Богини-матери Богини-матери

Одним из древнейших культов, характерных для народов Земли, является культ матерей. Не представляют собой исключения и манси, в пантеоне которых богини-матери также занимают достойное место.

Прежде всего, следует рассказать о Калтащ-экве, жене верховного бога Нуми-Торума и матери уже известного нам Мир-сусне-хума - 'Мир осматривающего человека'. Почему именно о ней?

Начнем с того, что из всех ощущаемых состояний для человека традиционного (и не только) общества важнее всего жизнь в этом лучшем из миров. В представлениях манси, жизнь человека с того времени, как он с одушевлением и радостью, а может быть, сомневаясь в своих возможностях, взял на себя обязанности (и получил права) равного другим члена общества, руководил, оберегая от ошибок, Мир-сусне-хум. Об этом довольно много уже говорилось выше. Не собираясь развивать эту тему, замечу лишь, что прежде чем стать мужчиной (или матерью семейства), человек должен пройти нелегкий путь. Для начала ему нужно хотя бы родиться. И здесь-то невозможно обойтись без изначальной доброты необходимейшего, актуальнейшего, а поэтому неизбежно "явленного" персонажа, который предстает в образе женщины-матери, Калтащ-эквы.

У Калтащ-эквы непростая "биография". Согласно широко известной версии, богиня, будучи женой Нуми-Торума, родила ему шестерых сыновей. Все было прекрасно, но вдруг семейная идиллия рухнула. Калтащ-эква нарушила супружескую верность, изменив мужу с "князем преисподней" Куль-отыром. За это разгневанный Нуми-Торум низверг неверную жену с небес на землю, и ей было предписано стать покровительницей рожениц (на самом деле круг ее обязанностей оказался гораздо шире, но об этом ниже). В "полете", между небесами и землей она родила седьмого, самого любимого сына Мир-сусне-хума, которому впоследствии помогла одержать победу в конном состязании с братьями за власть над миром людей.

Есть, однако, и другая версия этих драматических событий. Вот как она выглядит в изложении старого манси Тихона Ивановича Номина: "Нуми-Торум появился, жить стал. Пришло время ему жениться, и мать ему совет дает: "Бери в жены Луны дочь, Этпос-ай". Послушался Нуми-Торум, взял в жены Этпос-ай, большую-малую свадьбу сыграли, стали жить. Дом у него хороший, из камней, золота, серебра...

Колдунья Кирт-нёлп-эква хотела, чтобы ее дочь была Нуми-Торума женой. Наколдовала она, и ее средняя дочь стала похожей на Этпос-ай и с Нуми-Торумом осталась. А Этпос-ай в дальней комнате Кирт-нёлп-эква заперла.

Нуми-Торум жизнь на земле устанавливает, все живое выпускает на землю. Жена (дочь Кирт-нёлп-эквы) спрашивает его: "Что ты делаешь?" Он отвечает: "Свое дело делаю, живое выпускаю, жизнь устанавливаю". Тогда она говорит: "Мне дом не нравится из камней и золота, ты сделай дом из костей зверей и птиц". Он послушался, дверь дома открывает, говорит: "Прошу всех зверей и птиц боровых ко мне, всех в свою железную ограду буду запускать". Все пришли: лоси, олени, птицы - до самого малого рябчика. Только совы нет. Сам Нуми-Торум идет в дом, в комнату, где жена, и ее зовет. А она не хочет. Ну, ладно.

Тут сова на подоконник прилетела, села, голову по солнцу развернула и говорит: "Ты из наших костей дом делать хочешь, а чем люди будут жить? У тебя и этот дом хороший, век будет стоять. А из моих костей дом слабый, угол слабый, угол завалится - весь дом свалится. Кто тебе совет такой дал?" - "Жена". - "Ты ее за косы тащи и на землю брось".

Он всех зверей выпустил. И жену ищет. А дочь Кирт-нёлп-эквы спряталась - нет ее. Наконец, в дальней самой комнате нашел Нуми-Торум настоящую свою жену - Этпос-ай (на нее дочь Кирт-нёлп-эквы как одна капля воды на другую похожа). Схватил ее за косы, тащит - у него там дырка есть на небе - чтобы ее на землю сбросить. "Что, муженек, делаешь? У нас ведь дочь будет, и сын будет... А кем я на земле буду - от сына потом узнаешь..."

