Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 58. Я хочу забыть последний бой, но имею ли я право?

Я хочу забыть последний бой, но имею ли я право? Не подлость ли это по отношению и к Юре, и к партизанам? Я обязан заговорить, я должен вмешаться в историю Сослана и Тани. Я не смею щадить и Бориса. Нельзя унести в небытие событие, которое затронуло весь отряд. Только ли отряд? Все, что случилось в годы войны, касается не только тех, кто был на войне. Оно затрагивает и тех, кто родился после войны и знает о ней лишь по книгам и рассказам очевидцев...

... Дверь резко распахнулась. Вздрогнув, мы оглянулись, и шум сразу утих... Крючков громко ахнул:

— Юра?!

Да, в дверях стоял... Юра! Вылитый Юра! Те же прищуренные, в веселых искорках, карие глаза! Тот же задорно вздернутый нос!.. Только это был не он, а она! В юбке и кофточке!.. С косами!..

— Не опоздала? — взволнованно закричала она.

И голос был Юрин, такой же задорный... Теперь и Борис, и Рубиев, и Корытин, и Лена во все глаза смотрели на пришелицу. Перед ними был Юрий, Юрий, только в юбке!..

— Юра? — тихо, застенчиво, от неверия в то, что видят глаза, спросила Лена.

— Внучка Юрия, Таня, — широкой улыбкой отозвалась она. — Похожа? Мне и бабушка все уши прожужжала о том, что я как две капли воды похожа на деда. Вот и вы подтвердили.

Она, резко встряхивая, крепко пожала каждому из нас руку, ну точь-в-точь как это делал дед. Мы смотрели на нее как завороженные, наши удивленные взгляды веселили Таню.

— Отца не отпустили с работы. С полей поступают овощи, а конвейер на заводе одряхлел и требует усиленного внимания; разве главному инженеру дозволено в такие дни покидать предприятие? Но бабушка дозвонилась ко мне, заявила: хоть на часок, но загляни к друзьям деда. Когда еще удастся их увидеть? Я горжусь, что у деда такие добрые и заботливые боевые товарищи! И такие скромные! Каждый месяц, как почтальон заворачивал к нашей хате, бабушка, принимая извещение о денежном переводе, ударялась в слезы. И не потому, что без вашей помощи ей пришлось бы тяжко. У бабушки никакой профессии, всю жизнь работала уборщицей. Замуж так и не вышла. Отец было хотел после седьмого класса податься работать, но бабушка не позволила, не того, мол, ждут от тебя товарищи твоего отца, ты должен стать инженером. И он им стал благодаря вам!..

Она заметила, как переглянулись между собой Рубиев, Крючков, Корытин, Борис, Лена, пожали плечами, мол, к переводам не имеем никакого отношения, — заметила и громко рассмеялась:

— Бабушка так и знала, что вы не признаетесь. Но ты поблагодари их, говорила она. Ее поражало, что вы не присылали обратного адреса — и когда с севера шли переводы, и когда с юга, с запада и востока. Трогало до слез, что делали добро от души. Она пыталась по штампам городов определить, кто отправитель, но на все запросы приходил одинаковый ответ: адресат не оставил данных. Но вот сегодня наконец я могу вам от имени бабушки, отца, матери, от себя лично низко поклониться и сказать: «Спасибо!»

И тут Рубиев не выдержал — взревев, как, бывало, в партизанском отряде, он ткнул пальцем в меня:

— Вот! Его благодари!.. Его!.. Алана Гагаева!..

Я замахал руками, запротестовал, сорвался с места. И в это время в гостиную вошел Сослан. Глядя как зачарованный на девушку, он растерянно произнес:

— И ты здесь, Таня?..

Она с девичьей беспомощностью развела руками:

— Пригласили бабушку, а пришла я...

Борис вдруг нахмурился и резко спросил ее:

— Так это и есть Таня?

Лена пожала плечами:

— Я ее ни разу не видела...

Борис круто повернулся к внуку:

— Сослан, это та самая Таня?

— Да, — признался Сослан.

