ГЛАВА V. Роль науки в современном мире

Наука

Роль науки в современном мире. Успехи техники и других прикладных знаний и ложно приписываемое им значение. О признаках и задачах истинной науки. Необходимые условия истинной научной деятельности. Религиозная основа образования. Свободная школа.

Все люди призваны к исполнению закона труда. Но не все подчиняются этому призванию. В прежние времена люди, пользовавшиеся трудами других, утверждали, что, во-первых, они люди особенной породы и, во-вторых, имеют особенное назначение от Бога заботиться о благе отдельных людей, т. е. управлять ими и учить их; и потому они уверяли других и часто верили сами, что то дело, которое они исправляют, нужнее и важнее для народа, чем те труды, которыми они пользовались. С появлением христианства, провозгласившего равенство и единство всех людей, оправдание особенности пород людских уничтожилось. Но самый факт освобождения себя от труда одними людьми и пользования трудами других остался тот же, и для существующего факта постоянно были придумываемы новые оправдания. И, как ни странно это может показаться,-- главная деятельность всего того, что называлось в известное время наукой, того, что составляло царствующее направление науки, было и теперь продолжает состоять в отыскании таких оправданий.

Все богословские тонкости, стремящиеся доказать, что данная церковь есть единая истинная преемница Христа, а потому она одна имеет полную и бесконечную власть над душами, да и над телами людей,-- главным мотивом своей деятельности имеют эту цель. Все науки юридические: государственное, уголовное, гражданское, международное право имеют одно это назначение.

Большинство философских теорий, как, например, столь долго царствовавшая теория Гегеля с его положением разумности существующего и того, что государство есть необходимая форма совершенствования личности, имеют одну эту цель¹. Позитивная философия Конта и вытекающее из нее учение о,том, что человечество есть организм,-- учение Дарвина о законе борьбы за существование, руководящем будто бы жизнью, и вытекающем из него различии пород людских,-- столь любимые теперь антропология, биология и социология имеют одну эту

¹ "Так что же нам делать", с. 180--181.

цель¹. Такова же теперь столь распространенная теория Маркса о неизбежности экономического прогресса, состоящего в поглощении всех частных производств капитализмом².

Мальчишеское оригинальничанье полубезумного Ницше, мнимо воюющего с христианством, не представляющее даже ничего цельного и связного, какие-то наброски безнравственных, ничем не обоснованных мыслей, признается передовыми людьми последним словом философской науки. В ответ на вопрос: что делать? уже прямо говорится: жить в свое удовольствие, не обращая внимания на жизнь других людей³.

Все эти науки и теории стали любимыми, потому что они все служат оправданию существующего освобождения себя одними людьми от человеческой обязанности труда и поглощения ими труда других⁴. Наука признала именно это случайное, уродливое положение нашего общества за закон всего человечества⁵. Все значение царствующей науки только в этом. Она теперь стала раздавательницей дипломов на праздность, потому что она одна в своих капищах разбирает и определяет, какая паразитическая, какая органическая деятельность человека в общественном организме. Как будто каждый человек не может этого сам узнать гораздо вернее и короче, справившись с разумом и совестью. И как прежде для духовенства, потом для государственных людей не могло быть сомнения, кто самые нужные для других люди, так теперь научной науке кажется, что не может быть сомнения в том, что ее-то деятельность и есть несомненно органическая: они, научные и художественные деятели, суть мозговые, самые драгоценные клеточки организма⁶. Все эти теории, как и всегда это бывает, вырабатываются в таинственных капищах жрецов и в неопределенных, неясных выражениях распространяются в массах и усваиваются ими ⁷. И это происходит от того, что для большинства мнимо просвещенных людей нашего времени противно напоминание о добродетели, о главной основе ее -- самоотречении, любви, стесняющих и осуждающих их животную жизнь, и радостно встретить хоть кое-как, хоть бестолково, несвязно выраженное то учение эгоизма, жестокости, утверждения своего счастия и величия на жизни других людей, которым они живут⁸.

Но только разделение труда, освобождение людей науки и искусства от необходимости вырабатывать свою пищу и дало возможность того необычайного успеха наук, который мы видим в наше время,-- говорят на это. Если бы все должны были пахать, не были бы достигнуты те громадные результаты, ко-

¹Там же, с. 182.

³ Там же, с. 38.

⁵ "В чем моя вера", с. 176.

⁷ Там же, с. 182.

² "Что такое искусство", с. 158.

³ "Так что же нам делать", с. 182.

⁶ "Так что же нам делать", с. 208.

⁸ *Что такое религия", с. 39--40.

торые достигнуты в наше время и которые так увеличили власть человека над природою: не было, бы тех астрономических, так поражающих человеческий ум открытий, упрочивших мореплавание, не было бы пароходов, железных дорог, удивительных мостов, туннелей, паровых двигателей, телеграфов, фотографий, телефонов, швейных машин, фонографов, электричества, телескопов, спектроскопов, микроскопов, хлороформа, листе-ровой повязки, карболовой кислоты.

