Глава 6. Трактовка деятельности в работах С . Л . Рубинштейна .

Глава 6. Трактовка деятельности в работах С. Л. Рубинштейна 1930—1940 годов

Генезис взглядов Рубинштейна на деятельность. Первой известной работой С.Л.Рубинштейна, специально посвященной проблеме деятельности, была опубликованная в 1922 году статья «Принцип творческой самодеятельности (к философским основам современной педагогики)», философская по содержанию. Она восходит к идеям Гегеля по этому вопросу, что совершенно закономерно, так как докторская диссертация Рубинштейна, опубликованная и защищенная в 1914 году в Марбурге, носила название «Исследование проблемы метода. 1. Абсолютный рационализм (Гегель)».

Упомянутая статья может быть до конца понята и осмыслена только на фоне философских и психологических рукописей Рубинштейна 1920-х годов, опубликованных совсем недавно. Так например, для генезиса деятельностного подхода вообще чрезвычайно интересен фрагмент о Шпрангере. Рубинштейн весьма положительно оценивает мысль Шпрангера о том, что психическое определяется своим соотношениям к объективным образованиям. Однако «из психологического развития у него выпало активное соотношение субъекта с внешним миром, в котором субъект, соотносясь с миром и преобразуя его, сам формируется. Из развития оказались выключенными всякие элементы “самодвижения”, подлинного развития преобразующего субъекта <...>. Психологическое развитие действительно обусловлено отношениями, выходящими за пределы индивидуального сознания субъекта и в нем сплошь и рядом неадекватно отображенными; но это — реальные отношения, в которые включена реальная личность; они реализуются в поведении, в конкретной деятельности человека» (Малоизвестные статьи..., 1989. С. 363). Но особенно важны фрагменты, приведенные в статье К.А.Абульхановой-Славской (1989). Они касаются, во-первых, онтологии бытия, во-вторых, проблемы субъекта. Процитируем некоторые из них.

Глава 6. Трактовка деятельности в работах С. Л. Рубинштейна...

«Общая концепция — поток становления — изменяющаяся в ходе развития структура бытия — образования все новых систем возрастающей степени свободы — отражения и воздействия на мир. Онтологическое значение развития психики и сознания. Образование в бытии субъектов — центров перестройки бытия <...>. Активность субъектов и их бытие. Бытие — это не в их независимости друг от друга, а в их соучастии <...>. Преодоление концепции бытия как комплекса друг другу внешних изолированных данностей <...>. Данность (на самом деле) заданное, проблема» (Абульханова-Славская, 1989. С. 14).

«Подлинность бытия объекта — не в его внешней данности и независимости в этом смысле от познания, а в закономерности, “обоснованности” субъектом его содержания. Поэтому, когда познание взрывает независимость от субъекта, внешнюю данность объекта, он (объект) в этом процессе познания, проникающего в свой предмет, не теряет, а обретает свое подлинное бытие. Таким образом, теория познания и теория действия исходят из одного и того же принципа. К тому же сам процесс познания своими истоками и результатами включается в процесс действия» (Там же. С. 19—20).

Упомянутая статья 1922 года дополняет и развивает эти философские положения раннего Рубинштейна. «...Субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого...» (Рубинштейн, 1986. С. 106). У деятельности четыре особенности: это всегда деятельность субъекта, она есть взаимодействие субъекта с объектом, то есть является предметной и интенциональ-ной, она всегда творческая и, наконец, самостоятельная.

«В творчестве созидается и сам творец. Есть только один путь — если есть путь — для создания большой личности: большая работа над большим творением. Личность тем значительнее, чем больше ее сфера действия, тот мир, в котором она живет...» (Там же).

Единство личности как субъекта деятельности распадается, когда «деяние, не входя в построение самого субъекта, теряет внутреннюю связь с ним. Утрачивая связь с субъектом, деяния тем самым теряют связь и между собой» (Там же. С. 105—106).

Эта работа Рубинштейна поразительна тем, что базируясь на идеях Гегеля и практически не зная философских работ Маркса (с одной стороны, он сам об этом говорит в своих автобиографических заметках; с другой, А.В.Брушлинский правильно констатирует, что основные работы Маркса по антропологической философии, особенно «Немецкая идеология» и «Эконо-мическо-философские рукописи 1844 г.» были опубликованы позже, а философский аспект «Капитала» остался чужд молодому Рубинштейну), он сумел преодолеть субъективно-идеалистическое гегелевское понимание и подойти к позициям Маркса и марксизма настолько близко, насколько это вообще было возможно. «По направлению именно к <...> диалектико-материалистичес-кому пониманию деятельности <...> объективно шло развитие философско-психологических воззрений Рубинштейна» (Бруш-линский, 1989. С. 68). В то же время для Рубинштейна оказалось неприемлемым положение Маркса о том, что бытие определяет сознание. Это вполне естественно, если учесть антикартезианский пафос ранних работ Рубинштейна; в его философском пантеоне, по его собственному признанию, с Марксом соседствовал Спиноза. Декарт если и привлекал его, то «личной раскрепощенностью, критической мыслью»: методологию же Декарта Рубинштейн характеризует как «скептицизм, нигилизм, всеобщее наплевательство: моему лицу ни до чего нет дела» (Малоизвестные статьи..., 1989. С. 416). В переводе на «академический» философский язык это как раз и означает противопоставление субъекта объекту, принципиальное неучастие субъекта в делах мира.

Позже, в записях 1920—1930-х годов, антикартезианская мысль Рубинштейна выражена абсолютно ясно: «Вместо дуалистической схемы: мир или среда, с одной стороны, субъект, личность — с другой (как бы вне среды и мира), поставить вопрос о структуре мира или среды, включающей, внутри себя имеющей субъекта, личность как активного деятеля. Предметом фундаментального изучения должна быть структура мира с находящимся внутри него субъектом и изменения этой объективной структуры в различных установках субъекта» (Там же. С. 367).

Ниже, в главе 1 части 3, мы еще вернемся к этой проблеме. Пока же остается только высказать сожаление, что все цитированные выше философские положения С.Л.Рубинштейна оказались на много лет недоступными и не сыграли той роли в развитии советской психологии, какую они могли бы сыграть 7.

Как известно, опубликована была в те годы только статья 1922 г., но эта публикация вышла в Одессе в малоизвестном и фактически недоступном издании «Ученые записки высшей школы в г.Одессе». Т. 2.

Но так или иначе, очевидно, что к началу 1930-х годов какие-либо принципиальные философско-методологические противоречия между Рубинштейном и Выготским и его школой отсутствовали. Ко многим принципиально важным мыслям Рубинштейн пришел раньше, чем Выготский и его школа. Но он шел к ним через философию, а они — прежде всего через психологию. Для Рубинштейна же последовательное психологическое осмысление его философской концепции началось только в начале 1930-х годов. В его уже цитированных выше записях двадцатых—начала тридцатых годов наряду с заявлением, что психология — это не реактология, многие собственно психологические проблемы анализируются в парадигме «стимул—реакция». См. об этом ниже.

В заключение настоящего раздела необходимо обратиться к еще одной важной мысли Рубинштейна, а именно к его трактовке отношений человека (субъекта) к другому человеку. Мы здесь не можем останавливаться подробно на этой трактовке; обратим внимание лишь на то, что отношение «субъект—другой человек» для Рубинштейна совершенно симметрично отношению «субъект— предметный объект». Поэтому едва ли правомерно видеть в позиции Рубинштейна зародыш будущего противопоставления субъект-субъектных и субъект-объектных отношений.

