодное.

Впоследствии, во время дискуссии конца XIX – начала XX веков по поводу утвержденных императором Александром III «Правил о разбирательстве ссор...» 1894, высказывалось мнение о том, что необходимо развивать и всячески поощрять фехтовальные дуэли – менее кровожадные и более «военно-спортивные». Но существовало и противоположное мнение, которое было ближе к пониманию ритуальной сути дуэли. Шпага была символом личной чести дворянина, благородным оружием. Можно было нанести обиду, оскорбление оружию, обесчестить его. Следы такого отношения к оружию сохранились надолго: считалось недостойным использовать боевое оружие не по назначению. Если дворянин (пусть по не зависящим от него обстоятельствам) не мог с оружием в руках защитить свою честь, то он мог посчитать себя не вправе носить его. Ритуал гражданской казни дворянина включал преломление шпаги над его головой. В различных описаниях процедуры гражданской казни декабристов встречается упоминание о том, что плохо подпиленная шпага ушибла или даже поранила голову тому или другому из осужденных. Аристократы, дворяне по воспитанию и жизни, а не только по названию, люди чести, они не могли воспринимать как лишение чести то, что с ними делали, они видели ритуал, выродившийся в чистую условность, в плохо подготовленный, бессмысленный фарс. В послепетровской России шпага стала принадлежностью мундира. Штатские надевали мундир не так часто, а с фраком, естественно, шпага не носилась. Поэтому противопоставление «шпага – пистолет» стало включаться в очень существенную для дворянской культуры оппозицию «офицер – штатский». В применении к дуэли складывалась парадоксальная ситуация: в более воинственной среде (офицерской) достаточно популярно было менее действенное, менее смертоносное (но более «профессиональное») оружие – шпага; штатские же предпочитали более решительные пистолеты. В некоторых ситуациях пара дуэльных пистолетов для штатского была таким же символом чести, как и шпага для офицера. Известен анекдот о том, как закончилась в 1826 Михайловская ссылка Пушкина: «Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем - неизвестно... Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши; ну, Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: „Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны". - „А мне какое дело? мне без них никуда ехать нельзя; это моя утеха"» (А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 1. С. 420). Это не просто причуда, смысл этого жеста таков: я поеду не арестантом, а свободным дворянином и должен иметь с собой оружие, которым я при необходимости защищаю свою честь на поединке.

В некоторых случаях противники допускали использование на дуэли и пистолетов, и холодного оружия. Это было уместно на смертельных дуэлях, без секундантов, когда нет времени перезаряжать пистолеты. Кроме шпаг и пистолетов, дуэли могли проводиться на рапирах и саблях. Эти виды оружия не были универсальными, поэтому на поле чести встречались редко и только с согласия обеих сторон. На саблях могли рубиться между собой гусары и уланы, для которых это оружие было привычным в бою. Рапиры к началу XIX века стали почти исключительно спортивным оружием; дуэли на рапирах, особенно в России, проводились редко.

Однозначно жестких требований к одежде соперников не существовало, но были некоторые общие правила. На месте дуэли соперники должны появиться прилично одетыми, хотя и не обязательно при полном официальном мундире. Небрежность в одежде была бретерским вызовом противнику и неуважением к ритуалу. Особым было отношение к мундиру и штатской одежде у офицеров. Было принято, что в повседневной жизни старший по званию или по должности мог позволить себе в присутствии младшего какие-то вольности в одежде, в то время как младший в присутствии старшего должен быть одет по форме. Но дуэль была фактом частной жизни, где изначально соперники должны быть равны. Иногда одежда, в которой соперники явились к месту дуэли, служила знаком отношения к поединку к противнику и могла восприниматься очень остро. Например, когда генерал П.Д. Киселев вместе с И.Г. Бурцовым приехал в Ладыжин для поединка с генералом А.Н. Мордвиновым (во время ссоры Мордвинов был подчинённым Киселёва), «Бурцов отправился к Мордвинову который уже дожидался их. Он застал его в полной генеральской форме, объявил о прибытии Киселева. <...> Мордвинов... спросил, как одет Киселев. „В сюртуке", – отвечал Бурцов. – „Он и тут хочет показать себя моим начальником, – возразил Мордвинов, -не мог одеться в полную форму, как бы следовало!"» (Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 26). Во время самого боя единственное требование к одежде – она не должна защищать от удара. Поэтому на фехтовальной дуэли соперники дрались обычно в одних рубашках или, когда позволяла погода, с обнаженным торсом. При дуэли на пистолетах допускалась любая одежда. Обыкновенно верхнее платье снималось, но это требование исполнялось не всегда, и Лаевский на поединке с фон Кореном («Дуэль» А.П. Чехова) не только не снял, но и не расстегнул пальто - и это ему очень мешало.

