февраля 1972 г. Череповец Подруге Инге.

Субботнее дежурство

Рассказать Вам мой субботний день? Не вообще субботний, а конкретный, самый близкий, два дня назад. Если покажется скучно и непонятно, то следующую страницу просто пропустите.

Накануне мне пришлось задержаться в отделении на два лишних часа (я ухожу из больницы последним, к этому уже привыкли). Поэтому в солнечное субботнее утро я позволил себе, не спеша, позавтракать и выпить кофе в мирной домашней компании. Пошел не к 8 часам, а чуть попозже.

Новых тяжелых больных не поступило. Одна из двух моих коллег больна. В отделении мы работаем сейчас вдвоём с молодым коллегой (второй год стажа). По субботам я устраиваю общий обход. Сёстры уже готовы. В отделении - 56 больных и 5 ухаживающих матерей. Мы обошли все 12 палат, осмотрели всех больных. Ругаться не хотелось - благодушный конец недели (весь город - на лыжах). Больные более или менее ясные. Трое тяжелых. Один новорожденный медленно погибает (сепсис), но умрёт не сегодня ещё. Другой новорожденный после повторной большой и тяжелой операции становится лучше, вопреки всем реальным прогнозам. Это просто чудо, однако и чудеса в нашем деле бывают. Приятно, но радоваться ещё рано.

Перевязки. Смена гипсовой повязки. Список на воскресенье - к кому пропустить родителей, кому можно самому к ним выйти, к кому не пускать. Порядок должен быть. Солнце светит в окно. Тихо. Капает с крыши. Сидим, пишем выписки. Нужно сегодня отпустить maximum народу, освободить хотя бы тесные и тёмные наши коридоры от «раскладушек». Всё необычайно мирно. Лыжникам ещё не до нас.

За это время привозят всего троих детей. Одного положили в отделение: конечно, упал на ледяной горке во дворе (излюбленный вид травмы).

В 12 часов - чай. Сидим у старшей сестры. Чай крепчайший, яркого темно-красного цвета. Варенье из крыжовника. Сыр - свежий, масло - вологодское (когда-нибудь попробуете его; у нас в стране оно считается лучшим; оно и есть лучшее). Сидим, благодушествуем. Обговариваем кое-какие организационные дела на будущую неделю. Чай в 12 - это результат поездки в ГДР. Прогрессивное начинание, сохраняющее бодрость и спасающее от неумеренного голода.

(1 марта. Свинство, что я никак не могу окончить это письмо. Дело в том, что приступаю к нему, уже будучи «не в форме». Вот и на этот раз мозги отказали. Вчера было дежурство. На него всегда возлагаешь большие надежды (в смысле написания писем), но вечером привозят одного-двух тяжелых, и все горделивые планы идут прахом. Всю ночь и весь день ходил возле мальчика, налетевшего животом на дерево (так неудачно он скатился с горы на санках). Оперировать или подождать? Это отдельная очень интересная проблема (почти философская), мы к ней ещё вернёмся когда-нибудь. В конце концов, я мальчика так и не прооперировал, чем весьма горд (ибо 9 хирургов из 10, н есомненно, оперировали бы). Но время...)

Так было и в ту субботу. В тот день я дежурил. До 15 часов всё шло мирно и нормально, хотя и без промежутков (не считая чая). Потом позвали в детское отделение - через дорогу. Тяжелый случай пневмонии. В правом лёгком образовался огромный абсцесс (гнойник). Мальчику меньше 5 лет. Педиатры намерены отправить его в Ленинград. От меня требуется узаконить это намеренье. Скажи «да» и можешь быть свободен. Тем более - суббота. Дел накопилось!! (Была трудная неделя, перед ней ещё две не лучше). Всего несколько слов в истории болезни - и всё. Однако... Гнойник-то вот он. Давайте вначале полечим. Ведь это ещё когда мальчик попадёт в столицу! Да и нужно ли отсылать, не сделав всего возможного здесь?

