Глава 37 утраченное пророчество

Ноги Гарри ударились обо что-то твердое; колени его подкосились, и голова золотого чародея упала на пол с глухим металлическим стуком. Он огляделся и увидел, что портал перенес его в кабинет Дамблдора.

Похоже, за время отсутствия директора вся обстановка кабинета вернула себе первоначальный вид. Хрупкие серебряные приборы снова очутились на столиках с веретенообразными ножками — они деловито жужжали и попыхивали. Портреты прежних директоров и директрис дремали на стенах, прислонившись головой кто к спинке кресла, а кто к боковой части рамы. Гарри выглянул в окно. Над горизонтом забрезжила светло-зеленая полоска — близился рассвет.

Неподвижность и тишина, лишь изредка нарушаемая сопением или случайным всхрапом какого-нибудь спящего портрета, были для него невыносимы. Если бы вещи вокруг отражали его внутреннее состояние, все картины кричали бы от боли. Тяжело дыша и стараясь ни о чем не думать, он прошелся по тихому, прекрасному кабинету. Но мысли сами лезли в голову... от них не было спасения...

Это из-за него погиб Сириус — в его гибели был виноват только он, Гарри. Если бы он не оказался таким глупцом и не клюнул на приманку Волан-де-Морта, если бы он не был так убежден, что его сон правдив, если бы он прислушался к словам Гермионы и допустил хоть на мгновение, что Волан-де-Морт и впрямь решил сыграть на его привычке изображать из себя героя...

Это было невыносимо, он не мог думать об этом, не мог терпеть эту муку... Внутри него словно разверзлась страшная зияющая бездна, в которую он не хотел заглядывать, черная дыра там, где раньше был Сириус и куда он потом канул; Гарри не хотел оставаться наедине с этой жуткой молчаливой пустотой, он не мог этого вынести...

Вдруг с картины позади него донесся какой-то особенно громкий всхрап, и холодный голос сказал:

— А... Гарри Поттер...

Финеас Найджелус сладко зевнул и потянулся, устремив на Гарри проницательный взгляд прищуренных глаз.

— Что привело вас сюда в столь ранний час? — наконец осведомился он. — Согласно правилам, доступ в этот кабинет запрещен всем, кроме законного директора. Или это Дамблдор прислал вас сюда? Постойте-ка, не говорите... — Он снова во весь рот зевнул. — Очередное поручение для моего никчемного праправнука?

Гарри молчал. Финеас Найджелус не знал, что Сириус погиб, но Гарри не мог сказать ему об этом. Сказать это вслух было все равно что признать случившееся окончательно и бесповоротно.

Еще несколько портретов зашевелились. Страх перед возможным допросом заставил Гарри пересечь комнату и взяться за дверную ручку.

Она не поворачивалась. Он был заперт.

— Надеюсь, — сказал дородный красноносый волшебник с портрета, висящего над директорским столом, — это означает, что Дамблдор скоро вновь окажется среди нас?

Гарри обернулся. Волшебник глядел на него с большим интересом. Гарри кивнул, потом снова подергал ручку у себя за спиной, но она не поддавалась.

— Прекрасно, — сказал волшебник. — Без него здесь было очень скучно... чрезвычайно скучно.

Он уселся поудобнее в своем кресле, похожем на трон, и благосклонно улыбнулся Гарри.

— Как вы наверняка знаете, Дамблдор о вас весьма высокого мнения, — добродушно сказал он. — Да-да. Считает вас исключительно достойным молодым человеком.

Чувство вины заворочалось в груди у Гарри, словно чудовищный, увесистый паразит. Гарри не мог этого вынести, он больше не мог оставаться собой... он никогда еще так остро не ощущал себя запертым внутри собственной головы и тела, никогда так сильно не хотел стать кем-нибудь другим, кем угодно...

В пустом камине вспыхнуло изумрудное пламя, и Гарри отскочил от дверей, глядя на вращающуюся в огне человеческую фигуру. Пока Дамблдор выбирался из камина, все остальные маги и волшебницы, изображенные на портретах, тоже очнулись ото сна. Послышались приветственные восклицания.

— Благодарю, — мягко сказал Дамблдор.

Не глядя на Гарри, он прошел к двери и, вынув из внутреннего кармана мантии крохотное, обезображенное, лишенное перьев птичье тельце, бережно опустил его на подносик с мягкой золой под золотым насестом, на котором обычно сидел взрослый Фоукс.

— Ну, Гарри, — сказал он наконец, отворачиваясь от птенца феникса, — ты будешь рад услышать, что ночные события не нанесли серьезного ущерба здоровью твоих товарищей и все они скоро поправятся.

Гарри хотел сказать «хорошо», но не мог выдавить из себя ни звука. Ему казалось, что речь идет об ущербе, виновником которого был он сам, и хотя Дамблдор впервые за долгое время смотрел ему прямо в глаза и выражение его лица было скорее ласковым, чем укоризненным, Гарри не мог заставить себя смело встретить его взгляд.

— Мадам Помфри быстро поставит на ноги всех раненых, — сказал Дамблдор. — Возможно, Нимфадоре Тонкс придется провести некоторое время в больнице святого Мунго, однако, по всей видимости, дело кончится полным выздоровлением.

Гарри удовлетворился кивком, адресованным ковру, который становился светлее по мере того, как бледнело небо снаружи. Он был уверен, что все портреты жадно

ловят каждое слово Дамблдора и гадают, где были он и Гарри и откуда взялись раненые.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Гарри, — очень тихо произнес Дамблдор.

— Нет, не понимаете, — сказал Гарри неожиданно громким и сильным голосом. В нем взметнулась безудержная ярость — Дамблдор ничего не понимал в его чувствах!

— Видите, Дамблдор? — насмешливо спросил Финеас Найджелус. — Никогда не пытайтесь понять учеников. Они этого не потерпят. Они предпочитают быть несчастными и непонятыми, упиваться жалостью к себе, валяться в собственном...

— Довольно, Финеас, — прервал его Дамблдор.

