Курс - на восток

Поезд прибыл в Штольн (ныне польский г. Слуцк) в 5 часов утра. Беглецы прошли город и с радостью нырнули в лес. Взяли верное направление - на восток. Шли днем по солнцу. Без карт. Прятались от людей. Населенные пункты обходили или перебегали ночью, иногда прятались в сараях на окраинах. Много раз им казалось: вот-вот схватят, и тогда снова отправят в лагерь или расстреляют.

И как награда им, столько претерпевшим, сопутствовала удача...

Виталий Максимович задумывается и с грустью говорит:

- Если б вы знали, какие это муки - бежать! Ведь мы шли шесть долгих месяцев: май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь. Сколько раз мне снились сны, как мы идем... Прошли два государства с чужим языком: Германию и Польшу, а потом уже шли по Белоруссии и России. Выжили благодаря ягодам, грибам, ели только что посаженную картошку, были рады колоску. Шли в основном ногами. Ночевали в лесу. Однажды увидели через болото своих военных в советской форме. Как же мы им обрадовались! Оказалось, что линию фронта пересекли в пяти километрах от г. Малая Вишера родной Новгородской области.[24]

Виталий еще до войны прочитал роман А.Н. Толстого «Хождение по мукам». И. Телегина, бежавшего из плена, встречали в Петербурге как героя.

«У нас пленных нет…»

Но свои приняли бежавших из неволи узников, с таким трудом добиравшихся домой, совсем не так, как мечталось. Думали, свои будут очень рады - ведь вернулись живые всем смертям и бедам назло домой, за полгода прошли через четыре страны без проводников, денег, всякой помощи. Голос Виталия Максимовича прерывается от волнения:

- Патруль отвел нас в особый отдел. И снова начались допросы, опять камера. Нам не поверили, что мы смогли пройти такое большое расстояние. На допросах - вопросы, вопросы, вопросы: «С какой целью пробирались в расположение частей Красной Армии?», «Кто снабдил оружием?», «Когда и кто выдал парабеллум?», «Кто снабдил картами?», «Кто оказывал помощь в пути?»... Не верили. В особом отделе грозили, пугали, действуя в соответствии с крылатой фразой И. Сталина: «У нас нет пленных, есть лишь изменники и предатели». Допрашивали и содержали всех отдельно, чтоб не сговорились. Друзей своих я больше не видел. В каждом вопросе, слове - недоверие, словно неприступная глухая стена. Ведь мы же были свои! Впервые за все годы плена от безысходности мне хотелось умереть. Однажды я не выдержал сверлящих вопросов с издевкой, сорвался. Вместо ответа крикнул допрашивавшему майору: «Да расстреливай! Не нужно мне расположение войск. Я домой бежал, домой. К маме бежал»! Думал, теперь точно расстреляют. Но, к удивлению, на утро недоверявший майор сказал просто: «Не знаю, что с тобой делать. В Холме твоем немцы. Нельзя тебе туда. В армию пойдешь?» Радостный голос меня был первый раз за всю войну: «Конечно, пойду, если возьмут». Посмотрел майор на меня оценивающе: худющий, ростом стал не выше, а ниже после пережитого, думаю, лет 13-14 можно было дать. «Да, - говорит, - могут и не взять. А давай-ка я тебе год прибавлю, будешь с 1924 года». Я осмелел: «Прибавьте, пожалуйста, побольше, хоть пять. Очень хочу воевать».[25]

Дата добавления: 2015-08-21