Классические работы Рубинштейна 1930 годов. Это прежде всего две общеизвестных публикации Рубинштейна — его статья «Проблемы психологии в трудах Карла Маркса», написанная весной 1933 года и опубликованная в 1934, и вышедший в 1935 году учебник «Основы психологии». В сущности, именно ими открывается длинный ряд собственно психологических работ Рубинштейна (хотя и среди более поздних его книг и статей есть философские — например, «Бытие и сознание» или неопубликованная при жизни автора рукопись «Человек и мир»).

Но прежде чем перейти к указанным работам, остановимся на психологическом содержании рукописных фрагментов 1920— 1930 годов, упомянутых выше.

Первая очень важная мысль Рубинштейна касается недопустимости редукционизма (сам термин он не употребляет) — как сведения физиологических процессов к химическим и физическим, так и психических — к физиологическим. Содержание и закономерности психики, продолжает он, детерминируются как физиологией, так и объектом. «Сфера имманентной психологической закономерности» включает субстрат вместе с объектом в единой системе.

«Не дрыгание лапки лягушки только, не рефлекс — человек как деятель, познающий мир, чтобы его перестроить, человек, планирующий в мировом масштабе. Последний представляет собой конкретную личность в ее исторической деятельности (В.И.Ленин), и значит — вот эта деятельность должна быть объяснена...» (Малоизвестные статьи..., 1989. С. 365).

Вторая важная мысль Рубинштейна касается отношения структуры и функции. Общая структура поведения описывает его целостность, отдельные функции реализуют эту структуру. Бессмысленно и неверно «исследование отдельных функций, не вскрывающее производимой ими перестройки целостной структуры поведения» (Там же). В качестве примера приводятся функции памяти, речи и мышления. Вводится понятие высших и низших структур поведения. «Функции, которые на низших стадиях были господствующими и определяли общую структуру поведения, сохраняются на высших стадиях как функции. Но общую структуру поведения определяют уже другие высшие функции, ставшие господствующими (то есть определяющими структуру), и перестраивают все низшие, в высшей структуре уже подчиненные функции. Низшие при этом обычно понижаются в своем уровне» (Там же. С. 366).

Третье. Существуют внешние противоречия «между средой для индивидуума (совокупность стимулов, на которые он реагирует как психологический субъект), и средой в себе» (Там же), воздействующей на него через первую среду. Но есть и внутреннее противоречие «между стимулами или задачами, которые они ставят, и средствами, которыми располагает индивидуум для их разрешения. Первое внешнее противоречие всегда выявляется через внутреннее: через противоречие между реакциями и новыми стимулами (задачами), введенными внешней средой в систему стимулов» (Там же). Следует обратить внимание на то, что внешняя среда здесь трактуется как имманентная «система стимулов», и ее изменение приводит к расхождению между стимулами и сформировавшимися ранее реакциями.

Однако уже следующая фраза Рубинштейна вводит нас в совсем иной контекст. Он четко пишет: «Рассматривать действенные акты поведения человека как реакции, то есть только в их отношении к раздражителю, независимо от эффекта, от воздействий на среду, — это значит придерживаться игрового, легкомысленно не трудового (“игривого”) взгляда на поведение человека» (Там же. С. 367). Казалось бы, здесь есть противоречие. На самом деле никакого противоречия нет: ведь именно через посредство внешней среды (стимулов) воздействует на человека «среда в себе». Действенные акты поведения зарождаются, следовательно, как часть внутренней среды; их результатом является перестройка внешней среды. Ниже Рубинштейн уточняет эту мысль, говоря о психологической структуре поведения в целом. «Функции; каждая новая функция перестраивает все остальные, видоизменяя прежнюю или определяя новую структуру». Это первый шаг. Но «с каждой новой структурой поведения связаны новая функция и содержание “стимулов”, а также “среды”. При новой структуре поведения человек входит, включается в среду новой структуры и образует вместе с ней одну структуру». Это второй шаг. При этом «каждой новой структуре соответствует не только новое содержание, но и новая функция “стимулов”, среды, а тем самым и новый тип закономерности поведения» (Там же. С. 369). Но начинается все с изменения функции.

Четвертое важное положение касается предмета психологии. Здесь перечисляются переживание, поведение, интенциальность (в современной терминологии интенциональность) как связь с объектом, связь с субстратом — психофизиологическая проблема и связь с социальным субстратом.

Далее следуют более частные, но от этого не менее важные рассуждения. Это определение восприятия как восприятия «предметов, действительности, оформленной, имеющей значение и т.д.» (Там же. С. 368), которое имплицитно включает мышление. Действие понимается как акт, реакция, происходящая в мире «объектов», содержаний, имеющих «значение» (Там же).

Пятое положение Рубинштейна как раз и касается соотношения действия и реакции. Бесспорна его мысль, что действия человека не могут быть сведены не только к рефлексам, но и к реакциям. «Психология не реактология» (Там же. С. 369). Но дальше говорится, что действия могут сводиться к реакциям, когда они определяются оторванно от вызванного ими эффекта. «...Одно и то же действие может быть произведено различными реакциями <...> и одна и та же реакция <...> может определять различные действия» (Там же). Получается, что один и тот же акт является действием по отношению к объекту и реакцией по отношению к субъекту. Ниже то же сказано еще более определенно: действие «определяется определенным эффектом, результатом, событием в окружающей среде. Движения [в этой работе они синонимичны реакциям. — А.Л.] — реакции, отнесенные к организму, связанные с явлениями окружающей среды исключительно как с раздражителями. Другие не только раздражителями вызваны, но к раздражителю приспособлены (ему соответствуют)» (Там же. С. 372).

Далее Рубинштейн пытается интерпретировать по-новому само понятие стимула. «Стимул на начальном этапе = причина, однозначно определяющая реакцию, далее стимул в стадии “памяти” влияет прошлым опытом, и, наконец, стимул (сфера мышления) как “цель”, интенциальный объект, задача» (Там же). Мышление определяется Рубинштейном как форма опосредствования. «В определении понятия мышления существенны элементы: отношение к объекту, значение, “смысл”» (Там же. С. 370).

Из приведенных положений Рубинштейна очевидно, что в момент написания цитированных фрагментов он находился на распутье. С одной стороны, он не мог выйти за пределы старой психологической парадигмы и стремился всеми правдами и неправдами примирить ее с новой. А с другой стороны, его четкая философская позиция диктовала ему переход к новой парадигме. Отсюда внутренняя противоречивость приведенных рассуждений, попытка отождествить стимул и цель (задачу), реакцию и действие, поиск движущей силы системных изменений поведения во «внутренней среде» и т.п. Многие из высказанных здесь идей можно встретить в измененной форме и в более поздних психологических работах Рубинштейна. Из цитированных фрагментов ясен, по крайней мере, путь, которым он к ним пришел.

Перейдем к знаменитой статье о Марксе.

Вокруг нее возникло множество мифов. Первый из них — что это была первая подлинно марксистская психологическая работа, указавшая путь другим психологам. Однако до нее были публикации Блонского и Выготского, которых никак нельзя считать «ненастоящими» марксистами в психологии. На те же идеи Маркса опирался К.Р.Мегрелидзе в книге, написанной как раз в это время — в 1933—1934 годах, но опубликованной только 30 лет спустя. Некоторые из них цитирует и В.Н.Колбановский в предисловии к первому изданию «Мышления и речи» Выготского. Рубинштейн имел возможность вовлечь в анализ впервые опубликованные работы Маркса и Энгельса, в особенности «Экономическо-фило-софские рукописи 1844 г.»; он впервые дал систематический обзор марксовского понимания человека (его антропологической философии); он убедительно показал методологическую неадекватность ряда западных психологических школ и направлений (что до него, к слову, не менее убедительно делал Выготский). И это высоко оценивали все советские психологи, включая Леонтьева. Но новой психологии Рубинштейн в этой статье не построил. Она, добавим, по самому духу своему философская, а не психологическая. Но об этом ниже.