Все эти успехи очень удивительны, но по какой-то несчастной случайности, признаваемой и людьми науки, до сих пор успехи эти не улучшили, а скорей ухудшили положение рабочего. Если рабочий может, вместо ходьбы, проехаться по железной дороге, то за то железная дорога сожгла его лес, увезла у него из-под носа хлеб и привела его в состояние, близкое к рабству, к железнодорожнику. Если, благодаря паровым двигателям и машинам, рабочий может купить скверного ситцу, то за то эти двигатели и машины лишили его заработка дома и привели в состояние совершенного рабства -- к фабриканту. Если есть телеграфы, которыми ему не запрещается пользоваться, но которыми он по своим средствам не может пользоваться, то за то всякое произведение его, которое входит в цену, скупается у него под носом капиталистами по дешевой цене, благодаря телеграфу, прежде чем рабочий узнает о требовании на этот предмет. Если есть телефоны и телескопы, стихи, романы, театры, балеты, симфонии, оперы, картинные галереи и т. п., то жизнь рабочего от этого всего не улучшилась, потому все это, по той же несчастной случайности, недоступно ему. Так что если к вопросу о действительности успехов, достигнутых науками и искусствами, мы приложим не наше восхищение перед самими собой, а то самое мерило, на основании которого защищается разделение труда -- пользу рабочему народу, то увидим, что у нас еще нет твердых оснований для того самодовольства, которому мы так охотно предаемся.

Ведь мы все знаем, что о рабочем человеке если и думали те техники и капиталисты, которые строили дорогу и фабрику, то только в том смысле, как бы вытянуть из него последние жилы. И, как мы видим, и у нас, и в Европе, и в Америке вполне достигли этого. Техник строит дорогу для правительства, для военных целей или для капиталиста, для финансовых целей. Он делает машины для фабриканта, для наживы своей и капиталиста. Все, что он делает и выдумывает, он делает и выдумывает для целей правительства, для целей капиталиста и богатых людей. Самые хитрые его технические изобретения направлены прямо или на вред народа: как пушки, торпеды, аэропланы, одиночные тюрьмы, приборы для акциза, телеграфы и т. п.; или на предметы, которые не могут быть не только полезны, но и приложимы для народа: электрический свет, телефоны и все бесчисленные усовершенствования комфорта; или, наконец, на те предметы, которыми можно развращать народ и выманить у него последние деньги, т. е. последний труд: таковы прежде всего -- водка, вино, пиво, опиум, табак, потом ситцы, платки и всякие безделушки. Если же случается, что выдумки людей науки и работы техников иногда пригодятся и народу, как железная дорога, ситец, чугуны, косы, то это доказывает только то, что на свете все связано и из каждой вредной деятельности может выходить и случайная польза для тех, кому деятельность эта была вредна.

Поразительнее и очевиднее всего ложность направления нашей науки и искусств именно в тех самых отраслях, которые, казалось бы, по самым задачам своим должны бы быть полезными народу и которые, вследствие ложного направления, представляются скорее пагубными, чем полезными. Техник, врач, учитель, художник, сочинитель по самому назначению своему должны бы, кажется, служить народу,-- и что же? При теперешнем направлении они ничего, кроме вреда, не могут приносить народу.

Технику, механику надо работать с капиталом. Без капитала он никуда не годится. Все его знания таковы, что для проявления их ему нужны капиталы и в больших размерах эксплуатация рабочего, и, не говоря уже о том, что он сам приучен к тому, чтобы проживать по меньшей мере 1¹/₂, 2 тысячи в год, и потому не может идти в деревню, где никто не может дать ему такого вознаграждения, он по самым занятиям своим не годится для служения народу. Как улучшить соху, телегу, как сделать проездным ручей -- все это в тех условиях жизни, в которых находится рабочий,-- он ничего этого не знает и понимает меньше, чем самый последний мужик.

В более худшем положении находится врач. Его воображаемая наука вся так поставлена, что он умеет лечить только тех людей, которые ничего не делают и могут пользоваться трудами других. Ему нужно бесчисленное количество дорогих приспособлений, инструментов, лекарств, гигиенических приспособлений квартиры, пищи, нужника, чтобы ему научно действовать; ему, кроме своего жалования, нужны такие расходы, что для того, чтобы вылечить одного больного, ему нужно заморить голодом сотню тех, которые понесут эти расходы. Он учился у знаменитостей в столицах, которые держатся пациентов только таких, которых можно лечить в клиниках или которые, лечась, могут купить необходимые для лекарства машины и даже переехать сейчас с севера на юг и на такие или на другие воды. Выходит то, что главное бедствие народа, от которого происходят и распространяются и не излечиваются болезни,-- это недостаточность средств для жизни. Средств нет и потому надо их брать с народа, который болеет и заражается, а не вылечивается от недостатка средств. Вот и говорят защитники медицины для народа, что теперь еще это дело мало развилось. Очевидно, что мало развилось, потому что, если бы, избави Бог, оно развилось, и на шею народа -- вместо двух докторов, акушерок и фельдшеров в уезде посадили бы 20, как они хртят этого,-- скоро бы и лечить некого было.

То же и с деятельностью учителей научных -- педагогических. Точно так же наука поставила это дело так, что учить по науке можно только богатых людей, и учителя, как техники и врачи, невольно льнут к деньгам, у нас особенно к правительству. И это не может быть иначе, потому что образцово-устроенная школа (как общее правило, чем научнее устроена школа, тем она дороже) со скамейками на винтах, глобусами и картинами, и библиотеками, и методиками для учителей и учеников -- такая, на которую надо удвоить подати с каждой деревни. Народу нужны дети для работы и тем более нужны, чем он беднее. Научные защитники говорят: педагогия и теперь приносит пользу народу, а дайте, она разовьется, тогда будет еще лучше. Правительство устроит школы и сделает обязательным обучение, как в Европе. Но деньги-то возьмутся ведь опять-таки с народа, и он еще тяжелее будет работать, и у него будет еще меньше досуга от труда, и образования насильственного не будет¹.