Кетоев с шумом отодвинул стул, жестко уточнил:

— Кто организовал эту встречу? И с какой целью?.. Ну!.. Говорите же!.. Казбек!..

— Не я, — сознался Рубиев.

— Тогда кто же?! — Борис требовательно оглядел всех.

Я был единственный здесь, кто не получил приглашения, ибо сам послал их. И догадайся кто потребовать от меня телеграмму, тут бы все и прояснилось. Это по моей милости партизаны собрались на берегу реки, но вместо того, чтобы наслаждаться прелестями кавказского лета, с недоумением смотрели друг на друга и ждали, когда и чем завершится та неопределенная ситуация, в которой все оказались...

Наталья метнулась к мужу:

— Казбек! Казбек! Я догадалась! — круто повернувшись, она указала пальцем на меня: — Это он! Он послал телеграммы от твоего имени!..

— Да, я послал телеграммы, — сознался я.

— Слышали?! Он!!! — запричитала Наталья.

— Так, значит, все-таки ты? — многозначительно, с угрозой произнес Борис. — Свою жизнь не смог устроить, так ты взялся разрушать чужие?! Для этого и собрал нас сюда?! Ты хочешь, чтоб и жизнь моего внука, — ткнул он пальцем в Сослана, — пошла наперекос!.. — уличил он меня. — Но я не позволю!..

Вот и наступил тот момент, когда я должен был раскрыться. Сослан выжидающе смотрел на меня. Он догадывался, что я неспроста затеял сбор партизан, что мне есть что сказать этим людям. Я понимал, чего Борис хочет. И со своей точки зрения он считает себя правым. Он видит, что может устроить судьбу внука, женив его так, что новые родственники станут опорой для Сослана в этом сложном мире... И потому возражает против скоропалительного брака с Таней, которая, хотя и симпатична и красива, но ничем не поможет ему в поисках места под солнцем... Вот это правда Бориса. Эгоистичная? Безусловно. Но это его правда.

А разве у Сослана нет своей правды? Ему жить с Таней, почему он должен приноравливаться к вкусам и привычкам деда? Нет, человек, если даже он и молод, должен сам устраивать свою судьбу. Может допустить ошибку? А разве родители не допускают ошибок? Еще как!

Итак, пришли в столкновение правда внука и правда дедушки.

Но есть правда и еще одного человека. Правда Тани. Правда ее родителей. Правда ее бабушки. Наконец, правда ее деда, Юры!..

— Что ценнее: одна жизнь или пятьдесят две? — внезапно спросил я.

Борису вопрос показался бессмысленным, не к месту.

— К чему ты это? У нас другой разговор.

— Оставьте их на время в покое, — кивнул я на Таню и Сослана. — Поговорим о нас... Так что важнее: одна или...

— Только эгоист может сказать — одна, — заявил Крючков.

— А если не все они достойны этой одной? — Я почувствовал, что начинаю горячиться. — Если врут, изворачиваются, жадничают?..

Борис, Крючков, Корытин, Таня, Сослан изумленно смотрели на меня.

— Тебе узнать это очень важно? — тихо сказала Лена.

— Важно, — признался я. — Потому что мы живы, а ОН погиб.

— Кто «он»? — спросил Рубиев.

— Он тоже был из нашего отряда, — уклонился я от ответа.

— Многие погибли, не только тот, о ком ты говоришь, — возразил Борис. — На их месте могли оказаться и я, и он, и она! Случись так — и перед тобой вместо меня сидел бы тот, о ком ты вспомнил.

— Живых нельзя обвинять в том, что они живы, — задумчиво подтвердил Крючков.

— Не скажи! — неожиданно вмешалась Наталья, словно ждала этого момента давно. — Кое-кого можно! Кому по-настоящему отвечать следует, так это вам! Вас окружили каратели. Они с партизанами не чикались... А вы вот живы!.. Чего же молчите? — настаивала Наталья. — Осветите некоторые строчки своей биографии... Где пропадали в послевоенные годы?

— Работал на Севере. В лагерях для тех, кто побывал в плену...

— А до Севера почему молчал? — Лена поискала глазами мужа. — Нам сообщили, что ты погиб...

