О теориях и признаках глоттогенеза

(Дополнение к обзору теорий и признаков антропогенеза).

Я очень благодарен сетевому публицисту Иванову-Петрову за рекомендацию книги известного российского лингвиста Светланы Анатольевны Бурлак «Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы»[10] – великолепный, написанный хорошим доступным языком научный обзор всех современ­ных теорий глоттогенеза, то есть происхождения языка в процессе антропогенеза.

Считаю эту книгу просто подарком судьбы, подтверждающим точность не только ранее сделанного обзора теорий и признаков антропогенеза, но и реконструкции этого сложного процесса в научно-детективном исследовании «Заповедь Субботы».

Закрытие теории

Для начала эта книга позволит закрыть один должок читателям. В первой части моего обзора к числу «прочих теорий» была отнесена «каннибальская» теория Поршнева, как самая слабая и не имеющая реальных оснований. Однако ссылки на эту теорию, как на нечто авторитетное, регулярно всплывают в сетевом общении. У меня даже были поползновения написать отдельный критический разбор, но жаль было тратить время на пустое – разбирать текст, из которого нельзя уже извлечь ничего нового. Вместе с тем, пользу от появления этой теории я в своем обзоре особо отметил – как пример правильной постановки вопроса и смелой попытки масштабной реконструкции.

И вот теперь появляется книга всеми признанного автора, эпиграфом к которой служит цитата из Б.Ф.Поршнева: «В науке нет такого запретного соседнего или дальнего участка, где висела бы надпись «Посторонним вход воспрещен». Ученому все дозволено – все перепроверить, все испробо ­ вать, все продумать, не действительны ни барьеры дипломов, ни размежевание дисциплин. Запреще ­ но ему только одно: быть не осведомленным о том, что сделано до него в том или ином вопросе, за который он взялся».

Подписываюсь под каждым словом из этой цитаты, которую нельзя понимать иначе как посвящение всей книги Поршневу как путеводной звезде. Однако парадокс всей ситуации заклю­чается в том, что обзор буквально всей актуальной научной литературы по вопросам приматологии, антропогенеза и происхождения языка, не выявил ни одного факта или эмпирического обобщения, хотя бы косвенно коррелирующего с поршневской реконструкцией. В единственном месте, посвя­щенном бесспорному факту выхода архантропов из леса в саванну, приводится диаграмма, косвенно указывающая на то, что в сухие периоды в саванне голодные архантропы могли бы теоретически питаться мясом крупного рогатого скота, то есть падалью. Но это предполагаемая маргинальная ситуация сбоку магистрального процесса антропогенеза.

При этом один только список обработанной для обзора научной литературы занимает 49 страниц с 10-15 названиями статей, сборников и монографий на каждой. Если бы такой тщательный обзор составил противник теории Поршнева, отсутствие отсылок к ней было бы объяснимо, но в данном случае имеет место химически чистый опыт. Так что оценка данной теории антропогенеза, данная в первой части обзора, теперь опирается на более чем солидную базу. Это важно, поскольку все остальные частные теории и признаки антропогенеза (кроме наркотической и инопланетной) не только не противоречат, но и неплохо встраиваются в реконструкцию из «Заповеди Субботы».

Из добросовестного научного обзора теорий происхождения языка как части процесса антропогенеза следует еще один, более важный вывод – в настоящий момент в «большой» науке вообще отсутствует какое-либо общее целостное представление о процессе антропогенеза в целом, а значит о происхождении языка тоже. Существуют лишь отдельные островки эмпирических обобще­ний, касающихся отдельных элементов и линий развития. Ниже будет показано, что эта ситуация разобранности и блужданий вытекает из картезианского мировоззренческого тупика, усиленного «верой в гены».

Тем не менее, выяснилось, что конкурентов и вовсе не имеется у нашей целостной и сквозной психолого-доисторической реконструкции узлов и стадий всего процесса антропогенеза. Так что нужно просто показать, что известные науке факты и бесспорные выводы о происхождении языка непротиворечиво укладываются в русле реконструкции из «Заповеди Субботы».

Общие условия и признаки глоттогенеза

Из научного обзора С.А.Бурлак можно вывести следующие наиболее общие условия зарождения в животной стае и развития человеческого языка:

- исходное состояние системы коммуникации, включающей слоговые звуки (фонемы), мимику и жесты, как у ближайших родственников шимпанзе;

- необходимый разрыв жесткой инстинктивной связи между эмоциями и фонемами, как одно из условий последующего смещения от преимущественно жестовой коммуникации к звуковой;

- следовательно, не просто переход к прямохождению, но с постоянно занятыми орудиями руками, иначе преимущество получила бы жестовая, а не звуковая коммуникация;

- постоянная коммуникация между двумя, как минимум, прачеловеческими стаями;

- переход от звуковой коммуникации в масштабах всей стаи (на низких частотах) к более тесной коммуникации в меньшем пространстве и, вероятно, в малых группах (на более высоких частотах);

- быстрое наращивание и совершенствование инструментов коммуникации, характерное в истори­ческие периоды для сообществ в состоянии войны;

- модификация ранней детской стадии развития, с повышенным интересом к жестовой и звуковой коммуникации взрослых и стремлением к обязательному участию в ней;

- поэтапное появление двух дополнительных детских стадий развития (второй и четвертой), обуслов­ленных появлением новых контуров коммуникации и уровней развития языка.