Второй из мифов четко сформулирован А.В.Брушлинским в статье о Рубинштейне 1989 г.: «На наш взгляд, вполне допустимо предположение, что в анализируемой здесь статье 1934 г. Рубинштейн ведет скрытую полемику, в частности, с культурно-исторической теорией высших психических функций, разработанной в 1929—1934 гг. Л.С.Выготским и его учениками (А.Р.Лурией и др.)» (Брушлинский, 1989. С. 73). На наш же взгляд, это предположение совершенно недопустимо: ведь речь идет о двух типах психических функций, низших и высших; Рубинштейн, как мы уже видели, рассматривает их в единстве и целостности, считая, что у ребенка социальны все психические функции; Брушлинский почему-то полагает, что Выготский и его школа утверждают независимое сосуществование натуральных (низших) и культурных (высших) психических функций. Но уже в первой публикации Выготского по культурно-историческому подходу совершенно ясно говорится: «В процессе развития происходит все время это качественное изменение форм поведения, превращение одних форм в другие». Далее: «Обычно обе линии психологического развития, естественного и культурного, сливаются так, что их бывает трудно различить и проследить каждую в отдельности» (Выготский, 1928. С. 59, 61). Что же говорить о последующих работах, где идея психологической целостности субъекта и единства его психических функций независимо от их конкретного генеза положена в основу всего анализа? Ср. например, в «Педологии подростка»: «История развития высших форм поведения обнаруживает прямую и теснейшую зависимость от органического, биологического развития ребенка и от роста его элементарных психофизиологических функций. Но связь и зависимость не есть тождество. Поэтому в исследовании мы должны и в онтогенезе выделять линию развития высших форм поведения, прослеживая ее во всех своеобразных закономерностях, не забывая ни на минуту о ее связи с общеорганическим развитием ребенка <...>. В онтогенезе мы должны различать представленные в сплетенном виде, в сложном динамическом синтезе обе линии развития поведения» (Выготский, 1984. Т. 4. С. 47).

Кстати, прослеживая буквально по месяцам эволюцию взглядов Рубинштейна, А.В.Брушлинский мог бы более точно определить годы возникновения культурно-исторической теории. Напомним: она зародилась в конце 1924—начале 1925 года; первая публикация Выготского по ней относится к 1928 году 8. А первая и единственная ортодоксально культурно-историческая монография, «Развитие памяти» А.Н.Леонтьева, была завершена в 1928 году и опубликована в 1931. Кстати, именно Леонтьев почему-то обозначен Брушлинским «и др.».

А главное — трудно предположить, что тот же С.Л.Рубинштейн, который в 1933—1934 годах вел «скрытую полемику» против Выготского, в 1934—1935 годах, в первой своей психологической книге, оказался настолько близок к нему, что Д.Б.Эльконин, один из учеников Выготского, публично обвинил Рубинштейна в использовании стенограмм лекций Выготского. Для нас несущественно здесь, кто был прав: пусть Рубинштейн, а не Эльконин. Но близость-то позиций из этого скандала очевидна! Впрочем, мы увидим ее в ходе дальнейшего анализа.

Но обратимся все-таки к самой статье.

Она начинается резкой и абсолютно справедливой критикой как интроспективной психологии (за отрыв сознания от деятельности и от социального начала, «идеологии»), так и поведенче-ства, то есть бихевиоризма (за отрыв деятельности от ее результата или продукта). Нужно, по Рубинштейну, не соединять эти подходы (как это делают Бюлер и К.Н.Корнилов), а преодолеть их, радикально перестроив наше понимание как сознания, так и деятельности. Путь к такой перестройке и указывают работы Маркса. Это прежде всего идея, что деятельность и предмет взаимно проникают друг в друга, что деятельность есть раскрытие в объектах сущностных сил субъекта. Но лишь в этом опредмечивании или объективировании формируется сам субъект. Деятельность есть общественный процесс, прежде всего постольку, поскольку общественными являются продукты деятельности.

Итог: «Человек — не гегелевский самопорождающийся субъект: если мое сознание формируется в моей деятельности через продукты этой деятельности, оно объективно формируется через продукты общественной деятельности. Мое сознание в своей внутренней сущности опосредствовано объективными связями, которые устанавливаются в общественной практике и в которые я включаюсь, вхожу каждым актом своей деятельности, практической и теоретической. Каждый акт моей деятельности и я сам в нем через него тысячами нитей вплетен, многообразными связями включен в объективные образования исторически сложившейся культуры, и мое сознание насквозь опосредствовано ими» (Рубинштейн, 1973. С. 27).

8 Хотя не доказано, что она реально вышла именно тогда: дарственная надпись Выготского Леонтьеву на экземпляре оттиска этой статьи из биб лиотеки последнего почему-то датирована 10 февраля 1930 года.

Далее анализируется проблема сознания. «Сущность сознания в том, что мое отношение к моей среде в сознании человека само дано как отношение, то есть реальное отношение человека к среде становится опосредствованным — через идеальное ее отражение, которое практически осуществляется в языке. Язык служит тем планом, на котором я фиксирую отражаемое мной бытие и проецирую мои операции. Таким образом, идеальный план включается между непосредственно наличной ситуацией, которую я познаю, и операцией или действием, которым я изменяю мир. В связи с этим неизбежно иной оказывается и самая структура действия. Возникновение опосредствующего идеального плана высвобождает действие из исключительной зависимости от непосредственно наличной ситуации <...>. Действия <...>, становясь опосредованными, могут определяться не только стимуляцией, исходящей из непосредственно данной ситуации, но и целями и задачами, лежащими за ее пределами: они становятся избирательными, целевыми и волевыми; именно эти черты характеризуют деятельность человека в его специфических отличиях от поведения животных» (С. 28—29).

Решающим моментом концепции Маркса, по Рубинштейну, является «внутрь проникающее и изнутри человеческое сознание формирующее воздействие общественной практики» (С. 30). «Таким образом, решающим для марксистско-ленинской концепции является преодоление противоположности социального и индивидуального, внешнего и внутреннего, осуществляемое в исходной концепции о формировании внутренней сущности человеческого сознания в процессе воздействия человека на внешний мир, в процессе общественной практики, в которой происходит взаимопроникновение действия и предмета и формирование субъекта и сознания через продукты общественной практики» (С. 31).

Статья завершается методологическо-философским анализом проблем восприятия, потребности, способности и, наконец, личности.

По существу эта статья Рубинштейна не вызывает почти никаких возражений. Она продолжает и развивает мысли более ранних его работ, о которых шла речь выше. Я обратил бы внимание только на одну деталь, не выделяющуюся пока в общем контексте, но значимую для понимания дальнейшей эволюции взглядов Рубинштейна: это заметный акцент на объективные предметы, продукты деятельности и на субъект как продукт «общественной практики» в ущерб особенностям самой деятельности. Не случайно как специфические черты человеческой деятельности выделяются избирательность, целенаправленность и волевой характер: все эти черты замыкают проблему деятельности на субъекте и объекте.