Гарри повернулся спиной к Дамблдору и упрямо уставился в окно. Вдалеке белел школьный стадион. Однажды Сириус появился там в облике лохматого черного пса, чтобы посмотреть на игру Гарри... Наверное, ему хотелось увидеть, так ли хорош Гарри, как хорош был в свое время Джеймс... Гарри его об этом не спрашивал...

— Не надо стыдиться своих чувств, Гарри, — снова послышался голос Дамблдора. — Наоборот... в том, что ты способен ощущать такую боль, заключена твоя величайшая сила.

Гарри чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Дамблдора за это спокойствие и эти ненужные слова.

— Ах, вот как — моя величайшая сила? — Голос у Гарри дрожал, а сам он не отрываясь смотрел на школьный стадион, уже не видя его. — Да вам-то... вы-то откуда знаете...

— Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Дамблдор.

Это было уже чересчур. Гарри обернулся, дрожа от ярости.

— Давайте не будем обсуждать, что я чувствую, договорились?

— Гарри, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий...

- ТОГДА — Я — НЕ ХОЧУ - БЫТЬ - ЧЕЛОВЕКОМ! -взревел Гарри и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнул его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!» — Плевал я на вас! — закричал Гарри, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, выпустите меня отсюда, надоело, мне теперь все равно...

Следующим ему под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны.

— Это пройдет, — сказал Дамблдор. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать Гарри от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готов умереть, лишь бы перестать мучиться...

— НЕПРАВДА! — завопил Гарри так громко, что чуть не сорвал горло. Секунду-другую он боролся с собой: ему хотелось кинуться на Дамблдора и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо...

— Нет, правда, — сказал Дамблдор еще спокойнее. — Ты потерял мать, отца, а теперь еще и того, для кого был почти что родным сыном. Конечно, тебе не все равно.

— Откуда вам знать, что я чувствую! — закричал Гарри. — Вы... стоите тут... И вы еще...

Но слов не хватало, и даже если бы он перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы ему облегчения; он хотел убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть этих ясных голубых глаз, этого ненавистного, спокойного лица в обрамлении серебристых волос. Он бросился к двери, снова схватил ручку и неистово затряс ее.

Но дверь не желала открываться. Гарри снова обернулся к Дамблдору.

— Выпустите меня, — сказал он. Его била крупная дрожь.

— Нет, — просто ответил Дамблдор.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Выпустите меня, — снова повторил Гарри.

— Нет.

— Если вы не... если вы будете держать меня здесь... если не выпустите...

— Я отнюдь не против того, чтобы ты и дальше уничтожал мои вещи, — безмятежно сказал Дамблдор. — Пожалуй, их у меня слишком много.

Не сводя с Гарри взгляда, он обогнул стол и уселся в кресло.

— Выпустите меня. — Теперь голос Гарри звучал холодно и почти так же спокойно, как у Дамблдора.

— Не раньше, чем ты меня выслушаешь.

— По-вашему... думаете, я хочу... по-вашему, мне есть какое-то... ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! - закричал Гарри. — Я ничего не хочу слушать!

— Придется, — твердо сказал Дамблдор. — Потому что ты и вполовину не так сердит на меня, как следовало бы. Если ты и впрямь на меня набросишься — а я чувствую, что ты уже недалек от этого, — мне хотелось бы сознавать, что я заслужил это в полной мере.

— О чем это вы го...

— В смерти Сириуса виноват я, — раздельно произнес Дамблдор. — Вернее, главным образом я — не стоит проявлять излишнее высокомерие и брать на себя всю ответственность целиком. Сириус был умным, отважным и энергичным человеком, а такие люди редко соглашаются сидеть дома, в теплом местечке, когда другим угрожает опасность. Тем не менее я хочу заявить тебе со всей ответственностью, что в твоем вчерашнем путешествии в Отдел тайн не было ни малейшей нужды. Если бы я был откровенен с тобой, Гарри — к сожалению, мне не хватило на это смелости, — ты уже давным-давно знал бы, что Волан-де-Морт может попытаться заманить тебя в Отдел тайн, и не попался бы вчера на его удочку. Тогда и Сириусу не пришлось бы отправляться туда за тобой. Вина за это лежит на мне, и только на мне.

Рука Гарри по-прежнему сжимала дверную ручку, но он уже позабыл об этом. Он не сводил глаз с Дамблдора и, затаив дыхание, вслушивался в его слова, с трудом понимая их.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Дамблдор. Это был не приказ, а просьба.

Гарри помешкал, затем медленно пересек комнату, замусоренную серебряными зубчиками и обломками дерева, и сел у стола напротив Дамблдора.

— Следует ли понимать это так, — раздался слева от Гарри неторопливый голос Финеаса Найджелуса, — что моего праправнука, последнего из Блэков, больше нет в живых?

— Да, Финеас, — ответил Дамблдор.

— Я в это не верю, — резко заявил тот.

Повернув голову, Гарри успел увидеть, как Финеас покинул свой портрет, и сообразил, что он отправился на площадь Гриммо. Наверное, он будет переходить из картины в картину, ища Сириуса по всему дому...

— Я должен с тобой объясниться, Гарри, — сказал Дамблдор. — Мои ошибки — ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: все, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несет на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодым не понять, как думают и чувствуют старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодым... а я в последнее время, похоже, стал это забывать...

Вставало солнце; его ослепительный оранжевый краешек уже появился над горами, и небо над ним было светлым и бесцветным. Солнечные лучи упали на Дамблдора — на его серебряные брови и бороду, на глубокие морщины, избороздившие его лицо.

— Пятнадцать лет назад, — промолвил Дамблдор, — впервые увидев шрам на твоем лбу, я догадался, что он может значить. Я увидел в этом шраме знак глубинной связи между тобой и Волан-де-Мортом.

— Вы уже говорили мне об этом, профессор, — прервал его Гарри. Он понимал, что ведет себя грубо, но ему было все равно. Теперь его вообще мало что волновало.

— Да, — виновато согласился Дамблдор. — Это, конечно, так, но, видишь ли... мне необходимо начать с твоего шрама. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулся в волшебный мир, стало ясно, что я был прав и шрам предупреждает тебя о близости Волан-де-Морта или о том, что его обуревает какое-то сильное чувство.

— Знаю, — устало сказал Гарри.