Кроме того, следует особо отметить в качестве общих признаков процесса две красивых анало­гии или конвергенции, сближения отдаленных процессов развития:

- во-первых, это теория «языка как мозгового паразита» о довольно впечатляющей аналогии взаимно­го влияния развития языка и развития мозга с сосуществованием двух биологических видов – хозяина и паразита;

- и еще одна не менее впечатляющая аналогия вытекает из сравнительной таблицы функциональной близости систем коммуникации у разных видов, причем самым близким по функциям «языка» биологическим видом оказался самый генетически отдаленный из исследуемых – пчёлы.

Из второй аналогии следует необходимая гипотеза о том, что на каком-то этапе развития важной частью коммуникации в прачеловеческом сообществе было обязательное представление на­личными средствами языковой коммуникации одной части стаи, вернувшейся с охоты, перед остав­шейся частью. Тратить жизненную энергию таким образом возможно только под угрозой нападения, то есть и этот признак подразумевает разделение стаи на две противостоящие, но стремящиеся к примиряющей коммуникации части.

Наконец, среди общих условий названы два важных принципа эволюционного развития, которые С.А.Бурлак выводит из обозреваемых частных теорий и эмпирических обобщений.

Первый принцип заключается в том, что новые морфологические признаки (мутации) закрепляются в генотипе не в качестве причины изменения поведения, в том числе коммуникации, а как следствие появления и широкого распространения поведенческих стереотипов на предшеству­ющем долгом этапе антропогенеза. То есть мутации и отбор закрепляют в потомстве приспособлен­ность к ранее сформированным социальным условиям, в том числе формам коммуникации.

Второй важный принцип заключается в том, что развитие и усложнение языковых средств коммуникации является одновременно следствием и условием расширения набора и усложнения поведенческих программ, в том числе вследствие выхода в новые экологические ниши и расширения рациона всеядного вида.

Заметим, что этот принцип, который в обзоре С.А.Бурлак является важным выводом, в рекон­струкции Р.Романова изначально является методологической базой исследования, лежит в основе всей реконструкции.

Снятие выявленных противоречий

Начнем с наиболее очевидного противоречия, выявленного в обозреваемых теориях глотто­генеза. Бурно развивающийся, судя по морфологическим изменениям мозга и гортани, на всех стади­ях антропогенеза прачеловеческий язык, как средство для коммуникации внутри одной популяции – совершенно избыточный механизм. Энергетические расходы на такую сложную коммуникацию и, особенно, на обучение ей не оправданы, поскольку все социальные проблемы в стаях приматов такой же численности – от 10 до 100 особей вполне решаются языком мимики и жеста. А сообщества homo большей численности появятся только в начале исторического периода.

Предположение о том, что сложная языковая коммуникация нужна для общения между сосед­ними популяциями тоже не выдерживает критики, ибо никакой значимой мотивации для такого постоянного сообщения у современных приматов не обнаружено. И даже там, где приматы вынуж­дены общаться с сообществом приматологов, мотивация к языкознанию у приматов весьма ограни­чена. Хотя сам по себе этот опыт обучения языку-посреднику подтверждает необходимость базового условия двух разных сообществ!

Между тем, это базовое противоречие снимает предложенная в «Заповеди Субботы» подроб­ная реконструкция «неслиянного и нераздельного» состояния прачеловеческого сообщества, где сосу­ществовали две противостоящие, но при этом стремящиеся к единству части – условно «мужская» и «женская», семейно-консервативная и радикально-феминистская. Это главная предпосылка к быстро­му развитию инструментов «войны полов», включая языковые средства коммуникации. Базовый факт раскола прачеловеческой стаи подтвержден совсем недавним открытием палеонтологов, установив­ших по анализу микроэлементов в костных останках архантропов, что женская часть популяции, в отличие от самцов, была намного более мобильна и находила пищу на значительном отдалении от основной стоянки.

Второе не столь явно выраженное противоречие, ведущее к неполноте и ошибочности многих частных теорий глоттогенеза, заключается в предположении о сугубо мирной эволюции орудийных навыков современных приматов, аналогичных навыкам общих предков человека и человекообразных родственников. Разные теории предполагают переход количества коммуникаций в новое качество без изменения внутренней структуры стаи, постепенно становящейся простейшим диким племенем.

Скорее всего, такой вывод о сугубо эволюционном развитии вызван наблюдением за изолиро­ванными примитивными дикими племенами Амазонии или Новой Гвинеи, которые принимаются за некий промежуточный тип между пралюдьми и современным человеком. Однако эти дикие племена, находящиеся в относительной гармонии с природой и соседями – тоже, как и мы, продукт длитель­ного развития от изначального расщепленного состояния к гомеостазу. Просто в изоляции этот процесс прошел быстрее и без серьезных культурных последствий.