Таково ложное направление науки, лишающее ее возможности исполнять свою обязанность -- служить народу. Теперь, при капиталистическом устройстве жизни, успехи всех прикладных наук: физики, химии, механики, медицины и других неизбежно только увеличивают власть богатых над порабощенными рабочими и усиливают ужасы и злодейства войн².

Наука, как разумная деятельность человеческая, и искусство -- выражение этой разумной деятельности так же необходимы для людей, как пища, и питье, и одежда, даже необходимее; но они делаются таковыми не потому, что мы решим, что то, что мы называем наукой и искусством, необходимо, а только потому, что оно действительно необходимо людям³. Наука, в смысле всех знаний человечества, всегда была и есть, и без нее немыслима жизнь: ни нападать на нее, ни защищать нет никакой надобности. Но дело в том, что область этих знаний так разнообразна, так много входит в нее знаний всякого рода,-- от знаний, как добывать железо, до знаний движения светил,-- что человек теряется в этих разных знаниях, если у него нет руководящей нити, по которой бы он мог решать, какое из всех знаний самое важное для него и какое менее важно. И потому высшая мудрость людей всегда состояла в том, чтобы найти ту руководящую нить, по которой должны

¹ "Так что же нам делать", с, 215--221.

² "О ложной науке", рукопись, гл. V.

³ "Так что же нам делать", с. 224.

быть расположены знания людей: какое из них первой, какое меньшей важности¹.

Наука, как это понималось всегда и понимается и теперь большинством людей, есть знание необходимейших и важнейших для жизни человеческой предметов знания. Таким знанием, как это и не может быть иначе, было всегда, есть и теперь только одно: знание того, что нужно всякому человеку делать для того, чтобы как можно лучше прожить в этом мире, тот короткий срок жизни, который определен ему Богом, судьбой, законами природы, -- как хотите. Для того же, чтобы знать то, как наилучшим образом прожить свою жизнь в этом мире, надо прежде всего знать, что точно хорошо всегда и везде и всем людям, и что точно дурно всегда и везде и всем людям, т. е. знать что должно и чего не должно делать. В этом и только в этом и была и продолжает быть истинная, настоящая наука.

Наука эта есть действительная наука, т. е. собрание знаний, которые не могут сами собой открыться человеку и о которых надо учиться и которым учился и весь род человеческий. Наука эта во всем ее объеме состоит в том, чтобы знать все то, что за многие тысячи лет до нас думали и высказывали самые хорошие, мудрые люди, из тех многих миллионов людей, живших прежде нас, о том, что надо и чего не надо делать каждому человеку для того, чтобы жизнь не для одного себя, но для всех людей была хорошая. И так как вопрос этот так же, как он стоит теперь перед нами, стоял всегда перед всеми людьми мира, то и во всех народах и с самых давних времен были люди, высказывавшие свои мысли о том, в чем должна состоять эта хорошая жизнь, т. е. что должны и чего не должны делать люди для своего блага. Такие люди были везде: в Индии были Кришна и Будда, в Китае Конфуций и Лаотсе, в Греции и Риме Сократ, Эпиктет, Марк Аврелий, в Палестине Христос, в Аравии Магомет. Такие люди были и в средние века и в новое время, как в христианском, так и в магометанском, браминском, буддийском, конфуцианском мире. Так что знать то, что говорили, в сущности почти всегда одно и то же, все мудрые люди всех народов о том, как должны для их истинного блага жить люди по отношению ко всем главным условиям жизни человеческой, в этом и только в этом истинная настоящая наука. И науку эту необходимо знать каждому человеку для того, чтобы, пользуясь тем опытом, какой приобрели прежде жившие люди, не делать тех ошибок, которые они делали.

Наука эта в ее отношении к разным сторонам жизни человеческой может казаться и длинной, и многосложной, ко главная основа науки, та, из которой каждый человек может вывести ответы на все вопросы жизни, и коротка, и проста, и

¹ Там же, с. 225.

доступна всякому, как самому ученому, так и самому неученому человеку. Оно и не могло быть иначе. Все равно, есть ли Бог или нет Его, не могло быть того, чтобы мог узнать самую нужную для блага всякого человека науку только тот, кому не нужно самому кормиться, а кто может на чужие труды 12 лет учиться в разных учебных заведениях. Не могло быть этого и нет этого. Настоящая наука, та, которую необходимо знать каждому, доступна и понятна каждому, потому что вся эта наука, в главной основе своей, из которой каждый может вывести ее приложение к частным случаям, вся она сводится к тому, чтобы любить Бога и ближнего, как говорил Христос. Любить Бога, т. е. любить выше всего совершенство добра, и любить ближнего, т. е. любить всякого человека, как любишь себя. Так же высказывали истинную науку в этом самом ее простом виде еще прежде Христа и браминские, и буддийские, и китайские мудрецы.

Такова истинная наука, но не такова та наука, которая в наше время в христианском мире считается и называется наукой. Наукой в наше время считается и s называется, как ни странно это сказать, знание всего, всего на свете, кроме того одного, что нужно знать каждому человеку для того, чтобы жить хорошей жизнью. Люди, занимающиеся теперь наукой и считающиеся учеными, изучают все на свете. И таких изучений, называемых наукой, такое огромное количество, что едва ли есть на свете такой человек, который не то чтобы знал все эти так называемые науки, но мог бы хотя перечислить их. И все эти науки считаются одинаково важными и нужными, так что нет никакого указания на то, какие из этих наук должны считаться более, какие менее важными, и какие поэтому должны изучаться прежде и какие после. Не только нет такого указания, но люди, верующие в науку, до такой степени верят в нее, что не только не смущаются тем, что наука их не нужна, но, напротив, говорят, что самые важные и полезные науки это те, которые не имеют никакого приложения к жизни, т. е. совершенно бесполезны. В этом, по их понятиям, вернейший признак значительности науки.

