Загадки-метафоры

"...размазал по льду залива польские сани..."

"...he smote the sledded Polacks on the ice". (I, 1)

Темная эта фраза Горацио проясняется, если взглянуть на карту западной

Балтики. Самым коротким и удобным для нападения поляков на датчан был санный

путь по замерзающему у берегов Балтийскому морю. Альтернатива - путь через

Германию, но для прохода через немецкие земли нужно было получить такое же

разрешение, какое у Клавдия просил Старый Норвежец для своего племянника

Фортинбраса. Очевидно, Старый Гамлет нанес по полякам удар сбоку, из засады,

когда их армия находилась не в боевом строю, а в санях, то есть в обозах.

Так что пастернаковские "выборные Польши", которых он посадил в эти

сани, абсолютно ни при чем.

"И шепоток, который, как из пушки..." (IV, 1)

В оригинале образ восходящего по диаметру земли извержения, потрясающий

по силе образ народного возмущения:

And what's untimely done; so haply slander,

Whose whisper o'er the world's diameter...

В моем переводе:

И шепоток, который, как из пушки,

Из жерла недр прямою бьет наводкой

Мучительным и смрадным изверженьем,

Взошедшим по диаметру земли, -

Просвищет мимо имени монарха

И поразит неуязвимый воздух.

Еще одна ключевая метафора "Гамлета" - метафора тлена, гнили и смрада.

Она не раз возникает, если речь идет об Эльсиноре или о его нынешнем

правителе.

Когда Гамлет с Горацио и Марцеллом отправляется на эспланаду, они

слышат гром пушки, и происходит такой разговор:

Горацио

Милорд, что означают эти звуки?

Гамлет

А то, что наш король и ночью бдит.

На радостях надулся, ну и скачет.

И всякий раз, когда он осушает

Свой кубок, полный самым светлым рейнским,

Взамен его и в честь его фанфары

Пердят на всю округу.

Горацио

Такова

У вас традиция?

Гамлет

Ну, что-то вроде.

Традиция, к которой невозможно

Привыкнуть, даже если здесь родился... (I, 4)

Говоря о фанфарах, Гамлет произносит глагол "to bray", что значит

издавать резкий неприятный звук или кричать по-ослиному. Но представляется,

что сам образ труб, орущих всякий раз, как король осушает кубок, не

оставляет возможности более мягкого перевода.

Начинаясь с вони, эта сцена тем же должна и закончиться. И

действительно: Марцелл говорит, что в Датском королевстве пахнуло тленом. На

это Горацио отвечает: "...heaven will direct it" ("Небо его направит"). Но в

оригинале речь не просто о гниении, а именно о тлене, могильном тлене

датского государства, проступившем на поверхность вместе с явлением

Призрака.

Полагаю, что в этом месте актер, игравший Горацио, выходил на

авансцену, находившуюся под открытым небом (потолка в "Глобусе" не было), и

махал рукой перед собственным носом. Если вообразить спертый дух зрительного

зала "Глобуса", где у сцены стояли кадки с парашей и только отсутствие

потолка обеспечивало и свет, и вентиляцию, станет ясно, что эта реприза

должна была пользоваться оглушительным успехом.

Впрочем, верить шекспировским героям на слово может только очень

наивный читатель. Это нередко относится даже к тому, что произносит Гамлет

(не говоря уже о Клавдии, который сам проговаривается, что умением менять

личины его превосходит лишь нормандец Ламор).

За неразгаданную загадку герои Шекспира платят одним - жизнью.

Из четырнадцати значимых персонажей "Гамлета" одиннадцать или

двенадцать не проходят испытания загадками и гибнут. Это Гамлет-отец,

Гамлет-сын, Клавдий, Гертруда, Полоний, Офелия, Лаэрт, Розенкранц и

Гильденстерн, а также, вероятно, Бернардо, Марцелл и Франциско. И только

один выживает. Это Горацио, который разгадал все загадки.

X x x

Ключ к замыслу "Гамлета" - Вторая глава Второго Соборного Послания

апостола Петра, где премудрость Евангельских советов противостоит житейской

"мудрости мира сего".

"Их речь полна мудрости мира сего /.../ Ибо произнося надутое

пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва

отстали от находящихся в заблуждении..." (Гл.2, 17, 18)

"Надутое пустословие" - это Клавдий и Полоний, Горацио и Озрик,

бездарные трагедии, разыгрываемые бездарными столичными трагиками, это

священник, для которого "указание свыше" исходит аж от короля, это слог

межгосударственных договоров, в коих любовь равняется венку из пшеничных

колосьев, а также запятой, это Розенкранц и Гильденстерн. Ну а "плотские

похоти едва отставших от находящихся в заблуждении" - это о Гамлете и

Офелии.

А вот еще о Клавдии:

"Они получат возмездие за беззаконие: ибо они полагают удовольствие во

вседневной роскоши; срамники и осквернители, они наслаждаются обманами

своими, пиршествуя с вами". (Гл. 2, 13)

Петр, как и Офелия, знает о грядущей своей мученической смерти.

Офелия, как и Петр, видя свое страшное будущее, полна оптимизма

истинной веры. Петр пишет о наступлении времени лжепророков, времени, когда

многие проповедующие Христа отпадут от него.

