Инвернес. Пять баллад по поводу пятой картины: Замок. Хозяйка. Слуга. Хозяин. Змея и цветок.

Постепенно я приучаю вас к мысли о чрезвычайном разнообразии театральных методик, в частности — методик разбора пьесы. Я уже познакомил вас с событийно-конфликтным разбором, с разбором-замыслом, с рассортировыванием лейтмотивных ассоциаций и образов, с анализом текста и подтекста, с обнаружением ритмических и графических структур. Можно разбираться в пьесе, разыгрывая ее в макете, "дирижируя" ее, как музыкальную партитуру, вылепливая из пластилина фигурки ее персонажей, пробуя ее на вкус и на цвет.

Однако я не скрываю от вас, что никакая методика сама по себе не дает нам гарантий художественного успеха. К любой методике, чтобы она стала продуктивной, необходимо прибавлять и еще кое-что. Это "кое-что" — режиссерский талан: острый ум, богатое воображение, эмоциональная заражаемость, воля к нечеловеческому труду и победе. А методика может быть какой угодно. Даже вот такой.

1. Баллада о фантастическом замке

Высокий замок Инвернес —

Мечты моей дитя.

Воздвиг я замок Инвернес,

Играя и шутя.

И пусть реальный Инвернес

Известен вам вполне,

Но мой печальный Инвернес

Дороже мне вдвойне.

Есть в вашем замке умный гид,

В моем — струна звенит.

В ваш входят днем и как во храм,

А в мой — лишь по ночам.

¶Вам в замке лекцию прочтут —

Три короба наврут,

А в мой войдешь — охватит дрожь:

Живая

Леди

тут. — По ночам, по ночам половицы скрипят под ногами, По ночам, по ночам человечья трепещет душа. Оболгали меня — по ночам, по ночам — оболгали, Я иду сквозь века — по ночам — не спеша, не дыша.

Ржавых пятен не тру, — по утру я отмыла их мылом, Я стою на ветру со свечой в коридоре ночном: Все узнать не могу, что случилось потом с моим милым, Все забыть не могу — вот уж десять столетий — о нем.

Веселый замок Инвернес —

Там зла полным полно,

И приведены) Инвернес

Освоили давно.

Я в легендарный Инвернес

Частенько захожу

И на коварный Инвернес

Задумчиво гляжу.

Хожу туда в своих мечтах,

Тревожу ветхий прах.

Печать молчанья — на устах,

И в каждой нише — страх.

Вот покатилась голова

Мне под ноги сперва,

А после вслед за головой

Хозяин.

Как живой. — По ночам до утра я по залам брожу опустелым, По утрам вспоминаю былого величья слова. Я вслепую бреду, и катится, расставшися с телом, Как капустный кочан, предо мною моя голова.

По ночам, по ночам я ищу ее в брошенном замке,

Но ни разу мы встретиться с ней — по ночам — не смогли,

Лишь свеча замелькает в оконной решетчатой рамке

Да сквозняк принесет пыльный шепот ее издали.

Веселый замок — Инвернес, Так много в нем чудес, И грустный замок — Инвернес, Кругом дремучий лес.

2. Баллада о колдовстве и любви

Уходила в башню леди На опасные дела,

¶Запиралась в башне леди, Раздевалась до гола.

Колдовала леди в башне — Адских кликала гостей, Заводила леди шашни С доброй сотнею чертей.

В полутьме мигали свечи И курился мерзкий дым. Свою душу человечью Заложила леди им.

Ты не спрашивай у леди, Для чего ей колдовство. Очень любит наша леди! Любит мужа своего.

Рефрен баллады:

В полночь в чаще расцветает Красный папоротник — цвет. Не у всех любовь святая — Иногда в ней адский свет.

3. Баллада о дерзком слуге

Я случайно упал со стены крепостной — Так потом говорили девчонке одной, Я случайно сорвался: проклятая власть! — Обернувшись, я видел, кто помог мне упасть.

Диги-дон, диги-дон!

Диги-диг, диги-дон!

Поминает меня

Колокольный трезвон.