Понятно, что людям, так понимающим науку, все одинаково нужно. Они с одинаковым старанием и важностью исследуют вопрос о том, сколько весит солнце и не сойдется ли оно с такой или такой звездой, и какие козявки где живут и как разводятся, и что от них может сделаться, и как земля сделалась землею, и как стали расти на ней травы, и какие на земле есть звери, птицы и рыбы, и какие были прежде, и какой царь с каким воевал и на ком был женат, и кто когда складывал стихи и песни и сказки, и какие законы нужны, и почему нужны тюрьмы и виселицы, и как и чем заменить их, и из какого состава какие камни и какие металлы, и как и какие пары бывают и как остывают, и почему одна христианская церковная религия истинная, и как делать электрические двигатели и аэропланы и подводные лодки, и пр. и пр. и пр. И все это науки с самыми странными, вычурными названиями, и всем этим с величайшей важностью передаваемым друг другу исследованиям конца нет и не может быть, потому что делу бывает начало и конец, а пустякам не может быть и нет конца. Не может быть конца особенно тогда, когда занимаются этими так называемыми науками люди, которые не сами кормятся, а которых кормят другие и которым поэтому от скуки и больше делать нечего, как заниматься какими бы то ни было забавами. Выдумывают эти люди всякие игры, гулянья, зрелища, театры, борьбы, ристалища, в том числе и то, что они называют наукой¹. "Но если и согласиться, что наука одного класса людей не может быть вся полезна для всех, все-таки такие знания, как физика, химия, астрономия, история, в особенности математика (кроме того, и искусство), сами по себе не могут не быть полезны людям и расширением их миросозерцания, и своими практическими приложениями,-- скажут люди науки.-- Если само по себе и не хорошо то, что были и есть люди, которым не надо самим кормиться, то все-таки все то, что сделали эти люди, благодаря тем условиям, в которых они находились, не теряет от этого своей ценности". Нет, не годится и эта отговорка для оправдания того, что у нас называется наукой. Нет никакого основания предполагать, что те знания и те различные степени их развития среди людей, живущих вне каст, одной общей для всех жизнью, будут те же самые, как и те, которые развились теперь среди людей, живущих исключительной жизнью, не своими, а трудами других людей. Нет никакого основания предполагать, чтобы люди, живущие все одинаковой, вне кастовой жизнью, занялись когда-нибудь вопросами о происхождении организмов, о величине и составе звезд, о радии, о деятельности Александра Македонского, об основах церковного, уголовного и других подобных прав, об излечении болезней, происходящих от излишеств, и многими другими знаниями, которые теперь считаются науками. Людям, занятым вопросами истинной науки, всегда будет слишком много своего, нужного дела. Дело это будет в том, чтобы уяснить каждому человеку, что ему надо делать для того, чтобы не могло быть людей голодных или лишенных возможности пользоваться землей, на которой они родились, чтобы не было женщин, отдающих на поругание свое тело, чтобы не было соблазнов пьянства, алкоголя, опиума, табака, чтобы не было деления на враждебные народы, не было бы убийств на войнах людей чужих народов, и своего народа на гильотинах и виселицах, не было бы религиозных обманов и многое другое. Мало того, людям, занятым истинной наукой, надо будет уяснить, что надо делать каждому человеку для того, чтобы хорошо воспитать детей,

¹ "О ложной науке", рукопись, главы III и IV.

чтобы хорошо жить вместе, чтобы хорошо питаться, чтобы хорошо возделывать землю. Так много таких и много, много других важных вопросов будет стоять перед людьми, занятыми истинной наукой, что едва ли когда-нибудь будут они в состоянии и захотят заняться граммофонами, аэропланами, взрывчатыми веществами и подводными лодками¹.

Тогда наука будет стройным органическим целым, имеющим определенное, понятное всем людям и разумное назначение, а именно: вводить в сознание людей те истины, которые вытекают из религиозного сознания нашего времени².

Теперь есть цех ученых и художников, и они заготовляют усовершенствованным способом всю ту духовную пищу, которая нужна человечеству. И заготовили ее так много, что старых, прежних гениальных людей, не только древних, но и более близких, уже не нужно и поминать,-- это все была деятельность теологического и метафизического периода; то все надо стереть. А настоящая разумная деятельность началась так -- лет 50 тому назад. И в эти 50 лет мы наделали столько великих людей, что их в одном немецком университете больше, чем было во всем мире; а наук наделали столько,-- благо их легко делать (стоит приложить к греческому названию слово "логия" и расположить по готовым рубрикам, и готова наука),-- что не только один человек не может знать их, но ни один не запомнит всех названий существующих наук,-- названия одни составят толстый лексикон, и каждый день все делают еще новые науки. Одно только горе, что никто, кроме нас, ничего этого не понимает и считает все это ни на что не нужной чепухой³.