По строгим требованиям, зафиксированным, в кодексе В. Дурасова, дуэлянты должны были снять с себя все посторонние предметы: медальоны, медали, кошельки, пояса и т. п. (нательные кресты не снимались). В жизни это далеко не всегда соблюдалось. Медальон с портретом любимой женщины и локоном ее волос, нательный образок, которым благословила мать, или часы, подаренные погибшим другом, – все эти амулеты оберегали своих владельцев, в том числе и на дуэли. Амулет отводил вражескую пулю или же принимал удар на себя – и, разбитый, становился вдвойне памятен и могуществен. Трудно представить, чтобы соперник или секунданты потребовали снять амулет. Абсолютно недопустимо было надевание каких-либо специальных защитных средств. Тут дело даже не в том, что перед боем секунданты должны были осматривать одежду соперников и честью отвечать за отсутствие под мундиром своего принципала кольчуги или кирасы, – такой осмотр практически никогда не проводился, так как был уж слишком оскорбителен. Но ведь кольчуга неизбежно обнаружится, если пуля попадет в нее, – а это для дворянина в тысячу раз унизительней и страшней ранения и даже смерти. Нам, привыкшим считать жизнь важнейшей ценностью и достоянием человека, иногда трудно представить, насколько честь была важнее.

Согласно строгим дуэльным правилам бой следовало проводить на специальном оружии, не знакомом никому из соперников. Однако в некоторых случаях этим требованием можно было пренебречь: например, если соперники не имели под рукой специального оружия, не хотели, из боязни огласки, купить или одолжить у кого-либо из приятелей пару дуэльных пистолетов или шпаг. Дуэль на личном оружии допускалась также в случае серьёзного оскорбления по требованию оскорбленного. В этом случае дворянин стремился демонстративно подчеркнуть, что свою честь он защищает тем же оружием, которым он защищает Отечество на поле боя, на котором он присягал государю. Фехтовальный поединок проходил следующим образом. Каждая сторона приносила с собой пару шпаг. Если предполагался бой на нейтральном оружии, то секунданты каждой стороны приносили по паре шпаг и своим честным словом заверяли, что их принципалам это оружие незнакомо. После этого секунданты совместно осматривали шпаги и по обоюдному согласию или по жребию выбирали одну пару, на которой и проводился бой (достаточно часто секунданты еще на предварительной встрече решали, чье оружие более подходит для поединка). Затем пара шпаг предлагалась соперникам, причем правом первого выбора обладал тот, чье оружие было отвергнуто.

Дуэльный кодекс В. Дурасова очень строго и точно регламентировал качества, которыми должно было обладать дуэльное оружие, в том числе вес его в граммах и все параметры в сантиметрах. Кроме того, на дуэли не допускались шпаги с отполированными чашками – они могли солнечным отражением ослепить соперника; не использовались шпаги, чашки которых имели отверстия для отламывания острия клинка соперника или специальные желобы для зацепления его. Подобные фехтовальные хитрости на дуэли считались недостойными. Однако обычным требованием была одинаковость шпаг или, по крайней мере, одинаковая длина клинка. Когда не было выбора, вряд ли кто решился бы отказаться от боя из-за того, что имеющиеся шпаги были слишком тяжелы или недостаточно удобны. Наиболее знаменитым и престижным было немецкое оружие золингенских (иногда говорили «солингенских») заводов. С начала XIX века получило распространение и оружие русских заводов, в том числе Златоустовского, где производство было налажено при помощи немецких мастеров из Золингена. Фехтовальный бой мог быть подвижным и неподвижным, непрерывным и периодическим. Выбор того или иного варианта определялся секундантами по соглашению (в соответствии с общепринятой традицией), несколько более весомым было требование оскорбленного. При неподвижной дуэли левая нога противников должна постоянно находиться на определенном отмеченном месте. При подвижной дуэли противникам разрешалось свободно передвигаться в пределах обозначенного секундантами поля поединка.