Короче говоря, я делаю пункцию лёгкого. В детском отделении для этого ничего приготовлено не было; о таких напастях они и не слыхивали. Сестра в процедурном кабинете недовольна, ворчит. Время тянется. Я уже потихоньку разогреваюсь; где ты, 12-часовое благодушие? Наконец, всё готово. Кричать мальчик начинает ещё в коридоре, он устал от инъекций. Вот прокол сделан, получен гной. Много, очень много гноя. Это замечательно. Вслед за ним идёт воздух. Вполне естественно. В полость введены антибиотики, процедура закончена. И вот тут возникает неожиданное осложнение.

Практика показывает, что самые редкостные и самые неприятные осложнения возникают именно где-нибудь на выезде, на чужих людях, которые не знают, что нужно делать, не готовы что-либо делать и не могут ничего делать, кроме всплёскивания руками и криков «ой!» и «ах!». Воздух идёт по каналу, оставленному иглой, но не выходит наружу, а распространяется под кожей (это «подкожная эмфизема»). Чем сильнее кричит мальчик, тем быстрее и активней этот процесс. А кричит малый, не умолкая ни на секунду, уже подряд 20-30-40 минут. Беспокойной ребёнок. А люди - не камни. Крик действует, нервирует, мешает думать и действовать хладнокровно.

Вообще - не так уж страшно. Подкожная эмфизема в небольшом объёме встречается часто. Но тут она угрожающе нарастает буквально на глазах, в считанные секунды. Мальчик разувается, как мяч. Он неузнаваем. Нет шеи. Распухли и заблестели щёки, глаза закрылись разутыми веками («Откройте мне глазки!!»). Сдавливается горло, голос становится хриплым. Нарастает синюха и одышка. Педиатр и сестра бегают рядом совершенно бесцельно. Выясняется, что в детском отделении нет кислорода. Велю нести мальчика к нам в отделение, сам спешу вперёд - приготовить место.

Через двор - и к себе наверх. (На улице солнце, с крыш течёт, в вестибюле толпа посетителей). Думаю, что теперь буду делать. Это ещё не очень ясно мне самому. Кислород. А дальше что? Прокалывать кожу? Делать насечки? Нет, это всё ерунда. Что же ещё? Надо отсасывать воздух активно. Отсос! Вот он. Конечно, разобран! Сколько раз говорил, проверял! Было всё нормально. Сестра из перевязочной только что ушла домой (суббота!). Все разошлись. Коллеги тоже давно нет.

Быстро начинаю собирать систему отсоса. Не хватает трубок, стекляшек. Скорее! Из двух отсосов собран один. Из пальца льёт кровь - порезался о разбитую трубку. Пусть льёт, некогда. Мальчик уже у нас. Ого, как его ещё раздуло! Ухудшается. Посторонние люди. Какие-то любопытствующие, - откуда только берутся они?

Снова вкалываю иглу на то же место. Пошел воздух. И ещё как! Отсос работает плохо. Нужно регулировать. Трубки, трубки, банки, воронки, шприцы, салфетки. Тесно. Задеваем то одно, то другое. Мальчик не умолкает ни на секунду. Откуда силы у него? Он обезумел. Инъекция не подействовала. Другая. Очень слабый эффект. Газ идёт, но всё равно состояние скверное. Нужно что-то делать, и немедленно. Помочь некому: суббота. Мальчика я теряю! Он синий, он бледен, покрыт липким потом. И кричит, кричит! Все силы вложены в этот непрестанный крик. У гибнущего организма всегда сил оказывается много больше, чем можно было предполагать.

Этот крик убивает его. Что угодно - лишь бы замолчал! Нужен наркоз. Бегут. Ах, молодцы, девочки. Появились со своим аппаратом быстро, закатывают и его в эту крохотную палату. Громоздкий, с двумя баллонами, шлангами, огромным нелепым электрическим отсосом - всё это связано вместе. Скорее! Да, но этим аппаратом нельзя же давать фторотановый наркоз: нет фторотанницы. Что же вы!..