Положение людей науки (и искусства) привилегированное, потому что наука и искусство в нашем мире не есть вся та разумная деятельность всего без исключения человечества, выделяющего свои лучшие силы на служение науке и искусству, а деятельность маленького кружка людей, имеющего монополию этих занятий и называющего себя людьми науки и искусства, и потому извративших самые понятия науки и искусства, потерявших смысл своего призвания и занятых только тем, чтобы забавлять и спасать от удручающей скуки свой маленький кружок дармоедов⁴. И понятно, почему деятели нынешней науки и искусств не исполнили и не могут исполнить своего призвания. Они не исполняют его потому, что они из обязанностей своих сделали права. Деятельность научная и художественная, в ее настоящем смысле, только тогда плодотворна, когда она не знает прав, а знает одни обязанности. Только потому, что она всегда такова,-- что ее свойство быть самоот-

¹ Там же, гл. VII.

² "Что такое искусство", с. 490.

³ "Так что же нам делать", с. 230.

⁴ Там же, с. 225.

верженною,-- и ценит человечество так высоко эту деятельность. Если люди действительно призваны к служению другим духовной работой, то они всегда будут страдать, исполняя это служение, потому что только страданиями, как муками, рождается духовный мир. Самоотвержение и страдание будут уделом мыслителя и художника потому, что цель его есть благо людей. Люди несчастны: страдают, гибнут. Ждать и прохлаждаться некогда. Мыслитель и художник никогда не будет сидеть на олимпийских высотах, как мы привыкли воображать; он будет всегда, вечно в тревоге и волнении: он мог решить и сказать то, что дало бы благо людям, избавило бы их от страданий, а он и не решил и не сказал, а завтра, может, будет поздно -- он умрет. Не тот будет мыслителем и художником, кто воспитается в заведении, где будто бы делают ученого и художника (собственно же делают губителя науки и искусства), и получит диплом и обеспечение, а тот, кто и рад бы не мыслить и не выражать того, что заложено ему в душу, но не может не делать того, к чему влекут его две непреодолимые силы: внутренняя потребность и требования людей.

Гладких, жуирующих и самодовольных мыслителей и художников не бывает. Духовная деятельность и выражение ее, действительно нужные для других, есть самое тяжелое призвание человека: крест, как выражено в Евангелии. И единственный, несомненный признак присутствия призвания есть жертва собой для проявления вложенной в человека, на пользу другим людям, силы. Учить тому, сколько козявок на свете, и рассматривать пятна на солнце, писать романы и оперу можно не страдая; но учить людей их благу, которое все только в отвержении от себя и служении другим, и выражать сильно это учение нельзя без отречения.

Недаром умер Христос на кресте, недаром жертва страдания побеждает все¹.

При таком взгляде на науку естественно определяются цель и границы образования.

Количество предметов знания бесконечно, и так же бесконечно то совершенство, до которого может быть доведено каждое знание. Сравнить область знания можно с выходящими из центра сферы бесконечного количества могущими до бесконечности быть удлиненными радиусами. И потому совершенство в деле образования достигается не тем, чтобы учащиеся усвоили очень много из случайно избранной области знания, а тем, чтобы, во-первых, из бесконечного количества знаний прежде всего были переданы учащимся знания о самых важных и нужных предметах, а, во-вторых, тем, чтобы знания эти были до-

¹ Там же, с. 232-233.

ведены до относительно одинаковой степени, так, чтобы передаваемые знания, подобно одинаковой длины и одинаково равномерно расположенным радиусам, определяющим сферу составляли бы гармоническое целое¹.

Здоровый ребенок родится на свет, вполне удовлетворяя тем требованиям безусловной гармонии в отношении правды, красоты и добра, которые мы носим в себе; он близок к неодушевленным существам -- к растению, к животному, к природе, которая постоянно представляет для нас ту правду, красоту и добро, которых мы ищем и желаем. Человек родится совершенным -- есть великое слово, сказанное Руссо, и слово это, как камень, остается твердым и истинным. Но каждый час в жизни, каждая минута времени увеличивают пространства, количества и время тех отношений, которые во время его рождения находились в совершенной гармонии, и каждый шаг, и каждый час грозит нарушением этой гармонии, и каждый последующий шаг, и каждый последующий час грозит новым нарушением и не дает надежды восстановления нарушенной гармонии². Воспитывая, образовывая, развивая или, как хотите, действуя на ребенка, мы должны иметь и имеем бессознательно одну цель -- достигнуть наибольшей гармонии в смысле правды, красоты и добра. Если бы время не шло, если бы ребенок не, жил всеми своими сторонами, мы бы спокойно могли достигнуть этой гармонии, добавляя там, где нам кажется недостаточным, и убавляя там, где нам кажется лишним. Но ребенок живет, каждая сторона его существа стремится к развитию, перегоняя одна другую, и большею частью самое движение вперед этих сторон его существа мы принимаем за цель и содействуем только развитию, а не гармонии развития. В этом заключается вечная ошибка всех педагогических теорий. Мы, видим свой идеал впереди, когда он стоит сзади нас³.

Для того же, чтобы образование не было собранием произвольно выбранных, ненужных, несвоевременно передаваемых и даже вредных знаний, нужно, чтобы у обучающихся, так же, как у обучающих, было общее и тем, и другим основание, вследствие которого избирались бы для преподавания и изучения наиболее нужные для разумной жизни людей знания и препо-давались бы в соответственных их важности размерах. Таким основанием всегда было и не может быть ничто другое, как одинаково свободно признаваемое всеми людьми общества, как обучающимися, так и обучающими, понимание смысла и назначения человеческой жизни, т. е. религии. Между тем, религиозное учение, общее всем людям, и вытекающее из него учение нравственности, тоже одинаковое для всех народов, предметы, долженствующие быть главной основой всякого образования,

¹ "Об образовании", письмо к автору "Христианской этики", рукопись.