Кроме того, известно, что племена индейцев или африканские племена до прихода европейцев регулярно переходили от спокойного течения жизни к межплеменным войнам и обратно, в рамках традиционного цикла. Поэтому логичнее считать, что в процессе антропогенеза также имело место регулярное военное состояние двух противостоящих частей сообщества, причем весьма интенсивное, судя по быстрому развитию орудий, языка и объемов мозга.

Таким образом, наиболее важные выявленные противоречия снимаются, если сразу ввести в систему сообщества приматов качественное усложнение его структуры в виде противостояния, анта­гонизма двух частей, не имеющих возможности ни окончательно разделиться, ни слиться (то есть, так или иначе, вернуться в «невинное» состояние). Наша реконструкция описывает механизм такого не­полного разделения на основе системного прерывания прямого действия полового инстинкта.

Кроме уже названных, в теориях глоттогенеза имеются иные противоречия, так же снятые в рамках предложенной антагонистической модели антропогенеза. Например, мотивация к интенсив­ной, практически постоянной орудийной деятельности, фактически обработке каменных орудий ради искусства, из принципа, а не из-за чувства голода или страха. Переход к преимущественно звуковой ситуативной коммуникации вместо жестов, как у других высших приматов, как и преимущественно двуногое передвижение, обусловлены именно постоянно занятыми руками – каменное орудие и деревянный или каменный предмет обработки.

Наконец, наш базовый принцип реконструкции снимает еще одно очень важное, но неявно присутствующее во всех антропологических обзорах противоречие. Речь идет о поисках, пока что безуспешных, так называемого «недостающего звена» между архантропами и «общими предками человека и шимпанзе». Периодически находят единичные образцы, имеющие такие промежуточные признаки. Однако в любой популяции случаются отдельные мутации, в том числе и благоприятные, которые могут быть рецессивными, скрытыми до наступления экологического кризиса, который отсе­ет всех «отсталых доминантов» и даст начало новому виду.

Снятие этого важного, но неявного противоречия заключается в том, что промежуточным звеном был не новый фенотип отдельных особей, а новая структура популяции пралюдей, состоящей из таких же внешне особей, как и в соседних популяциях прашимпанзе. Фенотипическое различие можно было бы разглядеть лишь в гипертрофированно развитых мягких тканях половых органов. Поэтому костные останки промежуточного звена пралюдей не отличаются от обезьяньих предков.

Реконструкция первых стадий глоттогенеза

Похоже, эта глава будет дополнением не только к двум обзорам, но и для реконструкции стадий антропогенеза («дней творения») из «Заповеди Субботы». Для каждой из стадий реконструк­ции найдется соответствующий этап и механизм эволюции языковых элементов в системе комму­никации, ведущий от известного по наблюдением за шимпанзе невербального качества к известному уровню языковой коммуникации человека. Это соответствие будет еще одним доказательством достаточной полноты и точности всей реконструкции.

1 стадия по Р.Романову, «день первый»:

Происходит разделение животного сообщества на две части: основную, «традиционную» и маргинальную, «творческую». Подробности реконструкции можно узнать в главах 7 и 8 «Заповеди Субботы».

Но мы сейчас рассматриваем сложившуюся ситуацию только с точки зрения неизбежно происходящих на данной стадии изменениях в системе коммуникаций. В этой связи есть один важный момент, следующий из формирования в «маргинальной среде» сугубо социального, не имеющего биологического значения ритуала первой мистерии.

Одним из кардинальных отличий человека от человекообразных родственников является произвольная звуковая коммуникация. Шимпанзе, бонобо и другие приматы не могут произносить разнообразные слоговые звуки вне связи с соответствующим эмоциональным состоянием. Человек может произнести любое слово, даже означающее крайнюю степень эмоционального состояния, абсолютно спокойно, например, рассказывая о происходящем у родичей по соседству.

Разумеется, у самых первых девственниц, составивших маргинальный круг для игры во взрослую стаю, в ходе этой игры эмоции и соответствующие им звуки были так же жестко связаны. Однако, на следующих этапах, когда решение первичной проблемы было найдено, и социальный статус во взрослой стае восстановлен, эта жесткая связь с эмоциями была уже отчасти подорвана. Регулярное участие в маргинальном ритуале и озвучивание «слов» уже не были связаны с исходными эмоциями, позитивными или негативными.

Скорее всего, в ритуальном круге те же самые «слова» произносились в ином, детском тембре, и уже это разделение обеспечило расхождение формы сакральных «слов» от эмоциональных живот­ных звуков. Стоит лишний раз напомнить, что каждая стадия антропогенеза и все этапы каждого «дня творения» в реальном масштабе времени заняли даже не сотни, а многие тысячи смен поколений. Бесконечное повторение ритуала первой мистерии, уже не связанной с первоначальным маниакально-депрессивным состоянием «жриц», но еще не перешедшее в повторный более глубокий раскол стаи, не могло не привести к редукции и формализации ритуала, в том числе унификации произношения сакрального варианта звуковой сигнализации.

