|
Читайте также: |
Ошибка Чемберлена[2] в том, что он воспринимал христианство как духовный мир. Человек все мерит на свой аршин: то, что больше него, он называет большим, а то, что меньше, – маленьким. Ясно одно: на мировой шкале где-то и у нас есть место. Провидение создало каждого человека с неотъемлемыми расовыми признаками, и это уже само по себе отрадно. Как же нам не радоваться тому, что нам кажется прекрасным. Я стремлюсь к такому порядку вещей, когда каждый твердо знал бы о себе: он живет и умирает во имя сохранения своей расы. Задача состоит в том, чтобы воспитать в людях высочайшее уважение к тем, кто особенно отличился в борьбе за выживание расы. Очень хорошо, что я не пустил попов в партию. 21 марта 1933 года – в Потсдаме[3] – встал вопрос: идти или не идти в церковь? Я завоевал государство, не испугавшись проклятий обеих конфессий. Если бы я тогда в самом начале прибег к услугам церкви – мы пошли к могилам[4], а государственные деятели отправились в церковь, – то сегодня меня постигла бы судьба дуче. Сам по себе он вольнодумец. Но он пошел на уступки, хотя ему, подобно мне, следовало бы совершить революционный акт. Я бы вторгся в Ватикан и вышвырнул оттуда всю компанию. Потом я бы сказал: «Извините, ошибся!» Но зато их бы уже там не было.
И все же я бы не хотел, чтобы итальянцы или испанцы отвергли христианство: тот, кто его исповедует, всегда носит в своем теле бациллы.
18.01.1942, воскресенье, вечер
«Волчье логово»
Всю жизнь мне постоянно приходится кого-то уговаривать. В 1933 году я имел в «Кайзерхофе» многочасовую беседу с Мейснером[1]; он сказал мне, что всю жизнь был демократом, но, возможно, в несколько ином аспекте, чем мы себе это представляем. На самом деле мы не так уж далеки друг от друга, и он лично готов сделать все для того, чтобы помочь нам в установлении контактов со «старым господином» – Гинденбургом. Но пока на это нельзя рассчитывать, ибо «старый господин» уже в силу своего мировоззрения враждебно настроен по отношению к нам.
Должен признаться, что Мейснер первый, кто весьма убедительно обрисовал мне ситуацию, в которой оказался «старый господин». Где ему искать опору? Националисты – бездари. Против конституции он пойти не может, что же ему остается делать? Ему стоило больших усилий преодолеть себя и пойти на сотрудничество с некоторыми социал-демократами и представителями партии Центра. Добавим сюда еще антипатию к Гугенбергуa[2], который в 1925 году назвал его государственным изменником лишь за то, что он оставил Мейснера в его должности.
В конце концов «старый господин» пригласил меня для беседы: «Господин Гитлер, я хочу знать, что у вас за идеи?» Было безумно тяжело знакомить его с нашей идеологией, ибо нас разделяла пропасть. Начал я с рассказа об использовании военного опыта и организаций. К солдату я быстро проторил дорогу; но для того, чтобы найти подход к политику, потребовалось великое умение.
Когда я закончил свой рассказ, то почувствовал, что он с одобрением воспринял его. Потом он вспомнил об одном инциденте в Восточной Пруссии: «Но ваши молодые люди не должны так поступать! Недавно в Танненберге они выкрикивали: „Пробудись, пробудись!“ Но я же не сплю!»
К этому приложили руку определенные люди, которые внушили «старому господину», что парни имели в виде именно его, хотя на самом деле их клич звучал: «Германия, пробудись!»