² "Кому у кого учиться писать", Собрание сочинений, т. 4, с. 231--232.

³ Там же,с. 230--231.

воспитания и обучения, отсутствуют совершенно в образовании христианских народов. И еще хуже, чем отсутствуют: заменяются в нашем обществе собранием суеверий и плохих софизмов, называемых законом Божиим, предметом, самым противным истинному религиозному и нравственному обучению¹.Нам кажется, что это неважно, а между тем то преподавание так называемого закона Божия детям, которое совершается среди нас, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, убийство, изнасилование детей -- ничто в сравнении с этим преступлением². Чистый, невинный, не обманутый еще и еще не обманывающий ребенок приходит к вам, к человеку, пожившему и обладающему или могущему обладать всем знанием, доступным в наше время человечеству, и спрашивает о тех основах, которыми должен руководиться человек в этой жизни. И что же мы отвечаем ему? Часто даже не отвечаем, а предваряем его вопросы -- так, чтобы у него был готов внушенный ответ, когда возникнет его вопрос. Мы отвечаем ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем или в подлиннике или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему,-- внушая, что это -- святая истина,-- то, что, мы знаем, не могло быть и что не имеет для нас никакого смысла,-- что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына; и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас и т. д.³. Й когда все эти, не согласные ни с разумом, ни с современными знаниями, ни с человеческой совестью положения неизгладимо запечатлеются в восприимчивом уме ребенка, его оставляют одного, предоставляя ему разбираться, как он умеет, в тех противоречиях, которые вытекают из принятых и усвоенных им, как несомненная истина, догматов. И понемногу человек привыкает (в чем усиленно поддерживают его богословы) к тому, что разуму нельзя верить, и что поэтому на свете все возможно, и что в человеке нет ничего такого, посредством чего он сам мог бы отличать добро от зла и ложь от истины, в самом важном для него -- в своих поступках -- он должен руководиться не своим разумом, а тем, что скажут ему другие люди. Понятно, какое страшное извращение в духовном мире человека должно произвести такое воспитание, поддерживаемое и в зрелом возрасте всеми средствами внушения, которое постоянно, с помощью духовенства, производится над народом⁴.

¹ "Об образовании", письмо к автору "Христианской этики", рукопись.

² "О религиозном воспитании", с. 29.

³ Там же, с. 27--28.

⁴ "Что такое религия", с. 44.

И потому главная и единственная забота людей, занятых вопросами образования, может и должна состоять прежде всего в том, чтобы выработать соответственное нашему времени религиозное и нравственное учение и, выработав таковое, поставить его во главе образования. В этом в наше время состоит первое и, пока оно не будет сделано, единственное дело не только образования, но и всей науки нашего времени¹. Истины же общей всем людям религии нашего времени так просты, понятны и близки сердцу каждого человека, что, казалось бы, стоило бы только родителям, правителям и наставникам -- вместо отживших и нелепых учений о троицах, богородицах, искуплениях, Индрах, тримуртиях и улетающих на небо буддах и Магометах, в которые они сами часто не верят,-- внушать детям и взрослым те простые, ясные истины общей всем людям религии, метафизическая сущность которой в том, что в человеке живет дух Божий, и практическое правило которой в том, что человек должен поступать с другими так, как он хочет, чтобы поступали с ним,-- и сама собою изменилась бы вся жизнь человеческая².

Что же касается дальнейших предметов знания, то можно думать, что порядок их преподавания выяснится сам собой при признании основой всякого знания учения о религии и нравственности. Весьма вероятно, что при такой постановке дела первым после религии и нравственности предметом будет изучение жизни людей самых близких: своего народа, богатых, бедных классов, женщин, детей, их занятий, средств существования, обычаев, верований, миросозерцании. После изучения жизни своего народа, при правильной постановке дела образования, столь же важным предметом будет изучение жизни других народов, более отдаленных, их религиозных верований, государственного устройства, нравов, обычаев. Оба эти предмета, точно так же, как религиозно-нравственное учение, совершенно отсутствуют в нашей педагогике и заменяются географией -- изучением названий мест, рек, гор, городов, и историей, заключающейся в описании жизни и деятельности правителей и преимущественно их войн, завоеваний и освобождений от них. Думается, что при постановке в основу образования религии и нравственности изучение жизни себе подобных, т. е. людей, то, что называется этнографией, займет первое место, и что точно так же соответственно своей важности для разумной жизни займут соответствующие места: зоология, математика, физика, химия и другие знания³, И, право, если отрешиться от старого суеверия, совсем не страшно подумать, что вырастут люди, совсем не уча в детстве того, что был Ярослав, был Отгон и что есть Эстрамадура и т. п. Ведь перестали учить астрологию,

¹ "Об образовании", письмо к автору "Христианской этики", рукопись.

² "Что такое религия", с. 50.

³ "Об образовании".

перестали учить риторику, пиитику, перестают учить по-латы-ни, и род человеческий не глупеет. Рождаются новые науки, надо отпадать, отживать прежним наукам, не наукам, а граням наук, которые с нарождением новых наук становятся несостоятельными¹.