— И эта твоя способность — ощущать присутствие Волан-де-Морта, даже если он скрывается под чужой личиной, и знать, что он чувствует в минуты сильнейших переживаний, — становилась все более и более явной по мере того, как Волан-де-Морт набирал силы, вернувшись в свое собственное тело.

Гарри даже не дал себе труда кивнуть — все это он знал и так.

— С течением времени, — продолжал Дамблдор, — я начал опасаться, что Волан-де-Морт узнает о существовании этой связи между вами. И действительно — настала минута, когда ты так глубоко проник в его сознание и мысли, что он почувствовал твое присутствие. Я имею в виду ту ночь, когда ты стал свидетелем нападения на мистера Уизли.

— Да, Снегг говорил мне, — пробормотал Гарри.

— Профессор Снегг, Гарри, — спокойно поправил его Дамблдор. — Но разве ты не задавался вопросом, почему это объяснил тебе не я? Почему не я взялся учить тебя окклюменции? Почему я много месяцев избегал твоего взгляда?

Гарри поднял глаза. Дамблдор смотрел на него печально и устало.

— Да, — тихо признался Гарри. — Да, меня это удивляло.

— Видишь ли... я боялся, что недалек тот час, когда Волан-де-Морт попытается силой проникнуть в твое сознание, чтобы управлять твоими мыслями, и мне не хотелось лишний раз подталкивать его к этому. Я был уверен: если он поймет, что нас связывает — или когда-либо связывало нечто большее, чем обычные отношения между учителем и учеником, он обязательно захочет использовать тебя, чтобы шпионить за мной. Я боялся, что он овладеет тобой, подчинит тебя себе. Думаю, я был прав, считая, что Волан-де-Морт попробует использовать тебя таким образом. В тех редких случаях, когда между нами возникал зрительный контакт, я замечал в глубине твоих глаз его призрачную тень...

Гарри вспомнил чувство, охватывавшее его в те мгновения, когда их взгляды встречались: словно дремлющая в нем змея поднимала голову, готовясь к броску.

— Как показала сегодняшняя ночь, Волан-де-Морт хотел овладеть тобой не ради того, чтобы погубить меня; он хотел погубить тебя. Он внедрился в твое сознание на короткое время, рассчитывая, что я пожертвую тобой в надежде убить его. Как видишь, сохраняя дистанцию между нами, я пытался защитить тебя, Гарри. Ошибка старого человека...

Он глубоко вздохнул. Его слова почти не задевали Гарри — месяц-другой назад он выслушал бы их с огромным интересом, но теперь все это не имело смысла по сравнению с зияющей пустотой, образовавшейся в его душе после утраты Сириуса, — все это уже ничего не значило...

— Сириус сообщил мне, что в ту самую ночь, когда пострадал Артур Уизли, ты почувствовал, как в тебе пробуждается Волан-де-Морт. Я сразу понял, что мои худшие страхи оправдываются: Волан-де-Морт догадался, что тебя можно использовать. Чтобы обезопасить твое сознание от вторжений Волан-де-Морта, я организовал уроки окклюменции у профессора Снегга.

Он сделал паузу. Гарри не отрываясь смотрел на полированную поверхность директорского стола. По ней медленно ползла граница солнечного света — вот ярко вспыхнула в его лучах серебряная чернильница с красивым алым пером... Гарри знал, что портреты вокруг не спят и внимательно слушают Дамблдора: порой до него доносились шорох мантии или чье-нибудь тихое покашливание. Финеаса Найджелуса все еще не было на месте...

— Профессор Снегг обнаружил, — возобновил свой рассказ Дамблдор, — что тебе уже не первый месяц снится некая дверь в Отделе тайн. Разумеется, желание услышать касающееся его пророчество преследовало Волан-де-Морта с тех самых пор, как он вернул себе тело. Когда он представлял себе эту дверь, она возникала и в твоих снах, хотя ты и не понимал смысла происходящего. А потом ты увидел Руквуда, который до своего ареста работал в Отделе тайн; он сказал Волан-де-Морту то, о чем мы знали с самого начала, — что пророчества в Министерстве магии надежно защищены. Взять их с полки и не сойти при этом с ума могут только те, к кому они имеют прямое отношение. Таким образом, Волан-де-Морт должен был либо сам явиться в Министерство магии, рискуя наконец выдать себя, либо заставить тебя взять пророчество для него. Поэтому умение защищаться с помощью окклюменции стало тебе еще более необходимо.

— Но я так ничему и не научился, — пробормотал Гарри. Он сказал это вслух, надеясь хоть немного ослабить гнетущее чувство вины: наверное, признание могло бы облегчить его тяжкое бремя. — Я не тренировался, мне было все равно — я мог бы избавиться от своих снов, Гермиона все время твердила мне, как это важно, и если бы я ее послушался, то никогда не увидел бы, куда надо идти, и тогда Сириус... тогда Сириус...

Что-то творилось в душе у Гарри — он чувствовал, что должен оправдаться, объяснить...

— Я хотел проверить, правда ли он схватил Сириуса, — я залез в кабинет Амбридж, поговорил через камин с Кикимером, и он сказал, что Сириуса нет в доме, что он ушел!

— Кикимер солгал, — спокойно объяснил Дамблдор. — Ты не его хозяин, и за эту ложь ему даже не надо было себя наказывать. Кикимер хотел, чтобы ты отправился в Министерство магии.

— Так он... он нарочно послал меня туда?

— Да. Боюсь, что Кикимер уже много месяцев служил не только своему законному хозяину.

— Как это? — озадаченно спросил Гарри. — Ведь он ни разу за много лет не покидал площади Гриммо!

— Кикимер использовал свой шанс накануне Рождества, — пояснил Дамблдор. — Помнишь, как Сириус

крикнул ему «вон»? Он поймал Сириуса на слове и воспринял это как приказ покинуть дом. И отправился к единственному члену семьи Блэков, который еще внушал ему уважение, — а именно к кузине Блэка Нарциссе, сестре Беллатрисы и жене Люциуса Малфоя...

