Предваряющие условия антропогенеза

Повышенная изменчивость генов

Еще в 2000 году сразу после «расшифровки генома» руководитель проекта Крейг Вентер сделал в отчетной статье «Последовательность человеческого генома» вывод о недостаточности информации, записанной в геноме, для объяснения всего разнообразия наследуемых черт:

«Простой подсчет числа нейронов, типов клеток, генов или размеров генома не дает сам по себе объяснения той разнице в сложности, которую мы наблюдаем. Скорее, взаимодействие между этим наборами может дать столь большое разнообразие. К этому добавляется возможность существования «особого рода» сети управляющих генов, которая и вызывает непропорционально большое воздействие на всю систему… Ответ на возникшие «сложности», возможно, лежит в этом расширенном семействе генов и в иначе организованном регулирующем управлении теми же самыми древними генами, белками, каналами и клетками».[12]

В дальнейшем исследователи реабилитировали часть генома, считавшуюся мусорной ДНК. Однако при сравнительном исследовании клеточных геномов человека и шимпанзе выяснилось, что декодированная разница всего в 1% генов на деле еще существенно меньше. Потому что незначимых, синонимичных мутаций триад, кодирующих аминокислоты, в ДНК не меньше, чем значимых.

Из обзора уже найденных сугубо человеческих генов, отличающих нас от общих с шимпанзе предков, практически все работают на повышение в целом изменчивости, отключение тормозов роста и дифференциации клеток, в том числе на заметное снижение иммунитета. Одним из результатов является сильное различие в частоте раковых новообразований между шимпанзе и человеком. У шимпанзе раковые клетки находят очень редко. То есть рак и прочие заболевания, обусловленные сниженным иммунитетом, – это плата, взимаемая природой за активное видообразование, которое для человека завершилось, видимо, еще не до конца.

Исследователи нашли ряд человеческих генов вирусного происхождения (cyncytin, syncytin2, EnvPb1, ENVV₁, ENVV₂), работающие в качестве эндогенных ретровирусов (ЭРВ). Они способны разрушать оболочки клеток и были приспособлены организмом (точнее – его управляющей подсистемой) для формирования и защиты наружного слоя плаценты, в том числе и для защиты плода от иммунной системы матери. Однако, по зрелому размышлению, из этого необходимо следует наличие вне клеток четко работающей «управляющей сети», которая разрешает ЭРВ начать работать в строго обозначенных рамках времени и места в процессе развития.

Фактор ВИЧ

Из этой многообещающей и многое объясняющей гипотезы вытекает и объяснение феномена ВИЧ. Оказывается у наших очень далеких предков, общих с павианами и зелеными мартышками, защитный белок TRIM_5α распознавал и уничтожал ВИЧ, а у человекообразных приматов уже нет. Потому что в кодирующем белок гене произошла замена одной из аминокислот. То есть эта отмена защиты от ВИЧ произошла даже не 6-7 миллионов лет назад, а десятки миллионов лет назад.

Если за десятки миллионов лет эволюции антропоидов и гоминид этот самый глутамин не вернулся на свое место в защитном от ВИЧ белке, то это со 100-процентной вероятностью означает полезность этого мобильного генетического элемента (МГЭ) для сохранения вида и его быстрой эволюции. Возможно, это взаимосвязано с особенностями репродуктивной К-стратегии высших приматов – достаточно долгому детству и заботе взрослых. Эта стратегия в свою очередь обусловлена регулярными климатическими флуктуациями в Африке. В засушливые периоды лучше иметь детей меньше, да лучше. А в благоприятные периоды это не мешает общей экспансии и росту численности, но чревато кризисом перенаселенности даже при небольших флуктуациях ухудшения климата. В этом случае вступает в действие общий биологический эволюционный механизм – популяции отвечают на ухудшение условий усилением изменчивости, для чего нужно принудительно ослабить иммунитет.

Получается, что ВИЧ – это и есть такой внутренний переключатель с одного, спокойного режима эволюции на более высокую скорость. Между прочим, группы риска в наше время как раз и связаны с перенаселенностью и плохой экологией в мегаполисах, не говоря уже о дополнительных факторах угнетения иммунитета. Кроме дополнительной изменчивости, необходимой для активного видообразования в антропогенезе и на предыдущих этапах эволюции антропоидов, такой механизм позволяет виду избавляться от лишних, ослабленных особей в периоды перенаселения. То есть в целом работает на сохранение и развитие лучших качеств вида.

Стоит напомнить, что ВИЧ – это именно ретровирус, способный встраиваться в ДНК клеток. А всемирная корпорация борцов со СПИДом вот уже тридцать лет как не может подобрать вакцину к вроде бы найденному вирусу, потому что он постоянно мутирует. Более вероятным в таком случае представляется другое объяснение: иммунная система организма всячески защищает от вакцин важную для эволюции вида часть управляющей сети МГЭ, используя для этого известные механизмы выработки антител для модификации ретровируса.

Базовые инстинкты

Из представленных в обзоре достижений нейрофизиологов наиболее ярким и впечатляющим является опыт с распознаванием слов, которые читают подопытные добровольцы, с помощью томографии мозга. При чтении возбуждаются три разные зоны в обоих полушариях в зависимости от смысла понятия. Если речь идет об орудийной деятельности (ручка, ложка, молоток), возбуждаются одна зона полушария. Если о еде, то другая, а если об укрытии (дом, автомобиль, тепло), то третья, или две зоны вместе, если слово (например, ложка) ассоциируется и с тем, и с другим.

Этот опыт является лучшим подтверждением тезиса о том, что есть всего три базовых стимула, направляющих сложные инстинкты: 1) действия, 2) чувственного подкрепления и 3) укрытия. А эта триада инстинктов в свою очередь является основой для реконструкции социально-психологических механизмов в первичной стае общих предков гоминид и шимпанзе. Так что психологическая основа нашей реконструкции в «Заповеди субботы» имеет неплохое экспериментальное подтверждение.

Половой отбор

Приведенные в обзоре описания сексуальных отношений в стаях шимпанзе и бонобо отчасти проливают свет на нравы в стае наших общих предков в момент проявления «фактора Х», то есть первичного признака девственности. Похоже, в стае общих предков, как и у шимпанзе, была очень сильная конкуренция между самками за первенство, но вместе с тем и коллективный «социальный контроль» самых сильных самок над порядком половых отправлений. В таких условиях фактор полового отбора очень хорошо объясняет первенство самцов с наиболее крупными половыми органами и потенцией. Ведь это предполагает не менее мощное кровообращение, питающее и мозг тоже. Следовательно, стая с таким вожаком будет иметь преимущество в выживании. Однако этот фактор биологической эволюции действовал ровно до момента проявления «фактора Х», обратившись затем в свое отрицание.

Эволюционная сеть, а не древо

Небольшое замечание требуется к разъясненным А.Марковым новым правилам биологической классификации, отличным от тех, которые мы учили в школе на уроках биологии. Основой для таксонов новейшей классификации является эволюционное дерево и дивергенция генома, а не различия внешних признаков. Но для конкретной задачи обзора и оценки признаков и теорий антропогенеза именно эта основополагающая классификация не вполне корректна.

Дело в том, что в классической биологии мы имеем дело с уже сложившимися видами, разошедшимися до степени не скрещивания. А если смешение дивергировавших ветвей возможно и вероятно, то речь идет о различных подвидах (расах) внутри одного вида. Поэтому, например, современная классификация вынуждена вернуть болонку и волка в единый таксон вида. Кстати, в обзоре эволюционной биологии «Рождение сложности» А.Марков сам указывает на уточнение схемы биологической эволюции как сетки линий, полагаемых древом лишь в самом общем рассмотрении.