Образование и обучение рассматриваются обыкновенно отвлеченно, т. е. рассматривается вопрос о том, как наилучшим и наилегчайшим способом произвести над известным субъектом (один ли это ребенок или масса детей) известное действие обучения. Взгляд этот совершенно ложен. Всякое образование и учение не может быть рассматриваемо иначе, как известное отношение двух лиц, имеющих целью образование или обучение². Как учить? Какой наилучший метод? -- есть вопрос о том, какое отношение между учащим и учащимся будет наилучшее. Никто, вероятно, не станет спорить, что наилучшее отношение между учителем и учениками есть отношение естественности, что противоположное естественному отношение есть отношение принудительности. Если это так, то мерило всех методов состоит в большей или меньшей естественности отношений и потому в меньшем или большем принуждении при учении. Чем с меньшим принуждением учатся дети, тем метод лучше; чем с большим, тем хуже³.

Все согласны, что школы несовершенны (они даже и вредны). Все согласны, что нужно много и много улучшений. Все согласны, что улучшения эти должны основываться на большем удобстве для учеников. Все согласны, что узнать эти удобства можно, только изучив потребности школьного возраста. Что же делается для этого изучения? В продолжение нескольких веков каждая школа учреждается на образец другой, учрежденной на образец прежде бывшей, и в каждой из этих школ непременным условием поставлена дисциплина, воспрещающая детям говорить, спрашивать, выбирать тот или другой предмет учения; одним словом, приняты все меры для лишения учителя возможности делать выводы о потребностях учеников. Принудительное устройство школы исключает возможность всякого прогресса. А между тем, как подумаешь о том, сколько веков прошдо в отвечании детям на те вопросы, которых они не думали задавать, о том, как далеко ушли нынешние поколения от той древней формы образования, которая прививается им, то непонятно становится, как еще держатся школы⁴. И это относится ко всем типам современной школы. Пансионы нисколько не уродливее гимназий, университетов. В последних ученики связаны определенным, курсом, программою, сводом

¹ "Избран, мысли о воспитании и образовании", с. 56.

² Там же, с. 53.

³ Там же, с. 34.

⁴ Там же, с. 23-24.

избранных наук, связаны требованием экзаменов и преимущественно основанным на них, т. е. на экзаменах, предоставлением прав, или, что будет вернее, лишением прав в случае несоблюдения предписанных условий. В основании всех подобных учебных заведений лежит один и тот же принцип: признанное за одним человеком или небольшим собранием людей право делать из других людей таких, каких им хочется¹. Разве не очевидно, что курсы учения наших высших учебных заведений будут в XXI столетии казаться нашим потомкам столь же странными, какими нам кажутся теперь средневековые школы? Так легко прийти к тому простому заключению, что если в истории человеческих знаний не было абсолютных истин, а одни ошибки постоянно сменялись другими, то на каком основании принуждать молодое поколение усваивать те знания, которые наверное окажутся ошибочными? Понятен университет, соответствующий своему названию и своей основной идее -- собранию людей с целью взаимного образования. Такие университеты, неизвестные нам, возникают и существуют в разных уголках России; в самых университетах, в кружках студентов собираются люди, читают, толкуют между собой, и, наконец, постановляется правило, как собираться и толковать между собой. Вот настоящий университет. Наши же университеты, несмотря на все пустые толки о мнимой либеральности их устройства, суть заведения, ничем не отличающиеся по своей организации от женских учебных заведений и кадетских корпусов. Как кадетские корпуса приготовляют офицеров, как училище правоведения -- чиновников, так университеты приготовляют чиновников и людей университетского образования (это, как всем известно, особый чин, звание, каста почти). Публичные лекции, число которых постоянно возрастает в Европе и Америке, наоборот, не только не обязывают к известному кругу знаний, не только не требуют внимания к себе под угрозой наказания, но требуют от учащихся еще известных пожертвований, чем самым доказывают, в противоположность первым, совершенную свободу выбора и оснований, на которых они строятся². Угрозы наказаний и обещания наград (прав и т. п.), обусловливающие приобретение тех или иных знаний, не только не содействуют, но более всего мешают истинному образованию³.

Школа, казалось бы, должна быть и орудием образования и вместе с тем опытом над молодым поколением, дающим постоянно новые выводы. Только когда опыт будет основанием школы, только тогда, когда каждая школа будет, так сказать, педагогической лабораторией, только тогда школа не отстанет от всеобщего прогресса, и опыт будет в состоянии положить

¹ Там же, с. 36.

² Там же, с. 31-32.

³ "Об образовании", письмо к автору "Христианской этики", рукопись.

твердые основания для науки образования. Школы, устроенные свыше и насильственно, не пастырь для стада, а стадо для пастыря. Школа учреждается не так, чтобы детям было удобно учиться, но так, чтобы учителям было удобно учить. Учителю неудобны говор, движение, веселость детей, составляющие для них необходимое условие учения, и в школах, строящихся как тюремные заведения, запрещены вопросы, разговоры и движения. Вместо того, чтобы убедиться, что для успешного действия на предмет нужно изучить его (а в воспитании этот предмет есть свободный ребенок), они хотят учить так, как умеют, как вздумалось, и при неуспехе хотят переменить не образ учения, а самую природу ребенка¹. Но следует помнить, что в педагогике в неуспехах виноват не может быть ученик, а всегда учитель².