Мы уже указывали выше на то, что эта статья — не психологическая. В ней абсолютно отсутствует анализ конкретного психологического материала, и даже анализ таких понятий, как потребность или чувства, целиком остается на философском уровне. Ничего плохого в этом усмотреть нельзя. Но почему-то хочется вспомнить слова замечательного лингвиста Евгения Дмитриевича Поливанова, сказанные в феврале 1929 года в ходе «поливановской дискуссии», закончившейся для Поливанова трагически — снятием с работы, фактической ссылкой в Среднюю Азию и, наконец, арестом и расстрелом. Вот что он тогда говорил: «...Когда вы любое положение марксизма, любое положение диалектического материализма выводите из фактов, вот тогда я скажу, что это будет марксистская лингвистика <...>. Подходить к исследованию материала лингвист может не рассуждая вовсе о том, что говорит об этом марксизм, но он должен анализировать факты <...>. А если у нас будут просто сказаны такие истины, что язык, дескать, развивается не независимо от жизни общества, <...> так для этого не нужно быть лингвистом, а для этого достаточно прочесть классиков марксизма» (Поливанов, 1991. С. 512—513). Впрочем, очень близкие мысли, касающиеся уже не лингвистики, а психологии, высказывал еще в середине 1920-х годов Л.С.Выготский (см. об этом Леонтьев А.А., 1990. С. 36—39).

Совсем другой характер носит учебник Рубинштейна «Основы психологии», и теперь пришло время поговорить о нем.

Первый раздел книги касается истории, предмета и методов психологии. Очерк истории психологии в целом продолжает и развивает идеи статьи о Марксе 9. Главная мысль раздела о предмете психологии в следующем. «...Центральным в психологии должно быть признано то положение, что психическое включено в связи, выходящие за пределы внутреннего мира сознания, опосредовано отношениями к внешнему, предметному миру и лишь на основе этих отношений может быть определено» (Там же. С. 42—43). Всякое явление сознания определяется двоякой соотнесенностью — отнесенностью к субъекту (как переживание субъекта) и предметной отнесенностью. Вообще «психологический факт объективно устанавливается лишь через отношение к объективному предметному миру» (С. 45).

Он кончается очень интересным пассажем: «Крупное место в советской психологии принадлежит Выготскому, который совместно с Лурье [так! — А.Л.], Леонтьевым и другими разработал созданную им теорию культурного развития высших психических функций, ошибочность которой не раз освещалась в печати» (Рубинштейн, 1935. С. 37).

«Сознание — это идеальное, деятельность — реальное отношение моего отношения к предметному миру» (Там же). «Сознание и деятельность образуют органическое единство, единую систему. Сознание определяется действием, в действии раскрывается сознание» (С. 49). Одним словом, «деятельность, поведение включается в объект психологического исследования» (Там же). Именно в этой главе Рубинштейн четко формулирует принцип единства сознания и объективной деятельности. Однако следует обратить внимание, что сама деятельность, акт деятельности выступает здесь «как сложное образование, которое, не будучи только психологическим процессом, выходя за пределы психологии в области физиологии, социологии и т.д., внутри себя включает психологические компоненты» (С. 50). При этом «...все внутренние психологические особенности действия или операции в принципе могут найти себе выражение в особенностях его внешнего протекания» (С. 51). Единство сознания и деятельности выражается прежде всего в специфике сознательной деятельности. Итог: «Психология не изучает поведение в целом, но она изучает психологические особенности деятельности» (С. 52). В силу единства психики и деятельности «психология, посредством деятельности просвечивая внутренние процессы сознания, тем самым освещает внутренние процессы деятельности» (С. 53). Иными словами: то, что в деятельности является психологическим, идет от сознания! А деятельность (в ее психологической ипостаси) есть то, в чем «раскрывается» сознание.

Каким образом «социальность» определяет природу сознания? Ответ недвусмысленен: через язык, речь; через систему знания; через идеологию; и, наконец, «посредством соответствующей организации индивидуальной практики общество формирует как содержание, так и форму индивидуального сознания каждого человека» (С. 60). Таким образом, индивидуальное сознание является функцией общественных отношений.

В соответствии с этим психология изучает «опосредованное общественной, в классовом обществе классовой, идеологией сознание общественного индивидуума» (С. 62), или, если ввести понятие личности, — «психику исторической личности в единстве ее внутренних и внешних проявлений» (Там же).

«Сознание формируется в связи с деятельностью человека. Но, развиваясь, оно приводит к преобразованию самого бытия человека и его деятельности. Чем выше уровень развития, тем эта роль сознания значительнее» (С. 63).

В разделе о методах психологии обращает на себя внимание фраза: «Общей основой всех объективных методов психологического исследования является единство сознания и деятельности, внутреннего и внешнего» (С. 74). И далее: «Основная задача психологического эксперимента заключается в том, чтобы максимально извлечь изнутри вовне психологически существенные особенности изучаемого процесса и превратить отношение между внешним актом и его внутренней психологической природой из многозначного, каким оно обычно бывает, в однозначное» (С. 79). Следовательно, деятельность есть внешнее, внешний акт, который находится в тех или иных отношениях с внутренней психологической природой, то есть с сознанием.

Вторая часть книги носит название «Основы психологического развития».

Именно здесь впервые и обращает на себя внимание близость к концепции Выготского. Здесь и идея качественного преобразования психики в процессе развития, и понятие критического возраста, и идея внутреннего накопления качеств, затем дающих взрывной переход на новую стадию развития, и то, что «в сложных психологических функциях участвует <...> кора как единое целое <...>. Для сложных интеллектуальных функций не существует “центров”, которые бы их продуцировали» (С. 113).

Существенные черты человеческого сознания Рубинштейн характеризует так. Первая черта: для предметного сознания человека предметы приобретают индивидуальное значение, не зависимое от изменения ситуации, в которой они даны. Вторая: выход за пределы непосредственной наличной ситуации. «Для обезьяны объекты имели в их действиях объективно определенное “значение”; однако, поскольку оно выходило за пределы зрительного поля, оно лежало исключительно в моторном плане. Специфика человеческого сознания проявляется в том, что это действенное значение предмета поднимается в план сознания. Осознаваясь, оно обобщается и преобразуется» (С. 134). Развитие сознания приводит к развитию самосознания, а отсюда и действия человека становятся сознательно регулируемыми операциями.

Связь развития с обучением трактуется в целом по Выготскому. Однако в одном важном пункте Рубинштейн от Выготского отходит: «Внутренние противоречия между сознательным отношением, отраженным в самосознании, и реальным отношением, объективно определяющим сознание и поведение, являются движущей силой психологического развития» (С. 147).

Выделяются три типа поведения — реакция, действие, поступок — и три конкретных формы деятельности: игра, учение, производительный труд.

Название третьей части, посвященной высшим психическим функциям, чрезвычайно показательно: «Функциональный анализ сознания». Она включает последовательно главы о восприятии, памяти, речи 10, мышлении 11, воображении, затем влечениях, потребностях и интересах, эмоциях, внимании, воле.

Четвертая часть — «Психология личности». Она включает также основы дифференциальной психологии и проблему одаренности. Последние слова книги следующие: «Лишь через посредство объективных продуктов своего труда и своего творчества человек становится человеком, поскольку через продукты своего труда, через все то, что он делает, человек всегда соотносится с человеком» (С. 491).