Такие эволюционные петли должны были возникать в каждом узле антропогенеза, при каждом прорыве на новый уровень развития. Очередная реабилитация маргинальной части стаи-племени означала вытеснение с авансцены прежних стереотипов и их носителей, которые или уничтожались или изгонялись. Эти изгои и составляли побочные ветви гоминид, как парантропы или же гейдельбергские предки неандертальцев. На высоких уровнях развития и побочные ветви были мощнее, так что успевали пройти свой собственный отдельный путь развития, пока не поглощались следующим уровнем.

Кстати, в обзоре С.Бурлак также упомянут факт, объяснимый таким регрессивным движением части гоминид к прежним родственником. В одной из популяций шимпанзе в Западной Африке зафиксирована «культурная традиция»: при выходе на открытые участки между лесом и саванной часть шимпанзе пользуется длинными палками, чтобы умерщвлять мелких обитателей дупл в деревьях. Самое любопытное, что этим навыком пользуются только самки! Наша реконструкция плюс идея сетевого «древа эволюции» с петлями регресса этот феномен легко объясняет. Даже если самки-гоминиды третьего этапа антропогенеза не смешивались генетически, а просто примкнули к стае отсталых родичей, то произошла передача части навыков, и только самкам. Самцы сочли подражать ниже своего статуса.

I этап: дивергенция гоминид, шимпанзе и бонобо (7-6 млн лет назад)

Эволюционная петля

Среди любопытных фактов в обзоре упомянуто важное различие между шимпанзе и бонобо. Последние имеют заметно более долгий период взросления, сохраняя детские черты психики в два раза дольше шимпанзе. Объяснить такую дивергенцию подвида жесткими условиями диких джунглей или саванн решительно невозможно. Можно выдвинуть лишь одну непротиворечивую гипотезу: это как раз и есть пример петли на сетевом древе эволюции гоминид и их ближайших родственников – шимпанзе. В этом случае ювенильные признаки у бонобо стали результатом смешения слегка очеловеченных особей первого этапа антропогенеза со своими «отсталыми» родичами.

Общим стереотипом поведения гоминид, шимпанзе и бонобо, отличающим их от других высших приматов, является патрилокальная экзогамия. То есть самцы остаются в своей стае, а молодые самки уходят в соседние. Наша двуединая модель и реконструкция дает ответ на происхождение такого сложного инстинкта у первых гоминид. Стресс, испытанный основной частью стаи от появления первых девственниц, порождает непреодолимый страх, связанный с этими конкретными особями. Потому девственницам, даже реабилитированным посредством магии первого Артефакта, было легче найти женское счастье в соседней стае, где об их позорном девственном прошлом никто не знал.

Тот факт, что подобный «обычай» есть не только у бонобо, но и у шимпанзе, подтверждает версию об эволюционной петле в начале антропогенеза. Для бонобо есть надежное подтверждение в виде признака затянутого детства и не только. Но выходит, и шимпанзе тоже – самая первая побочная ветвь антропогенеза. Точнее, общий корень древа шимпанзе и гоминид именно в момент Страшного происшествия из-за «фактора Х» расщепился на две линии, одна из которых не пошла по сложному пути, а просто уклонилась от прачеловеческих внутристайных конфликтов. Более того, испытанный стаей стресс, породивший уклонение, стал фактором эволюции, при котором особи с излишне «человеческим» поведением изгоняются. Поэтому шимпанзе не ходят, например, по тонким веткам, выпрямив ноги, как орангутаны или ардипитеки, а выработали или оставили себе иную походку, как у горилл.

Вполне возможно реконструировать механизм разделения стаи общих предков на две линии – шимпанзе и гоминид. Половой отбор у прагоминид повлиял на рост тканей половых органов, что повлекло и увеличение рудиментарной до того девственной плевы. В результате юные самки стали непригодны для соития и оставались в детском статусе на второй год, а то и до самой смерти. Сильный дефицит самок без признака девственности можно было восполнить за счет кражи невест в соседней стае. Так и возникли экзогамия и патрилокальность у общих предков. Причем такая смешанная стая оказывалась более динамичной и экспансивной в силу перенаселенности и внутренней напряженности, а также более успешной за счет разнообразия генов и культурных навыков. Но далее у будущих шимпанзе и гоминид развитие пошло разными путями. В тех популяциях и местностях, где маргинальное сообщество девственниц нашло первичный «ответ на вызов времени», изобрело Артефакт, развились более сложные отношения с первыми элементами будущей человеческой культуры. А там, где культурный ответ не был найден, животное развитие шло через отталкивание от прачеловеческих факторов стресса, в том числе и от излишеств в развитии половых органов. Сам по себе повторяющийся стресс для альфа-самцов в виде невозможности иметь дело с девственностью не мог не привести к большей свободе и демократии у шимпанзе. Различие между шимпанзе и бонобо возникло вследствие позднейшего возвращения последних к счастливому животному состоянию. Кооперативные и сексуальные игровые стереотипы поведения, выработанные юными самками в продленной группе «детского сада», стали основой поведения бонобо.

Отрицательный половой отбор

Половой отбор может объяснить происхождение тех или иных признаков у животных предков гоминид. Однако, после «страшного происшествия» и испытанного стаей стресса половой отбор ушел на второй план. Точнее, все прежние предпочтения стали прочно ассоциироваться со стрессом и страхом, и половой отбор стал отрицать прежние позитивные факторы, превратился в фактор продвижения еще не абстрактной, но уже отчужденной от биологических эволюционных смыслов протокультуры.

Поэтому в сообществе «юных девственниц» первого этапа на место строгого ригоризма и постоянных склок самок пришла игровая солидарность и свобода нравов, которые за счет «эволюционной петли» стали достоянием бонобо. Кроме того, из данных обзора следует, что для самок ардипитеков самые клыкастые и физически крепкие особи вовсе не были желанными. И только, когда по ходу диалектического развития через надлом произойдет «отрицание отрицания», на новом уровне развития произойдет возвращение культурного феномена, сходного с половым отбором в первоначальной стае.

Альтруизм и парохиальность

На первом же этапе антропогенеза происходит коренное изменение, «окультуривание» еще одного фактора биологической эволюции. Эволюционный отбор в масштабах популяций и видов ведет к дифференциации функций и линий поведения особей, закреплению и развитию альтруизма, то есть бескорыстной или взаимообразной помощи, а также парохиальности, то есть склонности помогать только своим, ближним.

Приведенный А.Марковым обзор биологических, но не антропологических фактов, феноменов и эмпирических обобщений очень четко доказывает, что коллективные животные склонны помогать наиболее генетически близким особям. Механизмы биологической эволюции неизбежно работают на закрепление у коллективных животных именно таких поведенческих стереотипов, ведущих к успешному распространению данного генотипа. Однако попытки спроецировать этот биологический механизм на антропогенез немедленно вступают в противоречие с конкретными фактами из обзора. В частности, у неандертальцев доказана экзогамия и патрилокальность, как и у шимпанзе с бонобо, что для последних возможно объяснить только влиянием первичного фактора антропогенеза на дивергенцию линий от общих предков.

Уже самые первые последствия и признаки антропогенеза ведут к тому, что гены в популяциях гоминид (и ответвившихся линий шимпанзе) активно перемешиваются, так что в пользу развития альтруизма начинают работать совсем иные, протокультурные факторы. Сообщество отверженных девственниц первого этапа сплачивается не вокруг родственных генов, а вокруг первого культурного артефакта, то есть Слова в самом общем символическом смысле. Это и есть главное отличие эволюции человека от эволюции животных, даже самых развитых. Ключевое значение с самого начала имеет эволюция социально-культурных стереотипов, а эволюция генотипа следует за развитием культуры и направляется ею, а не статистическими законами животной эволюции.