* * *

В лесу живет старшая сестра мис-хумов* - старуха мис-не. Однажды смотрит - что-то много мусора в избе накопилось. Стала убирать-подметать и нашла двух щенков и аккань (деревянную куклу). Она поставила в доме аккань, арсын* на него надела. Вдруг слышит из лесу голос: "Это тебе Бог послал, ты храни их, если можешь, тебе счастье будет, от них какая будет жизнь - узнаешь". Вышла она из дома - никого нет. Обратно в дом заходит и видит - вместо куклы - женщина, вместо кобелька - мальчик лет семи, вместо сучки - девочка. Мис-не поздоровалась с ними, они не отвечают, только головами кивают.

Женщина говорит: "На земле будут люди жить, и будут пубы (духи) их охранять. А эти дети взрослыми будут. Я пока прощаюсь. Я на земле буду, я - Калтащ-эква, людям буду помогать, женщинам помогать".

К Мис-не как-то сестра пришла, посидела и сказала: "Я одна живу, плохо одной, ты отдай мне девочку". Отдала. А сын растет. Старуха ему лук и стрелы сделала. Он Эква-пырищ (буквально - сынок, парнишка женщины - сказочное имя Мир-сусне-хума). Она ему говорит: "Ты далеко не ходи". А он попросил, чтобы Мис-не сделала ему лыжи камусные*, только вместо камуса шкуры выдр наклеила. Согласилась Мис-не, сделала. "Бабушка, утром, чуть свет, я пойду", - сказал Эква-пырищ. - "Далеко не ходи".

За дом по широкой дороге пошел. Лыжи хорошо катятся. Шел-шел, далеко ушел. Ладно, думает, пойду-ка обратно и своей матери-бабушке скажу: "Не жди, может быть, дня два-три не приду". Пришел, сказал. Она и говорит: "Не надо ходить по этой дороге, опасно". А он ей отвечает: "Как не надо, да ты знаешь, кто я?. Я сын Бога, Торум-пыг, Эква-пырищ. У меня сестренка. И наша мать, которую ты в мусоре нашла, на земле главной будет. Я по земле пойду, посмотрю, что там находится. Дня через 3 или в конце недели приду".

Назавтра собрался, пошел, покатил вниз. Слева озеро, справа лес лиственный. Смотрит - в глубине дом большой. "Надо туда в гости сходить", - подумал. Подумал - пошел. Подходит - навстречу Ялпын-уй (Святой зверь - так манси называли змей). Да не один - семь. У них языки, как копья. Эква-пырищ говорит: "У этих ялпын-уй хозяин есть?" Самый большой ялпын-уй спрашивает: "Ты кто?" - "Эква-пырищ, Торум-пыг". - "Что тебе надо?" - "А кто здесь живет?" - "Семь мис-хумов. Сейчас я схожу, спрошу". Пришел. Говорит другим ялпын-уй: "Не трогайте его". Эква-пырищ подошел на лыжах к дому. Снял их, постучал друг о дружку. "Если, - говорит, - захотел бы богатырь, от них (лыж) только щепки полетели бы".

Трое братьев там сидят. Между собой переговариваются: "Какой-то, видно, смелый к нам пришел". Он зашел, поздоровался, сел. Средний брат спрашивает: "Ты откуда?" - "Я - Торум-пыг, пришел к вам в гости и по делу. Сейчас твои братья придут, тогда все и скажу".

Тут и братья приходят. Поздоровались, разделись. У одного из них на конце лука лось, у другого олень, у третьего - глухарь. Положили добычу на норму (полку). Эква-пырищ спрашивает: "Вы чем занимаетесь?" - "Мы каждый день считаем зверей в лесу и рыб в реке". - "Да, вы наказаны моим отцом, это он вам наказание придумал, а я его сын. У вас карты игральные есть? Давайте играть. Если я первый усну - в будущем, когда люди появятся на земле, вы мою должность займете, будете людьми руководить. Если вы задремлете - я эту должность займу".

Играют неделю, он вздремнул. Младший брат заметил. Говорит: "Ты задремал". - "Нет, думу думаю". - "О чем?" - "Да вам проверить надо: сухостоя или живых деревьев больше, я думаю, сухостоя больше. И еще проверить: воды или земли больше". - "Ты пока не спи". - "Я буду карты тасовать". - "Мы согласны".