В книге Рубинштейна можно найти еще много прямых аллюзий к Выготскому. Так, Рубинштейн пишет: «...Посредством речи общественное сознание формирует сознание индивидуума» (С. 142). «Социальные формы общения между людьми становятся формами мышления индивидуума» (С. 266). Говорится о предикативности и сокращенности внутренней речи (С. 266), о формировании, а не только формулировании мышления в речи (С. 267), о психологической специфике письменной речи

Здесь, кстати, развернуто понимание эгоцентрической речи, по внешности альтернативное подходу Выготского, но совпадающее с ним в главном — идее социального генеза ее.

И здесь очевидны прямые заимствования у Выготского, например: «обучение продвигает вперед развитие»; обучение «оказывается эффективным, лишь поскольку оно оказывается в зоне ближайшего развития, включающей в себя то, что ребенок в состоянии уже постичь при помощи других, не будучи еще в состоянии овладеть этим самостоятельно» — С. 346; ссылки на Выготского нет; основные стадии развития мышления даны тоже по Выготскому.

(С. 290—291), о различном генезе мышления и речи (С. 330), о синтезе интеллекта и аффекта и т.д.

Книга «Основы психологии» — хороший учебник, и признаюсь, что я, например, нередко пользуюсь ею как справочником. Но если проанализировать ее содержание, она производит весьма двойственное впечатление. С одной стороны, в ней полностью реализованы те методологические подходы, базирующиеся на идеях Гегеля и Маркса, которые мы видели при анализе предшествующих рукописей и публикаций. Здесь есть абсолютно бесспорные позиции, объединяющие Рубинштейна с Выготским и его школой, а также с другими выдающимися психологами-марксистами. Но есть и позиции, для Выготского и особенно его харьковских учеников неприемлемые, — например, представление о деятельности как «внешнем» и сознании как «внутреннем», поиск общественной природы психики прежде всего в продуктах деятельности и т.п. С другой стороны, собственно психологическая проблематика книги (если отвлечься от изложения, анализа и критики позиций зарубежных психологических направлений и отдельных психологов; впрочем, и здесь позиции Рубинштейна чаще всего совпадают с позициями Выготского) чрезвычайно близка взглядам Выготского.

С чем это связано? Прежде всего с тем, что Рубинштейн постоянно контактировал с Выготским в тот период, когда возглавлял кафедру психологии ЛГПИ (а Выготский систематически приезжал в Ленинград для чтения лекций). На кафедре Рубинштейна практически отсутствовали опытные психологи (все они сформировались к середине и концу 1930-х годов), а в Одессе Рубинштейн психологией как таковой занимался мало, хотя и заведовал бывшей кафедрой Н.Н.Ланге. И совершенно естественно, что в первой психологической книге Рубинштейна так чувствуется влияние Выготского — более молодого по возрасту, но к этому времени значительно более зрелого психолога. Я хотел бы быть правильно понятым: все сказанное ни в коей мере не принижает ни научных достоинств С.Л.Рубинштейна, ни его дальнейшего вклада в психологию. Так уж сложилась жизнь.

«Основы общей психологии». Эта книга, впервые опубликованная в 1940 году и повторно изданная в 1946 (недавно она была дважды переиздана), сделала Рубинштейна знаменитым и принесла ему Сталинскую премию. Мы будем опираться на издание 1940 года. Естественно, нам придется выбрать только несколько глав этой книги, имеющих наиболее близкое отношение к проблеме деятельности.

Глава о предмете психологии чрезвычайно близка к соответствующей главе «Основ психологии» и в своей значительной части ее текстуально повторяет. Однако появляется четкая и очень известная формулировка: «Психология изучает психику через посредство деятельности и тем самым психологические особенности деятельности. Она при этом изучает не психику или сознание и деятельность, а психику и сознание в деятельности» (Рубинштейн, 1940. С. 18).

В главе по истории психологии обращает внимание критика взглядов Выготского и его школы. Вот она: «...Основной тенденцией и задачей психологии, нашедшей себе выражение в теории культурного развития, явилось стремление продвинуть в психологию принцип развития, принцип историзма.

Самая эта основная исходная тенденция имела определенно положительное значение. По сравнению со статической, антиисторической позицией традиционной психологии <...> исходные генетические, исторические устремления теории культурного развития высших психических функций представляли известный шаг вперед. Но при анализе этой теории с позиций марксистского историзма ярко обнаруживается, что и эта теория исходила из ложных методологических предпосылок.

Теория культурного развития высших психических функций исходит из дуалистического противопоставления “культурного развития” развитию “натуральному”. Биологизаторское понимание “натурального” развития соединяется с идеалистическим пониманием культурного развития. Первое отрывается от социальной природы человека, второе — от биологической. “Культурное развитие высших психических функций человека” представляется не как переделка его природы в процессе общественной практики, а как надстройка над натуральным развитием. “Натуральное” развитие сводится к чисто биологическому созреванию. В процессе культурного развития “производящей причиной”, то есть источником и основной движущей силой развития эта теория признает функциональное употребление знака, становясь таким образом на позиции формалистического идеализма...» (С. 69).

Эта критика уязвима — не говоря уже о приклеиваемых ярлыках — с нескольких сторон. Во-первых, отношение натурального и культурного у Выготского совсем не такое, каким изображает его Рубинштейн. Не будем останавливаться на этом подробнее. Во-вторых, как мы уже стремились показать выше, сам Выготский к 1930 году отошел от «классической» культурно-исторической теории — Рубинштейн опоздал со своей критикой минимум на 10 лет. А в-третьих, он здесь полностью игнорирует развитие идей Выготского его харьковскими учениками, критиковавшими Выготского именно за признание знака, значения, общения, а не практической деятельности, движущей силой развития.

Как ни странно, то, что в «Основах психологии» цитировалось из работ Выготского без кавычек и весьма сочувственно, сейчас ставится ему в вину — это «забегание вперед» обучения перед развитием. Его концепция объявляется «декларативной» и сводится к тому, что в обучении знания сообщаются, а понятия созревают (С. 128). «Фактически же понятия не сообщаются, конечно, просто передаваясь извне, но и не созревают, а осваиваются в процессе активной умственной деятельности ребенка» (Там же). Кто бы спорил?!

В качестве основной «клеточки» психологии выдвигается действие. (Интересно, что мышление, как и в более ранних работах, трактуется как единство аффекта и интеллекта.) Но самое интересное — как трактуется в этой книге деятельность вообще.

Рубинштейн начинает с того, что «система психологии не может ограничиваться изучением психических процессов; она должна включить и психологию деятельности» (С. 148). Однако не следует смешивать деятельность и активность. Любой психический процесс, например, мышление — это активность, а не деятельность. «О деятельности и действии мы будем говорить только там, где есть воздействие, изменение окружающего; деятельность в собственном смысле — это предметная деятельность, это практика» (С. 149). Конечно, и теоретическая деятельность тоже деятельность, но только если она имеет «и доступную для внешнего мира материальную форму» (Там же). «Психологи, которые говорят о психической деятельности и, подчеркивая активность, усматривают в этом реализацию марксистских идей о роли практики, трудовой деятельности в психологии, допускают, сами того не осознавая, игру словами, которая по существу означает переход на субъективно-идеалистические позиции <...>. Деятельность не является в целом предметом психологии; предметом психологии может быть только ее психическая сторона. Всякая психология, которая понимает, что она делает, изучает психику и только психику» (Там же). Вопрос в том, изучать ли ее в себе самой или в деятельности. Мы, говорит Рубинштейн, идем вторым путем.