— Вот и Казбеку пришел такой ответ, — напомнил Борис.

— Точно! — рявкнул Казбек. — Я и через военкомат запрашивал, и в министерство обороны писал...

— Так почему же ты, Алан, молчал? — спросил Крючков. — Почему никому, даже домой не сообщил, что жив?

На веранде стало тихо, очень тихо... Ждали моего ответа:

— Молчал, потому что не хотел жить...

— А почему не хотел? — резко, как бывало в ту пору, когда он был командиром, потребовал объяснений Крючков. — Из-за гибели Волкова и Нырко?

— Не только из-за них, — покорно ответил я. — А еще из-за того, что никак не мог понять, что ценнее: пятьдесят две жизни или... две?

Борис в недоумении пожал плечами, всем видом показывая, как абсурден мой вопрос. С него я и решил начать...

— Непонятно, да? — спросил я и угрожающе объявил: — Сейчас каждому станет ясно... Первый вопрос мой... — Я отвел их взгляды и остановился на Кетоеве: — Тебе, Борис. Ты власть... И раньше был ею, и сейчас, хотя власть переменилась. Но тебе главное — быть там, наверху, среди тех, кто доступ имеет к благам, к достатку, к привилегиям... И ты в угоду этому меняешь мысли, идеи, костюмы, даже прическу!.. Молчи!.. Дай сказать, что на душе... Ты охаиваешь все прошлое, чтоб нынешние грехи свои обелить. Ты твердишь: такова жизнь, мол, всегда за всю историю человечества были бедные и богатые, палачи и жертвы, праведники и воры, ловкачи и неудачники... Тебе так хочется представить мир, чтобы самого совесть не заедала... Молчи, Борис, молчи, потом скажешь... Ты и Мурата хотел бы охаять... Но не получится!..

Я вчера возвратился из Хохкау. Верите или нет, каждый проведенный там день стал для меня живительным. Здесь, в низине, все суетятся, не ходят, а бегают, огрызаются, каждый стремится обогнать другого, урвать, обмануть; только и разговоров, что о деньгах, богатстве, бизнесе, дивидендах, ставках, где какой продукт и почем... Никто не замечает, на дворе зима или лето, солнце или дождь, цветут деревья или уже отцвели, — каждый занят своим делом и пыжится, боясь разориться... А в горах солнце будит, ласково заглядывая в хадзары, птицы шебуршат, созывая на природу, родничок ласково журчит, предлагая бодрящий, отдающий холодком сверкающего ледника напиток, покрытая росой зеленая трава нежно обласкивает ступни ног... Собака прыгает, виляя хвостом, ягненок тычется тебе влажным носом в ладонь. Лошадь встречает тебя ржанием, овцы — блеянием... Все вокруг радуется тебе, все приветствуют тебя...

Размышляя о том, что я, родившись, застал в этом мире и что сейчас вижу, я поражаюсь, как изменился мир. Лучина, деревянная соха, арчита из сыромятной кожи с подстилкой из травы, цука — черкеска из грубого домотканого сукна, ружье-кремневка, арба, лошадь, кнут — вот что окружало нас в детстве. И тракторы, автомобили, электричество, часы, телевизоры, видеомагнитофоны, компьютеры, кухонные комбайны, ракеты, спутники, тонометры — и до чего только человек не додумался, стараясь облегчить и скрасить свою жизнь, стремясь достичь звезд вселенной!..

И все-таки человек остался человеком, которому присущи все те же мечты и устремления к счастью, любви, семейному уюту, общению друг с другом... Он так же подвержен слабостям и болезням, как и его предки, чуток к боли и страданиям, впадает в отчаяние, мнителен и легко раним...