Еще одно необходимое следствие усложнения социально-возрастной структуры и обстояте­льств повседневной жизни стаи приматов – появление новых слоговых звуков, связанных с новыми эмоционально окрашенными ситуациями. (О таком усложнении звукового репертуара говорят опыты приматологов, организующих новые «вводные» для приматов.) Соответственно, по мере усложнения системы поведенческих стереотипов в стае усложняется и репертуар сакральных слов-слогов, отделе­нных от изначальных эмоций, но пока не отделенных от их все более условного представления в первобытном «театре».

Например, сама ситуация фиаско вожака при встрече с первой девственницей не могла не иметь эмоционального звукового сопровождения на самых высоких нотах, что-нибудь среднее между звуками «й-и-и» или «и-е-е». Нет сомнения, что именно такие звуки в «сакральной», редуцированной форме стали коллективным именем собственным для всех девственниц. Так же наиболее вероятно, что в случае успеха ритуала доминирования вожак издавал наиболее низкий и далеко звучащий звук типа «а-а-а» или «о-о-о».

В порядке фантазии можно предположить, что исполнительница заглавной роли вожака в сугубо «женском театре» могла получить в качестве имени (обязательного звукового приветствия) сакральную двойку слогов «е/и» и «а/о». Много позже эта связка превратилась в имена «Ева», «Ио», а с добавлением иных сакральных слогов – «Елена», «Изида». Удвоенный слог «е/и» мог стать именем «божественной» части будущего почти человеческого сообщества на 6-й стадии антропогенеза, а удвоенный слог «а/о» означать «мужскую» часть (Адам). Слишком всерьез эту часть реконструкции принимать не обязательно, но в качестве иллюстрации к механизму сакрального словообразования – вполне годится.

Каких-то иных важных изменений в коммуникации стаи первых пралюдей на первой стадии антропогенеза не было. Но и тот эффект формирования унифицированного по произношению набора сакральных слов, отвязанных от эмоционального возбуждения, – огромный шаг от «жестко проши­той» звуковой коммуникации обезьян к появлению набора звуковых сигналов, отвязанного от обыде­нных эмоций, подчиненного воле нового сакрального центра в раздвоенной психике пралюдей. Другой вопрос, что репертуар поведенческих стереотипов под контролем этого волевого центра поначалу совпадает с исходным набором животных стереотипов поведения. Но на каждой стадии развития усложнение этого репертуара и связанных с новыми стереотипами новых слов будет увеличиваться в геометрической прогрессии.

2 стадия:

Реконструированный «день второй» имеет своей главной особенностью, с точки зрения ком­муникации, появление зрителей, почтенной публики в маргинальном «театре», вынужденно перемес­тившемся на тонкие верхние ветки деревьев. В таких намного более сложных условиях «дословное» повторение ритуала поклонения Артефакту становится невозможным, но сам ритуал является психо­логической потребностью для маргинального круга девственниц. Поэтому на этом этапе происходит разделение «словесного», сакрально-звукового сопровождения ритуала от большей части жестов и ритуальных действий. Однако при этом возникает потребность в усилении силы звука и более четкой артикуляции сакральных «слов», чтобы их могли воспринимать на расстоянии и другие «актеры», и ревниво следящая за «спектаклем» аудитория внизу.

Применение каменных орудий для раскалывания орехов известно всем высшим приматам, поэтому вполне естественным был переход к использованию камней для производства деревянных Артефактов тем же способом, раскалывая верхние и крайние тонкие побеги всевозможных фикусов, растущих в тропическом лесу. Но это означает, что все четыре конечности младшей части стаи по большей части были заняты – камнями, деревяшками и необходимостью удерживаться на тонких ветках. Жесты, обычно используемые приматами для повседневной коммуникации в простых ситу­ациях, теряют свое преимущественное значение. Вместо них все чаще приходится использовать те самые «сакральные слова», из близких по значению ритуальных ситуаций, то есть более четко артикулированная «слоговая» звуковая коммуникация получает дальнейшее, все более широкое распространение в ситуациях, не связанных со стереотипным применением.

Соответственно на третьей стадии эта тенденция будет многократно усилена, поскольку руки сначала всех «маргиналов», а потом и всех членов стаи будут постоянно заняты каменными оруди­ями, а то и двумя. Это ведет к закреплению не только двуногого хождения (еще не прямо), но преимущественно звуковой, а не жестовой коммуникации.