Говоря о развитии мышления у детей, Рубинштейн полностью солидаризуется с Харьковской группой. Ребенок окружен предметами и прежде всего практически овладевает человеческими отношениями к этим предметам, человеческими способами действия с ними. Рубинштейн ссылается на Гальперина и Запорожца и приходит к выводу, что «основой развития специфически человеческих практических действий у ребенка является прежде всего тот факт, что ребенок вступает в практическое общение с другими людьми, с помощью которых он только и может удовлетворить свои потребности» (С. 317). Первичные обобщения ребенка он вслед за харьковчанами возводит к переносу.

Опять-таки любопытно, что принимавшаяся Рубинштейном в «Основах психологии» схема развития понятий Выготского здесь подвергается ожесточенной критике. Но с позиций, близких харьковчанам: «Слово-знак превращается в демиурга мышления. Мышление оказывается не столько отражением бытия, возникающим в единстве с речью на основе общественной практики, сколько производной функцией словесного знака» (С. 339).

Отдельная часть посвящена деятельности. Она открывается схемой «движение — действие — деятельность». «...Различные члены этого ряда лежат в разных планах. Движение как таковое — это психофизиологическая реакция организма, проявление его психомоторных функций; действие, как и деятельность, включает отношение индивида к окружающему; это акт, направленный на предмет, на цель. Действие осуществляется в той или иной мере посредством движений» (С. 451).

Что такое действие? Оно «всегда направлено на определенный результат; одно и то же действие может дать множество различных результатов <...>. Поскольку деятельность человека и прежде всего его трудовая деятельность является деятельностью сознательной, какой-то из этих результатов является непосредственно сознательной целью действующего субъекта <...>. Достижение результата <...> может в силу своей сложности потребовать целого ряда актов, связанных друг с другом определенным образом. Эти акты, или звенья, на которые распадается действие, являются частичными действиями, или операциями. Поскольку операции или, точнее, их результат осознается лишь как средство, а не как цель, они не являются самостоятельными действиями; но в отличие от движений операции — не просто механизмы, посредством которых осуществляются действия, а составные части, из которых они состоят» (С. 455). У действия всегда есть цель и мотив; но в определенных случаях (например, стремление сделать общественно полезное дело или самому выдвинуться) можно говорить о целях и мотивах субъекта. «Поступок — это действие, которое воспринимается и осознается самим действующим субъектом как общественный акт, как проявление субъекта, которое выражает отношение человека к другим людям» (Там же).

«Действие, совершаемое человеком, не является совершенно изолированным актом; оно включается в более обширное целое деятельности данной личности и лишь в связи с ней оно может быть понято» (С. 468).

Дальнейшее развитие взглядов Рубинштейна. Основные расхождения в позициях Рубинштейна и А.Н.Леонтьева. Естественно, мы не имеем возможности подробно описать дальнейшую эволюцию взглядов С.Л.Рубинштейна в широком контексте и ограничимся в этом разделе предельно краткой характеристикой этой эволюции.

В первые послевоенные годы позиции Рубинштейна если не фундаментально изменились, то, так сказать, заострились, и это вызвало отрицательную реакцию Леонтьева. (Мы имеем в виду серию статей Рубинштейна 1945—1947 годов). Когда соответственно в 1947 и 1948 гг. состоялись публичные дискуссии с обсуждением книг Рубинштейна («Основы общей психологии», 2-е изд.) и Леонтьева («Очерк развития психики»), то в качестве одного из основных критиков Рубинштейна выступил Леонтьев, а в качестве такого же основного критика Леонтьева — Рубинштейн.

С чем не был согласен у Рубинштейна А.Н.Леонтьев?

Во-первых и в-главных, с идеей двойной детерминации (соотнесенности, зависимости) психического — от «органического субстрата», мозга, и от внешнего предметного мира. Мы уже встречались с этой идеей (в другой формулировке) в более ранних работах Рубинштейна.

Во-вторых, с пониманием отношения деятельности и психики — а именно, что деятельность только «включает» психологические компоненты и выступает как нечто внепсихологическое. «...Единство психики и деятельности превращается в единство <...> психики и ее психических компонентов!» (Леонтьев А.Н., 1994. С. 227). Очевидно, говорит Леонтьев, что «так понимаемая деятельность и так понимаемое единство ее и психического ничего не решают, не преодолевают двойную детерминацию» (Там же).

«Взаимодействие двух начал не снято. Оно удвоено; за ним открылось новое взаимодействие — психики и мозга...» (Там же. С. 228).

«...Психолог не может абстрагироваться от этих отношений человека [«в которые вступает человек в мире» — А.Л.], от его деятельности — но мы имеем в виду подлинно реальную жизнь человека, деятельность его, а не психические ее компоненты, не психическое же, не «фихтевскую» активность» (Там же. С. 229).

За что, так сказать, «встречно» критиковал Рубинштейн Леонтьева?

Критика эта велась по нескольким линиям. Во-первых, критиковалась теория развития психики и периодизация этого развития. Во-вторых, существенным пунктом расхождения явился следующий: нельзя, по Рубинштейну, рассматривать деятельность как исходное понятие. Он говорил (здесь и ниже мы цитируем неопубликованную стенограмму дискуссии по: Леонтьев А.А., 1983. С. 25): «Поскольку деятельность выступает в качестве взаимодействия, взаимосвязи, взаимоотношения между субъектом этой деятельности и окружающим миром, то именно поэтому нельзя объявлять самое деятельность ведущей и определяющей». Позиция Рубинштейна здесь противоположна: определяющими являются включенные в деятельность материальные «условия жизни, которые через посредство деятельности определяют психику». Этот вопрос возникает в первую очередь «как вопрос о соотношении мотивов и задач, то есть целей и условий, в которых они возникают».

Неправильно, по Рубинштейну, «психологизировать деятельность», «определять действие и деятельность психологическими критериями» (соотношение мотива и задачи или цели). «В действительности (как каждому ясно) действие и деятельность — это практически материальные процессы, которые определяются не психологическими критериями». Точнее не скажешь, и эта позиция вполне соответствует идее принципа «психофизического единства», критиковавшейся годом ранее при обсуждении книги Рубинштейна.

Были также по-разному расставлены акценты при решении проблемы строения сознания. По Рубинштейну, Леонтьев выводит все из сознания, из психики субъекта — значения реализуют личностные смыслы, задачи реализуют мотивы.

В поддержку позиций Рубинштейна выступил, хотя гораздо менее академично, в частности, Н.Х.Швачкин: «Выставляя деятельность, как связывающее звено, вы теряете непосредственную связь между психикой и бытием...». Наиболее ярким выступлением из другого «лагеря» было выступление Л.И.Божович: «Что же в таком случае оппоненты имеют в виду, когда говорят о бытии? Взятую саму по себе предметную действительность, вне отношения к ней человека, вне той реальной деятельности, которая осуществляет это отношение? Но <...> ведь это и есть та пресловутая метафизическая среда, которая фаталистически сама по себе определяет деятельность ребенка».

В заключительном слове Леонтьев, присоединяясь к Божович, говорил: «Действительно, внешние условия являются тем, что позволяет осуществиться определенным отношениям человека, то есть деятельности <...>. Как, однако, действуют эти условия? <...> Сознание самих этих условий определяется <...> деятельностью человека <...>. Только нужно при этом <...> не противопоставлять бытию — деятельность, а бытие не отождествлять с предметными условиями бытия <...>. Сергей Леонидович отвергает это решение. Он говорит: определяют сами условия, хотя и через деятельность. Я понимаю это [то есть позицию Рубинштейна. — А.Л.] так: деятельность есть что-то только передающее влияние условий, но не способное изменять это влияние, определять, как именно повлияют данные условия, как они будут отражены, осознаны...» Сам Леонтьев занимал, естественно, противоположную позицию. Говоря о мотивах, он, между прочим, подчеркивал, что это — «продукт развития самой деятельности, в ней они формируются».