Знаешь, Борис, в чем беда власти?.. Лезет она во все щели, навязывает свою волю каждому, как жить и как поступать... Я во многих странах был, но нигде нет такого давления власти на людей, как у нас. Мельтешит, суетится начальство, следит за каждым шагом... Ей бы с преступностью бороться, следить, чтоб хорошие законы силу имели, чтоб людей оградить от произвола и бандитов, а она этого не может добиться, но зато вмешивается в жизнь и судьбу каждого человека... А хороша та власть, которая стоит на страже личности и не мешает людям жить так, как они хотят... А твоя власть, Борис, и бессильна и всесильна. Бессильна там, где надо употребить силу, и грозна там, куда ей непозволительно влезать... Так было и так есть... Я вот думаю, что правы были Зарема, Мурат, когда признались: их беды оттого, что отошли они от заповедей предков, забыли то, что внушал им мудрый Асланбек, другие старшие... И твоя беда в этом, Борис. Оттого и несешь ты горе даже своим близким. Смотри, как невестку выбираешь? Богата? Пожалуйста! А кто другой — не по адресу зашла. Разве это не предательство?

— Как повернул, — ахнула Наталья.

— Отчего ты забыл, за что воевали? За что в атаку шли? Когда видели фашистов, мы не рассуждали. Знали, что нужно делать. Так, командир? — спросил я Крючкова.

— Не рассуждали, — подтвердил, невольно подтягиваясь, тот.

— Нужно было идти в атаку — шли! — махнул рукой я. — Пули косили — а мы шли! Падали, умирали, но шли! А сейчас? Всегда ли мы теперь ходим в атаку, когда видим, что идти нужно? И сами всегда ли на высоте?

— По-твоему, выходит, что мы хуже других? — возмутился Борис.

— Мы должны быть лучше! — возразил я. — Лучше! И не забывать о партизанском отряде.

Он встал:

— Ты хочешь, чтоб мы жили, как в партизанском отряде? Мало мы там намучились? Ты, Гагаев, по земле ходи, а не витай в облаках. Протри глаза, оглянись, что вокруг творится!

— Мы там знали: в бою трусость и подлость ведут к гибели людей.

— Надо было выстоять. Нужна была победа, — сказал Крючков.

— А сейчас не нужна победа? — оглядел я всех. — Посмотрите, как живет народ. А вы присосались к кормушке — знать больше ничего не желаете! Безразличие, лицемерие, жадность, воровство разве не крадут у нас победу? Кому бороться с этим, если не нам? — И я тихо добавил: — Хочу, чтоб мы жили так, как жил бы Юра, останься жив. Я посмотрел на всех по очереди. В глазах Рубиева и Натальи были ярость и обида, Корытина — изумление, а Лена была сама боль и страдание. Первой кинулась на меня та, что гитлеровцев видела только на экране кино...

— Вы что, сами чистюля? Праведник? Ни в чем себя не обвиняете?! — выпалила Наталья мне в лицо.

Я тяжело посмотрел на нее. Знала бы она, как я сам себя казню.

— Я для себя самый строгий судья, — с трудом произнес я. — Есть за что мне себя ругать, есть... И я не праведник... И за моей душой много грехов.

Я отвернулся к окну. Наталья нарушила молчание, заявив:

— Жизнь у вас не удалась — вы и злитесь на всех... Женился — жена через три месяца ушла...

— Наталья Павловна! — закричала Лена. — Не надо!

— Жизнь, может, и не удалась. Но не об этом речь. О совести спрашиваете? Да, есть у меня это право — говорить правду... Потому что жизнь твоего мужа, Наталья Павловна, жизнь всех их... — обвел я пальцем Бориса, Крючкова, Лену, Корытина, — жизнь целого отряда была в наших руках — моих и Юриных...

— Жалеешь, что не выдал? — не выдержала Наталья.

— Жалею, что полвека назад не сообщил всем, как погиб Юра... — решительно заявил я и вдруг увидел, каким изумленным взглядом смотрят на меня Таня и Сослан. От того, что они сейчас услышат, может перевернуться все их представление о жизни и людях. Я заколебался...

— Как он погиб? — властно прогремел в комнате голос Крючкова.

— Потом... — нерешительно глянул я на Таню.

— Сейчас! — потребовал Корытин.

— Я тоже хочу знать, — заявил Рубиев. — Правду хочу!