— Откуда вы все это знаете? — спросил Гарри. Сердце его забилось очень быстро. Голова закружилась. Он вспомнил, как удивлялся странному отсутствию Кикимера в рождественские праздники, вспомнил, как эльф снова нашелся на чердаке...

— Кикимер сам рассказал мне об этом вчера вечером, — ответил Дамблдор. — Услышав твое загадочное предостережение, профессор Снегг догадался, что во время обморока ты видел Сириуса в плену в Отделе тайн. Как и ты, он немедленно попытался войти с Сириусом в контакт — между прочим, у членов Ордена Феникса есть более надежные средства сообщения, чем камин в кабинете Долорес Амбридж... Профессор Снегг обнаружил, что Сириус, целый и невредимый, находится на площади Гриммо. Однако после того, как ты не вернулся из Запретного леса, куда вы пошли вместе с Амбридж, профессор Снегг забеспокоился. Ему стало ясно, что ты по-прежнему считаешь Сириуса пленником Волан-де-Морта, и он сразу же оповестил об этом нескольких членов Ордена. — Дамблдор подавил тяжелый вздох и продолжал: — Когда он вышел на связь, в нашей штаб-квартире были Аластор Грюм, Нимфадора Тонкс, Кингсли Бруствер и Римус Люпин. Все они тотчас изъявили желание лететь к тебе на помощь. Профессор Снегг настоял на том, чтобы Сириус остался в штабе, — моего появления там ждали с минуты на минуту, и кто-нибудь должен был сообщить мне о последних событиях. Сам же профессор Снегг тем временем собирался поискать тебя в Запретном лесу.

Но Сириус не мог бросить тебя в беде. Он велел Кикимеру рассказать мне о происшедшем, а сам покинул дом вслед за остальными членами Ордена. Вскоре после этого на площади Гриммо появился я, и эльф, смеясь до колик, поведал мне, куда отправился Сириус.

— Значит, он смеялся? — глухо спросил Гарри.

— Да, смеялся, — подтвердил Дамблдор. — Дело в том, что Кикимер не мог выдать все наши секреты. Он не входит в число Хранителей Тайны Ордена, и Малфои не узнали от него ни точного адреса нашего штаба, ни наших планов на будущее — разглашать все это ему запрещено. Как любой эльф-домовик, он связан со своим хозяином волшебными узами и не может нарушить его прямой приказ. Однако он все же сообщил Нарциссе сведения, весьма ценные для Волан-де-Морта, — Сириус не запретил ему говорить об этих вещах, потому что считал их слишком уж очевидными.

— Что вы имеете в виду? — спросил Гарри.

— Например, то, что у Сириуса не было никого на свете дороже тебя, — спокойно ответил Дамблдор. — А еще — что Сириус стал для тебя кем-то вроде отца и брата в одном лице. Конечно, Волан-де-Морт уже знал, что Сириус состоит в Ордене и что тебе известно, где он находится, но информация, полученная от Кикимера, помогла ему понять, что ради спасения Сириуса Блэка ты готов пойти на любой риск и преодолеть любые трудности.

Губы у Гарри онемели и плохо слушались.

— Значит... когда я вчера спросил Кикимера, дома Сириус или нет...

— Малфои — несомненно, по наущению Волан-де-Морта — велели ему найти способ скрыть от тебя факт присутствия Сириуса в доме после того, как он привидится тебе в Отделе тайн. Кикимера предупредили: если ты решишь проверить, дома ли Сириус, он должен притвориться, что хозяина нет. Вчера Кикимер поранил Клювокрыла, и в то время, когда ты появился у них в очаге, Сириус лечил гиппогрифа наверху.

Гарри точно не хватало воздуха: он дышал быстро и прерывисто.

— И Кикимер рассказал вам об этом... и смеялся? — выдавил из себя он.

— Он не хотел мне говорить, — ответил Дамблдор, — но я сам неплохо владею легилименцией и умею распознавать ложь, так что я... как бы это сказать... убедил его открыть мне всю правду, после чего тоже поспешил в Отдел тайн.

— А Гермиона... — прошептал Гарри, и его холодные руки, лежащие на коленях, сами собой сжались в кулаки, — Гермиона еще уговаривала нас быть с ним поласковее...

— Она была совершенно права, Гарри, — сказал Дамблдор. — Когда мы сделали дом номер двенадцать на площади Гриммо своим штабом, я предупреждал Сириуса, что к Кикимеру следует относиться с мягкостью и уважением. Кроме того, я сказал ему, что Кикимер может быть для нас опасен. Не думаю, что Сириус принял мои слова всерьез: он никогда не считал Кикимера существом, чьи переживания могут быть столь же глубокими, как человеческие...

— Не смейте... обвинять его... Сириуса... в том, что он... — У Гарри сперло дыхание и слова не выговаривались как следует, но улегшийся было гнев вспыхнул снова: Дамблдор не имеет права критиковать Сириуса! — Кикимер лгун... подлый обманщик... он заслужил...

— Кикимер таков, каким его сделали волшебники, Гарри, — сказал Дамблдор. — Да, он заслуживает жалости. Его существование было таким же беспросветным, как у твоего приятеля Добби. Кикимер не мог не повиноваться последнему уцелевшему представителю рода Блэков, однако он не был предан Сириусу по-настоящему. И сколь бы огромной ни была вина Кикимера, Сириус и пальцем не пошевелил, чтобы облегчить его участь...

- НЕ СМЕЙТЕ ОБВИНЯТЬ СИРИУСА! - свирепо выкрикнул Гарри.

Он уже снова вскочил на ноги, пылая яростью, — он был готов броситься на Дамблдора, который совсем не понимал Сириуса, не знал, каким он был храбрым, как много страдал...

— А как насчет Снегга? — выпалил Гарри. — О нем вы почему-то молчите! Когда я сказал ему, что Волан-де-Морт схватил Сириуса, он только ухмыльнулся с издевочкой, как обычно...

— Ты же знаешь, Гарри: Снегг вынужден был притвориться перед Долорес Амбридж, что не принимает твоих слов всерьез, — твердо сказал Дамблдор. — И я ведь уже объяснил тебе, что он со всей возможной поспешностью

передал Ордену то, что услышал от тебя. Именно он догадался, где нужно тебя искать, когда ты не вернулся из Запретного леса. И именно он дал профессору Амбридж поддельную сыворотку правды, когда она допрашивала тебя с целью выяснить местонахождение Сириуса.