Тащат всё назад. Тяжесть. Один кислородный баллон чего стоит. Тут бы здоровенному мужику работать. Однако хрупкие наши девушки тоже как-то управляются.

Я уже два часа стою у кровати согнувшись - держу иглу с трубкой, кое-что прилаживаю. Слушаю. Левого лёгкого не слышу. Из-за эмфиземы? Может быть. Воздух то идёт, то нет. Что же, чёрт возьми, случилось с этим лёгким? Может, вызвать кого-нибудь? Но кого?

Ага, прикатили другой аппарат для наркоза. Этот ещё больше. А уж старый-то! Его ножки-колёсики отваливаются по пути. Начали наркоз. И под маской Коля долго ещё кричит, не засыпает. Наконец, крик начинает ослабевать, стихать. Всё-таки легче. Появляется возможность распрямиться, привести в порядок мысли.

Смотрю на улицу. Внизу стоит отец и тревожно смотрит вверх, на наше окошко. Мать, вероятно, за дверями отделения. Что они должны сейчас думать? Сына, раздутого как шар, неузнаваемого, синего, страшного бегом унесли сюда, и нет никаких известий. Жив ли ещё?

Это проходит где-то стороной, по краю сознания. Нужно оперировать. Ввести не иголку тонкую, а трубку в полость абсцесса, прямо в лёгкое. Хорошо это обдумать. Хладнокровно (ха-ха!). А если раню лёгкое? Плевать, хуже не будет. Оперировать придётся прямо здесь, в палате. Боже, какой хлев!

Велю прибраться. Неужели не видят сами? Могу убить, всё напряжено до предела. Несут инструменты. Перчатки. Как хорошо, что мальчик молчит. Дыхание поверхностное. Дрянь дело.

Начинаю. Нож идёт глубоко и свободно. Трубка вставлена. Чистенько прошло! Заработал отсос. Крови почти нет. Значит, ничего не повредил. Газ идёт хорошо. 10 минут. 20. Всё стою, согнувшись.

Часа три уже. Лучше становится? Нет, пожалуй... Странно. Должно бы стать лучше. Или получше всё-таки? Всё равно, нельзя же вечно жить на наркозе. Снимайте потихоньку! Надеюсь, что будет мальчик тихо спать.

Какое там! Коля зовёт маму, папу («Уйдём отсюда! Надоело! Откройте глазки!»). Ах, Коля, Коля... Ещё инъекция. Отсос хандрит. С водой творится что-то несуразное (Отсос - водоструйный, одевался прямо на водопроводный кран). Дренаж работает только при определённом положении.

Заглядывает заведующий соседним хирургическим отделением (именитый М.А.Козлов). Пришел помочь? Трогательно. Нет, ему нужно расписание дежурств наших врачей на март. Извините, ещё не готово. Когда сделаю? Сегодня вечером, вот только поосвобожусь. Уже забыл про него. Пульс скверный, да и дыхание всё не налаживается. Что ещё сделать?

Идёт ещё один хирург. Это уже дежурный из соседнего отделения. Значит, уже вечер. Пришел показать снимок. Мокрый ещё. В приёмном покое ребёнок, его попросили посмотреть, а он «взрослый» хирург, не знает, как быть. Смотрю. Вижу плоховато. Скачут мысли. Наверное, это заметно со стороны. Нельзя. Нужно держать себя в руках. Пусть подождут. Я скоро спущусь сам.

Мальчик задремал. И эмфизема вроде поменьше. Булькает кислород, шумит вода в отсосе. Постепенно появляется видимость успокоения. Левое лёгкое всё-таки дышит плохо. Неужели «село»? Нет, не может быть (гоню от себя эту мысль).

Народ куда-то рассосался, осталась одна анестезистка. Даёт кислород. Всё-таки мальчик голубой. И этот холодный пот... Гипоксия, кислородное голодание. 19 часов. Ладно, отойду. Заклеиваю свой палец. Почти бегом вниз. Самое посетительское время. Полный коридор народу. Суббота же. Мельком вижу себя в зеркале. Как бледен! Плохо слышу. Ещё хуже соображаю.