Некоторый парадокс заключается в том, что в дальнейшем по завершении (возможно, не полном) генетической эволюции в антропогенезе произошло диалектическое отрицание отрицания. В результате взаимодействие этнических сообществ homo sapiens и эволюция поведения личностей во многом повторяет статистические и экологические закономерности эволюции популяций и видов в мире животных. Однако эта социально-культурная эволюция направлена не на сохранение и конкуренцию генотипов (он у всех почти одинаков и перемешивается), а на конкуренцию и сохранение социо-культурных типов, этнических и более широких национальных и цивилизационных идентичностей. А в роли ДНК выступают деятели национальной культуры.

Единственная во всем обзоре А.Маркова модель, связывающая исследования современных людей и обществ с антропогенезом, основана на геккелевском принципе соответствия онтогенеза и филогенеза. То есть соотношение проявлений альтруизма и парохиальности у детей того или иного возраста должно в целом соответствовать ситуации на аналогичном этапе антропогенеза. И такие соответствия с нашей реконструкцией прослеживаются. Так, девочки, в отличие от мальчиков, склонны в своем альтруизме меньше различать своих и чужих. Для них важна социализация вообще, что на соответствующих ранних этапах антропогенеза выливается в экзогамию. Мальчики проявляют большую склонность к своим и неприятие чужих, как и «мужская» основная часть стаи была носительницей прежних традиций. А вкупе с экзогамией это порождало патрилокальность. При этом у тех и у других с возрастом растет стремление к справедливости и равенству, инстинкты уступают место социальным ценностям. Разумеется, само по себе столь простое наблюдение мало что доказывает, но главное – в таких простых и потому надежных исследованиях нет противоречий с нашей моделью и реконструкцией.

II этап: от древнейших гоминид к ардипитекам (6-4,5 млн лет)

Инверсия фактора внутривидовой конкуренции

В обзоре есть попытка спроецировать на период активного антропогенеза факт постоянных войн между стаями шимпанзе или племенами сапиенсов. Однако и эта проекция некорректна. Так, на первой стадии альтруизм и кооперативное поведение вырабатываются у маргинального сообщества девственниц без всяких войн, только за счет общего стресса и общего желания вернуть социальный статус. Эта реконструкция подкреплена фактами из поведения бонобо, поскольку «петля эволюции» на первом этапе – наиболее вероятное объяснение их затяжного детства.

На дальнейших стадиях гоминиды пребывают в состоянии перманентной «гражданской войны» внутри стаи, а не между стаями. Стая – лидер антропогенеза слишком опасна для соседей, и такие межплеменные стычки станут все более редкими. Тем более что стоянки двуединых популяций были фактически фиксированными, с очень медленными миграциями вдоль берега. Кроме того, фактор войны стал не эпизодическим, а постоянным и тем скорее воздействовал на развитие отношений равенства и справедливости, обычных для воюющих на передовой. Однако из этого также следует, что переносить на период антропогенеза проекции войн между стаями приматов или между племенами верхнего палеолита – абсолютно неправильно.

Имитация овуляции

Так называемая «скрытая овуляция», то есть постоянная мимикрия под овуляцию, также достаточно легко объяснима, если только увидеть в реконструкции О.Лавджоя реальную подоплеку разделения стаи на мужскую и женскую части, а вовсе не на семейные пары. Вот ведь что значит идеологическая установка! Сами же описывают одну ситуацию – территориального разделения стаи по половому признаку, а называют это почему-то «моногамией», запутывая и себя, и других.

Если ювенильная часть стаи вынуждена все время прятаться от «больших», то юные самки ограничены в поисках пищи. Получить ее можно, имитируя детское поведение, этот фактор тоже упомянут в обзоре, либо предъявляя самцам детскую игривость вместе с признаками овуляции. А поскольку кушать хочется каждый день, то и выжить могли юные самки с максимально долго подчеркнутыми вторичными признаками. Вплоть до постоянного их ношения. Впрочем, этот признак мог выработаться и в ходе полутора миллионов лет взаимных сексуальных игр в сообществе девственниц.

Снижение обоняния и иммунитета

В главе обзора «Мы и наши гены» упомянут еще один признак антропогенеза – одновременное снижение не только иммунитета, но и обонятельной чувствительности у человека по сравнению с антропоидами. Такая эволюционная связка вполне объяснима тем, что механизмы распознавания запахов и распознавания чужеродных агентов у животных имеют общий генетический механизм. По этой причине, например, собака и запахи чует лучше всех, и может пить из любой лужи.

Если бы сломался механизм только обоняния или только иммунного распознавания, то он бы при дальнейшей эволюции восстановился бы за счет одного из этих наборов генов. Скорее всего, набор генов один, только их экспрессия в слизистой носа и в клетках иммунной системы немного различается. Отсюда связка двух признаков. Остается вопрос: когда и почему могло такое снижение чувствительности произойти? А.Марков указывает на период формирования ардипитеков.

В рамках нашей реконструкции второго этапа антропогенеза все объясняется достаточно просто. Даже пользуясь отдаленно приближенной «теорией Лавджоя», можно уловить взаимосвязь между визуальной имитацией овуляции и запахом, как основным средством привлечения самцов. Только самцы со сниженным обонянием могли быть пойманы на обманку внешних признаков при отсутствии внутренних процессов. Но в условиях экологического и социального кризиса внутри стаи, именно эти самцы с ослабленным иммунитетом и нюхом получили преимущество в передаче своих генов новым поколениям. Самки, которых подкармливали лишь раз в месяц, не выживали или рожали слишком ослабленных детенышей, а имеющие в партнерах озабоченных и готовых обманываться «папиков» – вероятнее выживали, закрепляя генотип с ослабленным обонянием. А заодно тем самым за счет ослабления иммунитета усиливалась необходимая изменчивость вида.

Дискриминация «мачо» и камни как орудия

Среди постулатов, на которые опираются теории палеоантропологов, встречаются весьма спорные. Например, такой: «камни сохраняются гораздо лучше, чем кости»[13]. В дикой природе да, но не в социуме, пусть даже самом примитивном. Это все равно, что в египтологии опираться на столь же «очевидный» для естественных наук постулат: «золото сохраняется лучше мумий». Только мумий нашли много, а золота и ценных камней рядом, как правило, не было: «Все украдено до нас».

Первые орудия олдувайской культуры имеют возраст 2,6 млн лет, а в изобилии начали встречаться на миллион лет позже. Только в период изобилия каменных орудий названный постулат обоснован и работает. Но это не значит, что ранние гоминиды не пользовались удобными камнями для обработки деревянных «артефактов» и для проламывания черепов друг другу.

Также беспомощно выглядит привлечение теории Лавджоя для объяснения поведения ардипитеков вкупе с проекциями репродуктивного поведения воробьев и отсылкой к статистике предпочтений части (!) женщин в особых условиях страха смерти или слабости. Вообще доказывать нужно вовсе не то, что слабые самки не пользуются вниманием сильных самцов и вынуждены искать утешения у слабых. Этот факт как раз можно было бы засчитать за очевидность, если бы нашлось обоснование более важного условия – причин репродуктивной дискриминации самых сильных и агрессивных самцов, которые вполне могли бы взять свое силой.

Между тем из нашей реконструкции все необходимые ответы на поставленные вопросы об ардипитеках вытекают легко. Если вооруженная стая гоминид находилась в состоянии постоянной войны и разделения по половому признаку, то агрессивные самцы имели больше шансов получить камнем по черепу, а не сексом по причинному месту. Впрочем, как и клыкастые самки с другой стороны. В то же время ювенильные особи с небольшими клыками и детскими повадками получали максимальный шанс на ласку, оплодотворение и передачу генов.