Периодическая дуэль предполагала некоторое количество схваток, прерывающихся по команде секундантов через определенные промежутки времени для того, чтобы дать соперникам передохнуть. После перерыва дуэль возобновлялась. Количество схваток могло быть ограничено, или же поединок продолжался до достижения результата. Непрерывная дуэль длилась без остановок до конечного результата или до истечения установленного времени. Эти различия были чисто техническими. Конечно, требование неподвижности ужесточало бой, а непрерывная дуэль требовала большей физической выносливости, однако нам неизвестны ситуации, когда бы выбор того или иного вида поединка становился предметом спора или даже просто разногласий. Очевидцы в своих описаниях не фиксируют эти нюансы.

Прежде нежели противники откроют бой, могут делать салют или здороваться. Конечно, не всегда обстоятельства позволяли выполнять подобные учтивости; и потому очень часто противники, без церемоний, прямо приступают к делу. Но в некоторых случаях, и особенно там, где хотят не столько того, чтобы проливать кровь, сколько оспорить первенство в искусстве, салютовать непременно должен всякой, кто дорожит приличием. На дуэли не допускалось использование дополнительного оружия для отражения ударов (ни, естественно, щитов, ни так называемого «оружия левой руки», использование которого в Европе имеет богатые исторические традиции, которое сохранялось в спортивных поединках) или отражение их свободной рукой. Если соперник не мог удержаться от инстинктивного использования свободной руки, то секундантам позволялось – разумеется, с его разрешения – привязать его свободную руку к поясу за спиной. Если же дуэлянт отражал свободной рукой удар, чтобы затем поразить соперника, это уже расценивалось как бесчестный поступок, и секунданты должны были предотвратить убийство, при необходимости даже силой оружия. Дуэль после этого не могла продолжаться.

Во время фехтовальной дуэли возникали различные непротокольные ситуации. Например, один из соперников мог быть обезоружен или же его оружие могло быть повреждено. В этом случае бой немедленно останавливался, соперники должны были сделать шаг или два назад. После этого секунданты поднимали оружие и вручали его обезоруженному дуэлянту или же заменяли поврежденное оружие. Если не было идентичного запасного оружия, можно было заменить его у обоих соперников на новую пару. Нанести удар обезоруженному сопернику было совершенно непозволительно. Выбив шпагу у своего визави, дуэлянт тем самым демонстрировал, с одной стороны, смелость и фехтовальное мастерство, с другой – благородство (тактики ведения боя на обезоружение и на поражение несколько различались). Обезоружение не могло являться причиной прекращения дуэли, бой должен был возобновиться. Однако неизбежная передышка после обезоружения одного из противников становилась потенциальным концом дуэли. Во время этой передышки секунданты, естественно, возобновляли предложения об окончании дела миром, так как соперники уже доказали свою смелость и достоинство. Обезоружив соперника, дуэлянт имел возможность принести извинения, не опасаясь обвинения в трусости. Во время боя один из дуэлянтов мог упасть. Даже если это было результатом удачной атаки соперника, поразить лежащего было абсолютно недопустимым. Падение считалось чисто технической ошибкой, упавшему разрешалось встать, и бой продолжался. В случае нанесения одному из дуэлянтов ранения, пусть самого ничтожного, бой останавливался. Раненый осматривался секундантами или врачом, и с обеих сторон высказывалось мнение о том, может ли дуэль быть продолжена. В том случае если раненый нуждался в помощи и не мог продолжать бой, дуэль объявлялась оконченной независимо от желания или нежелания пострадавшего. Если же он особо настаивал (когда предполагалась дуэль до смертельного исхода), бой мог быть объявлен прерванным до выздоровления.

Если продолжительность боя была ограничена по времени или количеству схваток, то после истечения установленного времени секунданты должны были прервать бой, развести соперников и объявить дуэль оконченной и удовлетворение данным. Однако дуэль, на которой не пролилась кровь, всегда была чревата для дуэлянтов обвинениями в трусости. В таких ситуациях готовность соперников продолжить бой была обычно достаточным основанием для защиты от подобных обвинений. Секунданты имели право остановить бой, если соперники (или один из них) слишком устали. В этом случае был возможен вариант с продолжением на следующий день на тех же (или более жестких) условиях. Довольно часто после длительной безрезультатной фехтовальной дуэли следовало предложение соперников или секундантов сменить шпаги на пистолеты – более решительное оружие.