Они пошли, ходят по тайге, болотам, мучаются. Он отдыхает, ест. Слышит, они подходят к дому. Стал карты тасовать. Слышит их разговор: "Эква-пырищ прав, у него большая голова: сухостоя в семь раз больше, чем живого леса, а воды больше, чем земли". Заходят мис-хумы в дом, сели. "Ну, кто прав?" - "Ты прав." - "Ну, что решать будем?" - "Как ты решишь". - "Здесь будут люди жить. Вы их не касайтесь, не трогайте. Сами можете по лесам быть. Люди помнить о вас будут, из дерева будут вырубать на память". Так сказал Эква-пырищ и пошел домой.

Мис-не встретила его: "Долго ходил, сынок." - "Сейчас опять прощаться будем. Где моя мать и сестренка?" Вдруг приходят сестра и мать Этпос-ай - Калтащ-эква. Мать ему говорит: "Ты скоро к отцу своему пойдешь, что ты ему скажешь?" - "Кроме правды я ему ничего не скажу". Эква-пырищ спрашивает мать, кто из них троих кем будет, что делать должен. Она отвечает: "С сегодняшнего дня люди образуются. Сестры твоей образ люди будут в домах держать, а меня - нельзя. А тебе имя Эква-пырищ - Мир-сусне-хум. Ты землю будешь объезжать, за людьми смотреть. Ты с людьми строго обходись, чтоб они подчинялись. Раньше Богу, а теперь - тебе. И отцу скажи, чтоб он знал. Тебя (твой образ) тоже можно дома держать, как и сестру, а меня нельзя, я же общая мать. Мис-хумов (изображения) тоже можно дома держать и Мис-не. И мис-хумов еще будут в лесу ставить, им на охоте пурлахтын (бескровное жертвоприношение, пищевая жертва) будут делать".

Эква-пырищ - Мир-сусне-хум полетел к Богу, Нуми-Торуму. Торум сидит, думает: "Кто же ко мне в гости едет?" Подъехал Эква-пырищ на коне, привязал его к столбу во дворе, а конь горячий, стоять не может, с копыт искры сыплются.

Выходит Нуми-Торум из дома, увидел, удивился, чуть не присел от удивления. Эква-пырищ говорит: "Ты меня узнаешь? Ты суставы скрепи, на колени не падай. К тебе можно зайти?" Заходят, садятся. В доме сплошь дорогой мех постелен. "Ну, отец, ты знаешь, что ты наделал?" И все ему рассказал. Нуми-Торум спрашивает: "А где же жена моя?" - "Она на земле осталась, будет людям помогать, женщинам... А я буду людьми командовать. Мне будет имя Мир-сусне-хум. А ты людей больше не касайся..." С тех пор такой порядок и установился.

Итак, две версии. Согласно одной, виновна Калтащ-эква, изменившая мужу. Другая версия возлагает вину на Нуми-Торума с его неумением понять, кто есть кто. Может быть, различия этих вариантов определяются тем, что родились они в разных половинах общества, разных фратриях (Пор и Мось)? Ведь мифическим предком одной из них (Пор) являлся Медведь - Ялп-ус-ойка, исторически соотносимый, по мнению В.Н. Чернецова, с Нуми-Торумом, а предками другой являлись сама Калтащ-эква и ее сын Мир-сусне-хум.

Как же выглядела Калтащ-эква? Надо сказать, что ее изображения нечасто встречаются в культовых комплексах. Но иногда этнографам все же везет.

Брошенный дом неподалеку от избы, в которой мы всегда останавливались, приезжая в Хурум-пауль - одно из мансийских селений на р. Ляпин, постоянно привлекал наше внимание. Обветшавший и покосившийся от времени, он как бы излучал таинственность. Оказалось, что здесь жил когда-то дядя Алексея Дмитриевича Хозумова, нашего информатора и доброго знакомого. К тому времени и хозяин дома, и его жена давно умерли, а изба стала необитаемой. Зная, что у манси не принято подниматься на чердак чужого дома и трогать, "шевелить" находящиеся там святыни, мы были почти уверены, что после смерти хозяев на "вышке" никто еще не был. Да и мы могли попасть туда, только получив разрешение Алексея Дмитриевича. От его слова зависело все - ведь он не только формальный "наследник" своего дяди, но и старший по возрасту и наиболее авторитетный мужчина пауля. Не сразу, взвесив все за и против, Алексей Дмитриевич все-таки позволил совершить столь желанную экскурсию, а впоследствии - и взять для Музея истории и культуры народов Сибири несколько вещей. Сам же, несмотря на явно одолевавшее его любопытство, отказался нас сопровождать.