«Гражданская война» на третьей стадии:

Неизбежная с появлением первых каменных топориков эскалация агрессии и волны террора между двумя идеологически противостоящими частями стаи, является первым социально-экологиче­ским кризисом, в ходе которого происходит видообразование. Например, особи со слишком агрессив­ным внешним видом, крупными резцами и клыками не имели шансов пережить этот период взаимных страхов и нападений. Поэтому вид homo, в отличие от прочих приматов имеет ровный ряд зубов без выделяющихся своими размерами, как в детском возрасте (неотения). И вообще в этот период признаки, характерные для детского возраста, в том числе и пропорции тела с большей головой были спасительными для их обладателей.

Аналогичным образом, наибольшие шансы выжить имели особи, способные, несмотря на испытываемые эмоции страха, вступить в «словесную» коммуникацию с потенциальным агрессором, то есть в буквальном смысле заклинать сакральными звуками.

Установление в первобытном лесу нового «революционного режима» во главе с вожаком, являющимся одновременно хранителем Артефакта и верховным жрецом обретенной веры, необхо­димо приводит к новому расколу и вытеснению маргинальных «отступниц» за пределы экологи­ческой ниши. При этом возобновляется театр, на этот раз отражающий чувства взаимной ненависти, но в отличие от «дня второго» на больших расстояниях, вне пределов прямой видимости. Как след­ствие сакральный слоговый речитатив соединяется с выражением самых сильных эмоций, и превра­щается в протяжное «пение сирен», в котором отдельные слоги сливаются в сочетания – будущие слова и фразы.

Переход к экстенсивному росту:

Одним из важных выводов в научном обзоре С.А.Бурлак является утверждение о переходе из экологической ниши тропического леса в саванну как ключевом моменте образования нового вида, первого в роду homo. При этом, как и у Поршнева предполагается, что сложности, связанные с освоением новых ландшафтов вынудили пралюдей к оснащению более сложными орудиями и инст­рументами языковой коммуникации. Здесь приходится указать на несостоятельную перестановку причины и следствия.

Кстати, С.А.Бурлак отмечает еще один верный момент – выход в новую нишу не стал отказом от прежней, лесной ниши. Новый вид успешно занимал и лес, и саванну, и даже прибрежные воды, как знаменитая «Люси». Однако при обычном, чисто биологическом видообразовании, в лучшем случае, произошло бы просто разделение двух ветвей, давших начало разным видам. Другие приматы уже выходили в саванну, и при этом просто приобретали собачьи клыки и повадки.

Выход в саванну, полную многих новых опасностей, для приматов, предварительно не запас­шихся новым оружием, навыками и надежными средствами коммуникации привел бы просто к гибели этой части популяции, а не к успеху экспансии. Нет, гораздо логичнее считать, что пралюди сначала еще в лесу вооружились каменными топорами и дубинами, получили жестокий опыт внутри­видовой войны, приобрели развитую систему языковой коммуникации, действенной на больших расстояниях и пригодной для создания комбинированных сигналов для новой опасности.

А после выхода в саванну и другие экологические ниши, в конце третьей стадии происходит не качественный скачок, а количественный – пространственная экспансия, умножение вариантов базо­вых стереотипов поведения, разнообразия рациона и опасностей, а также репертуара новых слов – сочетаний слоговых сигналов для обозначения различных ситуаций.

Соответствие филогенеза онтогенезу:

В завершение реконструкции рождения прачеловеческого языка в ходе первых стадий антро­погенеза есть резон напомнить еще один общий принцип, который признан в качестве основы для реконструкции ранних стадий развития. Речь идет об известном принципе соответствия отдельных общих форм онтогенеза и филогенеза. Применительно к развитию человеческого языка, и об этом тоже пишет С.А.Бурлак в своем обзоре, реконструированные начальные стадии развития должны иметь какое-то сходство с первыми младенческими стадиями индивидуального развития человека.

Для нашей реконструкции этот принцип Геккеля вполне выполняется. На самой первой стадии развития языковой коммуникации со взрослым окружением, ребенок воспринимает произносимые слова и пытается их воспроизводить – лепетать, повторяя слоги, затем отдельные слова. При этом налицо неослабевающая потребность соучастия во взрослой коммуникации, как у маргинального «детского» сообщества первой стадии антропогенеза. И точно так же на второй стадии ребенок устраивает любящим взрослым монологический спектакль, демонстрируя владение словами как главной связью с окружающим миром. Наконец, на третьей стадии онтогенеза происходит активное вовлечение взрослых в игру с любимыми игрушками и... обучение их детскому языку. Взрослые должны повторять сказанное детьми, чтобы показать пример, как надо.

Так что и этот важный принцип в нашем случае тоже работает.

Рождение разумной коммуникации

Качественное усложнение репертуара и внутренней сложности поведенческих программ на каждой из последующих стадий антропогенеза обеспечивает развитие новых надстроек над базовыми языковыми навыками, выстроенными на первых трех стадиях. Здесь уже философским образцом будет не Геккель, а В.Турчин с его кибернетическим принципом метасистемных переходов.