Долго падал я вниз — та стена высока. Жизнь припомнил я всю — от звонка до звонка. Ох, прощался я с нею, паря в небесах! Вопль мой умер, как эхо, в окрестных лесах.

Диги-дон, диги-диг!

Диги-дон, диги-диг!

Никогда не забуду

Тот собственный крик.

Возле замка я рос средь полей и дубов, Гнал на речку гусей, пас овец и коров, А когда к двадцати подобрался годам, Отвели меня в замок служить господам.

¶Диги-дон, диги-дон! — Никому не скажу, Как влюбился, дурак, В свою госпожу.

В старой башне она затворялась одна,

А дорога для всех туда — запрещена.

Я нарушил однажды строжайший запрет —

К дальней башне пошел на таинственный свет.

Я к ней в дверь постучал —

Диги-дон, диги-дон! —

И увидел бедняк,

Офигительный сон:

Предо мною нагая колдунья стоит; Эта смуглая грудь, этот царственный вид; Платье рыжих волос золотая волна, — Как в бреду на меня поглядела она.

Диги-дон, диги-дон, —

Я попался как вор,

И в зеленых глазах

Свой прочел приговор.

... А с полета того уж прошло много лет — Под стеной ты увидишь мой светлый скелет, Снег и ливни отмыли его до бела, И сквозь белые ребра трава проросла.

"Диги-дон, диги-дон"

Уж никто не поет,

Лишь в глазнице пустой

Незабудка цветет.

4. Баллада о раздавленном зайце

Бежит автострада ночная

Под фары, под маленький свет,

Большие дела начиная

На Инвернес правит Мак-Бет.

Там будущая королева

Ждет будущего короля.

Дорожные знаки "налево"

Налево!

Налево! —

велят.

А гордость толкает направо, Слепая, упрямая страсть; Манит ее звонкая слава, Пьянит ее полная власть. И словно бы прячась от сглаза,

¶Приемник включает герой, И тихая песенка джаза Плывет

над родной

стороной.

С обочины через дорогу Вдруг прянул зайчишка лесной. — Куда же ты, милый, ей-богу? Тебе ли тягаться со мной? Мак-Бет просигналил клаксоном И верхние фары включил, А зайчик, как мальчик спросонок, Вперед

по шоссе

припустил.

Асфальта почти не касаясь, Пластаясь в рывках и бросках, Летит обезумевший заяц, Зажатый у смерти в тисках. В ловушке слепящего света Живое трепещет пятно, И пляшет в глазах у Мак-Бета Дорожное

полотно.

Дорожные знаки "Налево!",

А заяц направо линял,

И визг тормозящего гнева

Уже ничего не менял.

И, хлопнувши дверцей ролс-ройса,

Мак-Бет побежал по шоссе —

Там жертва пустого геройства

Лежала

в нездешней

красе.

В крови, еще теплой и липкой, Лежал он как будто живой... С кривой, невеселой улыбкой Мак-Бет покачал головой, Ногою постукал по шине Лихого коня своего И мысль отогнал о машине, Что так же

раздавит его.

И снова лететь автострадам Дорожные знаки велят.

На заднем сидении рядом

¶Три ведьмы

незримо

сидят.

5.Баллада о том, как играли супруги: кто будет цветком, а кто будет змеей

Шотландская дама с геройским супругом Засели вдвоем за игру вечерком — Досугом они состязались друг с другом: Кто будет змеей, а кто будет цветком.

Сказала супругу шотландская дама:

— Мой милый, ты будешь змея и цветок,
Гляди, как цветочек, наивно и прямо,
Свиваясь под ним в ядовитый клубок.

Геройский супруг своей даме ответил:

— Моя дорогая, май дйа, май лав,

Для вас совершить все готов я на свете, Но буду наивным, коль буду я прав.

Ползли мимо замка густые туманы, Висела над замком злодейства звезда, И ухали совы. И каркали враны. И кто-то кричал: невермор! никогда!

Мадам, прикурив от свечи папироску, Вот так пояснила идею свою: Май диа, май лав, я затрахаюсь в доску, Но будешь ты первым в шотландском краю.