Гарри пропустил эти доводы мимо ушей: проклиная Снегга, он чувствовал жестокое наслаждение, которое словно облегчало терзающее его чувство вины, и ему хотелось, чтобы Дамблдор согласился с ним.

— Снегг... Снегг издевался над Сириусом за то, что ему не разрешали выходить... обзывал его трусом...

— Сириус был достаточно взрослым и умным, чтобы не обращать внимания на пустые насмешки, — сказал Дамблдор.

— Снегг перестал давать мне уроки окклюменции! — огрызнулся Гарри. — Он вышвырнул меня из своего кабинета!

— Мне это известно, — веско сказал Дамблдор. — Еще раз повторю: я жалею, что не взялся обучать тебя сам, хотя в ту пору я был уверен, что нет ничего опаснее, чем открывать твое сознание Волан-де-Морту в моем присутствии...

— Из-за Снегга все стало только хуже, после его уроков мой шрам всегда болел сильнее... — Гарри вспомнил, что говорил ему Рон, и слова полились из него безудержным потоком: — Почем вы знаете, что он не пытался помочь Волан-де-Морту, облегчить ему доступ в мое...

— Я доверяю Северусу Снеггу — просто сказал Дамблдор. — Но я забыл — вот тебе еще одна ошибка старого человека, — что бывают раны, которые не способно залечить даже время: уж слишком они глубоки. Я думал, что профессор Снегг сумеет преодолеть свою ненависть к твоему отцу... но я ошибся.

— Но это вас не трогает, да? — выкрикнул Гарри, игнорируя осуждающие гримасы и неодобрительное бормотание портретов на стенах. — Значит, Снеггу можно ненавидеть моего отца, а Сириусу Кикимера — нельзя?

— Сириус не ненавидел Кикимера. Он считал его слугой, не достойным ни интереса, ни особенного внимания. Равнодушие и пренебрежение часто приносят гораздо больше вреда, чем открытая неприязнь... фонтан, который мы сегодня разрушили, говорил неправду. Мы, волшебники, слишком долго унижали и оскорбляли своих собратьев, а теперь пожинаем плоды...

— ПО-ВАШЕМУ, СИРИУС ПОЛУЧИЛ ПО ЗАСЛУГАМ, ДА? — завопил Гарри.

— Я этого не говорил, и этого ты от меня никогда не услышишь, — невозмутимо возразил Дамблдор. — Сириус не был жесток — к эльфам вообще он относился вполне дружелюбно. А вот Кикимера не любил, потому что Кикимер был живым напоминанием о доме, который Сириус ненавидел всей душой.

— Да, ненавидел! — Голос у Гарри сорвался. Он повернулся спиной к Дамблдору и пошел сам не зная куда. Теперь комнату уже заливал яркий солнечный свет; глаза всех портретов были устремлены на Гарри, а он шагал, ничего не видя, не сознавая, что делает. — Вы держали его взаперти в доме, который он ненавидел, — вот почему вчера он не смог там остаться...

— Я пытался спасти Сириусу жизнь, — тихо ответил Дамблдор.

— Людям не нравится, когда их запирают! — свирепо бросил Гарри, оборачиваясь к нему — Вы и со мной поступили так же — помните, прошлым летом?

Дамблдор опустил веки и закрыл лицо длиннопалыми руками. Но даже этот необычный жест, говорящий то ли о грусти, то ли о бесконечной усталости, то ли еще о чем-то неведомом, не смягчил Гарри. Наоборот, его еще больше взбесило то, что Дамблдор проявляет признаки слабости. Он не имел права быть слабым, когда Гарри хотелось рвать и метать, осыпая его упреками.

Через несколько секунд Дамблдор отнял от лица руки и посмотрел на Гарри сквозь свои очки-половинки.

— Пожалуйста, сядь, Гарри, — произнес он. — Пришло время сказать тебе то, что я должен был сказать пять лет назад. Сейчас ты узнаешь все. Я прошу у тебя только одного — немного терпения. Когда я закончу, буйствуй на здоровье... я не стану тебя останавливать, делай, что хочешь.

Некоторое время Гарри еще сверлил его взглядом, затем опять уселся на стул напротив Дамблдора и приготовился слушать.

Дамблдор поглядел в окно на залитые солнцем луга, потом снова на Гарри и начал:

— Пять лет назад ты, Гарри, прибыл в Хогвартс живым и здоровым, как я надеялся и рассчитывал. Впрочем... не совсем здоровым. Ты перенес много страданий. Я знал, что так будет, когда оставлял тебя на пороге дома твоих дяди и тети. Знал, что обрекаю тебя на десять трудных, мучительных лет.

Он помедлил. Гарри молчал.

— Ты можешь спросить — и у тебя есть на то причины, — почему я так поступил. Почему было не отдать тебя на усыновление в какую-нибудь семью волшебников? Многие согласились бы на это с радостью и почли бы за счастье и большую честь воспитать тебя как сына.

Мой ответ таков: в первую очередь я хотел сохранить тебе жизнь. Пожалуй, я один знал, какая огромная опасность тебе угрожает. Волан-де-Морт был побежден несколько часов назад, но его сторонники — а многие из них почти также ужасны, как их предводитель, — все еще оставались на свободе, свирепые, отчаянные и безжалостные. Вдобавок, принимая решение, я должен был учесть перспективы на будущее. Верил ли я в то, что Волан-де-Морт исчез навсегда? Нет; я не знал, десять, двадцать или пятьдесят лет пройдет до его возвращения, но был уверен, что рано или поздно он вернется, а еще, зная его как никто, был уверен, что он не успокоится, пока не убьет тебя.

Я знал, что познания Волан-де-Морта в области черной магии более обширны, чем у любого другого из ныне живущих волшебников. Знал, что даже мои самые сложные и мощные защитные чары вряд ли уберегут тебя, если он вернет себе всю былую силу.