Оказавшись на чердаке, куда можно было попасть из сеней только с помощью приставной лестницы, мы обнаружили, что кто-то все-таки побывал здесь раньше - один из шести сундуков был пуст. Зато остальные оказались нетронутыми!

В одном из сундуков почти все его внутреннее пространство занимало большое, почти метровой высоты антропоморфное изображение. Это и была Калтащ-эква. Этот фетиш раньше хранился в лесу, в специальном амбарчике - ура-сумьях. Однако незадолго до смерти хозяин дома, желая быть ближе к своим богам, перевез их в селение и поместил на чердаке своей избы.

Сердцевину изображения составляли три завернутые в кусок парчи металлических предмета. Один из них - медная фигурка коня, изначально не что иное, как замок. На тулове оттиснуты имя и фамилия изготовителя, в груди "коня" отверстие для ключа.

Другая фигурка - искусно выкованная серебряная утка. Детально проработаны ее глаза, клюв; углублениями намечены сложенные крылья. На спине утки петелька, через которую пропущен шнурок, связывающий коня и утку.

Смысл этих изображений, как и причина, по которой их объединили при создании фетиша, становятся понятны, если вспомнить, что одна из ипостасей Калтащ-эквы - гусыня. В призывной песне к Калтащ говорится:

На спину животного, спину имеющего (лошадь) она опускается,

В хорошем облике золотистой гусыни опускается36.

Правда, в нашем случае фигурирует не гусыня (гусь), а утка. Однако это обстоятельство ничего не меняет, ибо в мансийском фольклоре "...слова утка-гусь - синонимы, так как выражают понятие водной птицы"37. Что же касается коня-замка, то использование в культовой практике бытовых предметов (в том числе игрушек), изготовленных вне угорского общества, известно еще с XVII века.

Третий предмет из парчового свертка - стилизованное изображение оленихи (см. рис. 28). Это медная луженая фигурка. Рога вырезаны и припаяны. Семантика этого образа остается неясной.

Сверток с тремя описанными фигурками был завернут в шкурку зайца, что опять-таки не случайно. Заяц - другая ипостась Калтащ-эквы, нашедшая отражение в мифологии и фольклоре. В одном из приведенных В.Н. Чернецовым текстов песни-призыва Калтащ говорится о ней:

Летний заяц, нежная женщина,

Осенний заяц, нежная женщина...

Поверх заячьей шкуры были надеты 21 халат и платье, причем некоторые экземпляры имели прорези под мышками. Среди них восемь одежд было белого цвета, в том числе верхний (наружный) халат. Надо сказать, что белый цвет традиционно "присвоен" Калтащ. В то же время традиция допускала использование тканей других расцветок (за исключением черной). В нашем случае все небелые одежды Калтащ-эквы сшиты из тканей светлых и пестрых тонов. Рукава платьев и халатов вставлены друг в друга (это обычный прием) и образуют руки фигуры. "Талия" Калтащ-эквы перетянута платками-прикладами. Этот своеобразный "пояс" не позволяет выпасть свертку-сердцевине. К завязкам воротов халатов и платья, а также к поясу привязано множество прикладов-арсынов. В углу каждого завязаны монеты. Монеты зашиты и в воротники одежды.

Рядом с вместилищем Калтащ-эквы находился сундук с подарками-прикладами. В их число входили отрезы ткани и различные по размерам головные платки. Поскольку сундук с прикладами был наполнен доверху, часть подарков хранилась в берестяном туясе.

А теперь о том, какое значение придавали Калтащ-экве сами манси. Строго говоря, следует различать роль Калтащ-эквы, обусловленную связью с фратрией Мось (в этом случае она выступает как предок-тотем в образах зайца, гуся и является покровительницей людей данной группы), и ее функции по отношению ко всем манси или даже ко всем обским утрам. По-видимому, было бы неверным сопоставлять эти роли по степени значимости - их природа лежит в разных плоскостях функционирования общества.