Вскоре он известил меня, что намерен теперь всегда прислушиваться к моему мнению в случае принятия каких-либо важных решений. Это уже о многом говорило. Но влияние враждебных мне кругов все еще было настолько сильным, что я даже в 1933 году поначалу был вынужден докладывать ему только в присутствии фон Папена[3]. Как-то раз Папен был в отъезде. Я отправился к нему один. «Почему господин Папен всегда присутствует здесь? Я хочу говорить только с вами!» Папен по возвращении очень сожалел, что был вынужден уехать. «Старый господин» считал его ветрогоном, но, по-моему, все же любил. Папен очень умело с ним обращался. Да и заслуги у него немалые. Он первым проявил инициативу: нарушил священную конституцию. Ну а то, что он не смог сделать следующий шаг…
Если Антонеску[4] не сумеет завоевать симпатии народа, он пропал. Тот, кто опирается лишь на аппарат, не сможет долго продержаться. Ататюрк[5] упрочил свою власть с помощью Народной партии. То же самое в Италии. Случись с Антонеску что-нибудь, и выяснится, что отсутствует решающий фактор в вопросе о преемнике. В армии различные претенденты тут же вступят в борьбу между собой. Я бы лично расстрелял Хориа Симу[6] и сделал своей опорой румынский Легион.
Без политического фундамента невозможно ни решить вопрос о преемнике, ни наладить нормальную деятельность государственного аппарата. И здесь румыны уступают Хорти[7]. В венгерском государстве, с одной стороны, есть парламент – что для нас совершенно нетерпимо, – но исполнительная власть действует совершенно самостоятельно.
Вот в чем было несчастье Папена: ему не на кого было опереться. Мы еще были недостаточно сильны, чтобы поддержать его. Но я бы и не стал этого делать, ибо он не был к сему свыше предназначен.
Ежегодный дефицит бюджета в рейхе и землях составлял у нас тогда 5,5 миллиарда[8]. Еще 5 миллиардов надлежало выплатить блоку враждебных держав. «Колоссальный успех[9], – заявил он, вернувшись из Женевы, – ведь ранее нам записали 150 миллиардов». Между тем на 30 января 1933 года в казне было всего 83 миллиона. Я спросил его: «Чем вы собираетесь платить?» – а он в ответ: «Надо платить, иначе они наложат арест на наше имущество». – «Каким образом? – спросил я. – У нас ничего нет». Когда же я запросил 3 миллиарда на вооружение, мне тут же напомнили об этих обязательствах перед заграницей. Тогда я сказал: «Вы хотите отдать это зарубежным странам, так лучше дайте эти деньги своей стране!» Английскому послу (сэру Горацию Румбольду) я четко разъяснил свою точку зрения во время вручения верительных грамот. В ответ он заявил: «Вы хотите тем самым сказать, что новая Германия не признает обязательств, взятых на себя ее прежними правительствами?» – «Мы признаем договора, – возразил я ему, – но отвергаем шантаж. А все наши обещания, относящиеся к Версальскому договору, по моему мнению, вырваны у нас путем шантажа». – «Превосходно, – сказал он, – я немедленно поставлю в известность мое правительство».
Никогда Англия или Франция не предъявляла нам претензий по поводу платежей. Англичан я в этом отношении вообще не боялся. Но я беспокоился, что французы могут воспользоваться этим, чтобы, например, оккупировать Майнц[10].
08.01.1942, четверг, ночь
«Волчье логово»
Кое-кто спрашивает: «Почему вы не измените программу партии?» А почему я вообще должен ее менять? Это история. С этой программы 24 февраля 1919 года[1] началось наше движение. Жизнь, меняясь, сама вносит свои изменения. Национал-социализм не медицинский или военный еженедельник, который постоянно должен соответствовать новейшему уровню научных исследований.
Какое счастье для правительства, что люди совершенно не думают. Думать им приходится лишь в момент отдачи приказов и во время их исполнения. В противном случае человеческое общество долго бы не просуществовало.
Не зима как таковая создает нам трудности, а то, что у нас есть солдаты, но мы не можем обеспечить их транспортировку, есть боеприпасы и вооружение, но мы не можем доставить их на позиции. Горе железнодорожникам, если к следующему разу они не наладят свою работу!
Будет лучше, если я тридцатого выступлю вместо Геббельса[2]. Призывая сохранить бодрость духа, необходимо соблюсти золотую середину между трезвой оценкой ситуации и звонкой фразой. Геббельс в обращении к солдатам[3] призвал их быть твердыми и невозмутимыми. Но в этой ситуации солдат должен быть не невозмутимым, а решительным. Это понимает только тот, кто сам воевал.