В обзоре указан лишь один момент видимого противоречия с нашей теорией – это отсутствие рядом с останками ардипитеков каменных топоров. Этому есть достаточно логичное объяснение. Во-первых, на начальных этапах антропогенеза гоминиды пользовались просто подходящими камнями, необработанными. Во-вторых, удобных камней-рубил было мало, пока через 3-4 миллиона лет не научились их изготавливать. В-третьих, они были залогом высокого социального статуса владельцев, поэтому их никогда на покинутых стоянках не оставляли. Более того, поэтому их и не обрабатывали. А тот факт, что череп Арди был разбит на множество мелких кусочков, гораздо проще объясняется именно перманентной внутристайной войной, а не гипотетическим топтанием стада буйволов на этом месте.

Прямохождение по ветвям

Очень интересным является новейшее наблюдение за прямохождением орантгутанов. В отличие от горилл и шимпанзе они иногда полностью выпрямляют ноги, если приходится передвигаться по тонкой ветке, держась рукой за другую. Между тем, согласно нашей реконструкции, на втором этапе антропогенеза ювенильная часть стаи вынуждена обитать на самых верхних тонких ветвях, куда не могут добраться более массивные взрослые. Это тоже фактор отбора менее массивных «арди», плюс тренировка постоянной двуногости, обусловленной также ношением деревянного Артефакта и/или каменных орудий.

III этап: от Арди к Люси - австралопитекам (4,5-3,5 млн лет назад)

Отсутствие каких-либо фактов и теорий о существовании большого, порядка миллиона лет, этапа антропогенеза – тоже примечательный факт, вытекающий из узкого взгляда антропологов, вынужденно сосредоточенного исключительно на вещественных – телесном и орудийном аспектах. Между тем, именно на этом III этапе в этих аспектах ничего нового не происходит, а меняются лишь стереотипы поведения и еще более важный аспект – стремительно расширяется экологическая ниша.

Однако в обзоре указан еще один аналогичный факт, а именно отсутствие видообразования (то есть развития в телесном смысле) после выхода волн расселения из Африки на просторы Евразии. То есть формируются расы и различные культурные стереотипы при общей стабильности генотипа. Это различие между экстенсивными и интенсивными этапами антропогенеза, объясняющее отсутствие III этапа на предысторических картах палеонтропологов.

Впрочем, еще лет тридцать тому назад там не было и II этапа – ардипитеков. Если быть совсем точным, то существенные телесные (видовые) различия между стаями гоминид II и III этапов есть. Но для этого нужно учитывать раздвоение этих стай на две неравные части – древнейших гоминид (по виду ближе к бонобо и шимпанзе) и ювенильных особей, ставших вследствие инверсного полового отбора ардипитеками. При этом из леса в лесо-саванну на III этапе вышли только ардипитеки, приспособленные к быстрому прямохождению и навыкам спасения на деревьях.

IV этап: австралопитеки (3,5-2,3 млн лет назад)

Развитие скелета в «водной стадии»

Обзор фактов и предположений о знаменитой Люси и прочих австралопитеках тоже ни в чем не противоречит нашей реконструкции. Наоборот, теория разделения стаи гоминид на две части, обитающие в разных средах, разъясняет многие противоречия в теориях палеонтологов. Считается, что половой диморфизм гоминид наиболее выражен именно у австралопитеков: строение скелетов самцов и самок различается сильнее, чем у нас или у других приматов.

Между тем согласно нашей реконструкции именно на этом этапе, когда двуединая стая обитала в прибрежной зоне, но с разных сторон от берега, происходило постепенное физическое очеловечивание гоминид, прежде всего их «русалочьей» части. При этом изменения начались с пресса, ягодиц и ног, которые в результате тренировок в водной среде стали более сильными, вытянутыми и узкими, что позже пригодилось их потомкам для бега по саванне. Однако вплавь «русалки» добирались только от берега до мангровых зарослей, и верхняя часть скелета австралопитеков поначалу была приспособлена к древесной жизни. Соответственно, потомки «русалок» по сыновней линии, уходившие жить на берег в лесо-саванну, были лучшими охотниками и быстрее передвигались на прямых ногах.

Единственная найденная лопатка афарского австралопитека («дочки Люси») дивергировала ближе к гориллам с большими мышцами. Этот факт тоже не противоречит этапу реконструкции – вынужденным интенсивным спортивным тренировкам в воде.

Дивергенция австралопитеков

Раздел обзора о вымершей ветви гоминид – парантропов объясняет судьбу сухопутной части дивергировавших австралопитеков. Условия постоянной кровной войны с «русалками» требовали усиления жесткой дисциплины и гаремного устройства в наземной, «мужской» части стаи. Это тоже фактор дивергенции, толкавший не самых сильных, но умных грацильных самцов – детей «русалок» искать счастья по ночам на берегу с кузинами.

Обитание на краю леса и саванны обеспечивало большие запасы разнообразной растительной пищи. Парантропы («мужланская» линия дивергировавшей популяции) тоже предпочитали фрукты и насекомых, но в условиях засухи или сильной конкуренции за ресурсы вынуждены спасаться кореньями и жестким побегами. Отсюда мощные челюсти и крупные моляры.

Совершенно необоснованным выглядит следующее утверждение из обзора, подаваемое как аксиома: «С другой стороны, все пищевые ресурсы, доступные грацильным австралопитекам, были доступны также и парантропам». [14]В том то и дело, что не все. У грацильных «русалок» была иная среда обитания, и другая диета. Они могли делать ночные набеги на берег, и получать фрукты в обмен на секс в порядке «первой древнейшей». Но при дефиците пищи на берегу, могли переходить к более энергозатратной, но эффективной диете – добыче моллюсков и иных морепродуктов. Перейти сразу к мясу как систематической основе диеты, до освоения огня они не могли, поскольку переваривание мяса приматами требует затрат энергии больших, чем в итоге получит организм. Даже хищники вынуждены делать это, отлеживаясь, а для приматов такое обездвижение ведет к вероятной гибели. То есть мясо могло быть востребовано в периоды голодания, «на безрыбье».

Следовательно, можно считать, что парантропы и грацильные австралопитеки – это результат морфологической дивергенции в рамках одного вида, и даже в рамках двуединой популяции.

Другие особенности

Из второй части обзора отчасти полезны результаты абстрактного моделирования отбора стратегий поведения в зависимости от соотношения в сообществе альтруистов, кооператоров и эгоистов (обманщиков), а также склонности кооператоров к наказанию обманщиков. Эти частичные модели подтверждают предположения, что для «русалок», изгнанных с твердого берега в прибрежные убежища, рискованные набеги тем более успешны, чем сильнее развита кооперация. При этом эгоистичные стереотипы поведения должны подавляться.

Тот факт, что у «дочки Люси» гортань с подъязычной косточкой еще не развита, не означает, что у австралопитеков не было речи. Не было человеческой речи, но была промежуточная форма – общение привычными для обезьяньих предков междометиями, но уже без обязательной привязки к жестам или явлениям. Без такого рода «праречи» парам трудно находить друг друга в сумерках и темноте, а «русалкам» совершать набеги.

V этап: ранние Homo – H.habilis, rudolfensis (2,3-1,5 млн лет)

Причины и механизмы качественного скачка:

Обозреваемые теории палеонтропологов упорно ставят результат процесса развития на место его причины, которую они назвать не могут. Типичный пассаж: «Пусть это рассуждение не является строгим научным доказательством, но все же едва ли рост мозга у ранних Homo мог иметь какой-то иной адаптивный смысл, кроме развития когнитивных (то есть, познавательных) способностей»[15].

