Темы для обсуждения на семинаре.

1. Почему возник постмодернизм?

2. Почему постмодернизм видит мир как текст?

3. Что такое «смерть субъекта» в постмодернизме?

4. Как теоретики постмодернизма определяют постмодернизм?

5. Почему метанарратив модерна должен быть разрушен и к каким последствиям ведет это разрушение?

6. Как на основе деонтологизации социологического знания постмодернизм переосмысляет роль и функции социологии в обществе?

7. Образ обществ в социологии модерна и постмодерна.

8. Объясните смысл высказываний Бодрийяра:

- «Эра материального производства закончена, наступает эра производства символов.»

- «Теперь все знаки обмениваются друг на друга, но не обмениваются более ни на что реальное».

-«Детерминированность умерла – теперь наша царица – недетерминированность. Теперь у нас царство полной свободы – всеобщей ни к чему не привязанности, никому не обязанности, ни во что неверия.»

Темы для эссе

1. «Смерть социального» (по работе Ж. Бодрийяра «В тени молчаливого большинства»).

2. Постмодернизм в моде.

3. Постмодернизм в литературе.

4. Постмодернизм в изобразительном искусстве.

5. Постмодернизм в архитектуре.

ЛИТЕРАТУРА

1. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб, 1994.

2. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М., 2000.

3. Бодрийяр Ж. Система вещей. – М.,1995.

4. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства. - М.

5. Лиотар Ж.- Ф. Состояние постмодерна. – СПб,1998.

6. Бауман З. Индивидуализированное общество. М. – Логос, 2002.

7. Ильин И. Постмодернизм: от истоков до конца столетия. – М, Интрада. 1998.

Ж. Бодрийяр. Символический обмен и смерть.

«Структурное измерение обретает автономию с исключением референциального измерения, строится на его смерти. Нет больше никаких референций производства, значения, аффекта, субстанции, истории, нет больше никакой эквивалентности «реальным» содержаниям, еще отягощавшим знак каким-то полезным грузом, какой-то серьезностью, - то есть нет больше его формы как представительного эквивалента. Победила другая стадия ценности, стадия полной относительности, всеобщей подстановки, комбинаторики и симуляции. Симуляции в том смысле, что теперь все знаки обмениваются друг на друга, но не обмениваются больше ни на что рельное (причем друг на друга они так хорошо, так безупречно обмениваются именно постольку, поскольку не обмениваются больше ни на что реальное). Эмансипация знака: избавившись от «архаической» обязанности нечто обозначать, он наконец освобождается для структурной, то есть комбинаторной игры по правилу полной неразличимости и недетерминированности, сменяющему собой прежнее правило детерминированной эквивалентности. То же происходит и на уровне производительной силы и процесса производства: уничтожение всякой целевой установки производства позволяет ему функционировать как код, а денежному знаку - пуститься, например, в ничем не ограниченные спекуляции, без всякой привязки к производственным реальностям и даже к золотому эталону. Плавающий курс валют и знаков, зыбкость «потребностей» и целевых установок производства, зыбкость самого труда – подстановочный характер всех этих элементов, сопровождающийся безудержной спекуляцией и инфляцией (у нас теперь поистине царство полной свободы – всеобщей ни-к-чему-ни-привязанности, никому-не-обязанности, ни-во-что-не-верия; раньше еще была какая-то магия, какая-то магическая обязанность, приковывавшая знак к реальности, капитал же освободил знаки от этой «наивной веры», бросив их в чистый оборот)…Детерминированность умерла – теперь наша царица недетерминированность.» С. 52.

«Эта социально-историческая мутация прослеживается во всем. Так, эра симуляции повсюду открывается возможностью взаимной подстановки элементов, которые раньше были противоречивыми или диалектически противоположными. Всюду идет одно и то же «порождение симулякров»: взаимные подстановки красивого и безобразного в моде, левых и правых в политике, правды и лжи во всех сообщениях масс-медиа, полезного и бесполезного в бытовых вещах, природы и культуры на всех уровнях значения. В нашей системе образов и знаков исчезают все основные гуманистические критерии ценности, определявшие собой вековую культуру моральных, эстетических, практических суждений…

Сегодня этот процесс, давно уже действующий в культуре, искусстве, политике, даже в сексуальности (то есть в так называемых «надстроечных» областях), затронул и самое экономику, все поле так называемого «базиса». В ней воцарилась та же самая недетерминированность. А вместе с детерминированностью самой экономики, разумеется, исчезает и всякая возможность мыслить ее как детерминирующую инстанцию.»

«…Теоретическое производство, как и материальное, тоже теряет свои детерминации и начинает крутиться вхолостую, срываясь в штопор бесконечных самоотражений в стремлении к недостижимой реальности. Так мы и живем сегодня: всеобщая неразрешимость, эра плавающих теорий, вроде плавающих валют. Все нынешние теории, откуда бы они ни исходили (включая психоаналитические) и сколь бы яростно ни пытались добраться до некоей имманентности или же внереферентной подвижности (Делёз, Лиотар и т.д.), - все они страдают зыбкостью и осмыслены лишь постольку, поскольку перекликаются одна с другой. Напрасно требовать от них соотнесения с какой бы то ни было «реальностью». Система отняла у теоретической работы, как и у любой другой, всякую референциальную опору… отныне все теории могут обмениваться одна на другую по переменному курсу, не инвестируясь более никуда, кроме зеркала их собственного письма.»С. 55.

«…Соссюр был прав: политическая экономия – это особый язык, и перемена, затрагивающая знаки языка, которые теряют свою референциальность, затрагивает также категории политической экономии…

I. Отрыв производства от всякой общественной референции или целенаправленности; при этом оно вступает в фазу экономического роста. Именно в таком смысле следует понимать экономический рост – не как ускорение, а как нечто, фактически знаменующее собой конец производства. Производство может быть определено через значимый разрыв между собственно производством и относительно случайным и автономным потреблением. Но с тех пор как потребление (после кризиса 1929 года, и особенно с конца Второй мировой войны) стало в буквальном смысле управляемым, то есть начало играть роль одновременно мифа и контролируемой переменной, мы вступили в новую фазу, где производство и потребление больше ничем не детерминированы сами по себе и не стремятся ни к каким отдельным целям; и то и другое включено в более крупный цикл, спираль, переплетение под названием «экономический рост». Он оставляет далеко позади традиционные задачи производства и потребления. Это процесс - сам по себе и сам для себя. Он не ориентируется больше ни на потребности, ни на прибыль… Задачей становится производить что угодно, по принципу реинвестирования любой ценой (вне зависимости от нормы прибавочной стоимости)…

II. Отрыв денежного знака от всякого общественного производства: деньги вступают в процесс неограниченной спекуляции и инфляции. Для денег инфляция – это то же самое, что повышение зарплат для продажи рабочей силы (и экономический рост для производства). Во всех этих случаях процесс одинаково уходит в отрыв, в разносный ход и одинаково грозит кризисом. Отрыв зарплаты от «справедливой» стоимости рабочей силы и отрыв денег от реального производства – и там и тут утрата референциальности. Абстрактное общественно необходимое рабочее время – в одном случае, золотой эталон – в другом теряют свою функцию индексов и критериев эквивалентности. Инфляция зарплат и инфляция денег (а равно и экономический рост) принадлежат, таки образом, к одному и тому же типу и идут рука об руку.» С. 74-75.

Дата добавления: 2015-08-13