Стоит найти где-нибудь череп, как весь мир заявляет: так выглядели наши предки. Кто знает, может быть, неандерталец был обезьяной. Во всяком случае, наши предки в те времена там не сидели. Наша страна представляла собой сплошное болото, и они разве что прошли через него. Когда нас спрашивают о наших предках, мы всегда должны указывать на греков.
19.01.1942, понедельник, вечер
«Волчье логово»
До 1933 года мне постоянно с большим трудом удавалось удерживать наших людей от дуэлей. И тогда я просто запретил их. Из-за таких глупостей я потерял нескольких наших лучших людей. И что послужило поводом для дуэлей!
Как-то мы сидели в «Рейхсадлере» (ресторан в Мюнхене). Гесс был с женой и свояченицей. Подвыпивший студент пристал к ним и оскорбил дам. Гесс пригласил его выйти и высказал ему все, что он о нем думал. На следующий день двое таких вот болванов явились к нему и принесли вызов на дуэль, поскольку он позволил себе поучать члена студенческой корпорации. Я запретил ему связываться с ними. Пусть они лучше ко мне придут. Я бы сказал им: «Человек четыре года сражался с врагом. Вам не стыдно?»
Никто не сможет заменить Штрунка – единственного нашего журналиста с мировой известностью. Оскорбили его жену и в результате застрелили его самого[1]. Где же тут разум?
Бывает, двое мужчин вступают между собой в конфликт, который никак нельзя разрешить в судебном порядке. Когда, например, двое ухаживают за одной женщиной. Как-то им нужно разобраться между собой. Кто-то должен уйти. Но сейчас война, и нет ни возможности отнестись с пониманием к таким вещам, ни времени. Нация не может себе этого позволить.
Когда речь идет о раздорах в деревне, я за проявление терпимости. Деревенский парень побоится на людях показаться, если он не стал драться за свою девушку. Ничего трагического здесь нет. Случается, суд объявляет убийцей того, кто заслуживает обвинения лишь в неумышленном убийстве. Достаточно было виновному хоть раз сказать:
«Я убью его!» – как в его деянии уже видят «преступление с заранее обдуманными намерениями». Но куда мы придем, если в умышленном убийстве обвинят всех тех, кто в деревне сказал нечто подобное? В таких случаях я обычно смотрю сквозь пальцы, если, на мой взгляд, речь идет о хороших ребятах. В тюрьме им заменяют наказание и вскоре досрочно освобождают.
Кто у нас сегодня имеет право защищаться? Четких представлений о защите чести мундира не существует. Если еще и ДАФ (Немецкий трудовой фронт) потребует предоставить ему право устраивать дуэли, останется лишь каких-нибудь два-три несчастных, которые вообще не имеют ни мундира, ни чести. Я тогда из принципа разрешу дуэли только между представителями духовного сословия и юристами.
Есть множество других возможностей поступить благородно и принести пользу нации. Мы обязаны предъявлять высокие требования к такого рода вещам. Подчас, чем больше в жизни великих событий, тем менее значительными они кажутся. И сколько семей таким вот образом было ввергнуто в несчастье. Дуэлью ничего не докажешь. Ты можешь тысячу раз быть правым; но вопрос лишь в том, лучше ли ты стреляешь.
20.01.1942, вторник, полдень
«Волчье логово»
В старой германской армии было поразительно много хорошего, но было и поразительно много плохого. Это и породило социал-демократию, чего никогда бы не произошло, если бы армия и флот не сделали все, чтобы возвести стену отчуждения между рабочим и нацией. У рабочего не было никаких шансов на продвижение по службе: губительное воздействие оказал институт фельдфебель-лейтенантов и заместителей офицерских должностей[1].
В каждом полку было несколько офицеров, на которых можно было положиться. Но сколько бы их ни было, путь наверх был им закрыт. И напротив, любой учитель автоматически становился офицером, и многие из них показали свою полную непригодность.