Но развитие способностей – это результат и способ, а не смысл адаптации. Смысл адаптации – в приспособлении популяции к некоторому постоянно воздействующему негативному, смещающему фактору. Причем этот фактор предшествует и является причиной процесса адаптации. Без определения этого исходного фактора не может быть и речи о действительно научной теории, объясняющий конкретный этап антропогенеза. А этого никто из теоретиков не сделал. Оттого и приходится прибегать к уловкам, менять местами причины и следствия. Как здесь: «Двуногие обезьяны должны были соперничать с опасными хищниками, включая саблезубых кошек и крупных гиен… Нужны были хитрость, смелость, готовность идти на риск ради коллектива, нужна была четка слаженность действий. Все это – новые задачи, которые можно смело включить в список вероятных стимулов увеличения мозга».[16] Увы, уровень философской подготовки биологов-теоретиков оставляет желать лучшего. Придётся подробно разъяснить про стимулы и механизмы, а также про соотношение животных стимулов и человеческих идей, объективных и субъективных задач.

В первую очередь нужно напомнить, что животными, даже самыми высшими и развитыми, двигают только и исключительно базовые инстинкты, преломляющие разнообразие внешних стимулов в набор условных рефлексов, связывающих стимулы с реакциями. Таких базовых стимулов-инстинктов всего четыре: 1) физический голод (включая жажду), порождающий реакции экспансии и агрессии; 2) эмоциональный и гормональный дисбаланс, порождающий сексуальную или материнскую активность; 3) страх, заставляющий искать убежище, в том числе в традиции и в иерархии стаи; и 4) информационный голод, порождающий поисковый инстинкт, любопытство. Эти инстинкты друг с другом отчасти сочетаются, отчасти конкурируют, порождая все поведенческое разнообразие.

На эти базовые механизмы животной психики действуют внешние стимулы, причём действуют только в режиме реального времени, здесь и сейчас! Есть, конечно, у высших животных воспоминания о прошлом, но они тоже строго встроены в цепочку сложной запрограммированной обучением и опытом реакции на актуальный внешний стимул. И уж чего точно нет у животных, в отличие от человека, это «воспоминаний о будущем», планирования сложных задач[17], которые через механизм интроверсии становятся внутренними стимулами к действию – идеями. Объяснить появление интроверсии и идей как внутренних факторов и стимулов – это и есть сверхзадача теории антропогенеза, но встраивать этот конечный результат в начало или в середину процесса в качестве объясняющего фактора – абсолютно недопустимо.

Получается, что австралопитек вдруг мысленным взором увидел свое будущее состояние, прочувствовал, что ему будет лучше напасть на саблезубых кошек и гиен, чтобы спастись от голода, пренебрегая страхом. И еще наш первобытный пророк и провидец должен был объяснить сородичам, что хватит бояться и нужно действовать вместе: пусть кто-то из нас погибнет, остальные выживут. Интересно, на каком языке это было поведано, если человеческой речи у австралопитеков еще не было?

И масса еще таких же несуразностей добавляется при попытке развить гипотезу. Так что остается лишь один непротиворечивый вариант – коллективу австралопитеков этот внутренний интровертный стимул был ниспослан свыше, сразу всем одновременно. Вот так неявно, под видом объективности и из-за зацикленности на материальных свидетельствах антропогенеза, протаскивается контрабандой в научное знание де факто креационистские постулаты в новейшей обертке. Увы.

Что касается сугубо материалистических аргументов, то они, скорее, свидетельствуют о невозможности такой адаптации путем взрывного роста объема мозга. Потому что это, во-первых, означает резкое, в разы повышение энергозатрат и усилий по добыванию пищи, а во-вторых, высокую смертность при рождении головастых младенцев. Нужно хорошо бегать на двух ногах с дубинкой и камнем в руках, для чего требуется узкий таз и тренированные ягодицы, но приходится платить за это смертями самок и младенцев. Понятно, что позже произошла адаптация в виде недоношенности младенцев. Но это потом, и для такой адаптации тоже нужна сплоченность женского коллектива плюс хорошее питание до, а не после. Так, что сугубо материалистическая версия в виде, представленном в обзоре, выглядит совершенно невероятной. Опять наигрываем в пользу креационизма?

Между тем, психолого-историческая реконструкция, основанная на изучении культурных артефактов и архетипов духовного космоса человечества, легко и просто дает ответ на вопрос о внешних факторах и стимулах, оставаясь строго научной и при этом не только социально-культурной, но и биологической. Если кто-то дочитал «Заповедь субботы» до главы «Рождение светил», то и сам легко найдет ответ на эту загадку Предыстории. В наш компьютерный век всем известно, что наибольшая мощность процессоров требуется именно для обработки визуальной информации. И для нейрофизиологов этот факт тоже не является откровением. Между тем, вынужденный переход «русалок» к сугубо ночному образу активной жизни является сугубо биологическим эволюционным фактором «здесь и сейчас», стимулирующим и резкий рост объемов мозга, и речевую коммуникацию, и коллективную взаимопомощь. Те двуединые популяции, в которых эти механизмы развились из уже неплохих задатков, получили репродуктивное преимущество.

Такого вполне естественнонаучного объяснения вполне достаточно для объяснения главного стимула к росту мозга. Все прочие приобретенные новые уровни интеллекта, знания и умения стали вторичными следствиями из этого главного. Но нужно учесть еще одно промежуточное условие успеха. Ведь, чтобы выйти на берег, уничтожить или отогнать подальше парантропов, а потом успешно отгонять хищников от добычи или охотиться самим, сначала нужно было нарастить мозг в маргинальном островном или прибрежном убежище. Но для выращивания большого мозга нужно усиленное питание, еще до успеха на охоте в саванне. Это противоречие разрешается только переходом к белковой диете из моллюсков и прочих морепродуктов, что также требует повышенных энергозатрат, а также рисков при нырянии на глубину и плавании на дальние дистанции. Соответственно, и для такой промежуточной адаптации необходим мощный внешний стимул.

Климатический фактор видообразования:

Таким глобальным фактором явилось постепенное изменение климата в Африке от влажного к более засушливому, то есть постепенное увеличение длительности сухих периодов. Это не только повлияло на строение челюстей и зубов будущих парантропов, вынужденных жевать жесткие стебли и корешки, но и на прекращение обмена привычной еды на секс между сухопутными и морскими грацильными особями. Когда еды не хватает самому, то не до любовных свиданий, либо грацильным самцам тоже нужно нырять в воду за моллюсками. Тот же глобальный засушливый фактор, что породил мощные челюсти парантропов, заставил грацильных австралопитеков либо глубоко нырять за пищей, либо выходить на сушу и отгонять родичей-соседей подальше в лес или в степь. Реакция на голодный стимул была заведомо разной в зависимости от особенностей конкретных мест обитания и протекания экологического кризиса в разное время, по мере продвижения засух с севера на юг. Именно этим объясняется разнообразие форм и подвидов промежуточных гоминид и первочеловеков – Kenyantropus platyops, Australopithecus sediba, Homo habilis, H.rudolfensis и так далее, наверняка еще не все ветви откопали.

Там, где суровые природные условия заставили «русалок» сразу же выйти на берег, появились прямоходящие охотники с небольшим объемом мозга и плоским черепом, как кениантропы. Зато на неглубоких побережьях с большим запасами моллюсков и прочих озерных или морских продуктов развились такие ветви, как А.sediba с узким тазом, тренированными мышцами ягодиц, а также заметно выросшим носом, что нужно для ныряния в глубину. На влажном юге Африки у грацильных австралопитеков не было стимула нарушать статус-кво и выходить с экспансией на берег. Так они и остались сугубо промежуточным вариантом между родами А. и Н.