Но мне была ведома и слабость Волан-де-Морта. И я принял решение: тебя защитит древняя магия, о которой он знает, которую презирает и которую всегда прежде недооценивал — себе на горе. Я имею в виду, конечно, то, что твоя мать пожертвовала собой ради твоего спасения. Она дала тебе такую надежную защиту, какой он и представить себе не мог, и она по сей день тебя оберегает. Таким образом, я решил положиться на материнскую кровь. И я отнес тебя к ее сестре, поскольку других родственников у нее не осталось.

— Она меня не любит, — тут же вставил Гарри. — Ей наплевать...

— Но она приняла тебя, — прервал его Дамблдор. — Да, неохотно; да, скрепя сердце, с горечью и даже гневом, но приняла — и таким образом закрепила наложенные мною чары. Благодаря жертве твоей матери кровные узы сделались самой могучей защитой, какую я мог тебе дать.

— Я все-таки не...

— Пока ты называешь своим домом тот, где обитают кровные родственники твоей матери, Волан-де-Морт не причинит тебе вреда - он не может даже пальцем тебя тронуть. Он пролил ее кровь, но она по-прежнему живет в тебе и в ее сестре. Ее кровь стала твоей хранительницей. Пускай ты возвращаешься туда только раз в году, но покуда ты еще можешь называть это место домом, покуда ты принадлежишь ему, Волан-де-Морт ничего тебе не сделает. Твоя тетя знает об этом. Я все объяснил в письме, которое оставил у нее на крыльце рядом с тобой. Она знает, что, взяв тебя под свою крышу, сохраняла тебе жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.

— Погодите, — сказал Гарри. — Погодите минутку. Он выпрямился на стуле, в упор глядя на Дамблдора.

— Так это вы прислали ей громовещатель. Вы велели ей не забывать... это был ваш голос...

— Я подумал, — Дамблдор слегка наклонил голову, — что ей стоит напомнить о договоре, который оон скрепила, приняв тебя в семью. Я подозревал, что нападение дементора откроет ей глаза на опасности, связанные с содержанием в доме такого приемного сына.

— Так оно и вышло, — тихо подтвердил Гарри. — Вернее... больше всех разозлился дядя. Он хотел выкинуть меня на улицу, но тут пришел громовещатель, и она... она сказала, что я должен остаться. — Он уткнулся взглядом в пол, потом добавил: — Но какое отношение это имеет к...

Он не мог заставить себя произнести имя Сириуса.

— Итак, пять лет назад, — снова заговорил Дамблдор, точно его и не прерывали, — ты прибыл в Хогвартс — может, и не такой счастливый и упитанный, каким я хотел бы тебя видеть, зато живой и более или менее здоровый. Ты был не изнеженным маленьким принцем, а самым обычным мальчишкой — чему, с учетом всех обстоятельств, можно было только радоваться. До сих пор все шло согласно моему плану.

А потом... впрочем, ты не хуже меня помнишь то, что произошло на первом году твоего обучения в Хогвартсе. Ты великолепно ответил на брошенный тебе вызов и очень скоро — гораздо скорее, чем я мог предвидеть, — очутился лицом к лицу с Волан-де-Мортом. И снова выжил. Мало того — ты отсрочил возвращение Волан-де-Морта во всей полноте его могущества. Это был подвиг, достойный взрослого мужчины. Не могу выразить, как я тобой гордился.

Однако у моего замечательного плана был один недостаток, — продолжал Дамблдор. — Недостаток вполне очевидный — и уже тогда я понимал, что из-за него все может пойти насмарку. Тем не менее, сознавая, как важно, чтобы мой план увенчался успехом, я сказал себе, что не позволю этому недостатку его погубить. Я один мог предотвратить крах — следовательно, я один должен был проявить силу. И это стало моим первым испытанием, когда ты лежал в больничном крыле, ослабевший после схватки с Волан-де-Мортом.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Гарри.

— Помнишь, как ты спросил меня, почему Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был еще ребенком?

Гарри кивнул.

— Как, по-твоему, следовало мне тогда ответить? Гарри взглянул в его голубые глаза и промолчал, но

его сердце снова пустилось вскачь.

— Ты до сих пор не видишь недостатка в моем плане? Нет... наверное, нет. Что ж... Как тебе известно, тогда я решил не отвечать. Одиннадцать лет, сказал себе я, — это слишком рано для такой откровенности. У меня раньше и в мыслях не было раскрыть секрет, когда тебе будет всего одиннадцать. Я боялся, что бремя этого знания станет для тебя невыносимым.

Но еще в ту пору мне следовало заметить кое-какие опасные симптомы. Я должен был спросить себя, почему меня так мало встревожило то, что ты уже задал мне вопрос, на который — я знал это — мне когда-нибудь придется дать ужасный ответ. Надо было признаться себе, что я чересчур радовался возможности промолчать хотя бы в тот день... Ты был еще молод, слишком молод.

Итак, начался второй год твоей учебы в Хогвартсе. И снова ты встретился с трудностями, которые по плечу не каждому взрослому волшебнику, и снова преодолел их с таким успехом, о каком я и не мечтал. Правда, ты не повторил своего вопроса о том, почему Волан-де-Морт оставил у тебя на лбу эту метку. Да, конечно, мы обсуждали твой шрам... мы подошли очень, очень близко к запретной теме. Почему я тогда не рассказал тебе все?

Что ж... мне казалось, что для такого разговора двенадцать — это, в конце концов, едва ли намного лучше одиннадцати. Я позволил тебе уйти — окровавленному, измученному, но счастливому — и, почувствовав слабый укол совести при мысли о том, что надо было во всем тебе признаться, легко и быстро успокоил сам себя. Ты был еще так молод, и я не мог найти в себе сил испортить день твоего торжества...

Теперь понимаешь, Гарри? Теперь ты видишь изъян в моем чудесном плане? Я угодил в ловушку, о которой знал заранее и которую обещал себе обойти — должен был обойти!

— Я не...

— Ты был слишком дорог мне, — просто сказал Дамблдор. — Твое счастье было для меня важнее, чем твое знание правды, твое душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал этого плана. Иными словами, мое поведение было именно таким, какого Волан-де-Морт всегда ожидал от глупцов, способных любить.