Если некто хорошо проявил себя и, следовательно, обладает командирскими способностями, то нужно дать ему звание, соответствующее его должности. Только капитан должен в течение длительного срока командовать ротой. К этому обязывает хотя бы забота о его авторитете. Случалось, замещающий офицерскую должность два года командовал ротой, а обер-лейтенант – батальоном. Но солдаты заслужили, чтобы их командиру присвоили звание, которое он заслужил. То же самое относится и к командованию полком. Из чисто формальных соображений нельзя допустить, чтобы полковничью должность занимал майор.
В мирное время вновь неизбежно установится определенный порядок. Я скептически отношусь к офицерам-теоретикам. Далеко не ясно, смогут ли они в решающий момент правильно действовать.
В условиях современного боя командир роты, которому больше 40 лет, – это нонсенс. Командиру роты должно быть 26 лет, командиру полка – 35, а командиру дивизии – 40.
Стоит взглянуть в наш список лиц, имеющих генеральское звание, как тут же можно сделать вывод: этим людям пора на пенсию. Приведу пример Англии, где при назначении человека на ту или иную должность уже не руководствуются служебно-возрастным списком.
22.01.1942, четверг, полдень
«Волчье логово»
Не исключено, что при последовательном руководстве мы через двести лет решим национальную проблему. В известной степени это уже было достигнуто Тридцатилетней войной.
В сороковые годы прошлого столетия любой чех стыдился говорить по-чешски. Он гордился, что говорит по-немецки, и был особенно горд, если его принимали за венца. Введение всеобщего, равного, тайного избирательного права нанесло в Австрии сокрушительный удар по немцам. Социал-демократия принципиально встала на сторону чехов, высшая знать тоже.
Для аристократии немцы вообще слишком культурный народ. Ей предпочтительнее малые народы окраин. Чехи были лучше, чем венгры, румыны и поляки. У них уже образовался слой мелких буржуа, отличавшихся трудолюбием и знавших свое место. В наши дни они злобно, но и с безмерным восхищением взирают на нас: «Нам, богемцам, не дано властвовать!»
Только властвуя над другими народами, можно научиться управлять. Чехи давно бы избавились от своего комплекса неполноценности, если бы с течением времени осознали свое превосходство над остальными окраинными народами Австрии.
Ситуацию, существовавшую до марта 1939 года, теперь даже представить себе нельзя: как такое вообще было возможно!
На протяжении нескольких веков мы замыкались исключительно на себе и теперь должны научиться активно наступать. Это продлится 50...100 лет. Мы умели властвовать над другими. Самый лучший пример этого – Австрия. Если бы Габсбурги не заключили союз с враждебными силами, то девять миллионов немцев справились бы с остальными пятьюдесятью миллионами! Когда говорят, что индусы сражаются на стороне англичан, вспомним: в Австрии другие народы тоже сражались на стороне немцев.
Нижняя Саксония, безусловно, родина властелинов. Английский господствующий слой родом оттуда! Именно там СС, используя свои методы, проводит набор руководящих кадров, с помощью которых через 100 лет можно будет управлять всеми территориями, не ломая себе голову над тем, кого куда назначить.
Сумеем ли мы избавиться от провинциальной узости – вот что будет иметь решающее значение. Поэтому я рад, что мы обосновались и в Норвегии, и еще там-то, там-то и там-то. Швейцарцы – это просто выродившееся ответвление нашего народа. Мы потеряли германцев, которых в Северной Африке называли берберами, а в Малой Азии – курдами. Одним из них был Кемаль Ататюрк, голубоглазый человек, не имевший ничего общего с турками.
24.01.1942, суббота, вечер
«Волчье логово»
В мирное время следует закладывать такие основы военной промышленности, на которые можно опереться и во время войны.
В 1936 году – когда был разработан 2-й четырехлетний план[1] – нужда заставила нас начать поиски материалов-заменителей. Для оснащения миллионной армии одной только оптики требуется столько – даже представить себе невозможно!
В Англии усиливается следующая тенденция: в Европе ничего приобрести мы не сможем. У нас 16 миллиардов долга еще с той войны. Теперь к ним прибавились еще 200 миллиардов. Консерваторы скажут: только отказавшись от власти над Индией, можно – например, в Северной Норвегии – быстро и малой кровью одержать победу. Удастся ли отстоять Новую Зеландию и Австралию? Но Индию нужно удержать.
