Откуда у вас возник интерес к теме Гражданской войны, террора, Белого движения и т.д.? Это влияние семьи или что-то ещё?

– Сложно сказать, что именно послужило отправной точкой. Интерес к истории проявился у меня еще с детства. Правда, интересовался я, главным образом, античной и средневековой историей. Происходившее же в XX столетии длительное время оставалось вне моего поля зрения, исчерпываясь рамками школьной программы и институтского курса. Как следствие, взгляд на события Гражданской войны в России и в целом на советский период примерно до начала 2000-х годов во многом оставался поверхностным. Ситуация качественно стала меняться с конца 2002-го и в течение следующего, 2003-го года. Именно тогда мне в руки попали первые публикации о красном терроре, расказачивании, высылке интеллигенции за границу и других преступлениях большевистского режима в первые годы существования. Прочитанное произвело на меня тяжелое впечатление. Однако серьезно я начал разрабатывать эту тему только с 2005-го года, после знакомства с коллективной работой членов научно-редакционной группы «Реабилитированные историей» «Политические репрессии в Крыму (1920-1940 годы)». К этому времени я уже имел некий сформировавшийся базис, но знания мои по теме ленинско-сталинского террора, природы и сущности советского коммунизма, пока еще носили общий характер, и не затрагивали региональный аспект. Поэтому не будет большим преувеличением сказать, что так я открыл для себя новый, практически не разработанный пласт, и понял, сколь мало мы знаем об истории края в XX столетии. Заинтересовавшись этой темой, захотел узнать о ней больше. Стал собирать и анализировать информацию. И вскоре сама собой возникла потребность систематизировать то, что мне стало известно. Так были сделаны первые наработки, впоследствии превратившиеся в полноценные очерки, а данное мое увлечение со временем стало призванием и нравственным долгом.

Касаясь вопроса о возможных влияниях. Да, без сомнения, таковые имели место. Определенную (пускай и опосредованную) роль в формировании теперешних моих представлений сыграли отдельные произведения мемуарной, художественной литературы, кинематографа. Например, большим потрясением были увиденные в детстве рисунки Ефросиньи Керсновской, запечатлевшие ужасы сталинских лагерей. В числе других знаковых вещей, в разное время на меня повлиявших, назову рассказ Владимира Тендрякова «Хлеб для собаки» (о голодоморе 1930-х годов), написанный в жанре криптоистории фантастический роман-эпопею Андрея Валентинова «Око Силы» (особенно первую и вторую трилогии), фильм Александра Рогожкина «Чекист», снятый по повести Владимира Зазубрина «Щепка», в котором с предельным натурализмом были показаны кровавые «будни» одной губернской ЧК. Влияние семьи проявилось скорее в заложенном в детстве нравственном императиве, что Гражданская война – это ужасно и плохо («отец убивает сына, брат – брата»). Наряду с этим, большое воздействие оказали рассказы отца, побывавшего в конце 1970-х годов в Тунисе, и посетившего место последней стоянки кораблей Русской эскадры в Бизерте. Характерно, что если родители охотно говорили на эти темы, то, например, бабушка, чьи детство и юность как раз пришлись на 1920-1930-е годы, как правило, обходила тот период молчанием. Что, несомненно, показательно и красноречивее любых ее слов.

По мере изучения этого трагического периода нашей истории случалось ли вам изменять, переосмыслить собственные взгляды на тот или иной аспект, личность под влиянием открывающихся фактов?

– Безусловно. Первое, что было переосмыслено – это отношение к революции и ее «движущим силам». Если известные события российской истории в начале XX века прежде воспринимались мной как нечто прогрессивное и совершаемое в интересах народа, то после дата «1917-й год» стала для меня символом одной из величайших трагедий, чудовищную сущность которой точно характеризуют слова современника – писателя Ивана Бунина – «окаянные дни». Одновременно изменилось и отношение к идеологам и деятелям большевизма, и в целом к коммунистической власти. Преступления советской системы ранее связывались мной преимущественно с именем Иосифа Сталина, а также различными «перегибами» на местах. Но в ходе работы с источниками практически сразу стало понятно, что ужасы сталинского правления обусловлены сущностью большевизма и являются логическим продолжением жестокостей предшествующих лет. Уже на заре своего становления советский режим воплотил все присущие ему специфические черты: дискриминацию и массовые убийства по социальному признаку; запрет свободной торговли; подавление оппозиции; национализацию предприятий; жестокие эксперименты в сельском хозяйстве; террор. Учитывая сказанное, изменилось и отношение к тем, кто боролся с большевиками, в частности, к белым. Прежде, подобно многим, в оценке Белого движения и его деятелей, я находился в плену расхожих стереотипов, сформированных ложью советского агитпропа. Например, большим откровением для меня было узнать, что белые армии не только уступали красным по численности, но и испытывали недостаток во всем: от медикаментов и провианта до обмундирования, оружия и патронов. И это только один из аспектов. Наряду с ним, были кардинально переосмыслены прежние представления о сущности Белого дела, его социальной базе, ведущих персоналиях, лозунгах и программах. Так, если раньше, в силу своих поверхностных знаний, я даже где-то мог согласиться с отдельными утверждениями советских апологетов о якобы «классовом», «реакционном» и «антинародном» характере Белого движения, то для меня в настоящее время неоспоримо, что, при всех своих отрицательных сторонах, добровольчество являло собой преемственную с исторической Россией здоровую, национальную силу, и было пусть неудачной, но все же не лишенной шансов на успех попыткой возрождения российской государственности в условиях Гражданской войны.

Дата добавления: 2015-08-21