Заметим также, что языковые эксперименты, фактически моделировавшие разделенное надвое сообщество, обеспечили развитие у высших приматов жестового или знакового «языка-посредника» до уровня, примерно равного третьей стадии, за исключением произвольной вокализации. Однако на следующий уровень в этом процессе усложнения система с неполным разделением «приматологии-приматы» так и не вышла. Возможно, именно потому, что необходимый уровень стресса и фрустра­ции для приматов был бы слишком негуманным, за гранью даже самой эластичной научной этики.

Полуночная коммуникация четвертой стадии:

В научном обзоре С.А.Бурлак приведен интересный факт из совместной жизни приматов и приматологов: Одна из шимпанзе очень боялась выходить на улицу, но ее насильно вынесли на про­гулку. И на следующий день она с помощью жестов и эмоциональных возгласов рассказывала о пережитом испытании. Так же упомянут другой аналогичный случай, когда обученный языку-посред­нику примат описывал приматологам жуткий стресс, случившийся с ним в раннем детстве еще в африканском лесу.

А теперь представим себе маргинальную часть стаи, сестер «Люси», прячущихся от «дневных дозоров» в мангровых зарослях и на островах большого озера, существовавшего в центре Африки миллион-другой лет тому назад. Доказать свое право на равный статус они могут только ночными вылазками на берег, испытывая при этом жуткий страх перед темнотой и зыбкими тенями, каждая из которых может обернуться леопардом. Сама по себе такая боевая вылазка была возможна только при условии четкой координации и словесной коммуникации, имевшей поначалу простейшую «грамма­тику», как у приматологических «языков-посредников».

Сначала вылазки осуществлялись в вечерних и рассветных сумерках, по сигналу утренней и вечерней звезды. Затем хорошо вооруженная вахта дозорных основной части стаи продлилась, и вылазки стали ночными при свете Луны, а потом по той же причине – только в самые темные ночи. Разумеется, усложнение условия вело к усложнению языковой координации, постепенному переходу от простого обсуждения предыдущих вылазок к планированию каждой следующей вылазки. Это и было первым проявлением разумной коммуникации.

Переход от воспроизводства и публичного переживания стрессовой ситуации, доступного животным приматам, к сознательному планированию, характерному только для человека, был хотя и долгим, постепенным, но вполне естественным. Сначала товарки подробно повторяли, сопровождая словами, каждую деталь вчерашней ночной вылазки. От ночи к ночи, в зависимости от перемены освещения и других обстоятельств подробности и сложность рассказа менялись. Так что набирался широкий репертуар таких рассказов, служивших, кроме снятия стресса, и для обучения молодых, и для оттачивания тактики. В какой-то момент перед очередной вылазкой банда «русалок» переходила от пересказа предыдущей вылазки (например, в новолуние) к более раннему варианту, который более подходящим для наступившей лунной фазы или начавшегося сезона дождей.

Однако такой переход не мог не сопровождаться изменениями хотя бы в интонации или в эмоциональных знаках, означающей будущее, а не прошлое время. Впрочем, еще до того должна была проявиться разница в словесной коммуникации во время вылазок и после них. То есть кроме достаточно строгой последовательности слов (сочетаний слогов, означающих тот или иной предмет или действие) должны были появиться времена. Кстати, не во всех современных языках морфемы времени не всегда прикрепляются к глаголу, в некоторых – и к существительным, то есть являются признаком предложения, а не отдельных слов.

Итак, можно уверенно предположить, что первичный синтаксис прачеловеческого языка поя­вился на четвертой стадии антропогенеза, связанной с постепенно ужесточающейся изоляцией все более разговорчивых «русалок» на островках «моря».

Однако, главным событием «дня четвертого» стало добывание маниакальными «русалками» огня и изобретение факела, что обеспечило быстрый и жестокий, хотя и относительно недолгий ре­ванш над «мужской» половиной стаи. Стороны поменялись местами, «ночной дозор» амазонок вытес­нил противника на другой край первобытной «ойкумены». Так что понадобился юный перебежчик из «божественной» части стаи к простым пралюдям, научивший их владению огнем. В самой ситуации запрограммировано изгнание мальчиков из стаи «русалок» или спасение подкидышей их матерями от смерти. Так родился архетип, воплощенный много позже в мифах, в том числе о Прометее. Для реконструкции глоттогенеза эти события имеют то значение, что более сложный язык «русалок» стал вместе с огнем и иными навыками достоянием всего прачеловечества, обеих его частей. После чего будет снова восстановлен статус-кво в виде раскола и еще большей изоляции русалочьей части.

Видообразование по итогам четвертой стадии.

Сам по себе переход к ночному образу жизни влияет на развитие мозга и средств коммуни­кации, а тем более – ночные «боевые действия». Даже переход общих предков высших приматов в экологическую нишу сумрачного тропического леса требовал больших затрат «вычислительной мощ­ности», так что естественный отбор направил и закрепил увеличение объемов мозга. Есть также мне­ние, что за миллионы лет до того переход части динозавров к теплокровности и к росту головного мозга случился в условиях полярной ночи Антарктиды. Поэтому нет ничего удивительного, что именно на четвертой стадии преимущество в выживании на грани моря и земли, ночи и дня получили обладательницы существенно большего по объему мозга.