С капиталистической точки зрения Англия – богатейшая в мире страна. Буржуа способен на подвиг, как только протянешь руку к его кошельку. Остаются только две возможности: уйти из Европы и удерживать Восток и наоборот; и то и другое удержать невозможно. Смена правительства будет вызвана решением уйти из Европы. Английская буржуазия сохраняет за Черчиллем его должность до тех пор, пока есть стремление при всех обстоятельствах продолжать эту войну.
Будь она похитрее, она бы закончила ее и нанесла бы тем самым страшный удар Рузвельту. Она бы могла сказать: Англия не в состоянии продолжать войну. Помочь вы нам не можете, и мы вынуждены занять другую позицию в отношении Европы. Произойдет крах американской экономики, падет Рузвельт, и Америка перестанет представлять опасность для Англии.
Ночь с 25 на 26.01.1942, воскресенье
«Волчье логово»
Счастье некоторых государственных деятелей, что они не были женаты: иначе произошла бы катастрофа[1].
В одном жена никогда не поймет мужа: когда в браке он не сможет уделять ей столько времени, сколько она требует. Пока речь идет о чужих мужьях, они все говорят: я не понимаю их жен, я не буду такой. Но по отношению к собственным мужьям все женщины ведут себя одинаково неразумно. Нужно понять: жена, которая любит своего мужа, живет только его жизнью; лишь когда появляются дети, она осознает, что у нее в жизни есть еще кое-что; она требует от мужа, чтобы он вел себя точно так же. Но мужчина раб своих мыслей. Долг и обязанности властвуют над ним, и бывают моменты, когда он действительно вынужден сказать: какое мне дело до жены, какое мне дело до ребенка!
В 1932 году я вообще лишь несколько дней провел дома. Но и тогда я не был себе хозяином.
«Тебя нет со мной!» – жалуется жена, когда муж неожиданно весь оказывается во власти своих мыслей. Разумеется, вовсе не нужно постоянно быть вместе. Но боль разлуки приносит жене нечто вроде удовлетворения. Ведь за ней последует радость встречи. И когда моряк возвращается домой, то для него это не что иное, как заново праздновать свадьбу. После стольких месяцев отсутствия он может теперь несколько недель наслаждаться полной свободой! Со мной такого бы никогда не было. Меня бы жена встречала упреком: «А я?!»
К тому же очень мучительно безропотно подчиняться воле жены. У меня было бы угрюмое, помятое лицо, или я бы перестал выполнять супружеские обязанности.
Поэтому лучше не жениться. Самое худшее в браке: стороны вступают между собой в юридические отношения, отсюда и претензии. Гораздо разумнее иметь возлюбленную. Никаких тягот, и все воспринимается как подарок. Разумеется, это относится только к великим людям.
Не думаю, что такой человек, как я, когда-нибудь женится. Он придумал себе идеал, в котором фигура одной женщины сочетается с волосами другой, умом третьей и глазами четвертой, и всякий раз сверяет новую знакомую с ним. И выясняется, что идеала просто не существует. Нужно радоваться, если девушка в чем-то одном очаровательна. Нет ничего прекраснее, чем воспитывать юное существо: девушка в 18, 20 лет податлива, как воск. Мужчина должен уметь наложить на любую девушку отпечаток своей личности. Женщина только этого и хочет.
Дара, невеста моего шофера Кемпки, очень милая девушка. Но я не думаю, что они будут счастливы. Кемпку, кроме техники, ничего не интересует, а она умна и интеллигентна.
Ах, какие есть красавицы!
Мы как-то сидели в погребке при ратуше в Бремене. И тут вошла женщина: воистину можно было поверить, что к нам с Олимпа спустилась богиня. Просто ослепительная красота! Все, кто был в погребке, побросали ножи и вилки. И глаз не сводили с этой женщины.
А позднее в Брауншвейге! Как же я потом корил себя! И все мои люди тоже: светловолосая девушка подбежала к машине и преподнесла мне букет. У всех запечатлелось в памяти это событие, но никому даже в голову не пришло спросить у девушки адрес, чтобы я мог послать ей благодарственное письмо. Светловолоса, высока и очаровательна! Но как всегда: вокруг толпа. Да еще спешка, до сих пор я жалею.