Дуэли проводились и на пистолетах. На поединках практически всегда пользовались специальными дуэльными пистолетами. Они должны были быть одноствольными, заряжающимися со ствола, гладкоствольными. В этом был определенный смысл. Гладкоствольное оружие, заряжающееся со ствола, уменьшало значение стрелковой подготовки соперников и уравнивало их шансы. Точность стрельбы из них была значительно ниже, чем, например, из распространившегося со второй половины XIX века нарезного оружия. Значительны были индивидуальные особенности каждого пистолета или пары пистолетов. «Знакомство» с пистолетами, пристрелянность играли большую роль. На дуэли полагалось стреляться на незнакомых пистолетах, и секунданты подтверждали это своим честным словом. С незнакомым оружием в руках опытный стрелок становился почти равен новичку – известно много случаев, когда новичок убивал или ранил корифея-бретера. Меткость отступала перед случаем, человеческое мастерство – перед провидением. На дуэль даже распространилось известное игорное суеверие: «новичкам везет».

Недостижимость устойчивой меткости порождала многочисленные легенды о стрелках, не знающих промаха. Романтическая культура создала образ Вильгельма Телля (в шиллеровском варианте) и легенду о меткости Байрона, в ряду других легенд, связанных с его именем. Тренировки в стрельбе из пистолета часто входили в обязательный комплект поведенческих штампов «байронического» героя. Тренировки эти могли ритуализироваться; стреляли или в карту (в туза), или расстреливали мух по стенам. Сохранилось много воспоминаний о Пушкине периода Южной ссылки (наиболее «байронического» в его биографии), рисующих поэта с пистолетом в руках. Обычно на дуэли предпочитали не увеличить, а уменьшить заряд. Это приводило к тому, что сквозных ранений было меньше, пули застревали в теле, и лечение затруднялось. А если пуля и выходила, то, обладая малой скоростью, рвала ткани – так камень разбивает стекло, а пуля оставляет в нем маленькое отверстие. Ранение в корпус, особенно в область живота, очень часто становились смертельным – такие ранения получили Пушкин, Чернов, Новосильцев, генерал Мордвинов и многие другие. Ранение в конечность (особенно если была задета кость) могло искалечить – ампутации были очень распространены. Дуэльные пистолеты продавались парами в специальных футлярах (коробках, чемоданчиках). В футляре предполагалось также место для пороха, пуль и аксессуаров, необходимых для заряжения. Пистолеты могли быть искусно инкрустированы, некоторые из них являлись настоящими произведениями искусства. Наибольшей популярностью в первой трети XIX века пользовались французские пистолеты Лепажа и немецкие Кюхенрейтера. Благодаря «Евгению Онегину» «стволы Лепажа» стали в русской культуре символом дуэли, но «кухенрейтеры» были столь же авторитетны, желанны и доступны. Заряжение производилось секундантами непосредственно на месте дуэли. Но предварительно требовалось осмотреть пистолеты. Фальсифицированные дуэли случались нечасто, но легенды о них составляют весьма существенную часть дуэльного мифа.

Различали два основных типа дуэли: с места и со сближением. При дуэли с места соперники должны были стрелять с тех позиций, на которые их расставили секунданты. Выстрелы могли производиться по команде одновременно; по желанию; по очереди. При выстрелах по очереди европейская традиция (особенно французская) предоставляла право первого выстрела оскорбленному. В России же безусловно преобладала традиция, согласно которой право первого выстрела могло быть определено только по жребию («Выстрел», «Герой нашего времени» и др.). При одновременных выстрелах по команде дуэлянты, стоя на своих местах, держат оружие вверх или вниз стволом. По команде секундантов «раз» соперники направляют пистолеты друг на друга, прицеливаются и одновременно стреляют по команде «три». При дуэли с выстрелами по желанию секунданты, расставив соперников, подают одну команду: «Стреляйте!» После этой команды в течение определенного времени каждый из дуэлянтов имеет право выстрелить в любой момент. Времени, по кодексу В. Дурасова, отпускается по тридцать секунд каждому при выстрелах по очереди, одна минута при выстрелах по желанию. Раненый соперник имеет право на выстрел в течение тридцати секунд после ранения. В реальной жизни секунданты, конечно, не засекали время по хронометру. Не известны случаи, когда дуэль прекратилась бы секундантами из-за того, что дуэлянт не успел выстрелить, не уложился в нормативное время. Даже просто торопить соперника считалось недостойным и мелочным. Дуэль с места представляет собой довольно простой вариант. Самый существенный фактор - расстояние, с которого будет производиться стрельба, – жестко определяется до дуэли и уже не зависит от воли соперников.