Возможно, что популяциям А.sediba хватило водной пищи на поддержание статус-кво, без необходимости ночных набегов на сушу, как в других экологических нишах. Только при некотором балансе неблагоприятных стимулов на суше и благоприятных условий в воде стали возможными и необходимыми большие объемы мозга для ночного образа активности. Или успех адаптации в воде привел к всплеску рождаемости и кризису экологической ниши, как непосредственному фактору и голодному стимулу.

А.Марков отмечает, что эволюционное древо гоминид на этом этапе больше похоже не на дерево, а на куст с множеством веточек, часть из которых стала тупиковыми, как кениантропы или парантропы. Однако вряд ли основной поток эволюции произрос из единственной ветви, ведь в ходе дальнейшей экспансии самого удачного варианта параллельно возникшие в других местах варианты очеловеченных в сходных условиях видов и подвидов скрещивались, выдавливались из ниш и вовлекались в общий поток глобальной экспансии следующего вида H.erectus. Так что средняя часть куста должна походить на сетку с узлами, где ветви расходятся и сходятся.

Связь орудийной и речевой деятельности:

Во второй книге обзора описан опыт, как археологи реконструировали технологию изготовления ашельских орудий, а после этого замеряли с помощью томографа активность зон коры головного мозга во время этой сложной работы, которую наши предки научились делать 1,7 млн лет назад. Однако собственно результат занимает семь строчек: «Стаут и его коллеги склоняются к мысли, что либо развитие речи могло способствовать эволюции нейрологических субстратов для сложной орудийной деятельности, либо, наоборот, ашельские технологии способствовали развитию участков мозга, которые впоследствии пригодились для совершенствования речевой коммуникации, либо оба процесса шли параллельно, помогая друг другу».[18]

Однако, тот факт, что зона Брока, отвечающая за членораздельную речь, прилегает к зоне коры мозга, отвечающей за тонкие манипуляции кисти, известен и без имитации ашельской технологии. А вывод о взаимном стимулировании развития двух зон можно понять из физиологии роста тканей мозга, или же заимствовать из наиболее развитого философского обобщения развития живых систем, которое Варела и Матурана сделали еще в 1972 году. Так что, увы, реальное продвижение в понимании процессов эволюции с помощью томографов вкупе с каменным рубилом близко к нулю.

Между тем, наличие развитой теории антропогенеза, включая реконструкцию его этапов и кризисных узлов, позволяет найти ответ и на этот неразрешенный вопрос: что первично – человеческая речь или орудийная деятельность? Но для этого нужно признать, что оба признака вторичны по отношению к неустранимому на первых этапах разделению надвое и жестокой гражданской войне в стае гоминид.

Изоляция и депрессивное состояние заставляет «русалок» возобновить маниакальную, то есть инстинктивную «трудовую» деятельность, применяя сакральные природные каменные орудия ко всему подряд. В какой-то момент особо жесткой изоляции и острой депрессии разрушительная энергия должна была обратиться и против самих камней, произведя «чудо» – размножение сакральных орудий с еще более острыми краями. Разумеется, это около 2,5 миллионов лет назад способствовало временному реваншу «русалок» и отступлению врага от береговой линии в глубину. Но затем эта олдувайская технология, как и все прочие, уже в следующем поколении станет достоянием сыновей «русалок», которые загонят своих сестер обратно в маргинальную нишу – тренироваться в быстром плавании.

Развитие все более сложной речи обусловлено необходимостью совместных набегов «русалок» на берег в ночное время суток. Однако, пик безвыходно депрессивного состояния, необходимый для покушения на собственные сакральные камни, достигнут только, когда потомки «русалок» на берегу тоже освоили технику речевой коммуникации в ночных дозорах. Конечно, в ходе предшествующих сумеречных набегов на берег «русалки» вполне могли покушаться на сакральные камни «мужланов», но скорее они бы унесли их с собой или скинули в воду. Так что с большой вероятностью сначала было развитие речевой коммуникации в ходе долгой истории вечерних и ночных набегов. А потом постоянный приток крови и рост речевой «зоны Брока» стимулировал рост соседней зоны для тонких манипуляций, так что точность ударов и обработки орудий повысилась. После этого, наоборот, быстрое развитие олдувайских технологий стимулировало рост речевой деятельности. А позднее, чтобы выйти на новый ашельский уровень технологий, должны были снова предварительно выйти на новый уровень способности к речевой коммуникации, уже не виде членораздельных слов, а в виде изобретенного синтаксиса осмысленных предложений. Здесь важен уже порядок слов, как и порядок действий при изготовлении ашельских орудий.

Первый симбиоз с кошками и другие факторы

Очень симпатичной и правдоподобной выглядит гипотеза А.Лопатина о временном одностороннем симбиозе перволюдей с саблезубыми кошками. Те по строению челюстей оставляли часть мяса на костях своих жертв, а первые из рода Homo вполне могли осторожно следить за хищниками и быстрым коллективным набегом опередить или отогнать гиен и прочих падальщиков. Ведь дубинки и камни – неплохое оружие. Такое поведение стало бы лишь небольшой коррекцией, развитием на один шаг стереотипа поведения «русалок», выработанного в противостоянии с любимыми смертельными врагами из сухопутной стаи. Потомки «русалок», отвоевавшие сушу, не то что могли, а обязаны были распространить эту же поведенческую программу на новых главных врагов из саванны. Однако успех в ее выполнении был, скорее, эпизодическим, а риски и страх отступали лишь в очень голодные времена, неминуемо наступившие вследствие перенаселенности в стане победителей из-за их успеха в адаптации. Постепенно, с каждым сухим сезоном эти запасные навыки нарастали, оттачивались и укреплялись, как до того челюсти у парантропов или носовые хрящи у «русалок». Поэтому после приручения новыми поколениями «русалок» огня и очередного временного захвата ими власти на берегу, следующий вид Homo erectus уже не имел серьезных препятствий для экспансии.

Первоначально прирученный огонь использовался только в виде факелов в борьбе с внутренними (парантропы) и внешними (хищники) врагами. При этом огненные факелы, как и первые камни-орудия были символом власти, достоянием немногих. Переходу к термической обработке пищи в очагах, а тем более к обжигу керамики должен предшествовать долгий период одомашнивания огня, включая «десакрализацию». Отличить золу от факелов от золы от лесных пожаров практически невозможно, но и полагать, что датировки первых обожженных костей и черепков соответствуют приручению огня тоже нельзя. Гораздо надежнее привязать узлы нашей реконструкции к известным периодам возникновения и экспансии новых видов рода Homo. В этом случае приручение огня должно было состояться во второй половине существования вида H.habilis (2,3-1,5 млн лет) и немного ранее возраста первых особей вида H.erectus (1,9 млн лет) или промежуточной расы H.ergaster.

Интересен также вновь обнаруженный факт, что детеныш австралопитека из Таунга был жертвой крупной хищной птицы – орла. В убежище «русалок» на островах и в мангровых зарослях главным врагом были хищные птицы. Это дополняет и усиливает аргументацию к пятому этапу реконструкции антропогенеза, когда приручение птиц научило «русалок» любить и приручать врагов, чтобы побеждать их.

Кроме того, никакие факты из обзора не объясняют гипотезу о моногамности австралопитеков. Хотя сложные условия для спаривания – вечером, а потом ночью на берегу, могли способствовать более устойчивым отношениям между особями, которые в дневное время официально враждовали друг с другом. Так что основа склонности к моногамии могла быть заложена здесь на берегу древнего озера. Но главной причиной культурно обусловленной моногамии станут первые мистерии в шестой стадии процесса, когда равенство вожака и «верховной жрицы» подтверждалось публичным спариванием в вентро-вентральной позиции. Отсюда значение моногамии как признака высокого статуса и наши повышенные моральные требования к политикам высокого ранга.