В «Байерише Хоф»[2] я однажды присутствовал на каких-то торжествах. Множество красавиц ослепляли блеском своих бриллиантов. И тут вошла такая красивая женщина, что рядом с ней все померкло. Это была жена Ганфштенгля. Я как-то встретил ее у Эрны Ганфштенгль вместе с Мари Штук. Три женщины[3], одна красивее другой, вот это была картина. В Вене мне тоже довелось встречать много красивых женщин.
* * *
Я люблю животных, особенно собак. Но боксер, к примеру, не вызывает у меня симпатий. Если я вообще когда-нибудь заведу еще одну собаку, то только овчарку. Лучше всего суку. Я бы изменил сам себе, если бы завел собаку другой породы. Что за чудо: злобная, предана хозяину, смелая и красивая. Собака – поводырь, как же это трогательно. На других собак она вообще внимания не обращает; только если встретит суку, у которой течка, вот тут уж ничего не поделаешь. Она любит человека больше, чем себе подобных. Стремглав несется к своей подруге, но тут же возвращается, чувствуя угрызения совести.
Зимой 1921/22 года мне подарили овчарку. Но она очень тосковала по прежнему хозяину и так и не смогла прижиться у меня. И я решил ее отдать. Но новый хозяин с ней и ста шагов не прошел. Она вырвалась, бросилась ко мне и положила лапы на плечи. Пришлось ее оставить.
Когда же через некоторое время я получил от Графа[4] в подарок Мука, он уже гораздо быстрее прижился у меня. По лестнице он поднимался с понурым видом, но, увидев наверху Блонди, так обрадовался, описать невозможно, даже на следующий день успокоиться не мог.
Собака гораздо легче привыкает к новому месту, если там уже есть собака. Пусть только почует, что у нового хозяина есть собака, и уже можно не беспокоиться.
Ведь собака – древнейшее домашнее животное. Вот уже 30 000 лет живет она рядом с человеком. Только человек в своем высокомерии не желает замечать, что между собаками – даже одной породы – существует колоссальная разница. Есть глупые собаки, а есть до того умные, что страшно становится.
* * *
Я недавно держал в руках сочинение, посвященное возникновению человеческих рас. Раньше я много размышлял об этом, и должен признаться, что если повнимательнее приглядеться к древним преданиям, сказкам и сагам, которые есть у всех народов, то приходишь к очень странным выводам.
Просто удивительно, насколько мал отрезок времени, который может обозреть человек. Древнейшие памятники письменности появились 3...4 тысячи лет тому назад. Слово «сага» происходит от «заген»[5]. Саги не дошли бы до нас, если бы их слагатели не были близки нам по духу. Откуда у нас право считать, что первобытный человек был совершенно не похож на нынешнего? Природа учит нас, что растительный и животный мир изменяется и развивается. Но во внутривидовом развитии нет нигде даже намека на тот грандиозный скачок, который якобы сделал человек в процессе эволюции от обезьяны к твоему теперешнему состоянию.
Если мы взглянем на греков, которые тоже были германцами, то обнаружим такую красоту, какой у нас сейчас просто нет. Это относится как к величию их мыслей – только в технике они оказались полными профанами, – так и к их внешнему облику. Достаточно сравнить голову Зевса или Афины с головой Христа на средневековом распятии или какого-нибудь святого.
Когда же я думаю о более древних народах, о египтянах, живших в предшествующую эпоху, то понимаю, что это были не менее достойные люди. Лишь 40 поколений отделяют нас от Рождества Христова. Но наши знания ограничиваются эпохой, охватывающей несколько тысячелетий до начала новой эры.
Сага не могла возникнуть из ничего. Явление всегда предшествует понятию. Мы ничем не связаны, я даже думаю, мы поступили правильно, предположив, что мифологические образы порождены воспоминаниями о реальных событиях прошлого.