Боязнь "расчленить" традицию, полагаю, понятна. Ведь неспроста люди из поколения в поколение оттачивали формулировки, в соответствии с которыми действовала, "работала" богиня. И все же, не решившись на этот святотатственный акт, мы не сможем понять значимость Калтащ ни для половины общества (фратрии Мось), ни для всех манси. Итак, решаемся.

Вот что значит она для подопечных ей людей группы Мось:

В истрепанной одежде многими

ее бедняжечками

Она призываема...

В истрепанной одежде многие

ее бедняжечки

Горькими слезами плачутся,

В истрепанной обуви многие

ее бедняжечки

Горькими просьбами ее домогаются...

Если который человек с коротким веком есть,

(Долгий) век ему наказывает,

Если которая женщина с коротким веком есть,

(Долгим) веком ее одаривает.

Если без счастья в лесном (промысле) человек какой,

Счастье ему наказывает,

Если без счастья в (промысле) водяной рыбы человек какой есть,

Счастьем в (промысле) водяной рыбы одаривает...38

Думается, эти стихотворные строфы не требуют комментариев. Однако по отношению ко всем манси обязанности Калтащ-эквы еще более ответственны. На них указывает само имя богини, первоначальное значение которого "пробуждающая, рождающая, создающая... Она оказывает помощь беременным женщинам и роженицам39. По сообщению Б. Мункачи "беременная женщина... молится женщине Калтащ, чтобы ребенок родился вовремя и здоровым и не совершил какого-нибудь плохого поступка"40. Кроме того, от Калтащ зависит, кому именно из умерших старших родственников предстоит возродиться в облике новорожденного. В дальнейшем, по представлениям манси, Калтащ могла обеспечить для детей "землю, недоступную эпидемии, недоступную болезни". Поэтому, неудивительно, что у манси в этой связи было принято трижды приносить жертвы Калтащ: после рождения ребенка, через несколько лет после рождения и, наконец, когда юноша сам оказывался способным ходить на охоту. Это и понятно, ибо Калтащ* - "охранительница силы спинного хребта, силы груди41.

У Калтащ-эквы имеется и третья роль, сущностно связанная со второй. Мои информаторы не делали разницы между Калтащ-эквой и Торум-щань, которую именовали еще и Ань-эква (бабушка), поясняя, что речь идет об "общей матери", которая участвовала в сотворении мира, причем ей принадлежала "главная роль в создании человека"42. Итак, в одном образе совмещались черты матери-земли, жизнеподательницы, фратриального предка. Это триединство - результат естественного развития древнейших представлений о значении материнского начала в жизни человека и общества.

В одном ряду с Торум-щань (Калтащ-эквой) стоит Огонь-мать (Най-щань, Най-эква). При обращении к ней ее именовали "милой матерью", "семиязыкой матерью". Принося Най-щань жертвы, просили о благополучии младенца: "...если дитя ползать начнет, не бросай на него искры! Пусть в очаге не копается!" У хантов в честь Огня-матери (Чорэс най анки)* ежегодно проводилось празднество, сопровождавшееся кровавым жертвоприношением43. Аганские ханты при этом накрывали костер большим куском красной ткани, который являлся подарком Огню-матери.

Жертвы огню, надо сказать, приносили очень часто, ибо и в тех случаях, когда жертвоприношения осуществлялись в честь других богов и духов, люди никогда не забывали о Най-щань. Так, при посещении любого культового места у костра ставили пищу и спиртное. Аналогичным образом проявляли уважение к огню (очага) при каждом жертвоприношении, совершаемом внутри жилища.

...На одном из святилищ, посвященном Щахэл-Торуму (богу грома и молнии, младшему брату Нуми-Торума), мы увидели удивительную, казалось, совершенно необычную для мансийской иконографии скульптуру. Это очень старое изваяние, вырубленное из цельного пня. Правая часть лица повреждена - отпала часть трухлявой древесины. Тулово в разных местах выщерблено - также следы беспощадного времени. И все-таки фигура производит сильное впечатление. Необычность манеры, в которой выполнена скульптура, соответствует архаике воплощенного в ней образа. Это и есть Най-щань. В ее изображении традиционные приемы стилизации сочетаются с реализмом или, скорее, натурализмом: нависающий лоб, прямой нос, выступающий вперед подбородок, руки в виде выступов, и в то же время отчетливо выделенная округлая шея и натуралистично переданная грудь старой женщины, при взгляде на которую вспоминаются стилистические приемы, характерные для каменного века.

