Пасхальное

…Но мне хотелось плакать оттого,

Что я жива, что я – совсем живая.

Что, выходя из мира твоего,

Я все его молитвы забываю.

Я не скучаю, я спускаюсь вниз,

По озарённому голубизной востоку,

Серебряной улыбкою актрис

Я выхожу из роли раньше срока.

Нет, мне не жаль, не жаль, я не мертва!

Так хорошо, что я дрожу всем телом,

Я вся живая, я во всём права,

Ступай на запад, занимайся делом.

Двадцатый день апреля, так что вот:

Христос воскрес – воистину воскресе!

И пахнет сладким, и земля цветёт,

И из неё салатовое лезет…

А я жива. Я не боюсь тебя.

Господь уткнул в восток белёсый палец,

Указывая, пачкая, дробя

Худых актрис серебряных красавиц.

Отныне я – не к ним принадлежу!

Христос воскрес – Христос зашёлся светом.

А я уже ничем не дорожу,

А я сама цвету тяжёлым цветом.

А снег сошёл с голгофского креста,

А я живу (воистину воскресе).

И плакать хочется, - и вот уж: высота,

Все живы, и Христос умён и весел.

Нисходя на голос веков, не плачу.

Я наследник творчества измерений,

Не сходных с нашим, напротив, иначе,

Это действует противопоставленьем.

Тот, кого я любил, никогда не верит

В эти грузные речи эпохи нашей,

Тот, кого я любил, потерпел потери,

Но до сих пор и горит, и пашет.

Я не цвёл, как он, вычищающе-броско,

Я не знал обид, от которых он падал,

Я вытащил рано иглу из мозга,

Я прибился к молочно-тёплому стаду.

Так какого чёрта наследую вечность,

Если он сильнее, мудрее, выше?!

Он знал эпохальную скоротечность –

Лучший голос одно мгновение слышен.

Нисходя на голос веков, кричал он.

Нисходя на голос веков, сиял он.

И всходили паперти над домами,

И мертвецы насмехались над нами.

И тревожно вглядывались в подворотни

Дети центров и дети окраин.

Тот, кого я любил, оказался бесплотней,

Чем все, кого мы воображаем.

Я не видел солнца в куске стакана,

Отворачивался от души оголённой,

Тот, кого я любил, перепахивал раны

В трамвае, едущем в Малоконный.

Под чужими стихами лежали книги,

Русскоголосые Одиссеи,

Тот, кого я любил, оказался диким,

И я больше взглянуть на него не смею.

…Он, пугая собак бездомовных и злобных

И спеша к ледяным неапрельским веткам,

Упирался в прошлое костью лобной,

Причащался к поэзии и сигареткам…

Я смотрю, как он пьёт, оторвавшись от пола,

Я смотрю, как он дремлет на дне трамвая.

Это он наследовать должен глаголы,

На себе рубаху и грудь разрывая!

Это он должен быть не бастардом, а сыном

Красноногой, худой, первозданной эпохи!

Это он должен быть вышибающим клином,

Святым, выплывающим из суматохи!

Нисходя на голос веков, немею.

Тот, кого я любил, запрокинут у края,

Живущих и каменных защищая,

И я больше взглянуть на него не смею.

Слишком много букв и слов, мало смысла. Сосредоточенности не хватает. Надо уметь себя останавливать, чтобы не получался лишь поток ассоциаций. Тем более – тема ответственная очень. Вон почитай «Рождественские стихи» Бродского – как всего в меру, всё точно… Ну или вот этот Пастернака (не абсолютный он, по-моему, но…):

НА СТРАСТНОЙ

Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтыри.

Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
Еще земля голым-гола,
И ей ночами не в чем
Раскачивать колокола
И вторить с воли певчим.

И со Страстного четверга
Вплоть до Страстной субботы
Вода буравит берега
И вьет водовороты.
И лес раздет и непокрыт,
И на Страстях Христовых,
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке,
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград,
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.
И видят свет у царских врат,
И черный плат, и свечек ряд,
Заплаканные лица —
И вдруг навстречу крестный ход
Выходит с плащаницей,
И две березы у ворот
Должны посторониться.

И шествие обходит двор
По краю тротуара,
И вносит с улицы в притвор
Весну, весенний разговор
И воздух с привкусом просфор
И вешнего угара.
И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел Человек,
И вынес, и открыл ковчег,
И все до нитки роздал.

И пенье длится до зари,
И, нарыдавшись вдосталь,
Доходят тише изнутри
На пустыри под фонари
Псалтирь или Апостол.

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,
Заслышав слух весенний,
Что только-только распогодь,
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

***

Некто, голубой от холода и жёлтый от солнца,

Скучал вне моей комнаты, но над моим столом.

Я подошла к нему – он оказался божком,

И по нему казалось – сейчас разревётся.

Он не думал беглыми мыслями наудачу,

Сквозил плясун в каждом его зрачке.

Я ему: «Ты не плачь!», а он мне: «Не плачу!»,

Поднялся и развоплотился на ветерке.

Я знаю, что маргиналы – дурное племя,

Пьют и бьют женщин, и пишут всякую дрянь.

Но, говорят, теперь уж такое время,

Что им стихами насиловать нашу гортань.

…И я читаю обломок верлибра к пьянству,

И снова божок подступает ко мне сквозь пространство.

А в общем-то все стихи – это хулиганство,

А в общем-то, все стихи – это шарлатанство.

В последних строфах много позы и кокетства (на мой взгляд)

Дата добавления: 2015-08-13