Дуэль – это ритуальный бой, а не ритуальное исполнение составленных условий. Возможности выбора у соперников очень малы; собственно, они ограничены двумя вопросами: стрелять в соперника или не стрелять (отказаться от выстрела, выстрелить на воздух); а если стрелять, то насмерть (целить в голову сердце или живот) или до крови (в руку, ногу). При выстрелах по сигналу у дуэлянтов не вполне достаточно времени, чтобы прицелиться. При выстрелах по очереди добавляется возможность уступить право первого выстрела – и, соответственно, возможность не принять этой уступки. При выстрелах по желанию выбор усложняется: каждый из дуэлянтов хотел бы выстрелить первым, опередить соперника, но и прицелиться поточнее. Однако и здесь решение соперников во многом определено расстоянием. Если оно было большим, то дольше и тщательней прицеливались - и все равно слишком часто промахивались. Если расстояние было малым, то каждый спешил выстрелить первым – и часто оба успевали убить или смертельно ранить друг друга. В России соперники далеко не всегда строго относились к соблюдению мелких формальностей. Изменения в правила могли быть внесены прямо на поле боя. Так, на дуэли генералов Киселева и Мордвинова соперники сначала собирались стрелять по желанию, но никто не захотел стрелять первым, поэтому они, уже у барьеров, с пистолетами в руках, решили стрелять одновременно по команде.

При стрельбе из незнакомых пистолетов определяющим фактором было расстояние. В дуэльной практике первой половины XIX века существовало три основных типа расстояний. Расстояние свыше пятнадцати шагов воспринималось как большое. Вероятность результативного исхода при таких расстояниях была мала, поэтому уже само назначение его было недвусмысленным указанием на «миролюбие» соперников. Предложить стреляться насмерть на расстоянии тридцати шагов – значит сделать себя посмешищем в глазах общества. Даже при абсолютном миролюбии и непредрасположенности к тому, чтобы рисковать жизнью, соперники, конечно же, предпочитали менее откровенные варианты. Расстояние от восьми до пятнадцати шагов считалось нормальным. Оно было вполне допустимо и для дуэли формальной, и для смертельной. Расстояние меньше восьми шагов считалось принадлежностью смертельных, «кровавых» поединков. Чаще всего в этих случаях назначались три шага. При таком расстоянии выстрелы по очереди не имели смысла: если дать одному из соперников на трех шагах прицелиться и спокойно выстрелить, то другому можно и пистолета не заряжать. Бессмысленна была бы и дуэль с выстрелами по желанию – оба соперника желали бы только одного: выстрелить как можно быстрее. Поэтому при малых расстояниях поединки проводились с выстрелами по команде. Единственная тактика и единственный шанс остаться в живых (идя на такие условия, далеко не все оставляли себе надежду на возможность уцелеть, но все-таки) – это выстрелить первым, и настолько опередить соперника, чтобы тот еще не успел навести оружие. Этот шанс был бесконечно мал, и чаще всего после дуэли на малых расстояниях обоих соперников уносили тяжело раненными или убитыми.

При таких неизбежно кровопролитных дуэлях, как правило, основное соперничество, основная борьба выносились за рамки боя. Взаимное психологическое давление, нагнетаемая демонстрация бесстрашия, пренебрежения к смертельной опасности, уверенность в удаче напоминали игру в покер, где главное заключается не во вскрытии карт, а в игре на повышение ставок. Такие дуэли носили мистический, сакраментальный характер, что проявлялось и в специфических способах организации пространства боя. Объявлялись не только поединки на трех или пяти шагах, но и «в могиле» – когда соперники стрелялись в свежевырытой могиле (подразумевалось, что погибший будет в этой могиле и похоронен); или «через платок» – когда соперники стрелялись, держа между собой левыми руками два края одного платка. Чтобы немного уменьшить неизбежность кровавого исхода, внести элемент непредсказуемости, часто применялось такое осложняющее дополнительное условие: соперники у барьеров стояли спиной друг к другу и по команде должны были сначала обернуться, а уже потом выстрелить. Но в любом случае дуэль на малом расстоянии была принадлежностью бретерского типа поведения. Требование ее могло служить своеобразной визитной карточкой бретера.