Калтащ-эква и Най-щань являлись объектами поклонения как мужчин, так и женщин. Само по себе это обстоятельство не вызывает удивления. Существенно здесь другое: атрибуты, связанные с Калтащ, не табуировались в той мере, как остальные фетиши. Более того, в помещение, где женщина разрешалась от бремени, специально приносили и развешивали принадлежащие Калтащ одежды. Что касается почитания Огня-матери, то специально посвященное Огню культовое место (Аращ кан)* оказывается специфически женским, это - эква пурлахтын ма 'земля женского бескровного жертвоприношения'.

Все это, конечно, не случайно. В поклонении Най-щань и Кал-

тащ-экве (Торум-щань) проглядывает весьма архаичный культ Матерей, детально исследованный Г.Н. Грачевой у нганасан44. Мансийские богини-матери курировали в основном "женский мир жилья". Именно поэтому бабочку (одна из ипостасей Калтащ-эквы) называли сот уй 'счастья зверь' (она "приносит счастье, если... залетает в дом"), а о бедах, грозивших обитателям дома, их предупреждал огонь очага.

Образ матери-покровительницы очень устойчив в мифологии, ибо продуцирован самой жизненной практикой. В полном соответствии с этим на уже упоминавшемся святилище Щахэл-Торума оказалось еще одно интересное и необычное изваяние. Это, собственно, два расположенных одно над другим женских изображения. Скульптура выполнена из расколотого бревна. Она оказалась в хорошей сохранности. Основное внимание мастер уделил верхней части фигуры, которая представляет собой своеобразный бюст. Голова этого изображения округлая, у нее нависающий лоб, т-образная линия бровей и носа, прямые плоские щеки, скошенный подбородок. Иными словами, оформление личины сделано в той же манере, в которой выполнены все най-отыры.

Глаза и рот вырезаны ножом. Внешние углы глаз опущены, что создает ощущение скорби. Действительно, как оказалось, это мать, горюющая о своей дочери, плененной ненцами*. Материнскую сущность этого образа подчеркивает опущенная грудь. Она выполнена стилизовано, в виде двух треугольников. Такая форма груди встречается в хантыйской религиозной скульптуре и среди бронзовых поделок, относимых к кругу пермского звериного стиля.

Нижняя личина более схематична. Вырубив ее, мастер решил выделить только линию бровей и носа. Эллипсовидная форма личины, лишь подразумевающая округлое лицо (ведь голова сверху не оформлена), подчеркивает юную открытость и незащищенность. Соотношения вертикальных и горизонтальных пропорций лиц (не хочется называть их личинами) усиливает различия в обликах взрослой женщины и девочки-подростка.

Присутствие на культовом месте фетиша, столь необычного по семантике, может показаться более чем странным. Однако подобное явление встречается и у других народов Западной Сибири. Во время работы среди тазовских селькупов мне довелось побывать на святилище, где главным персонажем являлась Мать (фигура вырублена из большого пня), окруженная детьми (их фигурки в 4 - 5 раз меньше). Таким образом увековечены, согласно легенде, мать и дети, умершие от голода.

Материнство, изначально несущее в себе боль и тревогу, явилось той доминантой, которая позволила перейти от конкретной ситуации к высокой символике. Может быть, это не просто отголоски древнего материнского культа, но и новое, достаточно позднее прочтение образа, включающее сакрализацию страданий женщины-матери?

Очень важным представляется пространственное размещение изображений в нашей скульптуре: вверху мать (предок), внизу дочь (потомок). Думается, что это обстоятельство может дать ключ к решению некоторых вопросов семантики широкого круга бронзовых изделий, традиция которого проступает в деревянной скульптуре угров. Имеется в виду соответствие между семантикой образов и их расположением в пространстве: лик матери (предка) помещен вверху, а изображение дочери (потомка) находится ниже, под ним. Указанное обстоятельство дает повод к размышлениям об отображении в атрибутике более широкого круга предков (уже на мифологическом уровне).