Одновременно во всех древних преданиях мы встречаем рассказ о том, как небесный свод обрушился на землю. Но библейские сказания об этом созрели вовсе не на иудейской почве; сюжеты, несомненно, были заимствованы у вавилонян и ассирийцев. В нордическом мифе повествуется о борьбе богов и гигантов. Я это могу объяснить лишь тем, что в результате стихийного бедствия в Скандинавии погибла человеческая раса, являвшаяся носителем высшей культуры. То, что мы сегодня находим на земле, – это, по всей вероятности, следы тех, кто выжил и, следуя зову памяти, стал возрождать культуру. Кто сказал, что каменный топор, который можно найти в наших краях, изобрели те же, кто им пользовался? На мой взгляд, гораздо правильнее было бы предположить, что просто каменные изделия ранее изготовлялись из других материалов. Так и неизвестно, существовали ли наряду с каменными орудиями также и металлические. Впрочем, медь и бронза недолговечны. И поэтому может случиться так, что в некоторых слоях земной коры будет найдено гораздо больше каменных орудий.
Нигде ничего также не сказано о том, что культурная жизнь народов в наших краях накануне катастрофы иссякла. Земля на три четверти покрыта водой. Только восьмая часть земной поверхности доступна нашим исследователям. Кто знает, какие открытия ожидают нас, когда мы сумеем до конца исследовать почву, залитую водой.
Я склонен верить учению Гёрбигера[6] о мировом льде. Возможно, когда-то, за 10 000 лет до нашей эры, произошло столкновение с Луной. Не исключено, что Земля вынудила тогда Луну вращаться на ее теперешней орбите. Возможно, наша Земля забрала у Луны ее атмосферу и это полностью изменило условия жизни людей на Земле. Я допускаю, что здесь тогда обитали существа, которые могли жить на любой высоте и глубине, ибо атмосферное давление отсутствовало. Допускаю также, что Земля разверзлась и хлынувшая в кратеры вода вызвала страшные извержения и потоки дождей. Спастись смогли только двое людей, так как они укрылись высоко в горах в пещере. Я полагаю, ответ на эти вопросы будет дан только тогда, когда человек интуитивно почувствует внутреннюю взаимосвязь и тем самым проложит путь точной науке. В противном случае Древний мир, существовавший до катастрофы, будет навсегда скрыт от наших глаз.
Если взглянуть на историю нашей религии от ее истоков, то она покажется более человечной. На мой взгляд, религии возникли потому, что воспоминания поблекли, превратились в голые схемы, приобрели абстрактный характер и слились с представлениями, которые церковь использовала для того, чтобы остаться у власти. Вообще, время с III по XVII век, безусловно, отличалось немыслимой жестокостью и крайней степенью деградации человечества. Кровожадность, подлость и ложь – вот что было характерно для этой эпохи.
Я вовсе не считаю, что все должно оставаться так, как оно было. Провидение дало человеку разум, чтобы он поступил разумно. Именно разум говорит мне, что следует положить конец власти лжи. Но он же подсказывает, что в данный момент это сделать невозможно. Не желая способствовать распространению лжи, я не пустил попов в партию. И я не побоюсь вступить в борьбу и стану сразу действовать, если проверка покажет, что время настало.
Вопреки собственной воле я стал политиком. Политика для меня лишь средство для достижения цели. Некоторые полагают, что мне будет тяжело, если я однажды прекращу заниматься своей нынешней деятельностью. Нет! Это будет прекраснейшим днем в моей жизни, когда я отойду от политики и избавлюсь от забот, мучений и неприятностей. Я хочу это сделать после окончания войны, сразу как только выполню свою политическую миссию. А затем я хотел бы 5...10 лет предаваться размышлениям и делать записи. Войны начинаются и кончаются. Остаются лишь сокровища культуры.
Отсюда моя любовь к искусству. Музыка, архитектура – разве это не те силы, которые указывают путь грядущим поколениям? Когда я слушаю Вагнера, то ощущаю ритмы Древнего мира.
27.01.1942, вторник, полдень
Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 146 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Застольные разговоры Адольфа Гитлера за период с 21 июля 1941 года по 11 марта 1942 года 2 страница | | | Застольные разговоры Адольфа Гитлера за период с 21 июля 1941 года по 11 марта 1942 года 4 страница |