— Правду? — прищурился я. — А не пожалеешь, что узнал ее? Не пожалеешь?! — Теперь, даже если бы они все вместе сговорились и попытались повернуть разговор вспять, не получилось бы!

— Говори, — тихо попросила Лена.

И я начал свой рассказ. Дошел до той минуты, когда Юрий понял, что каратели решили взять нас живьем: тут я прервался, покосился на Таню и Сослана:

— Дальше не для вашего слуха, ребята! — И вдруг взревел: — А может быть, наоборот: именно для вашего! Чтоб знали, как было на войне!..

Я не подбирал слова. Картина давнего боя миг за мигом, с беспощадной правдивостью возникала перед ними...

***

—... Побыстрее бы отряд отошел! — прислушиваясь к шуму стрельбы сзади, сказал Юра.

— С ранеными на плечах не побежишь, — напомнил я.

Я посмотрел на приближающиеся вражеские фигуры. Фашисты были в черной форме, на что мы вначале даже не обратили внимания. Знать, сильно партизаны им досадили, если бросили на нас эсэсовские части.

— Оставили нас с тобой, кавказец, на верную...

— Не погибать же всем, — вслух подумал я.

— Опять пошли! — закричал Юра и прицелился. — Эсэсовцы. Пощады не жди...

Нам удалось прижать немцев к земле. Но эсесовцы, конечно же, поняли, что русских осталось мало. Фашисты не стали отползать. Они залегли и открыли сквозной огонь по лесу. Пулеметы не переставали строчить, подрезая ветки... Нет, не уйти мне и Юре...

— А может, удастся? — спросил вдруг Юра. — А?

Ускользнуть удастся?

Я не стал разочаровывать его. Теперь не следует думать ни о чем. Все внимание надо сосредоточить на действиях фашистов, которые обходят нас. Через несколько минут мы окажемся в кольце. Нет, Рубиев, прости, но мы не сможем выстоять здесь полчасика. Минут через десять с нами будет покончено.

— От черных одеяний в глазах рябит! — воскликнул Юра и нажал на курок.

Я уловил в его голосе возбуждение.

— Алан! Они обошли нас! — закричал Юрий.

Я быстро оглянулся. Так и есть. Из-за стволов деревьев выглядывали немецкие каски. Эсэсовцы стреляли, но не в нас. А в кого же? Я присмотрелся и увидел синий берет Гаврила, выглядывающий поверх кустов. Видимо, оттуда, со стороны эсэсовцев, зашедших нам в тыл, казалось, что это Гаврил ведет огонь по немцам. Но он давно уж не стрелял. Он лежал на кустах. Видимо, пуля попала в него в том момент, когда он приподнялся, и отбросила его назад. И он так и замер, рухнув на кусты. И случилось это наверняка тогда, когда партизаны только еще занимали эту позицию.

— В мертвеца стреляют, — с ненавистью сказал Юрий и открыл огонь по немцам, зашедшим с тыла.

Те разом бросились к земле. Теперь пули защелкали и вокруг нас с Юрой.

— Не давай им подняться! — крикнул я, а сам продолжал брать на прицел тех, кто шел прямо на нас. — Береги патроны!

— Все! Не уйти нам, — взволнованно заявил Юра и закричал: — Бей этих, Алан! Мне перезарядить надо! — И он схватил диск, оставленный Рубиевым.

Эх, прижать бы эсэсовцев к земле. Я бил наверняка. Но остановить врагов двое партизан были не в состоянии. Немцы с каждой минутой приближались. Я уже разглядел у одного из них малюсенькие усики.

— Бросай гранату! — крикнул я Юрию.

Лимонка упала рядом с двумя немцами, и оба они больше не поднялись.

— Молодец! — похвалил я.

Автомат мой заговорил. Немцы залегли, вновь открыли сплошной огонь. Я и Юра прижались к земле.

— Мне сына жаль, — повернувшись ко мне, тихо сказал Юра. — Даже не видел его... Знать бы хоть, похож он на меня?

У меня кончились патроны в автомате. На всякий случай я отвел затвор...

— Ни одного, — сказал я сам себе и отбросил автомат в сторону. — Пришла пора тебе, трофейный, — вытащил я из кармана пистолет...