Кроме того, в этот период чередования дневного и ночного образа жизни должна была прои­зойти дифференциация функций двух полушарий. Причем «ночная» половина мозга работает преиму­щественно со словами, а «дневная» - с визуальными образами.

Наконец, на этой стадии в мозгу прачеловека появились специализированные зоны Брока и Вернике, примыкающие к зонам, отвечающим у всех приматов за планирование последовательности действий. Речь идет о контроле за строгой последовательностью не только образов действия, но и соответствующих слов и фонем, то есть за речью.

Соответственно, вспышка в конце стадии жестокой войны на уничтожение особей, не обла­дающих новыми видовыми признаками, не могла не породить очередной вид homo на лестнице антропогенеза, а также побочные от основного потока развития ветви из числа успевших сбежать в саванну от этого предысторического «апокалипсиса».

Для иллюстрации архетипов, возникших на этой ключевой стадии антропогенеза, стоит напом­нить миф о девственнице Афине, богине разумного ведения хозяйства и разумного ведения войны, рожденной из головы Зевса, расщепленной ударом божественного топорика. К тому же именно эта богиня-дева умеет рождать полулюдей-полузмей и превращать в змей волосы соперниц-соратниц.

Картина Боттичелли «Паллада и кентавр» еще лучше отражает архетипическую ситуацию, где воинственная дева довольно жестким жестом вразумляет получеловека-полуживотное. А если учесть, что эта картина написана поверх проглядывающего сюжета «Юдифь и голова Олоферна», то этим подчеркнута жестокость альтернативы очеловечиванию.

«Месть богов» на пятой стадии.

Обиженные «богини» замыслили отомстить предателю – «прометею» и смогут это сделать, приручив змей в качестве самого первого «домашнего животного», по образцу приручения огня. У змей они научатся сплетению и связыванию. В следующем узле антрпогенеза окаменевший от животного страха перед змеями вожак «мужланов» будет пойман и крепко привязан, чтобы не убежал на «край света» от жестокой неудовлетворенной любви «русалок». Однако и эта победа змееносной «медузы» вскоре обернется реваншем и симметричным привязыванием «андромеды» на берегу, чтобы не мешала доказать сакральное умение охотиться на самую большую рыбу.

С точки зрения развития языка на этой стадии происходит такая же экспансия, как в конце третьей стадии, но на этот раз язык наполняется не именами, а глаголами и сложными предложе­ниями. Однако язык как система коммуникации не ограничен лексикой и синтаксисом. Его надежное функционирование, как и обучение языку, предполагает наличие еще одного сугубо человеческого качества психики – развитой интуиции. Даже лидерство вожака в стае животных основано на способности эмпатии – способности сочувствовать, предугадывать состояние и возможные действия подопечных. В еще большей, качественно иной степени эта способность предугадывать действия других животных важна для лидерства человека как «царя зверей».

Способность хранить в долговременной и в оперативной памяти множество цепочек действий и признаков обеспечивает развитие функции интуиции, на основе которой планируются сначала свои коллективные действия и предугадываются действия врага. Затем эта приобретенная способность распространяется на соседей по животному миру. Успех в приручении сначала змей и птиц, а также в перенимании у больших водных птиц способностей ловить большую рыбу, сам по себе становится качественным скачком в развитии психики и поведенческих стереотипов. Но самое главное, приручение враждебных человеку змей, а затем враждебных подругам-змеям птиц – подсказало ключ к восстановлению статуса не через жестокость в войне, а через приручение врага, пусть даже путем его поимки и связывания для любви.

Итак, на пятой стадии кроме расширения репертуара и сложности используемых предложений, происходит рост взаимопонимания, в том числе языковой интуиции, способность предугадать продо­лжение фразы по контексту, значение слова по интонации и так далее. Это следующий качественный уровень владения языком, который в онтогенезе формируется в подростковом возрасте. Результатом является также новый спектр разнообразных форм высказываний – от отдельных междометий и фраз до сложносочиненных предложений. Сложноподчиненные предложения и обороты будут востребова­ны на следующей, шестой стадии.

Единство противоположностей на шестой стадии.

Новое качество развития на каждой из стадий достигается через овладение «мужской» частью стаи поведенческими, орудийными и языковыми инновациями, изобретенными фрустрированной «женской» частью. После чего эти инновации обращаются против самих «божественных дев» – a.k.a. сирен, русалок, медуз, амазонок.

Одной из таких инноваций на предшествующей пятой стадии становится умение жестко привязывать соперника к скале или дереву, продевая скрученные кольца и ремни из кожи змей сквозь проколотую плоть. Отсюда происходят все эти сакральные амулеты, продетые в мягкие ткани жен­щин, особенно у нецивилизованных племен, но и сережки горожанок – оттуда же родом.