Не хочешь — не надо. Я стану змеею, А ты оставайся цветком чистоты... Плыла немота над притихшей землею, И счастье с бедою сходились на ты.

Супруг ей ответил: — Зачем нам корона? Мы любим друг друга, — нам власть ни к чему. Он к ней наклонился, как юный влюбленный. Она удивленно прижалась к нему.

И были супруги к чему-то готовы, Погасшим костром дотлевал разговор, И каркали враны, и ухали совы, И кто-то кричал: никогда! невермор!

Примечания к балладам:

К балладе №1. Данная баллада, как и четыре остальных, является образным и эмоциональным комментарием к сцене в целом или к отдельным ее эпизодам. Первая из пяти баллад посвящена месту действия. Ее предназначение — передать читателю (или репетирующему актеру) атмосферу замка Инвернес: а) как бытового, "реального" локуса и б) как "места творчества", то есть репетиционного помещения, в котором предстоит развернуться актерской импровизации.

Почему для комментирования избрана одежда баллады? Потому что стихотворная форма, сама ритмика и музыка стиха позволяют и помогают обнаружить структурные элементы сцены —

¶точно так же, как и предьщущие "схемы" (рисунки, чертежи, диаграммы и проч. графические средства анализа — см. параграф 29).

К балладе №2. Здесь предпринята попытка частичного истолкования образа героини шекспировской трагедии: а) трактовка характера и исследование пружин ее поведения в начале пьесы и б) вскрытие "подтекстовой ситуации" как гадания, заклинания, магического воздействия; такой анализ снимает проблему произнесения ее монологов (кому и как адресованы оба ее монолога?) и мотивирует, оправдывает условность и патетику пятистопного ямба ритуальными нормами. Обе условности при таком "подтексте" обретают естественность.

К балладе №3. Функциональный смысл данной баллады заключается в укрупнении и выделении эпизодического персонажа. Слуга, человек — точка выводится балладой на крупный план. "Крупный план" в театре — это не только физическое увеличение, не только пространственное выдвижение лица или предмета на авансцену (даже в гущу зрителей), но и усиление, интенсификация образных видений, усложнение предлагаемых обстоятельств вокруг персонажа, выпячивание малейших деталей его эмоционального реестра. Пять баллад — это пять укрупненных планов, выдвигающих вперед тот или иной эпизод 5 сцены.

К балладе №4. Изображенное здесь происшествие несомненно является "предысторией" вхождения героя в пятую сцену. Но это не все. Поднимается и решается проблема сценического времени.

Попадающиеся в этой балладе анахронизмы обусловлены отнюдь не причудами стихотворства, а продуманной и выношенной концепцией единства художественного времени. В этом едином времени мы, люди XX века, как бы сосуществуем с Шекспиром, жившим на рубеже XVI и XVII веков, и с его героями, жившими еще раньше: когда я читаю "Макбета" (или когда вы смотрите его в театре), персонажи пьесы и их автор воздействуют на нас. Они говорят с нами, раскрывая нам свои заветные мысли в монологах и апартах. Они воспитывают и учат нас жить на примере своих удачных и неудачных поступков. Они обогащают и расширяют нашу душу, передавая через века и страны свой опыт переживаний и размышлений. Но если они могут воздействовать на нас (а это, по-моему, не вызывает особых сомнений), то почему мы не можем воздействовать на них? Общение наше, таким образом, становится полным, то есть обоюдосторонним и безграничным. В процессе нашего общения перемешивается и антураж наших жизней: одежда, манеры, лексика, быт, средства передвижения и т. д. и т. п. Они видят и осваивают прелести нашей жизни, мы привыкаем к их "комфорту" и к их "модус вивенди".

Отсюда и анахронизмы, которые корректнее было бы называть сознательным разрушением временных границ и барьеров.