VI этап: Архантропы – H.erectus, heidelbergis (1,5-0.2 млн)

Гены и речь:

Кроме генов, повышающих изменчивость и рост тканей мозга, генетиками найдены и непосредственно работающие на антропогенез гены человека, как «птичий» ген FOXP₂, помогающий сделать более членораздельной речь за счет развития и улучшения управляемости нейронной сети синапсов. Впрочем, получается, что и этот «ген человечности» направлен на общий рост и изменчивость тканей мозга, как и гены ASPM и microcephalin, неудачно названный в честь своего неработающего варианта.

Подтвержденное наличие гена FOXP₂ у неандертальцев, а вероятно и у общего с сапиенсами «гейдельбергского» предка, подтверждает нашу реконструкцию в части появления членораздельной речи у ранних Homo.

Первые европейцы:

В этом разделе говорится о первой известной стоянке H.antecessor в пещере в северной Испании, возрастом 1,1 млн лет. Это были первые достоверно известные науке каннибалы. Эти умелые охотники предшествовали неандертальцам. Плюс к этому сообщается о находке следов ашельской культуры еще севернее, в Британии возрастом 500 тыс. лет.

Чтобы не оставлять вопрос о первых европейцах столь бедно освещенным, зададим себе пару вопросов: Почему в Европе расселялись преимущественно охотники-мясоеды, лишь эпизодически переходящие на растительную диету? И почему именно в Европе традиции людоедства были так сильны испокон веков? Что делало первых и последующих европейцев агрессивными по отношению к сородичам? И почему первая волна всеядных сапиенсов, двинувшаяся через западную Азию, до Европы не дошла? А задолго до них всеядные эректусы тоже повернули отсюда на восток.

Возможно, существует природный фактор, который отвечает за все эти вопросы. Так, одной из известных особенностей северной части Ойкумены является произрастание пшеницы и других злаков. В южноевропейском климате периодически складываются условия – прохладные и влажные лета – для всплеска заражения злаков спорыньей. В этом случае популяции, привыкшие к смешанной диете, забредая в изобильные, но опасные экологические ниши, с той же регулярностью погибали, кроме завзятых охотников и мясоедов.

Двуединые стоянки:

В разделе «Жизнь вокруг очага» говорится о двуединой структуре «жилого сектора» гейдельбергского человека, обитавшего 750-790 тыс.лет назад на стоянке возле Мертвого моря. Стоянка разделена на «кухню» вокруг очага и на «мастерскую» без огня, между которыми пустое расстояние 5-6 метров, при этом люди у огня и люди у берега пользуются разными типами орудий и едят разную еду. Вряд ли постоянное разделение субкультур имело бы место, если бы они переходили туда-сюда, скорее – у каждого был свой круг общения. Само по себе такое разделение ничего не доказывает, но оно соответствует структуре двуединого сообщества после мирного воссоединения мужской и женской части в конце пятого этапа антропогенеза. Вот, если бы такого разделения на две части не было обнаружено, то это ставило под сомнение всю реконструкцию.

Мы уже отмечали, что биологический половой отбор утратил силу еще на старте антропогенеза. Тем не менее, на шестом этапе антропогенеза, то есть во времена гейдельбергского человека (от 1 млн до 200 тыс.лет назад) отчасти произошло то самое «отрицание отрицания». Две части первобытного социума, мужская и женская, заключили временное перемирие и воссоединились на берегу, пусть даже держась немного порознь, как на стоянке у берега Мертвого моря.

Возрождение полового отбора порождает искусство:

Тем не менее, внутренняя невротическая напряженность в стае оставалась высокой, и ее нужно регулярно снимать в ходе самых первобытных мистерий – публичного совокупления верховной жрицы с вожаком мужской части и последующих общих объятий. Но сначала мужчины должны были доказать, что они не чужие, а являются сыновьями и братьями жрицы – повелительницы змей и птиц. То есть нужно было вернуться через лунный месяц с охоты с трофеями – живыми или мертвыми. Иначе «медуза горгона» обязана была отвязаться в прямом смысле этого слова, и во главе таких же разъяренных фурий жестоко отмстить за обман ожиданий.

В результате превращенный фактор полового отбора, дополненный смертельной угрозой, стал двигателем культурного прогресса, причем не только навыков и орудий ловцов и охотников. На крайний случай вместо живого или убитого трофея вместе с песней – рассказом об охоте можно предъявить для начала окрашенный охрой камень, выдав его за буйвола. А потом, по мере развития техники искусного обмана и вовсе расписать стены пещеры сценами охоты. Тем более что зрительницы к концу шестой стадии антропогенеза сами были потомками таких же поэтов и художников и только рады обманываться.

Поэтому признаем, что связь между половым отбором и искусством ранних сапиенсов существует, но она более сложная, чем у животных, опосредована ритуалами первой проторелигии и направлена на развитие и укрепление культуры, а не природных признаков, необходимых для выживания. На шестой стадии антропогенеза такой сложный отбор больше влиял на культурные навыки, но через их посредство – на строение руки, развитие отделов головного мозга, отвечающих за тонкие и точные взаимодействия, включая имитацию животных криков и трелей, а также составление связных рассказов или песен.

Наиболее близким к человеческому искусству феноменом в живой природе является красочная или звучная демонстрация животными своих возможностей в период брачного ухаживания. Появление этих внешних признаков и сложных инстинктов в ходе эволюции, очевидно, определяется половым отбором, то есть инстинктивной готовностью выбирать половых партнеров по внешним признакам, свидетельствующим об их здоровье, силе и ловкости. К этому добавляется «социальный контроль» со стороны конкурентов, всегда готовых оспорить внешние признаки скрытых внутренних качеств реальным состязанием.

VII этап: неандертальцы и ранние сапиенсы (200-80 тыс.лет)

Новая культура как проявление архетипов:

В разделе «Три дырявые ракушки и начало "подлинно человеческой" культуры» отмечен важный факт: вторая волна экспансии сапиенсов вдоль берегов Индийского океана отмечена кучами ракушек: свидетельство пристрастия к морепродуктам. Если учесть, что первая волна расселения в Западную Азию заглохла 130 тыс. лет назад без видимых археологам результатов, то косвенно подтверждается необходимость баланса двуединой природы прачеловеческой стаи для достижения рывков в развитии.

Первые известные сугубо культурные артефакты без явной утилитарной цели – это две продырявленные ракушки от сапиенсов первой волны расселения, живших в пещере на средиземноморском берегу «земли обетованной» в период 130-100 тыс.лет назад. И еще одна такая же ракушка с побережья Алжира. Кроме самого факта находок, ничего более исследователи о них сказать не могут. А мы, пожалуй, сможем.

Согласно нашей реконструкции, на шестом этапе антропогенеза высокий статус «верховной жрицы» вынужденно дополняется ее привязыванием «на цепь», пока мужская часть рода охотится. При этом привязь продевалась сквозь отверстия, проткнутые в теле – уши, ноздри, складки кожи. (Отсюда древнейшие традиции пирсинга). На каком-то этапе развития эта протокультурная традиция потеряла изначальный смысл сдерживания агрессии бывших «русалок» и будущих «амазонок». Тем более что в ходе расселения такие привычки не могли не быть утеряны, но память о них осталась, в том числе как о признаке высокого статуса жриц с проткнутой раковиной уха и т.п. Так что украшение в виде кожаной ленты с проткнутой ракушкой вполне могло возродиться. А вот без предшествующей культурной предыстории этот нелегкий и тонкий труд по их изготовлению не имел бы никакого символического смысла.

Наличие первоисточника в культурной памяти сапиенсов подтверждается и тем, что на другом, южном конце Африки тоже вскоре после извержения Тобы, вероятно стимулировавшего первичный этногенез, начали делать похожие украшения – целые ожерелья из ракушек строго определенного цвета и размера.