Немцы опять поднялись. Автомат Юры застрекотал и умолк.

— И у меня кончились! — яростно заорал Юра.

Я старался стрелять наверняка, в злости шепча себе под нос:

— Посмотри на этого... Крестика захотелось ему... Железного. А мы ему дубовый! — И, прицелившись, выстрелил. Здоровенный немец споткнулся и вытянулся на земле. — Посмотри, — оглянулся я на Юру. — Готов... Свалился...

Юра сидел на земле, глаза его бессмысленно уставились на верхушку дерева.

— Похож или нет? — шептали его губы.

Раздалась громкая команда на немецком языке, и стрельба разом прекратилась. Мгновенно в лесу воцарилась тишина. Слышно было, как где-то вдали раздавались размеренные, ровные автоматные очереди. Так стреляют, когда прочесывают местность. Видимо, фашисты потеряли отряд из виду.

Молодец, Крючков! Сумел выкарабкаться. Сейчас они уже приближаются к балке. Интересно, сколько времени прошло? Я посмотрел на часы. Почти тридцать минут! Ай да мы, Юра!

Чего немцы притихли? Неужто опять в атаку собираются?

— Нет! — услышал я вдруг отчаянный крик Юры. — Нет! Только не это!!! Нет! — Он вскочил на ноги, разорвал на груди рубашку, отчаянно закричал: — Стреляйте, гады! Убивайте!!! Стреляйте!!!

Я бросился к нему, рванул на себя, опрокинул на землю.

— Ты что делаешь?!

— Пусти! Пусти! — рвался из моих рук Юрий. — Пусть убивают. Попасть в руки эсэсовцев?! Ты забыл те трупы, что мы видели в селе? Пусти! Чего держишь?! Пусть стреляют! Я хочу умереть!

— Брось психовать, Юра, — пытался я образумить друга, а сам внезапно понял, что неспроста эсэсовцы умолкли, прекратили стрелять. Значит, хотят взять нас в плен? Не к этому я готовился.

— Партизанен! — услышали мы крик. Казалось, немец находился метрах в десяти. — Партизанен! — неслось отовсюду. — Сдавайсь! Сдавайсь!

— Слышишь? — задрожал Юра в моих объятиях. — Они хотят... живьем! Пусти! — Он стал вырываться. — Я не выдержу! Не выдержу!!! Зачем Рубиев сказал, куда они уходят? Зачем?!

Я отпустил Юру. Он вскочил на ноги:

— Стреляйте, гады! Стреляйте!!!

Выстрелов не было. Умолкшие было на миг эсэсовцы вновь стали кричать со всех сторон:

— Сдавайсь! Сдавайсь! Партизанен, сдавайсь!

Юра бросился на землю, бил кулаками по траве:

— Я не выдержу!!! Ему не надо было говорить, куда они пошли!!! Не надо было!!!

Я встал, поднял Юру на ноги. Теперь мы оба были на виду у врага. Но эсэсовцы не стреляли.

— Ты должен выдержать, — стал я убеждать Юру. — Должен!

— Я боюсь, боюсь! — стонал Юра.

— Ты выдержишь, выдержишь! — уверял я. — Ты был отличным партизаном и останешься им.

— Я боюсь пыток, — тихо признался Юра. — Всегда боялся.

— Ты будешь молчать про Гнилую балку, — настаивал я. — Сболтнешь — и пятьдесят два человека погибнут.

Я видел, как мелькнули за деревьями черные мундиры, немцы приближались к нам...

— Почему они не стреляют? Почему? — закричал в отчаянии Юра. — Эй вы, гады! Нате! Убивайте! Стреляйте!

Нет, немцы поняли, что партизаны в их руках. Они и не собирались стрелять. Им нужны были «языки».

— Рус, сдавайсь, — раздалось совсем близко.

Осторожно высунув голову из-за ствола дерева, смотрел на нас худой немец. Я направил в его сторону пистолет, и голова тотчас же исчезла...

— Не стреляют, — опустил руки Юра. — Они будут пытать!