К балладе №5. Помимо неожиданного настроения, предлагаемого для окраски заключительного диалога супругов Макбет, в данной балладе исследуется очень важный и любопытный феномен расхождения между внешним и внутренним обликом героев, между их "имиджем" и их сущностью. Молва о человеке почти никогда не совпадает со скрытым, запрятанным от посторонних глаз внутренним человеком. Нежный и трогательный Макбет, непривычно мягкая и слабая Леди — его жена — это не лежит на поверхности, это — в глубине. Но это все время подразумевается у нашего великого драматурга. В XVI — XVII веках это было уникальной особенностью Шекспира, в наше время этим даром постигать и изображать тайную положительность отрицательного героя наделены многие выдающиеся писатели, связанные со сценой или с экраном: в первую очередь В. М. Шукшин (Егор Прокудин в "Калине красной"), Александр Вампилов (Зилов из "Утиной охоты") и неизбывная Леди Макбет нашей драматургии —Людмила Петрушевская.

В словах и на поверхности — один человек, в глубине и наедине — другой. Где истина, судить не нам.

Наст, глава не была М. М. Буткевичем закончена, так же, как не была написана в окончательном виде часть вторая. См. об этом в послесловии "Об авторе этой книги" (Прим. ред.)

¶"...поэзия... с потрясающей независимостью водворяется на новом, внепространственном поле действия, не столько рассказывая, сколько разыгрывая природу при помощи орудийных средств, в просторечье именуемых образами".

(О. Мандельштам. "Разговор о Данте ")

"Карнавал — это зрелище без рампы и без разделения на исполнителей и зрителей. В карнавале все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не созерцают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нем по его законам, пока эти законы действуют".

(М. Бахтин. "Проблемы поэтики Достоевского")

"Перегородок тонкоребрость Пройду насквозь, пройду, как свет. Пройду, как образ входит в образ И как предмет сечет предмет".

(Б. Пастернак. "Второе рождение")

1. Эпиграф из самого себя: любовь во всем. После прочтения первых двух частей вам стало понятно, что театр имеет большой смысл для актеров и режиссеров и, более того, может доставлять им удовлетворение и удовольствие, но только ради этого нельзя содержать столь дорогое развлечение для внутритеатральной элиты. Не дай Бог, получится, что актеры и режиссеры выдумали и культивируют этот театр для самих себя. А что получает от театра зритель? Об этом мы и будем разговаривать в последней части нашей затянувшейся книжки. Естественно, что вопрос будет ставиться так: что дает игровой театр зрителю, в какие игры он будет играть в театре играющем, а также какое удовольствие сможет он получать и от чего, каким интересам и нуждам зрителя даст игровой театр полное удовлетворение?

Главное наслаждение, которое получает зритель игрового театра, заключено в ощущении любви, изливающейся на него со сцены. Понятно, что это случай идеальный и поэтому не столь уж частый. Доброжелательный зритель вполне может удовлетвориться и волной влюбленности, набегающей на него порою из-за рампы, на худой конец достаточно и симпатии. Но совсем без любви в игровом театре невозможно.

Актеры тоже хотят, чтобы их любили зрители. И не только для удовольствия. Больше для технологии своего труда. Великий актер Михаил Чехов, отвечая в анкете на вопрос о секретах личного мастерства, сделал такое вот неожиданное, но в высшей степени знаменательное заявление: "Кроме обычных приемов, которые сводятся к тому, чтобы сосредоточить внимание на существе роли, я имею особый прием, состоящий в том, что путем ряда мыслей я вызываю в себе любовь к публике и на фоне этой любви могу в одно мгновение овладеть образом роли".

¶ "На фоне любви" — формула успеха в игровом, да и в любом другом театре. Любовь зрителя делает актера всемогущим; любовь актера к зрителю делает последнего зорким и открытым для всех впечатлений сценического бытия. Любящий и любимый — два счастливца игрового театра.

И вот еще, на закуску, высший авторитет в нашем деле: "Настоящий художник должен любить, любоваться и делиться любовно своими увлечениями с публикой" (К. С. Станиславский).

Итак, главный секрет — любить все, что делаешь (или уж, на худой конец, не делать того, чего не любишь). А краткая формула такова:

РОМАН ТВОРЧЕСКОГО ПРОЦЕССА.

Дата добавления: 2015-09-03