По сравнению с дуэлью с места, дуэль со сближением давала возможность каждому сопернику найти свою линию поведения, определить свою тактику и сделать свой выбор. При дуэли со сближением секунданты отмечали для каждого из соперников два барьера – «дальний» и «ближний». Между ближними барьерами расстояние почти никогда не превышало десяти шагов. Возможны были и варианты с одним общим ближним барьером. Дальние барьеры отстояли от ближних на пять-пятнадцать шагов каждый. Перед началом дуэли секунданты расставляли соперников на дальние барьеры. По команде («Сходитесь!» или «Сближайтесь!») каждый из дуэлянтов имел право двигаться в сторону противника до ближнего барьера или оставаться на месте, прицеливаться и производить первый выстрел по своему усмотрению.

Существовало четыре варианта правил, по которым производился второй выстрел. Противники должны были: 1) оставаться на своих местах (т. е. на том расстоянии, с которого был произведен первый выстрел); 2) и 3) один из них выходил на ближний барьер, а другой оставался на месте; 4) оба выходили на свои ближние барьеры. Первый вариант был самый простой и нелогичный. В нем таилась опасность профанации: поскольку дальние барьеры отстояли друг от друга на достаточно большое расстояние, один из дуэлянтов, желающих окончить дело с наименьшим риском для себя, мог выстрелить первым как можно быстрее, пока соперник не успел приблизиться, и тем вынудить его также стрелять издалека. По второму варианту дуэлянт, произведя выстрел, должен оставаться на месте, а его соперник имеет право продолжить движение до своего ближнего барьера и стрелять с него. В этом варианте также был довольно существенный недостаток: если первый выстрел ранил дуэлянта, то он чаще всего просто не мог воспользоваться своим правом выйти к барьеру. Да и излишне миролюбивый дуэлянт быстрым выстрелом мог обеспечить ответный с расстояния примерно двадцати шагов. Гораздо логичнее и распространеннее в первой половине XIX века был третий вариант, согласно которому дуэлянт, выдержавший выстрел, приглашал стрелявшего первым соперника к ближнему барьеру сам оставаясь на месте. В этом случае его шансы (компенсация за риск) возрастали пропорционально риску. Дуэль со сближением и вызовом соперника на барьер для второго выстрела давала участникам довольно большую свободу действий, требовала от них осмысленного поведения, грамотной тактики.

Возможны были два принципиально различных решения, их условно называют «тактикой первого выстрела» и «тактикой второго выстрела». «Тактика первого выстрела»: оставаясь на месте, тщательно прицелиться в движущегося навстречу соперника и постараться поразить его первым выстрелом. Стрелять лучше всего в тот момент, когда соперник остановится и начнет наводить оружие и прицеливаться. «Тактика второго выстрела»: сразу же по команде энергично выдвинуться к барьеру и оттуда или спокойно прицеливаться в приближающегося противника, или спровоцировать его на неподготовленный выстрел, вызвать на барьер и стрелять с минимального расстояния. «Тактика первого выстрела» делала ставку на меткость. Это была пассивная тактика. «Тактика второго выстрела», наоборот, делала ставку на психологическую и эмоциональную агрессию, на умение вывести соперника из равновесия. «Первый выстрел» требовал рассудительности и расчетливости, «второй» – азарта и риска. Если учитывать характеристики оружия, которым пользовались дуэлянты в первой половине XIX века, и естественную невозможность спокойно стоять под прицелом, – вторая тактика была более надежной.