Существенно, что все выступавшие, не исключая Рубинштейна, признавали, что система понятий теории деятельности (действие и операция, мотив-цель, значение и смысл) была введена в советскую психологию именно А.Н.Леонтьевым. Это важно подчеркнуть потому, что к тому времени принадлежность этой понятийной системы именно Леонтьеву была документирована единственной публикацией — тезисами доклада «Психическое развитие ребенка и обучение» (Леонтьев А.Н., 1938).

В конце 1940-х—начале 1950-х годов Рубинштейн, попавший в мясорубку борьбы с космополитизмом, печатался мало. Зато в конце пятидесятых вышло сразу три его монографии: «Бытие и сознание», «О мышлении и путях его исследования» и «Принципы и пути развития психологии».

В этих книгах Рубинштейн занимает уже иную позицию, чем в двух предшествующих. Он с самого начала заявляет, что «основным способом существования психического является его существование в качестве процесса, в качестве деятельности» (Рубинштейн, 1957. С. 255). Различаются деятельность и процесс. «Под деятельностью мы будем здесь разуметь такой процесс, посредством которого реализуется то или иное отношение человека к окружающему его миру — к другим людям, к задачам, которые ставит перед ним жизнь. Так например, мышление рассматривается как деятельность, когда учитываются мотивы человека, его отношение к задачам, <...> когда, словом, выступает личностный (а это прежде всего значит мотивацион-ный) план мыслительной деятельности. Мышление выступает в процессуальном плане, когда изучают процессуальный состав мыслительной деятельности — те процессы синтеза, анализа, обобщения, посредством которых разрешаются мыслительные задачи. Реальный процесс мышления, как он бывает дан в действительности, представляет собой и деятельность (человек мыслит, а не просто ему мыслится), и процесс или деятельность, включающую в себя совокупность процессов...» (С. 256—257).

«Психология изучает не только психическую деятельность, но и психические процессы <...>. Она изучает не только психическую деятельность, но и деятельность человека в собственном смысле слова в ее психологическом составе» (С. 259). Психические процессы закономерно вызываются их объектами, поскольку воздействия объектов «преломляются через сложившиеся в субъекте внутренние отношения, обусловливаясь их закономерностями» (С. 263). Или, как говорится в следующей книге, «внешние причины действуют через посредство внутренних условий <...>. При объяснении любых психических явлений личность выступает как связанная воедино совокупность внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия» (Рубинштейн, 1958. С. 6, 8). И дальше: «...Мышление понимается как деятельность субъекта, взаимодействующего с объективным миром» (Там же. С. 27).

Третья книга объединяет статьи Рубинштейна 1940—1950-х годов. Наиболее интересна из них для нас статья 1945 года «Проблема сознания и деятельности в истории советской психологии», в издании 1959 года отредактированная. В данном разделе книги дается критика «леонтьевского» понимания деятельности. Да, говорит Рубинштейн, правильно, что практическая деятельность первична, а теоретическая вторична. Но неверно подставлять на место теоретической деятельности психическую и считать, что теоретическая деятельность впервые возникает как интериоризация «психической деятельности вообще». «Всякая внешняя материальная деятельность человека уже содержит внутри себя психические компоненты (явления, процессы), посредством которых осуществляется ее регуляция» (Рубинштейн, 1959. С. 253). Кстати, в статье 1959 года о способностях Рубинштейн довольно резко полемизирует с Леонтьевым и Гальпериным в связи с их пониманием интериоризации, утверждая, что «неверно думать, что всякое умственное “действие” имеет свой прототип в материальном действии» и что «обязательным условием возникновения умственного действия является обращение к “соответствующему” материальному действию, которое оно в умственном плане “воспроизводит” или из которого оно исходит» (Рубинштейн, 1973. С. 222).

Наконец, нельзя пройти мимо «главной книги» С.Л.Рубинштейна — не опубликованной при его жизни рукописи «Человек и мир», относящейся к 1958—1960 годам. Здесь Рубинштейн занимает резко антикартезианскую позицию: «Человек как субъект должен быть введен внутрь, в состав сущего, в состав бытия <...>. Человек выступает при этом как сознательное существо и субъект действия, прежде всего как реальное, материальное, практическое существо <...>. Стоит вопрос не только о человеке во взаимоотношении с миром, но и о мире в соотношении с человеком...» (С. 259). И дальше: «Человек находится внутри бытия, а не только бытие внешне его сознанию» (Там же. С. 262). Мир, по Рубинштейну, — «это общающаяся друг с другом совокупность людей и вещей» (С. 264). «Первичным является <...> действенное, практическое отношение человека к миру» (С. 312). И вновь: «Человек должен быть взят внутри бытия, в своем специфическом отношении к нему, как субъект познания и действия, как субъект жизни <...>. Бытие как объект — это бытие, включающее и субъекта» (С. 332).

Многие из этих положений Рубинштейна конца пятидесятых годов в своей методологической основе не противоречат леонтьевской психологии деятельности, а кое в чем и опережают мысль Леонтьева (это касается, например, человека «внутри бытия»). Рубинштейн уже отошел в цитированных работах от противопоставления сознания и деятельности как внутреннего и внешнего. Возникает принципиально важная мысль о том, что основным способом существования психического является его существование в качестве деятельности. Правда, продолжает отстаиваться тезис о том, что в непсихической в целом деятельности есть психические компоненты. Но, думается, не случайно ни в одной из последних своих работ Рубинштейн не анализировал строение и вообще специфику практической деятельности человека, ограничиваясь деятельностью теоретической: такой анализ привел бы его, вероятно, к пересмотру своих позиций. С другой стороны, Рубинштейн все время настаивает на идее действия внешних воздействий через внутренние условия, отождествляя систему последних с личностью.

У нас при чтении этих работ создается впечатление, что они в каком-то смысле отражают переход Рубинштейна от одной научной парадигмы деятельности к другой — но этот переход был прерван его кончиной.

1940—1960-е годы: «Проблемы развития психики». Эта книга, как уже говорилось, не соотносится непосредственно ни с одним периодом научной биографии А.Н.Леонтьева. Наиболее ранняя из включенных в нее работ датируется 1931 годом (это глава из книги «Проблемы развития психики»), следующая — 1940 годом (а на деле написана еще раньше — это докторская диссертация Алексея Николаевича), затем идут годы 1944, 1945, 1947 («Очерк развития психики»), наконец, 1950—1960-е годы. (Мы опираемся на третье, то есть последнее прижизненное издание.) Таким образом, эта книга является сборником статей и других работ, существенных для Леонтьева, объединенных общим пониманием предмета психологии, сознания, деятельности, высших психических функций (кроме, конечно, главы из книги 1931 года), но не объединенных структурно и композиционно в единое целое и в некоторых отношениях не совпадающих друг с другом в содержательном плане. Можно сказать, что она ретроспективна, как бы подводит итоги предшествующему развитию идей Леонтьева — и не случайно, как мы с Д.А.Леонтьевым отметили во введении к переизданию работ Алексея Николаевича по развитию психики, композиция «Проблем развития психики» соответствует структуре первоначального проекта диссертации (Леонтьев А.А., Леонтьев Д.А., 1999).