И тогда я понял, что надо сделать. Собственно, эта мысль давно уже сверлила мозг, но я гнал ее от себя. Гнал инстинктивно, опасаясь представить себе такую возможность. Но теперь я знал, что это единственный выход. Я ни о ком не думал из родных и близких. Только о себе и о Юре. И почему-то мне отчаянно хотелось, чтобы Юра понял меня. Я спросил:

— Юра, что ценнее: две жизни или пятьдесят две?

Юре больших усилий стоило вдуматься в заданный вопрос. Он никак не мог понять, о чем я.

— Две... Пятьдесят две... — повторял он неустанно.

Ждать дальше было нельзя. Немцы находились в десяти-двенадцати метрах он нас.

— Ты прав, Юрий, — сказал я и порывисто обнял его. — У нас есть еще выход. — Я показал пистолет. — Здесь два патрона...

Друг не сразу понял, удивленно глянул на меня.

— Мы себя не опозорим, — сказал я и, видя, что несколько фашистов уже не таясь шагали к нам, поднял пистолет: — Прощай, Юра, прощай, брат...

Я почувствовал, как дуло пистолета уперлось мне в висок. Я ожидал, что прикосновение металла будет отдавать холодом, но оно было теплым. Мелькнула мысль, что другого и нельзя было ожидать, ведь я только что стрелял. Удивленно подумал, какая чепуха лезет в голову в последние секунды жизни...

— В нем два патрона, — сказал я.

Я не успел нажать на курок.

— Погоди! — Юра бросился ко мне, схватив за руку, дернул вниз, простонал: — Погоди... Прошу тебя... — Он обезумевшими глазами глядел на пистолет. — Сперва я... Позже тебя — не смогу... Первым должен я...

Я разжал пальцы. Юра потянул пистолет к своему виску.

— Будьте вы прокляты! — закричал Юра в сторону карателей.

Он закрыл глаза, он хотел, он заставлял себя нажать на курок. Но рука дрожала все сильнее и сильнее. Палец точно окоченел, никак не нажимал на курок.

Вдруг пистолет выпал из рук Юры.

— Не могу... — беспомощно произнес он. — Не могу!!!

Немцы бежали к нам. Я подхватил с земли пистолет. Выстрела не слышал. Но он был, этот проклятый выстрел. Он прозвучал. Это он бросил Юру на землю...

Я направил пистолет себе в висок. Фашист, что был от меня всего в четырех шагах, крикнул, но мне было все равно... Я нажал на курок и опять не услышал выстрела. Знал, что должен упасть на землю... Но не падал! Не падал!!! И боли не было... И тут до меня дошло: выстрела не было! Неужели осечка? Я вновь нажал на курок... Немец был в двух шагах от меня. Но выстрела НЕТ! Я лихорадочно двинул затвором... В пистолете патрона... не было. Эсэсовец бросился на меня. Я сделал бросок в сторону. Побежал, увертываясь от одного, второго, третьего фашиста... Я увидел труп немца, а рядом — автомат... Скорее! Скорее!!! Достать!

Сильный удар опрокинул меня на землю, навалились эсэсовцы, я ощутил страшную боль и потерял сознание...

... — Струсил? — не поверила Наталья.

— В пистолете не оказалось патрона! — в неистовстве закричал я.

— Так ты... — В мертвой тишине послышался вздох Лены. — Какой ужас! Какой ужас!!!

Вот что эти годы, каждый час, каждую минуту, каждое мгновение мучило меня. Вот от чего искал забвения в горах. Я хотел убежать от этого — и не мог. Разве убежишь от самого себя? Я видел, как побледнела Таня, видел, как страдальчески смотрела на меня Лена, как торопливо отвернулся Рубиев...

— Так уж получилось, что я... — глухо промолвил я, — пистолет был мой, и я должен был стрелять в себя. А потом пусть Юра сам решал бы... Каждый должен выбирать смерть сам...

— Пытали? — глухо спросил Крючков.

— За двоих, — едва слышно произнесли мои губы.

— Почему скрывался? — зло спросил Рубиев.