Пушкин, достаточно опытный дуэлянт, на поединке с Дантесом быстро вышел к барьеру и начал целиться в медленно приближавшегося соперника – и тот был вынужден остановиться, не доходя до барьера, и не тратить много времени на прицеливание. Может быть, если бы Пушкин повел себя иначе, то и Дантес получил бы возможность спокойно прицелиться и ранить Пушкина (он, вероятно, и целился именно в бедро, а не в живот). Выстреливший первым дуэлянт должен был ожидать выстрела соперника неподвижно, но при этом не считалось зазорным встать в «дуэльную позу», т. е., по описанию одного литературного дуэлянта, «боком, с пистолетом, поднятым отвесно против глаза, для того,...чтобы по возможности закрыть рукою бок, а оружием голову, хотя прятаться от пули под ложу пистолета, по мне одно, что от дождя под бороной. Это плохое утешение для человека, по которому целят на пяти шагах, и как ни вытягивался противник мой..., все еще оставалось довольно места, чтобы отправить его верхом на пуле в безызвестную экспедицию» (Бестужев-Марлинский А.А. Сочинения: В 2 т. М., 1958. Т. 2. С. 94). Тем не менее встать в «дуэльную позу» считалось нормальным, а встретить пулю грудью – молодечеством и глупостью. Дантес не был ни глупцом, ни молодцом – когда Пушкин стрелял в него, лежа на снегу он стоял боком, прикрыв грудь правой рукой.

При определенных условиях дуэлянт имел право отказаться от выстрела или выстрелить на воздух (в пушкинское время говорили обычно так, а не «в воздух»). Дуэль с выстрелами по желанию давала право выстрелить на воздух только сопернику стрелявшему вторым. Выстрелить первым на воздух – это не благородство и не достойное миролюбие, а трусость, попытка сорвать дуэль и, следовательно, оскорбление всем ее участникам. При дуэли с определением очередности выстрелить на воздух мог и первый, но все-таки лучше было уступить свое право, выдержать выстрел соперника и только после этого разрядить пистолет на воздух. Выстрел на воздух как жест мог иметь самые различные, иногда противоположные значения. Он мог означать принципиальную позицию дуэлянта: не убивать. Мог означать признание своей неправоты в ссоре, приведшей к поединку, и одновременно предложение мира. Считалось очень благородным выдержать выстрел и после этого отказаться от своего и принести извинения сопернику. Если ссора была не очень серьезной, то примирение после выстрела на воздух становилось неизбежным. Но отказ от ответного выстрела или выстрел на воздух могли быть и знаком презрения к сопернику к его недостойному поведению. Обычно дуэль состояла из обмена выстрелами, однако таких обменов могло быть несколько. Если по условию окончание дуэли ставилось в зависимость от ранения или смерти одного из участников, то предполагалось или специально оговаривалось, что в случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль должна быть продолжена «сначала». В том случае, если условия дуэли специально не оговаривались или же в них не предусматривался вариант обоюдного промаха, то предложение возобновить поединок могло последовать прямо на поле боя. При настойчивом желании одного из соперников второй считал себя обязанным согласиться, и секунданты уж тем более ничего не могли изменить. Угроза повторного оскорбления (часто более жестокого) могла быть последним аргументом. Каждый обмен выстрелами обладал некоторой самостоятельностью: соперники возвращались на исходные позиции; если второй выстрел был на воздух, то при продолжении боя это никого ни к чему не обязывало; после каждого обмена выстрелами могли возобновиться мирные переговоры, могли быть принесены и приняты извинения. После первого безрезультатного обмена выстрелами последующие производились по тем же правилам; жребий обычно бросался заново. Если соперники считали, что им помешала погода, они могли ужесточить условия; стреляться в метель на тех же условиях, что и в ясную погоду, – нелепо.

