Спасибо, отец, за науку!

Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я своего

отца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым авторитетом. Ему

никогда не приходилось дважды повторять просьбу или распоряжение, его редкая

похвала запоминалась очень надолго, а укоризненный взгляд переживался как

серьезное наказание. Был он немногословен, суров на вид и вечно занят: он

начал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от неграмотного деревенского

парнишки до военного инженера. Очень многое умел делать и любил работать

красиво, с душой и выдумкой, а халтуры и бессмысленного, как он говаривал,

"мартышкиного", труда не терпел. Был прямолинеен, не выносил никакой фальши и

притворства в отношении между людьми. Может быть, поэтому его побаивались

многие взрослые, но никогда не боялись дети.

Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как он сам

преображался, отдаваясь игре! Самым удивительным - и притягательными - для

нас было то, что он никогда не ставил себя над нами, не боялся показаться

смешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке, причем все это без

специальных педагогических намерений - просто он таким был.

Однажды в день моего рождения отец подарил мне томик Лермонтова с надписью:

"Дочке Лене в день одинадцатилетия". Я смущенно поправила его:

- Пап, а здесь два "н" пишется...

Ручаюсь, что в такой щекотливой ситуации любой взрослый, "спасая" свой

престиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка, зарапортовался,

не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще - взрослых учить. А отец

хмыкнул смущенно:

- Гм, да... Давай исправим, спасибо...

А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной тогда

шуткой:

- Папа, расшифруй слово "ДУНЯ".

- Как это?

- А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилось

предложение.

Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим:

- Ну, ну... хочешь, скажем?

- Ладно, сдаюсь - говорите.

- Дураков У Нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании.

Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и вдруг изумленно

спрашивает:

- Позвольте, а как же Я?

Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по террасе от

смеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый смысл, не

обижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а хохочет сам с нами до

слез... На фронт он ушел добровольцем. Мог бы остаться - его посылали на

Урал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щадили:

перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной болезни).

- Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила суровое:

- Я отказался. Ты пойми меня и не проси о том, что невозможно. Не умею я

прятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю...

Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни одного, даже, казалось бы,

мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи, трусости,

хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды провинилась перед отцом: он

делал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди, и я отправилась за

ними, но, увидев играющих на улице ребят, не выдержала соблазна и убежала к

ним играть. Когда я вечером возвращалась домой, ноги не слушались меня. Я не

боялась, нет, это чувство было сильнее страха. Может быть, это был стыд и

раскаяние? Когда я появилась в комнате, отец взглянул на меня. Только

взглянул. И вот этот взгляд я помню до сих пор. В нем не было ни упрека, ни

осуждения, даже простого неудовольствия не было, зато было какое-то горькое

недоумение: мол, подвела ты меня, не ожидал... Меня словно кипятком обожгло -

я почувствовала, что совершила что-то бесчестное, постыдное, словно маленькое

предательство. Да так оно и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничего

не сказал, и мой проступок не был предметом семейного разбирательства, но

этот взгляд! Мне и сейчас перед ним стыдно...

Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго приходится, представляю себе: а

что сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как девочка, которую

он когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинтересованно.

- Ну, курносая, рассказывай, как дела?

Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять... Я сейчас

уже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда впереди и

выше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого далека, из моего детства,

он и сейчас словно руководит моими мыслями, поступками, как будто в нем, в

его образе сосредоточилась вся моя совесть.

К этому рассказу об отце я хотела добавить только одну фразу: весь наш

родительский авторитет - да и не только родительский - зависит не от

возраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов, ухищрений,

педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от того, какие мы

люди: справедливы ли? Честны ли? Умелы, требовательны, добры? Благородна ли

цель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения?

Написала - и тотчас увидела знакомый прищур насмешливых отцовских глаз:

"Красиво, а неправда..." - "Почему?!" - хочется крикнуть мне, но... отец

никогда не любил подсказывать.

И вот думаю, думаю... Почему неправда? Разве уважение к человеку, его

авторитет не зависят от того, каков этот человек? Зависят! Почему же

неправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так, как я

сказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые лучшие люди

земли. Но как часто можно увидеть совсем другое. Иногда люди сотворяют себе

кумира из того, кто не всегда достоин даже простого уважения. Бывает и так:

люди, обладающие весьма невысокими нравственными качествами, но умеющие быть

требовательными и играть на слабостях человеческих, подчиняют себе людей,

вызывая их неподдельное уважение. И здесь как раз существует множество

способов, тех самых "кнутов" и "пряников", с помощью которых "стадо"

подчиняется "пастуху". Разве главари банд или воровских шаек не пользуются

авторитетом у своей братии? Еще каким! Причем необязательно завоеванным с

помощью запугивания и страха. Все гораздо сложнее.

Ты прав, отец... Но как же в этом разобраться? А если посмотреть с такой

стороны: кто у кого пользуется уважением? Ого, какое богатое поле для

наблюдений и размышлений! Для одних важны: ум, честность, увлеченность,

глубина знаний, мастерство, доброта, бескорыстность, верность, своеобразие

личности. А для других: влиятельность, связи, изворотливость, известность,

обеспеченность, соответствие моде и принятому стандарту... Разделение это,

разумеется, схематично и неполно, но не в этом дело. Важно другое: почему

одними ценится одно, другими - другое? И заметно это уже с очень раннего

возраста - воспитатели и учителя это хорошо знают. Ну, конечно, это зависит

от того, что ценится в семье, в которой растет ребенок. Именно семья

ориентирует ребенка в жизни с самого начала. Не словами, разумеется, а общим

настроем, семейным укладом, отношением к людям и их делам, собственным

участием в жизни окружающих.

Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А с кем поведешься?

Разве это не зависит от самого человека? Читаю, например: "Мне

посчастливилось встретиться с замечательными людьми, они помогли мне стать

человеком". Думаю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаются

всем, но не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимо

настоящего, не увлечься ложным, недостойным человека - вот задача необычайной

важности!

Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку.

И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоминаю его

уроки простоты, искренности, безупречной честности и высокой нравственной

требовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не послушания он

хотел от нас, своих детей, а понимания и верных самостоятельных решений.

Думаю, это во многом определило весь наш дальнейший жизненный путь.

Дата добавления: 2015-08-13