Приёмный покой. Боже ты мой, сколько народу накопилось! На трёх койках и топчанах лежат скрюченные фигуры. Явно болят животы. Двое сидят с транспортными шинами на руках. Травма. Тут же снимки. Ещё какой-то мальчишка бледный. Сидит, - положить уже некуда. Его рвёт. Мне что-то объясняют. Ничего не понимаю.

Прежде всего - сортировка. Как на войне. Начинаю командовать, сразу чувствую себя получше. Дело движется, я двигаюсь, всё более или менее нормально. Этого положите там. Вы, пожалуйста, выйдите. Этого - на снимок. Этому - гипс. Вот такой.

Пишу справки. Руки не слушаются, буквы перескакивают одна через другую. Шок не прошел ещё. Лицо у меня, видимо, такое, что все подтягиваются, говорят только дело. Этой девочке - анализы. Давайте другую. С ней нужно заняться всерьёз. Её берём. И этого, с переломом. Пишу назначения. Остальное - потом. У того, что рвало - сотрясение мозга. Эмоции потом. Забирайте его скорее наверх.

Заводят ещё одну девочку. Согнулась, держится за живот. Боже, да ведь это спаечная непроходимость кишечника! Её только недоставало. Большая операция. Выгадать время. На снимок живота её. Все пока? Бегом наверх, к Коле.

Всё то же. Дремлет, но как чутко! Едва прикоснёшься к пульсу - уж он опять заводит свою песню. Отец уже здесь. Ждёт возле дверей, когда ему разрешат войти. Вроде спокоен. Говорю с ним. Представьте, он даже доволен!

- Как хорошо, что Вы Колю взяли к себе. Давно бы ему нужно было гной-то откачать. Я слышал, много гноя у него было.

Вот и толкуй с этими людьми. Только что я видел мать. Пошла домой: устала. Мол, совсем измоталась в «том» - детском - отделении. (Там, действительно, даже бывать мне тяжело бывает. Дети растолканы по душными и тёмным, никогда не проветриваемым «пеналам», немыслимо узким, тесным). Тоже довольна, что Колю перевели. Никаких дурных мыслей они не допускают. Мне бы вашу уверенность.

Как ни парадоксально, но в чём-то родители страдают меньше нас. Они передали мне ответственность. Они вполне доверяют. Это очень хорошие родители, я им благодарен за их выдержку. За доверие. Но какое оно тяжелое!

Уже могу разговаривать. Отец спрашивает, долго ли продлится «это» состояние. М-м, не очень... Ну, два-три дня. Ничего опасного, хотя и неприятно выглядит.

Пойду вниз, нечего здесь непрерывно торчать. Снимок готов. Да, непроходимость, сомнений нет. Мать молодая, модная. Инженер. Заплакала. Взяла себя в руки. Я - какой-то отупелый. Не испытываю сострадания. Операция вся перед моим мысленным взором, до последнего шва. Всё ясно, тёмных мест нет. Просто работа рук. Голове всё ясно. Она занята Колей. Что же случилось? Почему отсос так мало помогает? Нужно время? Может быть.

Звоню анестезиологу - нашей. Больна, приехать не может. Операционную уже готовят. Пока накладываю гипс. Ещё снимок. Ещё живот. Другая мама. Нужно - в инфекционное отделение. Как? Ах! - Нужно, что поделаешь (всё это пустяки!). Езжайте.

Снова в отделение. Коля сероватый, но дремлет. Отсос работает, умница, исправно. Ого, как дует воздух из лёгкого. Не может быть, чтобы не помогло. Иду к себе в ординаторскую*. На столе горит лампа, под ней горка историй болезни. Напринимал - запиши. Некогда. Пока - только назначения. И нужно чаю выпить. Времени - 22.30. Ноги вроде устали. Но голова - лучше.