— Та пуля была предназначена мне, — сказал я. — Мне! Не я — Юра должен быть сейчас здесь, среди вас.

Они молчали. Они не смотрели на меня. Неужто негодовали за то, что я посмел нарушить их покой и самоудовлетворенность? Они жили в полной уверенности, что отдали свой долг людям, считали себя праведниками и носителями лучших нравственных черт народа, а воскрес я, нахально влез им в душу и черню все то, чему они поклонялись?! Я хотел крикнуть им, что это не так: я не судья им. Я сам подсудимый! Но увидел в их лицах и укор, и недоумение, и даже... презрение?! Не считают ли они меня убийцей?!

Когда-то мне пришлось присутствовать на операции. Крупный осколок снаряда попал партизану в грудь. Операцию проводили срочно, ночью, посреди леса, при керосиновых лампах. Две из них приказали держать мне, да так, чтоб хорошо освещалась рана. При взгляде на грудь я пошатнулся. Не от крови — ее за годы войны я повидал много, к ее тошнотворному запаху притерпелся. Пронзил меня вид обнаженного сердца. Оно билось трепетно, с лихорадочностью. Когда же оно, судорожно вздрогнув, дало первый сбой, это было невыносимо и тягостно... И опять сердце напрягалось. Но с каждым мгновением силы его истощались: все труднее было набирать привычный ритм. Паузы становились длительнее. И вот сердце несколько раз сжалось и вдруг разом... замерло... Хирург долго, очень долго боролся за жизнь солдата, но не мог больше помочь ему, выпрямился и сорвал с себя марлевую повязку...

Кто и в чем мог упрекнуть партизанского врача? Не он ли в тяжелейших условиях поспешного — под напором карателей — отхода отряда, рискуя демаскировать себя, решился на операцию, желая спасти раненого? Но, понимая, что врач не виноват, я тем не менее не был в состоянии посмотреть ему в глаза.

Сейчас не оказался ли я в той ситуации, в какой был партизанский врач?

Как ни тяжело было чувствовать отчуждение однополчан, я вдруг явственно ощутил, что давно должен был поведать им о том, как погиб Юра. Я не имел права утаивать от них того, что случилось тогда.

Вот и Таня подняла голову, смело посмотрела мне в глаза. И ты поняла, что к чему? Да, да, это счастье, что вы с Сосланом встретились. И вам нельзя, никак нельзя быть друг без друга. И вы никогда, никогда не расстанетесь! И ты теперь знаешь, Таня, что для этого надо: почаще спрашивать себя, строишь ли ты свою судьбу так, чтобы не было стыдно перед теми, кому мы обязаны счастьем жить на этой земле... Ты сделала для себя этот вывод. Будь счастлива! Пожалуйста, будь счастлива...

Я еще раз обвел всех тяжелым взглядом... Все... Больше мне здесь делать нечего. Надо уходить.

Я повернулся и медленно направился к двери. Никто не смотрел мне вслед, но каждый слышал, как жалобно застонали под моими каблуками дощатые ступеньки лесенки, и все вместе вздрогнули, когда щелкнул засов калитки.

Они сидели молча, не глядя друг на друга, низко опустив головы. Их ошеломил мой жестокий рассказ. Картина смерти Юры стояла перед их глазами.

— Что же это мы? — чуть не плача спросила Лена, обведя всех беспомощным взглядом. — Или очерствели душой? Понимаем же, что у него творится там, в груди...

— Разум говорит одно, но сердцу... больно! Больно! — застонал Крючков.

— Все не так, — тихо подал голос Корытин. — Все не так... Что-то... вползло в нас помимо воли...

И тут шумно вскочил с места Казбек Рубиев, резко, как бывало в отряде, рубанул рукой воздух и заревел на всю округу, приказав Сослану и Тане:

— Догнать его! Он не мог уйти далеко!..


Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 46 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 47 | Глава 48 | Глава 49 | Глава 50 | Глава 51 | Глава 52 | Глава 53 | Глава 54 | Глава 55 | Глава 56 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 57| СЛОВАРЬ

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.038 сек.)