Во время дуэли могли возникнуть различные непредвиденные ситуации, связанные с оружием. Разрешение их всегда вызывало много споров, так как существовало два принципиально различных подхода. С одной стороны, дуэль – это ритуал, и все, что было допущено к дуэли, тем самым становилось ритуальным и замене не подлежало. Иначе говоря, после того, как дуэлянт взял заряженное оружие в руки, он должен им сражаться до конца. То, что происходит с оружием в руках дуэлянта, происходит по воле той высшей силы, которой соперники вручили свою судьбу. С другой стороны, дуэль – это бой, поэтому в боевом отношении соперники должны находиться в равных условиях, ущербность оружия должна быть устранена или компенсирована. В большинстве случаев побеждала вторая точка зрения – оружие заменяли, но с обязательного, пусть формального, разрешения соперника; при этом секунданты обычно возражали. Во время дуэли с Дантесом Пушкин, падая, раненый, уронил пистолет в снег и попросил своего секунданта Данзаса заменить его на другой. Впоследствии это породило полемику между д'Аршиаком и Данзасом. Д'Аршиак утверждал, что замена пистолета была против правил и Дантес разрешил ее из благородства. Данзас горячо, хотя и весьма сумбурно возражал, что Пушкин не получил от замены никакого преимущества (пистолеты были с пистонами и, следовательно, осечки быть не могло, а забившийся в ствол снег не был помехой, и даже наоборот – усиливал выстрел), что возражения подобного рода секунданты должны высказывать на поле боя, а не на следствии. Запрет на замену оружия, перезаряжение существовал (в отличие от фехтовальных дуэлей, на которых поврежденная шпага заменялась без каких-либо возражений), но почти в каждом конкретном случае пистолет все-таки заменялся или перезаряжался. Случалось, что один из дуэлянтов замечал, что оружие его соперника неисправно, - и предлагал заменить или перезарядить его. Такое чрезвычайное благородство, безусловно, накладывало отпечаток на весь дальнейший ход поединка: «В это время Глинский, сделав шаг вперед, остановился и сказал своему противнику: „У вас выкатилась пуля из вашего пистолета". В самом деле, пуля лежала у ног его; секунданты взяли пистолет, чтобы снова зарядить, – и это ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое доказывало благородство Глинского, или мысль о том, какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона, стреляя пустым порохом и подставляя грудь под пулю на верную смерть – или оба эти ощущения вместе, только они видимо поколебали храбрость француза» (Бестужев Н.А. Избранная проза. М., 1983. С. 286).

В традиционную форму дуэли могли вноситься дополнительные условия, превращающие ее в исключительную. В позднейших кодексах записано, что любая дуэль, в которой результатом предусмотрена смерть одного из соперников, считается исключительной. Однако смертельные поединки были, и вся их исключительность состояла в том, что оставшийся в живых соперник рисковал подвергнуться серьезному наказанию «за жестокость». В редких случаях поединок мог быть отложен и возобновлен после какого-то перерыва – но обязательно с самого начала. Отложить один только выстрел – это условие исключительное, и Пушкин в «Выстреле» показал, как оно превращает дуэль в убийство. Строгое соблюдение устоявшейся традиции проведения ритуального боя отнюдь не всегда было пустой формальностью, а отступление от традиции могло превратить дуэль в убийство. С другой стороны, небольшое «уточняющее» правило могло обратить дуэль в фарс. Н. А. Дурова рассказала историю о том, как ей пришлось быть секундантом на дуэли неких офицеров Р*** и К***: «Мы все пошли за город. Разумеется, дуэль была неизбежна, но какая дуэль!.. Я даже и в воображении никогда не представляла ее себе так смешною, какою видела теперь. Началось условием: не ранить друг друга в голову; драться до первой раны. Р*** затруднился, где взять секунданта и острую саблю; я сейчас вызвалась быть его секундантом и отдала свою саблю, зная наверное, что тут, кроме смеху ничего не будет особенного. Наконец два сумасброда вступили в бой; я никак не могла да и не для чего было сохранять важный вид; с начала до конца этой карикатурной дуэли я невольно усмехалась. Чтоб сохранить условие не ранить по голове и, как видно, боясь смертельно собственных своих сабель, оба противника наклонились чуть не до земли и, вытянув каждый свою руку вооруженную саблей, вперед как можно далее, махали ими направо и налево без всякого толку; сверх того, чтоб не видеть ужасного блеска стали, они не смотрели; да, как мне кажется, и не могли смотреть, потому что оба нагнулись вперед вполовину тела. Следствием этих мер и предосторожностей, чтобы сохранить первое из условий, было именно нарушение этого условия: Р***, не видя, где и как машет саблею, ударил ею князя по уху и разрубил немного; противники очень обрадовались возможности прекратить враждебные действия. Князь, однако ж, вздумал было шуметь, зачем ему в противность уговора разрубили ухо; но я успокоила его, представя, что нет другого средства поправить эту ошибку как опять рубиться. Чудаки пошли в трактир» (Дурова Н.А. Записки кавалерист-девицы. М., 2005).

Дата добавления: 2015-08-21