Иду в кабинет старшей сестры, ставлю чайник на плитку (воду старшая уже приготовила, спасибо ей) и вдруг вижу застывший суп в тарелке, котлеты... Не сразу до меня доходит, что это мой обед. Стоит здесь с 16 часов… Нет, есть не буду.

Пока греется чайник - пишу истории болезни. Больную уже взяли в операционную, готовят. Чай. Хорошая штука! Переодеваюсь. Вот, стучат в дверь. За мной, пора. Снова захожу к Коле. Без перемен. Отец, похоже, дремлет. У меня ещё трое очень тяжелых больных. Двоим капается в вену раствор. Бегло их осматриваю. Молодцы мои девушки. Поспевают всюду.

В операционной тихо, чинно, привычно. У девочки уже трубка в трахее, дыхание выключено. Капает кровь. Мытьё рук. Одевание. Не разговариваем - все всё знают сами. Йод. Простыни. К анестезиологу: «Можно начинать?» - «Давайте».

Начали. Всё ладно, быстро, споро. Ага, в животе кровянистый выпот, кишки раздуты. Так и есть! После удаления аппендикса образовалась спайка между двумя кишками. Из-за неё вся и беда. Готово, разделил. Укрыли концы. Ревизия. Всё хорошо, кишечник жив. Зашиваем. Чудесно. Быстро разделались. Размываюсь, как у нас говорят.

Снова к Коле. Вроде, он получше. Отец спит, сидя. Не слышит, что я вошел. Бульканье кислорода усыпляет. Иду к себе. 0 часов. Писанины хватит до утра. Завтра воскресенье. Уйду ли я домой?

Сижу, пишу. 1 час ночи. Зовут вниз. Аппендицит. Но какой! Он достойно венчает это дежурство. В мальчике 68 кг. Он большой и слишком полный. Мама - фельдшер. Затянули безобразно. Состояние тяжелое, температура высокая. Воспаление брюшины (перитонит). Снова готовят операционную, наркоз, больного. В 1.30 начинаем операцию. Идёт она более полутора часов. Тяжеленная! Лучше бы три непроходимости.

Во время операции из моего отделения приходит сестра и сообщает, что умирает Москвин. Это новорожденный с сепсисом. Болен он давно и дело медленно идёт к развязке. И вот именно теперь он умирает. Не раньше, не позже. Сегодня, сейчас. Я уже спокоен, мне почти весело. Появляется второе дыхание, как говорят спортсмены. Говорю, что нужно сделать. Через некоторое время сестра приходит снова: Москвину лучше. И слава Богу. Как бы нам только вот из этого живота выбраться.

К 3 часам ночи кончаю с честью и эту операцию. В больнице тихо, только я один брожу, как домовой, по тёмным коридорам. Возле Коли спит отец - в неудобной позе, еле держится на стуле, бедняга. Мальчик стал получше. Это уж определённо. Смотрю Москвина. Смотрю ещё одного новорожденного. Этот тоже весьма плох. Только накануне ему произведена вторая крупная операция, - собственно говоря, операция отчаяния. По поводу непроходимости. Но он жив, и вроде бы, ещё не собирается помирать. Мило с его стороны. Ещё одна тревожная больная. Она тоже в порядке.

Пишу неотложную документацию. Летом в это время давно уж было бы светло. Но сейчас за окном темень непроглядная. В пятом часу ложусь. На этой койке я всегда вижу сны про больных. Без четверти семь рефлекс - вставать. Всё утро прилежно тружусь - много тяжелых больных, уйти не так-то просто. Коля сегодня спокойный, эмфизема уменьшилась. Дело пошло на лад. Дренаж работает. Идёт газ, идёт гной. Хорошо!

Домой иду в начале двенадцатого. Воскресенье, весна. Солнце сияет во всю! Валя снова будет ругать за опоздание к завтраку.

* Своего кабинета у меня, заведующего, нет.

Дата добавления: 2015-08-21