Впрочем, достаточно было привязать таким способом «верховную жрицу» во главе женской части племени, она же жена вождя-жреца в сакральном браке-мистерии, который должен повторяться и подтверждаться каждое новолуние. А между двумя юными лунами вождь и с ним вся мужская часть племени обязаны были подтвердить свое право на участие в брачной мистерии публичного соития первожреческой пары. Кстати, этот цикл объясняет сдвиг в видообразовании к месячному циклу овуляции из-за влияния психики на соматику.

Для успеха нужно было всего-навсего повторить охотничий подвиг Девы, продемонстрирован­ный стадией раньше – то есть поймать, связать и приручить какое-либо крупное, враждебное людям животное. Например, сухопутных змей, упомянутых в стихах о «дне шестом». Если же охотники возвращались пусть и не с пустыми руками, но без рассказа о настоящем подвиге, тогда неудовлетво­ренные «девы» обращались в фурий, отвязывались и начинали жестокую охоту на своих обидчиков. Этот поведенческий архетип вакханок будет воспроизведен в дионисийских мистериях античности.

Между тем приручить самое грозное животное саванны – буйвола задача гораздо более слож­ная, чем даже приручение диких кошек. Со стадом и львиный прайд не справится. Видимо поэтому под страхом смерти в порядке компенсации, «реакции на отсутствие» появляются искусственные замены пойманным и прирученным животных – в виде похожих и окрашенных камней, а потом и наскальных рисунков. Ну и разумеется, к этим первым произведениям искусства должен был прила­гаться подробный и связный рассказ о несостоявшейся, но удачной охоте. Архетип охотничьего вранья лишь немного уступает по древности священному ритуалу рыбалки.

Таким образом, на шестой стадии развития человеческого языка, как и на соответствующей юношеской стадии онтогенеза, появляется умение выстраивать из предложений более крупные формы уже настоящих литературных произведений, отчетов и даже художественных рассказов.

Мы упомянули в числе общих признаков глоттогенеза реально имеющую место аналогию функционального сходства между языком пчел и человеческим языком, более близкую, чем между человеком и другими приматами. Теперь эта конвергенция обоснована – и в том, и в другом случае система социальной коммуникации обслуживает одинаковые действия двух частей сообщества – внешней (охотников и рабочих пчел) и «сакральной» (прибрежная стоянка с верховной жрицей и улей с маткой и ее свитой).

Расставание с божественным единством.

Как известно, в «день седьмой» Творец расстался с сотворенным человеком, чтобы немного (тысячелетий сто) отдохнуть от него. В нашей реконструкции эта архетипическая ситуация связана, как раз, с практическим воплощением планов приручения крупного рогатого скота, оттачиваемых многими поколениями охотников-рассказчиков.

Впрочем, для этого было достаточно всего лишь, по примеру львов, отбить от стада теленочка и применить к нему такое же средство усмирения, как ранее к партнеру по священному браку. То есть просто продеть кольцо в нос, но и этого недостаточно. Затем нужно выкормить сильного быка и помочь ему занять место вожака в своей стае. Чтобы разработать сюжет и воплотить такой план понадобились многие десятки и сотни поколений, десятки тысяч проб и ошибок, мотивированных любовью как «страхом божьим». Однако приручить не просто быка, а вместе со стадом – означает быть привязанным к его природной кочевой жизни. Поэтому охотнику-победителю быка, который по правилам художественного творчества той эпохи сам становится «быком», приходится либо отказа­ться от очередного триумфа, что невозможно, либо забрать из прибрежного стана, похитить «божест­венную деву». Так рождается архетипический сюжет «похищения Европы быком» и превращения божественной девы Ио в корову.

Но для оставшейся части прежде единой части племени, именно бык, телец, слившийся с образом человека, является разрушителем божественного порядка, изгнанным падшим богоотступни­ком, то есть сатаной. Теперь сравним с библейской символикой Ваала и средневековой христианской символикой, изображающей сатану с бычьими рогами, копытами и хвостом.

Для реконструкции происхождения языка этот завершающий момент антропогенеза важен тем, что вместе с первым социально-экономическим разделением единого и, возможно, единственного племени человеков рождаются две ветви. Степная ветвь будущих скотоводов имеет теперь возмож­ность форсировать широкие водные преграды и даже небольшие пустыни, а оставшаяся прибрежная ветвь будущих земледельцев может в силу сакральных табу двигаться только вдоль речных и морских берегов к дельтам великих рек. Соответственно, каждая из ветвей порождает сначала два разных языка, а затем их становится все больше.

Итак, из всех общих условий и признаков глоттогенеза нам осталось разъяснить лишь еще од­ну аналогию, получившую не очень приличествующее название «язык-паразит». Однако эта не столь уж большая загадка требует для своего разъяснения выхода на уровень выявления и критики мировоз­зрения современной гуманитарной науки, которая не видит за деревьями «генов» и «нейронов» всей полноты картины. Поэтому придется посвятить этой теме еще одну, заключительную главу.

Дата добавления: 2015-08-21