Дело обучения представляется так: преподаватели для себя распределяют часы, но ученики вольны приходить или нет. Как ни странно это кажется нам, так уродливо поставившим образование, полная свобода обучения, т, е. чтобы ученик, ученица сами бы приходили учиться, когда хотят, есть conditio sine qua non ³, всякого плодотворного обучения, так же, как conditio sine qua non питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть⁴. Школа не будет, может быть, школа, как мы ее понимаем,-- с досками, лавками, кафедрами, учительскими или профессорскими,-- она, может быть, будет раек, театр, библиотека, музей, беседа. Свод наук, программы везде сложатся совсем другие⁵. Но только при такой полной свободе можно вести лучших учеников до тех пределов, до которых они могут дойти, а не задерживать их ради слабых, а они, лучшие ученики,-- самые нужные. Только при свободе можно избежать обычного явления: вызывания отвращения к предметам, которые, если бы преподавать в свое время и свободно, было бы любимы; только при свободе возможно узнать, к какой специальности какой ученик имеет склонность, только свобода не нарушает воспитательного влияния⁶.

Весьма обыкновенно слышать и читать мнения, что домашние условия, грубость родителей,' полевые работы, деревенские игры и т. п. суть главные помехи школьному образованию. Может быть, они точно мешают тому школьному образованию, которое разумеют педагоги, но пора убедиться, что все эти условия суть главные основания всякого образования, что не только они не враги и не помехи школе, но первые и главные деятели ее. Ребенок никогда не мог бы выучиться ни различию

¹ "Избр. мысли о воспитании и образовании", с. 24--25.

² Там же, с. 54.

³ Необходимое условие.

⁴ "Из письма к П. И. Б.*, "Круг чт.", т. 1., с. 354.

⁵ "Избр. мысли о воспитании и образовании", с. 35.

⁶ "Из письма к П. И. Б.", с. 355.

линий, составляющих различие букв, ни числам, ни способности выражать свои мысли, если бы не эти домашние условия. Интерес знать что бы то ни было и вопросы, на которые имеет задачей отвечать школа, порождаются только этими домашними условиями. А всякое учение должно быть только ответом на вопрос, возбужденный жизнью. Но наша школа не только не возбуждает вопросов, она даже не отвечает на те, которые возбуждены жизнью. Она постоянно отвечает на одни и те же вопросы, несколько веков тому назад поставленные человечеством, а не детским возрастом, до которых еще нет дела ребенку. На вопросы же, представляющиеся ему из жизни, он не получает ответа, тем более, что по полицейскому устройству школы он не имеет права открыть рта даже для того, чтобы попроситься "на двор", а должен это делать знаком, чтобы не нарушать тишины и не помешать учителю.

Стоит взглянуть на одного и того же ребенка дома, на улице или в школе: то вы видите жизнерадостное, любознательное существо с улыбкой в глазах и на устах, во всем ищущее поучения; как радости, ясно и часто сильно выражающее свои мысли своим языком,-- то вы видите измученное, сжавшееся существо, с выражением усталости, страха и скуки повторяющее одними губами чужие слова на чужом языке,-- существо, которого душа, как улитка, спряталась в свой домик. Стоит взглянуть на эти два состояния, чтобы решить, которое из двух более выгодно для развития ребенка. То странное психологическое состояние, которое можно назвать школьным состоянием души, которое мы все, к несчастью, так хорошо знаем, состоит в том, что все высшие способности: воображение, творчество, соображение -- уступают место каким-то другим полуживотным способностям произносить звуки независимо от воображения, считать числа сряду 1, 2, 3, 4, 5, воспринимать слова, не допуская воображению подставлять под них какие-нибудь образы; одним словом, способность подавлять в себе все высшие способности для развития только тех, которые еов-падают со школьным состоянием,-- страха, напряжения, памяти и внимания. Всякий школьник до тех пор составляет диспарат в школе, пока он не попал в колею этого полуживотного состояния.

Как скоро ребенок дошел до этого положения, утратил всю независимость и самостоятельность, как только проявляются в нем различные симптомы болезни -- лицемерие, бесцельная ложь, тупик и т. п.,-- так он уже не составляет диспарат в школе, он попал в колею, и учитель начинает быть им доволен. Тогда тоже появляются те не случайные, но постоянно повторяющиеся явления, что самый глупый ребенок делается лучшим учеником и самый умный -- худшим учеником. Кажется, этот факт довольно знаменателен для того, чтобы подумать о нем и постараться объяснить его. Кажется, что один такой факт служит явным доказательством ложности основания принудительной школы¹.

Каждый шаг философии педагогики вперед состоит только в том, чтоб освобождать школу от мысли обучения молодых поколений тому, что старые поколения считали наукою, к мысли обучения тому, что лежит в потребностях молодых поколений. Одна эта общая и, вместе с тем, противоречащая сама себе мысль чувствуется во веей истории педагогики,-- общая, потому что все требуют большой меры свободы школ; противоречащая, потому что каждый предписывает законы, основанные на своей теории, и тем самым стесняет свободу.

Почти каждого из нас заставляли маленького есть за столом непременно с хлебом; почему-то тогда не хотелось, а те-. перь хочется есть с хлебом. Почти каждого из нас заставляли держать перо вытянутыми пальцами, и мы все держали перо скрючивши пальцы, потому что они были коротки, а теперь вытягиваем пальцы. Спрашивается: за что нас так мучили, тогда как это пришло само собой, когда понадобилось? Не придет ли эта охота и потребность знания во всем точно так же? ²-

Итак, единственный критериум педагогики есть свобода, единственный метод есть опыт³.

¹ "Избр. мысли о воспитании и образовании", с. 25--27.

² Там же, с. 33-34.

³ Там же, с. 23.

Дата добавления: 2015-08-21