Поэтому между работами 1930-х годов, охарактеризованными выше, и «Проблемами развития психики» не лежит какой-либо водораздел. И как раз это дает нам право рассматривать идеи Леонтьева 1930-х годов как неотъемлемую часть его «канонической» концепции. Но парадокс здесь в том, что такой канонической концепции, собственно, не существует.

На это в своем выступлении на известной внутренней дискуссии 1969 г. указывал сам Леонтьев: «Если эта система понятий представляет известное значение, то есть способна работать в психологии, то, по-видимому, эту систему нужно разрабатывать — что в последние годы, в сущности, не делается. Эта система понятий оказалась замерзшей, без всякого движения. И я лично оказался очень одиноким в этом отношении. Все движение идет по разным проблемам, которые более или менее соприкасаются с проблемой деятельности, скорее более, чем менее, но в упор понятие деятельности разрабатывается в высшей степени недостаточно» (Дискуссия..., 1990. С. 136—137).

В этом же выступлении Леонтьев зафиксировал ряд общих положений о деятельности, которые он, по крайней мере в это время, считал основными и нуждающимися в дальнейшем развитии.

Первое. Деятельность есть процесс, осуществляющий жизнь субъекта. При этом выделяются оба ключевых слова — и «жизнь» и «субъект». Здесь же подчеркнуто, что этот процесс направлен на удовлетворение предметных потребностей.

Второе. «...Развитие деятельности необходимо приводит к возникновению психического отражения реальности <...>. Жизнь порождает отражение» (С. 137).

Третье. «...В общем виде деятельность есть процесс, который переводит отражаемое в отражение» (Там же).

Четвертое. Психическое отражение опосредствует деятельность и управляет ею. «В этой своей функции психическое отражение проявляет себя объективно» (С. 138).

Пятое. «На уровне человека <...> психическое отражение также кристаллизуется в продуктах деятельности. Деятельность в этом смысле не только проявляет в объективной форме отражение, но оно вместе с тем <...> способно переводить образ в объективно-предметную форму — вещественную или идеальную, безразлично» (Там же). Одним из таких идеальных продуктов может быть продукт, фиксированный в языковой или речевой форме.

Далее идут уже «ненумерованные» положения. Это прежде всего очень подробно развернутая мысль о том, что внешняя и внутренняя деятельность, раз выделившись, не противостоят друг другу, а постоянно взаимопереходят друг в друга, происходит обмен «звеньями» между ними. В этой связи Леонтьев останавливается на процессе «экстериоризации и приобретения деятельностью внешней, даже вещественной формы», перехода деятельности «из движения, так сказать, в предметное бытие, если пользоваться терминологией Маркса» (С. 141). И далее: относительная независимость и самостоятельность деятельности как раз в том, что «она не может существовать в своем собственном, так сказать, внутреннем пространстве, она непрерывно строится путем преобразования извне, развивается путем преобразования во внешние формы деятельности, в предметы <...>. Идет процесс отслаивания от деятельности предметов человеческой культуры» (Там же).

Затем следует принципиально важный тезис о том, что сознание «находится столько же под [черепной. — А.Л.] крышкой, сколько и во внешнем мире. Это одухотворенный мир, одухотворенный человеческой деятельностью» (Там же).

Следующий тезис касается проблемы единиц деятельности, к которой мы вскоре вернемся специально. Пока же выделим в ле-онтьевском анализе этой проблемы еще одну методологически важную позицию — это «патетическая история отделения операций, которые могут приобретать внешнюю форму, материализоваться, вернее, осуществляться в системе машин, начиная от китайских счетов и кончая современными любыми электронно-вычислительными устройствами» (С. 145).

Далее Леонтьев вводит еще одно различение. «Это психика как образ и психика как процесс. В мышлении это — мышление и понятие, в восприятии — воспринимание и образ. Я буду называть психику как явление, образ — просто образом, а психику как процесс — просто процессом. Но ведь вот в чем дело, всякое такое психическое образование, как образ, есть не что иное, как свернутый процесс <...>. Кто не понимает после Выготского, что за значениями лежит система операций, что адекватную характеристику значения получают в системе операций, что характеризовать операции и характеризовать значения — это одно и то же <...>. В сущности, исследование понятий на уровне, достигнутом Выготским, есть исследование операций» (С. 145—146).

Очень остро Леонтьев ставит в своем выступлении и вопрос о том, составляет ли деятельность предмет психологии. Если говорить «в деятельности», «через деятельность», «зависит от деятельности», «пребывает в деятельности» (позиция Рубинштейна!), возникает ряд трудностей.

Первая трудность: деятельность снова рассекается. «Внутренняя деятельность целиком относится к психологии, как это было согласно картезианскому членению. Внутренняя деятельность — это “богу богово”, что касается до внешней, особенно практической деятельности, то она не психологическая, ее нужно отдать кесарю, это кесарево. Только не известно — какому кесарю и кто этот кесарь. И получается поэтому зона ничейной земли, ничейная зона. Вы можете отдавать эту деятельность кому угодно, но эту внешнюю деятельность никто не берет» (С. 147).

Вторая трудность: учитывая, что «деятельность включает в себя внешние, а равно внутренние звенья, трудно понять, как же может случиться, что одни звенья единого принадлежат одной науке, а другие звенья — другой науке» (Там же).

И третья трудность, самая важная. «Происходит естественное обособление психики-образа <...> от психики-процесса. Потому что то, что я назвал психика-образ, как бесспорный предмет психологии, может иметь в свернутом виде, в себе, внешнюю деятельность. Тогда уже реальность рассекается еще по одной плоскости. Всякий образ <...> есть свернутый процесс, и за этим процессом уже нет ничего. Есть объективная действительность: общество, история....» (Там же). Все дело в том, что сама подобная постановка вопроса — какой науке принадлежит деятельность — является ложной. «Науки, как известно, делятся не по эмпирическим объектам, а по связям и отношениям, в которых те или иные объекты берутся <...>. Вот, кстати, почему, когда мы делим, кому принадлежит деятельность, оказывается — никому, потому что все отказываются. Все желают иметь определение своего предмета через систему отношений. Когда я говорю просто — деятельность, никто ее не берет. Я поэтому думаю, что взятая в отношении к психическому отражению мира в голове человека, деятельность есть предмет психологии, то есть становится им. Взятая в других отношениях, системе других отношений, или в системах других отношений, деятельность принадлежит другим соответствующим наукам: от биомеханики до политической экономии, социологии, чего угодно» (С. 148).

При этом «психология, как и всякая наука, исследует не только данный предмет, взятый в данных отношениях, то есть в данной системе движения материи, как говорят философы, но также и переходы исследуемой формы движения материи в другие. Это мысль старая, более чем столетней давности <...>. Здесь мы имеем дело с необходимостью изучения переходов не для того, чтобы изучать то, во что она переходит, а для того, чтобы понимать эти переходы» (С. 149). Это и технизация операций, логика, и «окостеневание» в формирующихся прижизненно мозговых системах.

Далее следует положение, которое Леонтьев считает «капитально важным», и оно действительно таковым является. «Это то, что подлежит разработке все больше, и больше, и больше. Деятельность, образы, словом, все психологическое, может быть понято только как инфраструктура в суперструктуре, которая есть общество, общественные отношения, словом, инфраструктура психологического может быть понята только в ее связи с суперструктурой социального, потому что инфраструктура без этой суперструктуры не существует вообще [выделено нами. — А.Л.]. Не существует, это просто иллюзия <...>. Не может психологическое исследование идти так, как будто бы человек вел “тет-а-тет” с предметами, или с суммой предметов, с системой предметов» (С. 149—150).

Дата добавления: 2015-09-03