Попробуем сопоставить деревянную скульптуру, о которой только что шла речь, с литыми бронзовыми фигурками I тысячелетия н. э. из Приуралья. Не возникает сомнения в том, что и их содержание близко к сущности только что рассмотренного деревянного изваяния (мать и дитя, предок и потомок). Заметим здесь, что аналогичные традиции в пространственном размещении изображений почитаемых персонажей известны и у хантов.

В свое время В.Н. Чернецов, выдающийся исследователь культуры обских угров, опубликовал гравированные изображения на металлических дисках I тысячелетия до н. э. Из них особенно интересен один, на котором отчетливо представлены "антропоморфные и зооморфные изображения предков". Расшифровывая граффити, В.Н. Чернецов определил, что "первой слева стоит женщина-растение (возможно, что зонтичное, скорее всего, "порыг"...), за ней следуют женщина-косуля, женщина-медведь и женщина-сова. Далее изображено женское трехголовое существо, облик которого не совсем ясен, хотя и не исключено, что это тоже сова. Еще правее медведь с человеческой личиной на груди и, наконец, филин"45. Совершенно такова же по содержанию и металлическая личина из Няксимволя (Березовский музей), на лбу которой выгравирована голова лося.

Если обратиться к гораздо более близким по времени данным (начала XVIII в.), то и здесь мы обнаружим выполненную, правда, в другом материале символику, совпадающую по смыслу с рисунками на упоминавшихся диске и личине. На пелымском святилище Г. Новицкий увидел "...пять идолов деревянных, в подобие человеческое изсеченных, обложены рубищами; на едином же от них, иже на первоначалии поставлен, повешена бе кость птицы некия - грудь - на главе46. (Выделено мной. - И.Г.). Таким образом, и через две тысячи лет антропоморфное изображение духа на мансийском святилище оформлено по канонам древних угров.

Авторитетное свидетельство "первого этнографа Сибири" не оставляет сомнений в справедливости заключений В.Н. Чернецова. А теперь попробуем внимательно вникнуть в суть заинтересовавших нас прорисовок. Женщина-растение, женщина-порыг соответствует представлению о женщине Пор, родоначальнице людей этой фратрии. Однако растение порыг, являющееся в соответствии с угорской мифологией первопричиной появления людей данной группы, размещается выше антропоморфного изображения, над его головой. То же самое можно сказать и обо всех остальных изображениях на диске и личине.

Если теперь обратиться к обширному кругу литых фигурок пермского звериного стиля, мы обнаружим, даже при различиях в технике изготовления, одну и ту же композицию: над головой человека находится голова животного. В тех случаях, когда отливалась птица, личина как правило размещалась у нее на груди. Все сказанное ранее позволяет сделать окончательный вывод о том, что культовое литье, подобное рассмотренному, несет в себе совершенно определенную смысловую нагрузку: выражает двойную природу тотемического предка.

Надо сказать, что этому выводу не противоречат и зафиксированные в этнографическое время представления манси о своих мифических предках. Так, большинство предков-покровителей селений, согласно полевым материалам, сочетало в себе черты воителя-богатыря и птицы - они "были богатырями, но... могли принимать облик соответствующих им птиц". Общее же наименование предков в мансийском фольклоре - "семь крылатых и семь ног имеющих"47.

Обращает на себя внимание следующая деталь, характерная для рассматриваемых изображений круга пермского звериного стиля. Большинство из них имеет отличие при изготовлении петельки или отверстия, явно предназначенных для крепления к одежде или головному убору. Конечно, можно предположить, что эти фигурки представляли собой воплощение духов-помощников шаманов и пришивались к их ритуальной одежде. Не отрицая полностью и такую возможность (в тот или иной период времени), отмечу, что столь развитое производство культовой атрибутики должно было отражать ведущее направление в идеологии. Однако у угров шаманизм был наименее развит (по сравнению с другими народами Сибири). Поэтому остается заключить, что рассматриваемые фигурки круга пермского звериного стиля использовались для манифестации людьми принадлежности к той или иной тотемно-генеалогической группе.

Если же сосредоточить внимание на форме, то нельзя не увидеть, насколько прочны традиции в этой области, традиции, возраст которых насчитывает не одно тысячелетие. Похоже, что утратив в значительной мере навыки литья, угры постарались воплотить прежние идеи в ином материале - дереве. А может быть и в прошлом стилистическая близость изображений из дерева и металла являлась нормой - ведь художники, работая с разным материалом, были современниками...

Дата добавления: 2015-08-13