Думаешь, я оправдываюсь? Да разве у любого другого на моем месте — а ведь ты и представить себе не можешь, как пристально я за тобой следил, — хватило бы духу причинить тебе новую боль в дополнение к уже перенесенным тобою страданиям? Какое мне было дело до безымянных, безликих людей и прочих созданий, которые могли погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты был жив, здоров и весел? Я никогда не мечтал о том, что у меня на руках окажется такое чудо.

Ты перешел на третий курс. Издалека я следил за тем, как ты учился отгонять дементоров, как встретил Сириуса, убедился в его невиновности и спас его от гибели. Надо ли было признаться тебе сразу после того, как ты с триумфом вырвал своего крестного отца из когтей Министерства? Теперь, когда тебе исполнилось тринадцать, мои доводы стали выглядеть менее убедительными. Пускай ты был молод, но свою исключительность ты уже доказал. Совесть не давала мне покоя, Гарри. Я знал, что время скоро придет...

Но в прошлом году ты выбрался из лабиринта, видел смерть Седрика Дигтори и едва не погиб сам... а я опять ничего тебе не открыл, хотя знал, что теперь, после возвращения Волан-де-Морта, тянуть с этим больше нельзя. И вот сегодня ночью я понял, что ты давно уже созрел для знания, которое я утаивал от тебя так долго; сегодня ты доказал, что это бремя нужно было взвалить на тебя раньше. У меня есть единственное оправдание: я смотрел, как ты преодолеваешь такие испытания, с какими еще не сталкивался ни один из учеников Хогвартса за всю его историю, и не мог заставить себя добавить к ним новое — самое тяжелое из всех.

Гарри ждал, но Дамблдор не торопился продолжать.

— Я все-таки не понимаю.

— Волан-де-Морт пытался убить тебя, когда ты был еще ребенком, из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Он знал об этом пророчестве, но ему была неизвестна его суть. Отправляясь в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, он полагал, что выполняет предначертанное судьбой. Он обнаружил, что ошибался, когда направленное в тебя заклятие рикошетом ударило по нему самому. Вот почему после своего возвращения в тело и особенно после твоего удивительного побега от него в прошлом году он был одержим одной мыслью: узнать полное содержание пророчества. Это и есть оружие, которого он так упорно добивался с момента своего возвращения, — знание того, как погубить тебя.

Солнце поднялось совсем высоко; кабинет Дамблдора купался в его сиянии. Стеклянный ящик, где хранился меч Годрика Гриффиндора, отливал ярким молочно-белым светом, обломки приборов сверкали, точно дождевые капли, а птенец феникса за спиной Гарри тихонько щебетал в своем гнезде из пепла.

— Пророчество разбито, — угрюмо сказал Гарри. — Я тащил Невилла вверх по скамьям в той комнате, где... где стоит арка, а у него порвалась мантия, и оно упало...

— То, что разбилось, было всего лишь записью пророчества из архивов Министерства магии. Само же пророчество было сделано в присутствии некоего лица, и это лицо имеет возможность досконально вспомнить все изреченное.

— Кто это был? — спросил Гарри, хотя уже знал ответ.

— Я, — подтвердил Дамблдор. — Это случилось шестнадцать лет назад, холодной промозглой ночью, в комнате над трактиром «Кабанья голова». Я пришел туда, чтобы познакомиться с кандидатом на должность преподавателя прорицаний, хотя в ту пору мне вообще не хотелось сохранять этот предмет в школьной программе. Однако вышеупомянутым кандидатом была праправнучка знаменитой, весьма одаренной провидицы, и я считал, что должен встретиться с нею хотя бы из простой вежливости. Меня ждало разочарование. Мне показалось, что у нее нет и следа тех способностей, которыми обладала ее прапрабабка. Я сказал ей — надеюсь, вежливо, — что не считаю ее пригодной для занятия вакантной должности. И повернулся к двери.

Дамблдор поднялся на ноги и прошел мимо Гарри к черному шкафчику, стоящему около насеста Фоукса. Нагнувшись, он отодвинул защелку и достал изнутри неглубокую каменную чашу с высеченными по краям рунами

— ту самую, в которой Гарри видел, как его отец издевался над Снеггом. Затем вернулся к столу, поставил на него Омут памяти и коснулся палочкой своего виска. Оттуда потянулись серебристые нити мыслей; Дамблдор извлек несколько прядок и опустил их в чашу, а потом глубоко вздохнул и легонько ткнул палочкой в серебристое содержимое Омута памяти.

Над чашей выросла фигура, закутанная в многочисленные шали; ее глаза за мощными линзами очков казались огромными. Не отрываясь от чаши, фигура начала медленно вращаться. Но когда Сивилла Трелони открыла рот, в кабинете раздался не ее обычный голос с таинственными, словно бы неземными интонациями, а грубый и хриплый — однажды Гарри уже слышал, как она говорит таким голосом.

— Грядет тот, у кого хватит могущества победить Темного Лорда рожденный теми, кто трижды бросал ему вызов, рожденный на исходе седьмого месяца... и Темный Лорд отметит его как равного себе, но не будет знать всей его силы... И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой... тот, кто достаточно могуществен, чтобы победитб Темного Лорда, родится на исходе седьмого месяца...

По-прежнему медленно вращаясь, фигура профессора Трелони погрузилась обратно в серебристую массу и пропала.

В кабинете воцарилась мертвая тишина. Ни Дамблдор, ни Гарри, ни портреты на стенах не проронили ни звука. Даже Фоукс и тот почему-то умолк.

— Профессор Дамблдор... — наконец очень тихо произнес Гарри, поскольку Дамблдор, так и не оторвавший взгляда от Омута памяти, похоже, с головой ушел в свои мысли. — Это... неужели... что это значит?

— Это значит, — сказал Дамблдор, — что единственный человек, способный окончательно победить Темного Лорда, родился в конце июля почти шестнадцать лет назад. И родители его к тому времени уже трижды бросали вызов Волан-де-Морту.

У Гарри было такое чувство, словно его загнали в ловушку. Ему стало трудно дышать.

— То есть... это я? Дамблдор вздохнул.