Там же найдены свидетельства двух достаточно высоких культур (стилбейская и «ховьесонс пурт»). Первая проявилась около 71900 лет назад и была менее тысячи лет. После долгого перерыва примерно там же около 64800 лет назад возникла вторая культура и просуществовала примерно 5300 лет.

Этот конкретный доисторический пример позволяет нам указать на общую закономерность развития через фазы Подъем-Надлом-Гармонизация, в которых бывает два культурных пика в конце Подъема и Надлома, причем второй пик держится дольше и снижается плавно. Возможно, не только две южноафриканские культуры, но и две волны расселения сапиенсов также связаны с двумя пиками культурного подъема. Все остальные этапы антропогенеза также проходят аналогичные пики развития. Так, развитие навыков коллективной охоты начинается с пика Подъема и первой экспансии в саванну, но затем выдыхается, и становится развитой традицией на следующем культурном пике в конце Надлома. То же самое и с обработкой камней, и с приручением огня.

Побочная ветвь:

Обзор фактов и гипотез, посвященный неандертальцам, побочной ветви антропогенеза, дает немного информации к размышлению. Во-первых, это результаты секвенирования геномов 12 жертв людоедов из северо-испанской пещеры Эль-Сидрон:

«Тот факт, что все трое мужчин имеют один и тот же митохондриальный гаплотип, а у всех женщин гаплотипы разные, указывает на то, что неандертальцы, по-видимому, были патрилокальны. Это значит, что юноши, достигшие зрелости, оставались в родной семье, а девушки переходили в другие группы. Патрилокальность характерна для шимпанзе и для бонобо, а также для 70% традиционных обществ Homo sapiens. Это позволяет предположить, что данный обычай, возможно, был распространен и у наших прямых предков». [19]

Эволюционные петли должны были возникать в каждом узле антропогенеза, при каждом прорыве на новый уровень развития. Очередная реабилитация маргинальной части стаи означала вытеснение с авансцены прежних стереотипов и их носителей, которые погибали или изгонялись. Эти изгои составляли побочные ветви гоминид, как парантропы или же гейдельбергские предки неандертальцев. На высоких уровнях развития и побочные ветви были мощнее, так что успевали пройти свой собственный отдельный путь развития, пока не поглощались следующим уровнем.

По всей видимости, прямые предки неандертальцев отошли от основной линии антропогенеза в узле «имени Медузы Горгоны», когда в очередной раз власть на берегу древних африканских озер взяли «феминистки», на этот раз умеренно ревнивые по отношению к своим сыновьям и братьям, но не к бывшим соперникам. Тем пришлось уйти в саванну и далее в зеленые степи Сахары, воспользовавшись запасными умениями охотников за добычей хищников. Поскольку уровень Средиземного моря (озера) периодически менялся, гейдельбергцы вполне могли и достигли миллион с лишним лет назад севера Испании. Могли попасть в Европу и восточнее, через Малую Азию и Балканы. А дальше вступили в силу уже названные природные факторы, усилившие мясоедские предпочтения и, как следствие, охотничьи умения плюс людоедство, как запасной стереотип.

Отточив мастерство и укрепив агрессивные инстинкты охотников, потомки неандертальцев размножились и смогли проникнуть в дикие степи Евразии, потеснив эректусов и денисовцев.

Отличия сапиенсов:

В разделе «А все-таки их мозг рос иначе» указан важный признак антропогенеза, отличающий сапиенсов от неандертальцев и общих с ними предков. Это более округлая форма мозга и черепа. При тех же объемах мозга у сапиенсов быстрее и сразу после рождения разрастаются теменная и височная области, а также мозжечок. Судя по известным различиям в повадках и культуре неандертальцев и сапиенсов, развитие долговременной и кратковременной памяти, тонкого слуха обеспечивало сапиенсам преимущество в коллективных действиях и интуитивной выработке стратегии.

Повреждения на скелетах неандертальцев говорят об их импульсивной агрессивности, быстрой реакции и готовности нападать или защищаться «лоб в лоб», что при достаточно высокой культуре изготовления каменного оружия давало тактический успех. Но более хитрые и стратегически мыслящие сапиенсы предпочитали изучать повадки врагов и устраивать засады, в том числе и друг на друга. Отсюда гораздо меньше травм, чем у неандертальцев, и многие смертельные удары нанесены сзади, а не в схватке лицом к лицу. Это тоже косвенный признак того, что неандертальцы развивали мужскую ветвь инстинктов и культуры, а ранние сапиенсы – скорее, женскую стратегию выживания.

Охотничий образ жизни и агрессивно-импульсивная психология неандертальцев определили территориальное расселение, как у настоящих хищников. Немногочисленные семейные группы во главе с вожаком контролировали участки до 50 км в поперечнике, редко общаясь или сталкиваясь с себе подобными. Уже по этой причине развивать иные стороны культуры, кроме оттачивания оружия, не было необходимости. Но есть следы вероятного использования птичьих перьев для украшения, как у индейцев или польских «крылатых гусар». Такой наряд создает более угрожающий силуэт в сумерках леса и отчасти дополнительную защиту от оружия конкурентов.

Вытеснение неандертальцев сапиенсами произошло уже после того, как сапиенсы переняли у соседей часть мясоедских генов и охотничьих навыков. Однако вряд ли речь шла о прямом истреблении. У сапиенсов, наряду со всеядностью для освоения любых экологических ниш, есть еще и инстинкт сосуществования с непохожими и даже враждебными соседями. Неандертальцы сами ушли от беспокойных и опасных соседей в самые дальние медвежьи углы, поэтому в европейских сказках о нелюдимых людоедах, обитавших в пещерах или каменных замках, скорее всего, отражено это сосуществование вплоть до конца верхнего палеолита.

В разделе «Геном неандертальца» приведены результаты сравнительного исследования генома неандертальца и геномов сапиенсов из разных частей старого Света. Достоверно установлено, что сапиенсы из Африки с неандертальцами не смешивались, а все сапиенсы из Евразии и других частей света – смешивались. Это важный факт для реконструкции возможных путей расселения и развития сюжета на последнем предысторическом этапе антропогенеза.

Кроме этого найдены отдельные гены, отличающие сапиенсов от неандертальцев и общих с ними предков. Часть из них регулирует пигментацию кожи, другие отвечают за более долгий рост костей, включая череп, третьи намекают, что синдром Дауна может отчасти вести к неандертальскому облику. Мутация в ряде других генов сопутствуют шизофрении и аутизму, то есть экспрессия этих генов отвечает за усложнение физиологической основы психики. А повышенное энергетическое обеспечение интенсивной работы большого мозга чревато при сбоях диабетом.

«Чистокровными сапиенсами оказались только африканцы, живущие к Югу от Сахары».[20] Эта политкорректная констатация как бы намекает, что для цивилизованного развития, отрицающего гармоничные отношения с матерью Природой, в верхнепалеолитической предварительной стадии исторического подъема не помешали и были востребованы гены и инстинкты агрессивно-импульсивных неандертальских хищников, а также достижения их воинственной субкультуры.

Глобальные последствия:

В обзоре упомянуты, но не объяснены еще два глобальных феномена, связанных с экспансией сапиенсов. Первый феномен – истребление крупной фауны всюду, где появился новейший сапиенс. Второй – опустынивание Сахары и других степей этого пояса вплоть до Центральной Азии, ставшее препятствием для исхода и экспансии сапиенсов через Левант. К этому факту примыкает более свежий факт катастрофического опустынивания Австралии сразу же после прихода туда сапиенсов 48-43 тыс. лет назад.

Время вроде бы совпадает с «изгнанием из Эдема» поздних сапиенсов, но на деле к Австралии гораздо ближе были ранние сапиен

Дата добавления: 2015-08-21