В такое же "переломное" время живет и Шекспир. За сорок лет до

гражданской войны и диктатуры Кромвеля он видит, что дело прямым ходом идет

к катастрофе: время вывихнулось и свихнулось.

Вторая глава Поучения апостола Петра обличает лжепророков и

лжеучителей. В роли одного из таких деятелей выступает в 1 сцене I акта

Горацио, весьма комично пророчащий падение Дании и сравнивающий свое время с

кануном падения Рима.

Очевидно, что вторая глава этого Поучения весьма занимала Шекспира.

"Плохая мудрость" тех, кого Святой Петр называет "сынами проклятия", - это

то, что в конечном счете сделало Офелию сумасшедшей, погубило ее отца и

брата.

То, что в Ветхом Завете было истинной "мудростью", стало новозаветной

Благой Вестью о воскресении мертвых (отсюда церковнославянская калька

"Благовествование" с греческого "Евангелие"). На это и уповает Офелия,

окончательно прощаясь со всеми: "Да помилует Господь душу его и души всех

христиан. Только об этом и молю. Господь с вами!"

Лжеучителя "вывихнувшего сустав времени" - Клавдий, Полоний, Горацио,

Озрик и прочие. Ибо они "обещают то, чего сами не имеют" (Гл. 2, 17-18).

Таких апостол Петр сравнивает с "безводными источниками".

Утопление Офелии в ручье - жест почти ритуальный: в евангельском

контексте ручей, в котором погибла Офелия, выглядит каплей нового всемирного

потопа. В том же Втором Послании апостола Петра читаем:

"И если не пощадил первого мира, но в восьми душах сохранил семейство

Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мир нечестивых". (Гл. 2, 5)

Семейство датской короны гибнет именно "в восьми душах": Гамлет-отец,

Гамлет-сын, Гертруда, Клавдий, Офелия, ее нерожденный сын Робин, ее отец и

брат. Во времена Ноя - восемь спасенных, во времена Гамлета - восемь

загубленных (включая и не рожденного Офелией Робина, принца Датского). Это и

есть шекспировская реализация метафоры "вывихнувшегося времени".

Гамлет говорит о "животном беспамятстве", а Фортинбрас над грудой

августейших трупов - о "самоистреблении". Именно об этом и у апостола Петра:

"Они, как бессловесные животные, водимые природою, рожденные на

уловление и истребление, злословя то, чего не понимают, в растлении своем

истребятся". (Гл. 2, 12)

Повторимся: Шекспир имел право писать так, чтобы в рукописи смысл

интриги был понятен лишь ему самому, ибо не отдавал пьес другим режиссерам,

он сам ставил то, что сам и написал. Отсюда и чрезвычайная скудность

ремарок, и отсутствие интермедий в пьесах Шекспира.

Очевидно, пытаясь обезопасить себя от кражи текста конкурентами,

Шекспир записывал лишь текст, который должен быть произнесен со сцены.

Если я прав в своей реконструкции шекспировского замысла, то

четырехвековая история с трактовкой образа Горацио показывает, что у этого

поэта можно было украсть разве что "текст слов". И когда на шекспировские

спектакли приходили агенты его конкурентов и прямо в зале пытались

стенографировать пьесу, они получали не пьесу, а всего лишь произносимые в

ней слова. И не получали драматического ключа к ним.

Отсутствие шекспировской рукописи "Гамлета" (или подготовленного по ней

самим автором издания) сыграло дурную шутку с читателем.

Дело было усугублено тем, что Шекспир все время выворачивает наизнанку

клише и штампы своих предшественников и современников. И, как мы уже

убедились, нельзя верить его героям на слово: герой может выдавать желаемое

за действительное или лгать, может говорить одно, а совершать нечто

противоположное.

Художественный зазор между словами и действием, собственно, и следует

называть драматургией Шекспира.

Ткань шекспировской пьесы столь органична, что сама помогает читающему

разгладить ее складки и разглядеть тайный ее орнамент. Надо лишь помнить,

что у каждой шекспировской загадки есть разгадка, и сам автор сочувствует

взыскующему смысла читателю, стремясь подсказать правильный ответ. Тот

ответ, который поначалу и в голову не может прийти именно из-за его простоты

и парадоксальности.

Если судить по "Гамлету", общепринятое мнение об "условности

шекспировской драматургии" - проблема нашего умения читать Шекспира.

Эта проблема, разумеется, куда шире, чем даже сама шекспировская

драматургия.

Наше культурное знание на девять десятых основывается на мифологической

модели, предложенной нам опытом и разумением предшествующих поколений. Но

гений - современник не своих современников, а тех поколений, которые или

способны его понять, или хотя бы приблизиться к пониманию.

"Гамлетовский" миф в том виде, в котором он сложился за четыреста лет,

прошедших с первого пиратского издания пьесы Шекспира, как мне

представляется, более не может быть питательной средой и источником

вдохновения новых художников: этот колодец вычерпан до дна.

В театрально-экранном "Датском королевстве", если судить по последним

мировым постановкам и экранизациям, что-то прогнило: вроде бы все на месте,

а заметных открытий почему-то нет.

Это значит, что открытие "Гамлета" еще впереди.

Дата добавления: 2015-09-03