— Самое странное, Гарри, — мягко промолвил он, — что это можешь оказаться вовсе не ты. Пророчество Сивиллы подходит к двум мальчикам из волшебных семей — оба они родились в конце июля того года, у обоих родители были членами Ордена Феникса и трижды чудом избежали гибели от руки Волан-де-Морта. Один из этих мальчиков, конечно, ты. Другой — Невилл Долгопупс.

— Но тогда... тогда почему на пророчестве стояло мое имя, а не его?

— Ярлычок сменили, когда Волан-де-Морт напал на тебя, в то время еще младенца, — пояснил Дамблдор. — Хранитель Зала пророчеств решил, что Волан-де-Морт знал, кого Сивилла имела в виду, и поэтому пытался убить именно тебя.

— Так, может быть... может быть, это все-таки не я? — спросил Гарри.

— Боюсь, — Дамблдор выговаривал слова медленно, будто каждое из них требовало от него огромных усилий, — боюсь, что сомнений нет и это все-таки ты.

— Но вы сказали... ведь Невилл тоже родился в конце июля... и его мама с папой...

— Ты забываешь следующую часть пророчества — ту, где дается последняя примета мальчика, способного победить Волан-де-Морта... Сам Волан-де-Морт отметит его как равного себе. И он это сделал, Гарри. Он выбрал тебя, а не Невилла. Он наделил тебя шрамом — этим благословением и проклятием одновременно.

— А вдруг он ошибся? — воскликнул Гарри. — Мог же он отметить не того, кого следовало!

— Он выбрал мальчика, которого считал для себя наиболее опасным, — сказал Дамблдор. — И заметь, не чистокровного волшебника — хотя на прочих, согласно его принципам, вообще не стоит обращать внимание, — но полукровку, как и он сам. Он распознал себя в тебе прежде, чем увидел тебя самого, а благодаря его неудачному покушению на твою жизнь ты обрел силы, которые впоследствии позволили тебе ускользнуть от него не один раз, а целых четыре — между прочим, такое не удавалось

ни твоим родителям, ни Невилловым, да и вообще никому на свете.

— Зачем же он тогда это сделал? — Гарри не чувствовал своих рук и ног: их точно сковало холодом. — Зачем он пытался меня убить в тот первый раз? Почему не подождал, пока мы с Невиллом подрастем? Тогда он увидел бы, кто из нас опаснее, и напал на него...

— Возможно, это было бы логичнее, — согласился Дамблдор, — но ты забываешь, что Волан-де-Морт знал лишь примерное содержание пророчества.

«Кабанья голова», избранная Сивиллой за дешевизну, давно уже привлекала, мягко говоря, гораздо более разношерстную публику, нежели «Три метлы». Как убедились на свою беду вы с товарищами и как убедился той ночью я сам, в этой гостинице никогда нельзя быть уверенным, что тебя не подслушают. Конечно, отправляясь на встречу с Сивиллой Трелони, я не подозревал, что услышу там что-то ценное. Но мне — вернее, нам — повезло: тот, кто нас подслушивал, был обнаружен почти сразу, и его немедленно вытолкали оттуда взашей.

— Значит, он слышал только...

— Только начало, где говорится о том, что мальчик родится в июле, у людей, трижды бросавших вызов Волан-де-Морту. Таким образом, он не мог предупредить хозяина, что задуманное им нападение связано с риском передать тебе часть своей силы и отметить тебя как равного себе. Волан-де-Морту и в голову не пришло, что нападать на тебя опасно, что умнее было бы подождать и выяснить побольше. Согласно пророчеству, он действительно не знает всей твоей силы...

—Но это неправда! — выдавил из себя Гарри. — У меня нет силы, о которой он не знает, и я не умею сражаться так, как он сегодня... я не могу входить в чужое тело и... и убивать людей...

— В Отделе тайн есть комнатка, которую всегда держат запертой, — сказал Дамблдор. — В ней хранится сила, одновременно более чудесная и более ужасная, чем смерть, чем человеческий разум, чем силы природы. Пожалуй, она еще и самая загадочная из всех сокровищ, что там хранятся. Именно этой силой ты обладаешь в достатке, а Волан-де-Морт, наоборот, вовсе ее лишен. Благодаря ей ты вчера отправился спасать Сириуса. Она же уберегла тебя от полного подчинения Волан-де-Морту, поскольку он не может пребывать в теле, где обитает столько силы, глубоко ему ненавистной. В конце концов оказалось неважным даже то, что ты так и не научился изолировать свое сознание. Имя этой спасительной силы — любовь.

Гарри закрыл глаза. Если бы он не полетел к Сириусу на выручку, Сириус бы не умер... Скорее ради того, чтобы оттянуть минуту, когда тоска по Сириусу вновь захлестнет его целиком, Гарри спросил, не слишком интересуясь ответом:

— А конец пророчества? «Ни один не может жить спокойно...», как там дальше?

— «...пока жив другой», — закончил Дамблдор.

— И это значит, — сказал Гарри, словно выуживая слова из разверзшегося у него в душе глубокого колодца отчаяния, — это значит, что в конце концов один из нас вынужден будет... убить другого?

— Да, — ответил Дамблдор.

Наступила долгая пауза; никто не нарушал молчания. Где-то далеко за стенами кабинета раздавались еле слышные голоса — наверное, это первые ученики спускались в Большой зал на завтрак. Казалось невероятным, что на свете еще есть люди, которые по-прежнему хотят есть, смеются, не знают да и не хотят знать, что Сириус Блэк ушел навсегда. Гарри чудилось, что Сириус где-то за тысячу миль отсюда; даже теперь какой-то частичкой своего существа он продолжал верить, что, отдерни он ту завесу, — и Сириус встретил бы его за ней своим обычным смехом, похожим на собачий лай...

— По-моему, я задолжал тебе еще одно объяснение, Гарри, — помедлив, сказал Дамблдор. — Возможно, ты удивлялся, отчего я никогда не выбирал тебя старостой. Честно признаться... я считал, что груз ответственности, который тебе приходится нести, и так чересчур велик Гарри поднял на него взгляд и увидел, как слеза, скользнувшая вниз по щеке Дамблдора, затерялась в его длинной серебряной бороде.

Дата добавления: 2015-09-02